355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Зенькович » Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля. » Текст книги (страница 51)
Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 10:27

Текст книги "Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля."


Автор книги: Николай Зенькович



сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 55 страниц)

Устинов: друг или противник?

В. Болдин:

– В канун Всесоюзной идеологической конференции 1984 года умер Дмитрий Фёдорович Устинов, и Горбачёв почувствовал себя особенно беззащитным. Это было серьёзным ударом по планам Михаила Сергеевича. Он тяжело переживал утрату и опасался возможных изменений в его судьбе. Но тяжёлая болезнь Черненко, хорошо прошедшая конференция уже не позволяли так просто отодвинуть Горбачёва.

В отношениях между Устиновым и Горбачёвым много неясного. Михаил Сергеевич выставляет его своим сторонником и чуть ли не самым близким другом. Многие сомневаются: что могло быть общего у этих очень разных людей? Чем покорил опытного сталинского наркома молодой комсомольский краснобай?

A. Коробейников:

– А сколько фальши звучит в его (Горбачёва. – Н.3.) описании тех сцен в Политбюро, когда он будто бы искренне предлагал другие кандидатуры на пост генсека! «Наиболее подходящей кандидатурой на роль преемника Андропова, – пишет Горбачёв, – я считал Д.Ф. Устинова, хотя ему в то время было уже 75 лет. Я «нажимал» на Дмитрия Фёдоровича, поскольку других вариантов не видел», – продолжал Горбачёв. Опять лукавство. Согласитесь: даже положительно оценивая Устинова, вы, Михаил Сергеевич, в душе никак не могли смириться с выдвижением такого старца. Лучше бы написали честно о «своём варианте», о котором мечтали в той полумёртвой обстановке, – неспроста же приводите массу коридорных слухов и разговоров о возможном назначении вашей персоны. И нечего кокетничать – в то время это был действительно приемлемый вариант.

B. Прибытков:

– Устинов, если бы смерть Черненко произошла раньше, вне всякого сомнения, твёрдо и прочно стал бы новым генсеком! Но Устинов умер в кремлёвско-чазовском люксе не только раньше Константина Устиновича, но и из-за ерундовой болячки…

Привезли его в ЦКБ в очень тяжёлом состоянии. Черненко, как только представилась такая возможность – а он в это самое время был также частым гостем больницы – навестил друга. Устинов лежал на кровати и спокойным взглядом смотрел на генсека. Самое странное, что «лежачий» больной утешал «стоячего»:

– Держись, Костя! Твоя болезнь обязательно отступит. Нам не пристало сдаваться…

– Ты-то как сам?

– Долго здесь лежать не собираюсь. Через несколько деньков оклемаюсь и на службу! Работы невпроворот…

Через несколько дней, сразу после операции, Устинов умирает. Для Черненко это сильный удар, от которого он не оправится до самого своего последнего дня.

– Я этого не ожидал от Дмитрия Фёдоровича, – с горечью признается он в день похорон, когда врачи не отпустили Черненко на траурную церемонию (ему, по состоянию здоровья, находиться долгое время на морозе было абсолютно противопоказано).

Из шестёрки «великих» осталось двое – стоявший одной ногой в могиле Черненко и «Андруша» – министр иностранных дел Громыко. Хотя и тому жизни оставалось на полторы дюжины месяцев. Можно допустить, что не согласись Андрей Андреевич собственноручно передать власть Михаилу Сергеевичу на очередном «похоронном пленуме», и траурная музыка у кремлёвской стены заиграла бы куда раньше.

Перед новой популяцией кремлёвских политиков открывалась широкая, прекрасно вымощенная предшественниками дорога! По ней можно было мчаться с любой скоростью, если только хорошо усвоить и соблюдать «правила движения» и не бросать на произвол судьбы педали сцепления…

В. Болдин:

– Появление М.С. Горбачёва в составе Политбюро ЦК не было неожиданностью для Д.Ф. Устинова. Горбачёв, разобравшись в расстановке сил в Москве, высоко оценивал возможности Устинова, видел в нём ключевую фигуру среди членов Политбюро ЦК. Он часто звонил Дмитрию Фёдоровичу, просил помощи военных во время уборочной страды, когда традиционно армия направляла свои автобатальоны в восточные районы страны на вывозку зерна. Обращался он к Устинову и по другим поводам.

Думается, Дмитрий Фёдорович также взял на заметку молодого секретаря ЦК, видел его способности в политесе, и постепенно их отношения приобрели налёт доверительности. После смерти Андропова Горбачёв, не зная, кто придёт на смену Юрию Владимировичу, в моём присутствии говорил Устинову:

– Давайте, Дмитрий Фёдорович, беритесь за дело, поддержим вас в должности генсека.

Устинов отнекивался, а однажды сказал, что не его это дело.

– Я уже в возрасте и болезней много. Пусть тянет Черненко.

Это уязвило тогда Горбачёва, и он понял, что перепрыгнуть через Константина Устиновича ему не удастся, а потому не видать ему скоро поста генсека. Сколько проживёт Константин Устинович, он представления не имел. Не знал тогда он и того, что Устинов, обсуждая возможность работы Черненко на посту Генерального секретаря, заручился, что вторым лицом в партии будет Горбачёв. Черненко обещал, что так и будет. И формально слово сдержал, предложив вести Секретариат ЦК Горбачёву.

В. Печенев:

– Судя по всему, против кандидатуры Горбачёва на пост Генерального секретаря активно выступил бы такой влиятельный член Политбюро, как министр обороны Д. Устинов. Сам я каких-то прямых «стычек» между ними никогда не наблюдал (ни при обсуждении афганской проблемы, ни вопросов развития военно-промышленного комплекса), хотя несколько ироническое отношение Устинова к некоторым выступлениям Горбачёва на Политбюро иногда проскальзывало. Вообще Устинов в Политбюро был очень активен, высказывался, к моему удивлению, не казённо-военным, а живым, разговорным, острополемичным языком.

Смерть Устинова в конце 1984 года (довольно неожиданная, ибо за два-три дня до неё я сам был свидетелем довольно бодрого телефонного разговора между Черненко и Дмитрием Фёдоровичем) до предела сузила и без того узкий круг действительно властных людей в Политбюро. Количество здесь стало переходить в качество: создавалась иная ситуация, в которой шансы Горбачёва заметно выросли.

Е. Чазов:

– Когда я обсуждал с Андроповым проблемы, связанные с его болезнью, и спросил, с кем бы в случае необходимости я мог бы доверительно обсуждать появляющиеся организационные или политические вопросы, он, не задумываясь, ответил: «С Устиновым». Меня это вполне устраивало, так как с Устиновым у меня давно сложились дружеские отношения. Он, как и Андропов, был моим давним пациентом. Я позвонил Устинову и попросил встретиться со мной. Он предложил приехать к нему в Министерство обороны. Когда я въехал во двор министерства и по широким, «дворцовым» лестницам поднялся на второй этаж, в большой кабинет министра обороны, где всё – от интерьера до картин на стенах дышало стариной, я не думал, что мне придётся часто бывать здесь в последние месяцы жизни Андропова.

Мне казалось, что наши официальные заключения о болезни Андропова должны были бы насторожить членов Политбюро, и поэтому я был крайне удивлён тем, что моё сообщение и заключение о тяжести прогноза было для Устинова как гром среди ясного неба. «Знаешь, Евгений, я знал, что Юрий тяжело болен, но что в такой степени, не представлял. Ты предпринимай всё, чтобы сохранить его. Знаешь, что это значит сейчас для страны? А что делать – надо подумать. Давай встретимся втроём – ты, я и пригласим Чебрикова».

Тогда я не знал, почему нам надо встречаться втроём, почему именно с Чебриковым. Только потом я уяснил, что нужен был, во-первых, свидетель наших обсуждений состояния здоровья Андропова, во-вторых, человек, близкий к Андропову и Устинову, и в-третьих, человек, руководивший такой мощной системой, как КГБ, и имевший достаточно обширную информацию.

Наши беседы с Устиновым, его заверения, что мнение Андропова о фигуре Горбачёва известно не только ему, позволяли мне предполагать, что именно он, и это было бы логично, придёт на смену Андропову. На следующий день, хотя, возможно, это было и 11 февраля, к нам в спецполиклинику на улице Грановского заехал Устинов. Всегда общительный, весёлый, разговорчивый, он при встрече со мной выглядел на этот раз смущённым и несколько подавленным.

«Знаешь, Евгений, – заявил он без всякого вступления, – Генеральным секретарём ЦК будет Черненко. Мы встретились вчетвером – я, Тихонов, Громыко и Черненко. Когда началось обсуждение сложившегося положения, я почувствовал, что на это место претендует Громыко, которого мог поддержать Тихонов. Ты сам понимаешь, что ставить его на это место нельзя. Знаешь его характер. Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко, и все со мной согласились. Выхода не было». Он ни словом не упомянул о Горбачёве, о том, что надо было бы узнать мнение других членов Политбюро. Я всегда верил Устинову, считая его честным и откровенным человеком. Но в этот момент мне показалось, что он чуть-чуть кривит душой. Видимо, на встрече четырёх старейших членов Политбюро он понял, что ни Черненко, ни Громыко, ни тем более Тихонов не поддержат его предложение в отношении кандидатуры Горбачёва. В этой ситуации его наиболее устраивала кандидатура Черненко. Больной, к тому же по характеру мягкий, идущий легко на компромиссы, непринципиальный Черненко вряд ли мог противостоять настойчивому, сильному и твёрдому Устинову, возглавлявшему военно-промышленный комплекс. Да и другие участники этого своеобразного сговора понимали, что при больном Черненко не только укрепят своё положение, но и получат большую самостоятельность, которой у них не было при Андропове. Это особенно касалось Председателя Совета Министров Тихонова.

Узнав о решении, я не мог сдержаться и сказал Устинову: «Дмитрий Фёдорович, как можно избирать Генеральным секретарём тяжелобольного человека? Ведь все знали от меня, что Черненко – инвалид. Я лично вам и Андропову говорил об этом». Не зная, что мне ответить на справедливые упрёки, Устинов быстро распрощался и ушёл.

По-прежнему мы встречались с Устиновым и обсуждали развитие событий, связанных с болезнью Андропова. После одной из встреч с Андроповым Устинов сказал, что тот видит своим преемником Горбачёва. «Да и я считаю, что это правильный выбор. Нам нужен молодой, толковый руководитель, которого знает партия. А Горбачёв пять лет как уже в Политбюро, его выдвигал Андропов, и он продолжит то, что начал Юрий Владимирович. Надо сделать всё, чтобы этого добиться». Примерно так говорил нам с Чебриковым Устинов. Меня удивило только то, что через неделю или десять дней после этого разговора Устинов сказал мне: «Знаешь, надо Черненко ознакомить со всей ситуацией, и хотя он и знает в общем о прогнозе заболевания, но надо ещё раз подчеркнуть, что в ближайшее время всё может случиться». «Дмитрий Фёдорович, – заметил я, – опять всплывёт кандидатура Черненко. Вы же знаете, как и всё Политбюро, что он тяжелобольной человек и не может возглавлять партию и государство». «Да что ты, Евгений, – ответил на это Устинов. – Речь не идёт о руководстве. Просто неудобно не сказать ему всей правды. Он всё-таки формально второй человек в партии».

После тяжёлого августовского заболевания Черненко я нередко вместе с профессором А. Чучалиным бывал у него на даче. Он оставался тяжелобольным человеком и мог работать, только используя лекарственные средства и проводя ингаляцию кислородом. Хронический процесс в лёгких остановить было уже невозможно. В один из наших визитов я рассказал ему о состоянии Андропова. Черненко спокойно ответил, что, как и все члены Политбюро, знает о тяжести его состояния и возможном исходе болезни. Говорил он в это время уже с одышкой, и у меня было такое впечатление, что он вот-вот оборвёт меня и скажет: «Что ты мне об Андропове говоришь, да я сам не менее, чем он, больной человек. Надо думать, как мне выходить из этого тяжёлого состояния, что предпринимать». Мы неоднократно подчёркивали в этот период, что по состоянию здоровья ему работать с полной нагрузкой нельзя. Надо думать об изменении характера, объёма и стиля работы. Но как это тяжело – расставаться с мыслью о политической карьере. Ради неё забывают о здоровье.

Во время наших последних встреч Устинов как-то спросил меня, знает ли о тяжёлой болезни Черненко Тихонов. Это будет играть роль при обсуждении будущей кандидатуры Генерального секретаря ЦК КПСС. «Не только знает, – ответил я, – но и во время разговора на эту тему со мной, когда я сказал, что болезнь неизлечима и Черненко инвалид, выражал ему сочувствие и сожалел, что тот так рано вышел из строя».

Устинов скончался в декабре 1984 года. Это был настоящий «русский самородок» в советском военно-промышленном комплексе. С июня 1941 года он непрерывно, какие бы политические ветры ни проносились над страной, был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В тридцать три года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д. Устинов рассказывал Чазову, как драматически складывалось начало его наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да ещё с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседания коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского. Шла война, и «оригинальность» поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил: «Идёт тяжелейшая война, каждый человек на счету, некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счёт». Устинов понял, что гроза миновала.

– Я познакомился с ним, – продолжает Е. Чазов, – впервые благодаря Андропову, который был его близким другом. С самого первого момента мне понравилась его сила воли, быстрота принятия решений, оптимизм, напористость, профессиональные знания в сочетании с определённой простотой и открытостью, характерных для «русской души». В моём представлении он олицетворял тех лучших представителей так называемой командно-административной системы, благодаря которым мы победили в Великой Отечественной войне, создали передовую технику, обеспечивающую, в частности, завоевание космоса. Возможно, я где-то пристрастен, но в этом представлении я опираюсь не только на своё восприятие Устинова, но и на мнение о нём моих знакомых и пациентов – таких, как Келдыш, Янгель, – да и многих других генеральных конструкторов.

Единственной его ошибкой, которую, как мне кажется, он до конца не осознавал, – была афганская война. Плохой политик и дипломат, он, как представитель старой сталинской «гвардии», считал, что все вопросы можно решить с позиции силы. Если я видел, как метался и нервничал в связи с афганской войной Андропов, понявший в конце концов свою ошибку, то Устинов всегда оставался невозмутимым и, видимо, убеждённым в своей правоте.

Более близко мы сошлись с Устиновым в связи с несчастьями, обрушившимися на него. Вначале болезнь и смерть жены, затем его тяжёлые заболевания – две операции по поводу злокачественной опухоли, инфаркт миокарда, урологическая операция. Другого бы весь этот комплекс болезней не только бы выбил из обычной рабочей колеи, но и сделал инвалидом. Но только не Устинова с его силой воли и колоссальной работоспособностью. До самого последнего момента – октября 1984 года – он в 8 часов утра был уже в кабинете министра обороны и заканчивал свой рабочий день в 10–11 часов вечера. И всё это без выходных дней.

Конечно, для него многое сделала медицина и, главное, его семья – очень дружная, скромная, простая, лишённая начальственных амбиций. Но главное, конечно, характер, который раньше наделяли эпитетом «русский», указывавший на крепость духа, выносливость, упорство и широту души. Он легко отзывался на наши медицинские просьбы – помог в создании советского литотриптера, ряда хирургических аппаратов, по его предложению состоялся длительный (более 240 дней) полёт врача, моего сотрудника Атькова, на космическом корабле, давший немало новых данных космической медицине. Человек неуемной энергии, он, в отличие от других членов Политбюро, даже отдыхать по-настоящему не умел. Помню, как из любимого им реабилитационного центра в Жигулях он вылетал на вертолёте то в Самару на оборонные заводы, то вместе с бывшим министром авиационной промышленности И.С. Силаевым в Ульяновск на строительство авиационного завода.

Да и сама смерть Устинова была в определённой степени нелепой и оставила много вопросов в отношении причин и характера заболевания. Осенью 1984 года состоялись совместные учения советских и чехословацких войск на территории Чехословакии. В них принимали участие Устинов и министр обороны Чехословакии генерал Дзур. После возвращения с манёвров Устинов почувствовал общее недомогание, появилась небольшая лихорадка и изменения в лёгких. Мы отвергли связь этого процесса с перенесённым злокачественным заболеванием. Удивительное совпадение – приблизительно в то же время, с такой же клинической картиной, заболевает и генерал Дзур. Несмотря на проводимую терапию, вялотекущий процесс у Устинова сохранялся, нарастала общая интоксикация. Ситуация осложнилась тем, что на этом фоне начала прогрессивно расти аневризма брюшной аорты. Её пришлось оперировать в экстремальных условиях. Операция протекала тяжело – в ходе её началось массивное кровотечение в связи с так называемым состоянием фибринолиза. И здесь мне хочется опять помянуть добрым словом врачей бывшего 4-го управления.

Так как обычное переливание крови не давало эффекта, надо было срочно провести прямое переливание крови от донора. Все участники операции предложили свою кровь. Подошла кровь анестезиолога В. Западнова. Переливание тут же было проведено, и операцию удалось довести до конца, причём Западнов продолжал работу. Когда где-то, в обычных условиях, в больнице возникала такая ситуация, об этом говорят чуть ли не как о своеобразном героизме. Здесь же это была обычная работа, обычное решение вопроса. Устинов, к сожалению, в дальнейшем погиб от нарастающей интоксикации, несмотря на использование всех возможных методов лечения.

Смерть активного, всегда жизнерадостного, несмотря на множество различных заболеваний, Устинова тяжело подействовала на Черненко, считавшего его своим близким другом. Это как будто бы подтверждалось и тем, что именно Устинов предложил кандидатуру Черненко на пост Генерального секретаря.

Из дневника В.И. Воротникова:

« 20 декабря 1984 г.Заседание Политбюро.

В «Ореховой» К.У. Черненко информировал, что Д.Ф. Устинов несколько дней находится в больнице. Состояние сейчас тяжёлое. Наступило резкое ухудшение. (Я так толком и не знал тогда, что с ним. Говорили, что-то с желудком. Что, рак? Неизвестно.)

Следует сказать, что система медицинского обслуживания в организациях 4-го Главного управления Минздрава (Е.М. Чазов) была отлажена хорошо. Своевременная диспансеризация, высококвалифицированное обследование и лечение. Но состояние здоровья, особенно руководителей страны, было тайной за семью печатями, никакой информации не получишь. Каждый имел в поликлинике определённый код (номер истории болезни). Под этот код шли все процедуры, лекарства. Кто и когда завёл такой порядок?

26 декабря. Позвонил Г.В. Романов. Сказал, что ему поручено обзвонить членов Политбюро и согласовать вопрос об увековечении памяти Д.Ф. Устинова. Прочитал согласованные с другими предложения. У меня вызвали сомнение два момента: о переименовании г. Ижевска и площади Самарской в г. Куйбышеве. Надо ли? Учитывая, что Ижевск центр Удмуртской АССР, а в РСФСР автономные республики имеют национальные наименования столиц. Самарская площадь и район – лишь два названия в Куйбышеве в память о Самаре. Г.В. Романов обещал сообщить моё мнение руководству.

Однако это мнение не было учтено. Позже вокруг г. Устинова в Удмуртии разгорелись страсти. Не имея ничего против самого Д.Ф. Устинова, уважая его – выдающегося государственного деятеля, своего депутата в Верховном Совете, много сделавшего для развития города и Удмуртии, население не воспринимало переименования Ижевска. И пришлось возвращать городу прежнее название».

Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС 12 июля 1983 года:

(Черненко рассказал о встрече с Молотовым, который решением Политбюро был восстановлен в КПСС, и проинформировал, что вслед за этим в ЦК поступили письма от Маленкова и Кагановича с просьбой о восстановлении в партии, а также от Шелепина, который пишет, что он был последовательным борцом против Хрущёва, и излагает ряд просьб. Начинается обсуждение.)

Первым высказался Устинов:

«А на мой взгляд, Маленкова и Кагановича надо было бы восстановить в партии. Это всё же были деятели, руководители. Скажу прямо, если бы не Хрущёв, то решение об исключении этих людей из партии принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущёв по отношению к Сталину. Сталин, чтобы там ни говорилось, – это наша история. Ни один враг не принёс столько бед, сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также и в отношении Сталина».

Его поддержали Громыко, Тихонов. Снова выступил Устинов:

«В оценке деятельности Хрущёва я, как говорится, стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным. По положительному образу Советского Союза в глазах внешнего мира он нанёс непоправимый удар. Не секрет, что западники нас никогда не любили. Но Хрущёв им дал в руки такие аргументы, такой материал, который нас опорочил на долгие годы».

Такая вот позиция была у Устинова. И что самое удивительное, Горбачёв подыгрывал ему! Когда Тихонов произнёс: «А что он (Хрущёв. – Н.3.). сделал с нашей экономикой! Мне самому довелось работать в совнархозе», Михаил Сергеевич горячо поддержал: «А с партией, разделив её на промышленные и сельские партийные организации!..» Всем своим поведением он демонстрировал «старикам»: «Я свой, я думаю так же, как и вы».

Пройдёт всего одиннадцать лет, и в «Горбачёв-фонде» состоится научно-практическая конференция, посвящённая 100-летию со дня рождения Хрущёва, по её итогам выйдет книга со стенограммой всех выступлений, в том числе и самого Михаила Сергеевича. Его оценки Хрущёва – прямо противоположные тому, что он говорил, поддакивая Устинову и Тихонову.

Е. Лигачёв:

– С Устиновым у Горбачёва сложились добрые отношения. Когда Михаил Сергеевич звонил министру обороны, то порой начинал разговор шутливой фразой:

– Здравствуйте, товарищ маршал! Какие у тебя будут указания по части сельского хозяйства?

Известно, Устинов был человеком крутым, порой жёстким. Он мог сурово раскритиковать, зато не давал людей в обиду, умел постоять за толкового человека. Прекрасно знал оборонные отрасли, был лично знаком со многими ведущими конструкторами, учёными. На заводах Дмитрия Фёдоровича поминают добрым словом по сей день. Для меня этот человек являлся олицетворением того поколения, которое ковало победу и славу Отечества. Кстати, у нас установились с Дмитрием Фёдоровичем хорошие отношения. Однажды он сказал:

– Егор, ты наш, ты входишь в наш круг…

Какой «круг», что означает «наш», я не знал. Но твёрдо могу сказать: когда Устинов в декабре 1984 года скончался, нам очень недоставало его поддержки.

В «Литературной газете» было опубликовано интервью с одним из бывших помощников Черненко, где он утверждает, будто бы Устинов, будь он жив, наверняка в марте 1985 года выступил бы против избрания Горбачёва Генеральным секретарём. Это опрометчивый вывод, основанный на незнании истинных фактов. Кстати, нетрудно предположить, что многие люди из окружения лидеров попытаются представить свою версию происходившего. Как показывает приведённый пример, к такого рода свидетельствам надо относиться с осторожностью.

А.Н. Яковлев:

– Генералы, униженные Афганистаном, где армия сверхдержавы, истекая кровью, не может победить горцев, кажется, увидели спасение: ввести во всех странах Варшавского договора, включая и СССР, военное положение по образцу Польши. С армией шутки плохи, но и с ней не церемонятся. Железная хватка особых отделов КГБ, подчинённых Андропову, прослеживает каждое движение военачальников. При малейшем подозрении – «скоропостижно скончался». И всё.

О том, что высший армейский генералитет подумывал о военном перевороте в социалистическом лагере (в той или иной форме), существует много свидетельств. Увлекал опыт других стран, когда на пути от тоталитаризма к демократии устанавливалась временная автократия военных. Заговор тогда не удался, но сразу же начались странные совпадения.

2 декабря 1984 года в результате «острой сердечной недостаточности» скончался член Политбюро ЦК СЕПГ, министр национальной обороны ГДР, генерал армии Гофман.

15 декабря на 59-м году жизни в результате «сердечной недостаточности» скоропостижно скончался член ЦК ВСРП, министр обороны ВНР, генерал армии Олах.

16 декабря на 66-м году жизни в результате «сердечной недостаточности» скоропостижно скончался министр национальной обороны ЧССР, член ЦК КПЧ, генерал армии Дзур.

20 декабря скончался член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны СССР, Маршал Советского Союза Устинов.

Что за «мор в декабре» напал на министров обороны? Интересно, не правда ли?

Ну уж если и академик А.Н. Яковлев заинтригован подозрительным «декабрьским мором» руководителей военных ведомств стран Варшавского Договора, то что тогда говорить о нас? Пока и я не знаю ответа. Но, кажется, приближаюсь к разгадке, о которой поведаю в следующей книге, посвящённой жизни Михаила Сергеевича в Кремле.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю