355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Зенькович » Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля. » Текст книги (страница 3)
Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 10:27

Текст книги "Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля."


Автор книги: Николай Зенькович



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

Младший брат

В 1947 году, 7 сентября, когда Михаилу Горбачёву уже было шестнадцать лет, родился его младший брат.

«Помню, ранней зарёй отец разбудил меня и попросил перейти в другое место, – вспоминает Михаил Сергеевич. – Я это сделал и опять заснул. Когда проснулся, отец сказал, что у меня теперь есть брат. Я предложил назвать его Александром. Жизнь сложилась так, что уже с 1948 года я жил фактически отдельно от семьи. Брат рос, получая сполна внимание и любовь отца и матери. Другими были его детство и юность. Всё это сказалось и на характере, на отношении к жизни. У Александра всё было иначе. Мне кажется, проще и легче. Мне это не очень нравилось, и я пытался всё подогнать под свои жизненные установки. Долго я с ним «воевал», кое-что удалось. Но всё же Сашка остался самим собой».

Его брат женат, отец двух детей. Военный, он служил в Министерстве обороны в Москве. Долгое время пробыв в чине капитана, Александр лишь много лет спустя был произведён в майоры. При старшем брате-президенте дослужился до полковника.

Почему он не стал пионером-героем

М. Горбачев:

«Войну я помню всю, хотя кому-то это покажется преувеличением. Многое, что пришлось пережить потом, после войны, забылось, но вот картины и события военных лет врезались в память навсегда.

В доме получали единственную газету «Правда». Её выписывал отец. Читал теперь её я. А вечерами читал вслух для женщин – о горьких новостях. Врагу сдавали город за городом, появились в наших краях эвакуированные. Мы, мальчишки, лихо распевавшие перед войной песни тех лет, с энтузиазмом повторявшие: «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», надеялись, верили, что вот-вот фашисты получат по зубам. Но к осени враг оказался у Москвы и под Ростовом».

Обильные снега нарушили связь. Почта приходила редко. Радиоприёмников в селе тогда ещё не было. Но когда газеты всё-таки получали, их прочитывали от строчки до строчки. Поздними вечерами женщины часто собирались в чьей-то хате, чтобы побыть вместе, поговорить, обсудить новости, читали полученные от мужей письма. Этими встречами и держались. Но часто такие вечера превращались в неистовый плач, и тогда становилось невыносимо жутко.

Он хорошо помнит, с какой радостью встретили в селе известие о том, что Москва устояла, немцы получили отпор. И ещё – пришла с «Правдой» совсем маленькая книжица под названием «Таня» – о партизанке Зое Космодемьянской. Он читал её собравшимся вслух. Все были потрясены жестокостью немцев и мужеством комсомолки.

С уходом на фронт отца многое по дому пришлось делать ему. А с весны 1942-го прибавились заботы по огороду, с которого кормилась семья. Мать засветло встанет, начнёт копать или полоть, затем передаёт начатое сыну, а сама – на колхозное поле. Потом главной обязанностью подростка стала заготовка сена для коровы и топлива для дома. Лесов в их краях не было: из прессованного навоза готовили кизяк, но он шёл на растопку при выпечке хлеба и приготовлении пищи. Для обогрева хаты заготавливали степной колючий курай. Так вот всё круто изменилось. И они, мальчишки военной поры, перешагнув через детство, сразу вошли во взрослую жизнь. Были забыты забавы, игры, оставлена учёба. Целыми днями – один, по горло всяких дел. Но иногда… Иногда, вдруг, забыв обо всём на свете, завороженный зимней метелью или шелестом листьев сада в летнюю пору, мысленно он переселялся в какой-то далёкий, нереальный, но такой желанный мир. Царство мечты, детской фантазии.

С конца лета 1942-го от Ростова через их места покатилась волна отступления. Брели люди – кто с рюкзаками или мешком, кто с детской коляской или ручной тачкой. Меняли вещи на еду. Гнали коров, табуны лошадей, овечьи отары.

Собрав свои пожитки, ушли неизвестно куда бабушка Василиса и дед Пантелей. На сельской нефтебазе открыли цистерны и всё горючее спустили в мелководную речушку Егорлык. Жгли неубранные хлебные поля.

27 июля 1942 года советские войска оставили Ростов. Отступали беспорядочно. Шли хмурые, усталые солдаты. На лицах – печать горечи и вины. Бомбовые взрывы, орудийный грохот, стрельба слышались всё ближе, как бы обтекая с двух сторон Привольное. Вместе с соседями выкопали на спуске к реке траншею, откуда он впервые увидел залп «катюш»: по небу со страшным свистом летели огненные стрелы…

М. Горбачев:

«И вдруг – тишина. Два дня тишины. Ни наших, ни немецких войск. А на третий день со стороны Ростова в село ворвались немецкие мотоциклисты. Федя Рудченко, Виктор Мягких и я стояли у хаты. «Бежим!» – крикнул Виктор. Я остановил: «Стоять! Мы их не боимся». Въехали немцы – оказалось, разведка. А вскоре вступила в село и немецкая пехота. За три дня немцы заполнили Привольное. Стали маскироваться от бомбёжек и ради этого почти под корень вырубили сады, на выращивание которых ушли десятилетия. Вырубили и знаменитый сад деда Андрея.

А через несколько дней вернулась бабушка Василиса. С дедом она дошла почти до Ставрополя, но немецкие танки опередили: 5 августа 1942 года город был занят. Дед кукурузными полями, оврагами пошёл через линию фронта, а бабушка со своими пожитками вернулась к нам – куда же ещё!»

Да, от Ростова и до Нальчика немцы двигались, практически не встречая сопротивления. Советские войска были дезорганизованы. Как-то, когда они познакомились, А.А. Покрышкин, знаменитый лётчик, рассказал, что в августе 42-го ему удалось взлететь с аэродрома на окраине Ставрополя в момент, когда немцы уже подходили к нему.

Но за Нальчиком начали действовать заградительные отряды, в задачу которых входило выполнение приказа Сталина, известного под названием «Ни шагу назад». Действовали они решительно. Из отступавших быстро формировались части, которые тут же направлялись на передовую. В результате огромных усилий под городом Орджоникидзе немецкие войска, рвавшиеся к бакинской нефти, были остановлены и, как оказалось, уже окончательно.

После того как немецкие части ушли дальше на восток, в Привольном остался небольшой гарнизон, потом и его заменили каким-то отрядом – Михаилу запомнились нашивки на рукавах и украинский говор. Началась жизнь на оккупированной территории.

М. Горбачев:

«Первая новость – вылезли на поверхность те, кто дезертировал из армии и по несколько месяцев прятался в подвалах. Многие из них стали служить немецким властям, как правило, в полиции. После возвращения бабушки Василисы нагрянули к нам полицейские. Учинили обыск, всё перевернули. Не знаю, что они искали. Потом уселись на линейку, а бабушке приказали идти за ними в полицейский участок. Так она и шла через всё село. Там её подвергли допросу. Но что могла она сказать? Что муж её – коммунист, председатель колхоза, что сын и зять – в Красной Армии. Об этом и так все знали. Мать во время обыска и ареста вела себя мужественно. Смелость её была не только от характера – женщина она решительная, но и от отчаяния, от незнания, чем всё это кончится. Над семьёй нависла опасность. Возвращаясь домой с принудительных работ, мать не раз рассказывала о прямых угрозах со стороны некоторых односельчан: «Ну, погоди… Это тебе не при красных». Стали приходить слухи о массовых расстрелах в соседних городах, о каких-то машинах, травивших людей газом (после освобождения всё это подтвердилось: тысячи людей, большей частью евреи, были расстреляны в городе Минеральные Воды), о готовящейся расправе над семьями коммунистов. Мы понимали, что первыми в этом списке будут члены нашей семьи. И мать с дедом Андреем спрятали меня на ферме за селом. Расправа как будто намечалась на 26 января 1943 года, а 21 января наши войска освободили Привольное.

Четыре с половиной месяца село было оккупировано немцами, срок по тем временам долгий. Старостой немцы назначили престарелого Савватия Зайцева – «деда Савку». Долго и упорно он отказывался от этого, но односельчане уговорили – всё-таки свой. В селе знали, что Зайцев делал всё, чтобы уберечь людей от беды. А когда изгнали немцев, осудили его на 10 лет «за измену Родине». Сколько ни писали мои односельчане о том, что служил он оккупантам не по своей воле, что многие лишь благодаря ему остались живы, ничего не помогло. Так и умер дед Савка в тюрьме как «враг народа».

Всё-таки спасло нас наступление Красной Армии. О разгроме немцев под Сталинградом в селе узнали от самих немцев. А вскоре их войска, боясь попасть в новый «котел», стали спешно уходить с Северного Кавказа. С каким восторгом встречали мы красноармейские части!»

В своих воспоминаниях Горбачёв пишет: «Войну я помню всю… Многое, что пришлось пережить потом, после войны, забылось, но вот картины и события военных лет врезались в память навсегда». Всего три месяца пребывания немцев в селе Привольном, но как запомнил их одиннадцатилетний пацан! Только ли из-за испытываемого страха? Очевидно, не только это врезалось в память. Вот он вспоминает, как при первом появлении немцев в селе скомандовал старшим по возрасту ребятам, пытавшимся бежать: «Стоять! Мы их не боимся!» Пишет, что восхищался мужеством Зои Космодемьянской.

А что же было на самом деле? По словам его матери, записанным А. Коробейниковым, Миша без устали носил немцам воду в баню, ощипывал кур. Об этом искренне поведала Мария Пантелеевна группе журналистов, беседовавших о военном лихолетье.

A. Коробейников:

– Когда мы услышали от матери Горбачёва её рассказ о «немецкой доле» сына, то на всех это произвело почти шоковое впечатление.

B. Болдин:

– Михаил Сергеевич часто вспоминал те тяжёлые годы, но не очень любил говорить о том, как останавливавшиеся в их доме оккупанты заставляли готовить для них пищу, и Михаилу приходилось часами ощипывать гусей, уток и кур для стола гитлеровцев. О зверствах фашистов Горбачёв не говорил, а вот то, что сотрудничавший с немцами калмык выстегал его нагайкой, врезалось в его память, и он часто вспоминал этот недружественный акт по отношению к будущему Президенту СССР.

Оправдывая его прислуживание оккупантам, некоторые биографы утверждали: да, немцы были врагами, с которыми на фронте сражался его отец. Но он увидел не окарикатуренных персонажей, а живых людей, и это было первым опытом понимания того, что пропагандистские стереотипы упрощают, примитивизируют мир, а значит, и относиться к стереотипам в собственной стране следует осторожно.

Лидер от природы

Два года Миша не ходил в школу. У него не было обуви, а школа в Красногвардейском находилась на расстоянии в 22 километра.

Г. Горлов:

– Михаил рассказывал мне, что он смог снова пойти в школу благодаря своим товарищам, которые в складчину купили ему обувь и книги.

Итак, он снова принялся делать летом 22 километра пешком. Зимой он оставался у тёти в Красногвардейском. Так продолжалось до 1950 года.

Стремление к первенству в нём было болезненно развито ещё в детстве. Одна из его одноклассниц вспоминала: «В первом классе я была отличницей и на Новый год в подарок от школы получила куклу – Деда Мороза. Вечером, возвращаясь домой, услышала чьё-то пыхтение. Оглянулась – стремительно приближается кто-то. Миша бежит! Шапка в руках, шарф на ветру, валенки в разные стороны. Догнал. Повалил в снег. Сел на шею… Обидно было мальчишке, что не его отметили, ведь тоже неплохо учился…»

В. Болдин:

– Уже в детские и юношеские годы в Горбачёве чувствовался лидер. В школе он возглавил пионерско-комсомольскую организацию, верховодил во всех юношеских мероприятиях, участвовал в самодеятельности и сам выступал со сцены. Вспоминая тот период, Горбачёв сказал, что однажды сорвал в школе занятия, выведя всех учащихся на встречу воды, пришедшей по каналам в выжженную солнцем степь. Для тех засушливых мест вода – событие неординарное. Вот почему срыв занятий сошёл ему с рук, ибо его политическое чутьё, возможно, уже тогда было выше, чем у школьных учителей, не догадавшихся отметить это мероприятие, имевшее в то время не только хозяйственное, но и политическое значение. Прощалось многое Горбачёву ещё и потому, что был он отличником, учеником-общественником, а в последующие годы и добрым помощником отца, работавшего на машинно-тракторной станции, которая выполняла все механизированные работы на колхозных полях.

Как и многие в тех местах, Горбачёв рано начал трудиться в поле. Впрочем, это было характерно для тех трудных военных лет: деревня обезлюдела. Война нанесла серьёзные раны селу. Оставила она глубокий след и в характере Михаила. Он часто вспоминал о той поре, рассказывал, как прятался на дальних фермах от угона в фашистскую Германию. Конечно, это были не те зверства, которые немцы чинили в Белоруссии и многих западных российских районах, но и они оставили свою метину в характере Горбачёва.

М. Горбачёв:

«Учёбу в школе я возобновил в 1944 году, после двухлетнего перерыва. Никакого особого желания учиться я не испытывал. После всего пережитого это казалось слишком «несерьёзным» делом. Да к тому же, честно говоря, и идти-то в школу было не в чем. Отец прислал матери письмо: продай всё, одень, обуй, книжки купи, и пусть Михаил обязательно учится. А тут ещё дед Пантелей – надо учиться, и всё тут. В общем, пошёл в школу перед самыми ноябрьскими праздниками, когда уже первая четверть кончалась.

Пришёл, сижу, слушаю, ничего не понимаю – всё забыл. Не досидев до конца занятий, ушёл домой, бросил единственную книжку, которая у меня была, и твёрдо сказал матери, что больше в школу не пойду. Мать заплакала, собрала какие-то вещички и ушла. Вернулась вечером без вещей, но с целой стопкой книг. Я ей опять: всё равно не пойду. Однако книжки стал смотреть, потом читать и увлёкся… Мать уже спать легла, а я всё читал и читал. Видимо, этой ночью что-то в моей голове произошло, во всяком случае, утром я встал и пошёл в школу. Год закончил с похвальной грамотой, да и все последующие годы – с отличием.

О школе тех лет, о её учителях и учащихся нельзя писать без волнения. Да, в общем-то, это и не школа была, если говорить правду. Мало того, что она размещалась в нескольких зданиях села, построенных совсем для других целей. Школа имела в своём распоряжении мизерный запас учебников, всего несколько географических карт и наглядных пособий, мел, с трудом где-то добываемый. Вот практически всё. Остальное было делом рук учителей и учащихся. Тетрадей не было вообще – мне их заменяли книги отца по механизации. Сами мы делали и чернила. Школа должна была обеспечить себя топливом, поэтому держали лошадей, повозку. Я запомнил, как зимой вся школа спасала от голода лошадей: они настолько были истощены и обессилены, что не могли стоять на ногах. Откуда мы только ни тащили корм для них! А добыть его было непросто: всё село было занята тем же – спасало личный скот. Я уже не говорю о скотных дворах колхоза, откуда каждый день увозили трупы животных».

Их сельская школа была восьмилеткой. Прошло ещё почти 20 лет, прежде чем в Привольном построили современную среднюю школу. А в те годы 9-й и 10-й классы пришлось кончать в районной средней школе. Это примерно километрах в двадцати. Жил он на квартире в райцентре, как и другие ребята-односельчане, раз в неделю ездил или ходил за продуктами. Так что в старших классах был уже вполне самостоятельным человеком. Никто не контролировал его учёбу. Считалось, что он достаточно взрослый, чтобы своё дело делать самому, без понуканий. Лишь один раз за все годы с трудом удалось уговорить отца пойти в школу на родительское собрание. Когда пришла юность и он стал ходить на вечеринки и ночные молодёжные гулянья, отец попросил мать: «Что-то Михаил стал поздно приходить, скажи ему…»

С мнением о том, что Михаил Сергеевич с детства обладал некими экстраординарными качествами, не согласен Николай Тимофеевич Поротов – тот самый человек из Ставропольского крайкома КПСС, к которому в 1955 году на приём пришёл выпускник юрфака МГУ Михаил Горбачёв с просьбой направить на работу в комсомол.

В начале 1992 года Николай Тимофеевич издал брошюру «Незабытое о жизни и деятельности М.С. Горбачёва на Ставрополье». Все мои попытки найти её не увенчались успехом – уж больно мизерный был тираж. Я связался с автором по телефону и рассказал о своих затруднениях. Через неделю ко мне домой приехал его сын Владимир и привёз уникальное издание – сборник избранных статей, интервью и выступлений Николая Тимофеевича за 1955–1995 гг. Тираж – 300 экземпляров. В сборнике был и текст брошюры «Незабытое…». Сын Поротова привёз экземпляр, который ему подарил отец с дарственной надписью. Практически это единственный уцелевший экземпляр. Можно представить, с какой теплотой откликнулся я на необычно щедрый подарок, сколь откровенными были наши дальнейшие беседы.

– На мой взгляд, трудно безапелляционно утверждать, – считает Н.Т. Поротов, – что Горбачёв, о чём повествуется в некоторых публикациях, якобы с самого детства, ещё в школе, проявил ярко выраженные черты лидера, которые он умело развил, укрепившись как человек с присущими ему бесспорными чертами масштабной личности. Мечтал он всего лишь о профессии врача или инженера железнодорожного транспорта. И потому после окончания Молотовской средней школы с серебряной медалью он решил поступить в Ростовский институт железнодорожного транспорта, в который и направил свои документы. И лишь в результате вмешательства и проявленной настойчивости деда Пантелея с требованием ехать на учёбу только в Москву, Горбачёв, отказавшись от поступления в Ростовский институт, прошёл собеседование и стал студентом юридического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.

И тем не менее, он всё же выделялся из среды своих молодых сверстников – в 18 лет стал членом РК ВЛКСМ, а через год его приняли кандидатом в члены ВКП(б).

В 1991 году центральный еженедельник «Собеседник» (№ 21) опубликовал интервью с Юлией Карагодиной (Чернышевой), первой юношеской любовью Михаила Горбачёва. Эта публикация уже порядком подзабыта и потому есть смысл воспроизвести некоторые её фрагменты, потому что она – одно из немногих свидетельств, что называется, из первых рук.

«В 48-м году всех старшеклассников нашего района свели в одну школу, в село Красногвардейское, – рассказывала Юлия. – Каждый день ходить туда из нашего поселка мне было далеко – 18 километров, и я поселилась у нашей учительницы русского языка и литературы Юлии Васильевны Сумцовой. Надо сказать, эта женщина сыграла в нашей жизни огромную роль. Она несла в себе удивительный заряд человечности и интеллигентности. Она была дочерью священника и скрывала это своё происхождение, по тем временам опасное. Юлия Васильевна организовала в нашей школе драмкружок, который стал для нас настоящей отдушиной, местом чудесного дружеского общения. Мы репетировали дома у Юлии Васильевны, там же часто все вместе готовили уроки. Вот там мы и познакомились с Михаилом.

Те, кто пытался говорить что-то о нём, о наших отношениях, не входили в этот круг друзей. Может быть, они завидовали нам, может, им не нравилось, что мы выделяемся. У них сохранилось стремление показать это всё с какой-то обывательской точки зрения, низвести всех до своего уровня. Вот, дескать, и Горбачёв был вполне заурядным, а потом его вынесла наверх слепая номенклатурная карьера. Это совсем не так. Уже тогда он был несомненным лидером и в школьном комитете Комсомола, и в любой компании.

Мне он поначалу не то чтобы не нравился, а казался каким-то чересчур напористым, резким, хотя я чувствовала его особое внимание ко мне. Я тогда была уже десятиклассницей, а Михаил учился в девятом. Да к тому же у меня уже был друг – Володя Чернышев – тот, что потом и стал моим мужем, а тогда он учился в лётной школе в Краснодаре.

Михаил был такой крепкий, коренастый, решительный. Он обладал удивительной способностью всех подчинить своей воле. Это задевало мою гордость. Однажды он зашёл к Юлии Васильевне. Я сидела за уроками. Михаил попросил помочь ему с какой-то теоремой. Математика у меня шла хорошо, а он больше склонялся к литературе, истории, читал он просто уйму всего. Ну вот, я ему стала объяснять теорему, а он тем временем увидел пустую рамку от нашей школьной стенгазеты, я её редактором была. «Ты, – говорит, – почему до сих пор газету не сделала, ведь завтра она должна висеть. До завтра сделай». А я думаю: «Тоже мне – командир нашёлся. Ничего делать не буду». Дня через два Горбачёв собирает комитет комсомола. Мы недоумеваем – что, почему? Оказывается, он выносит на комитет моё персональное дело. И начинает: об отношении к общественным делам, о безответственности… Я сижу красная как рак. Короче, вынесли мне выговор или что-то в этом роде. Обиделась я страшно. Иду из школы по аллейке, чуть не плачу. Михаил меня догоняет: «Ну что, пойдём сегодня в кино?» А мы часто ходили в кино всем драмкружком, смотрели одни и те же фильмы по нескольку раз, и Юлия Васильевна объясняла нам тонкости актёрской игры… Я ему: «Да как ты можешь вообще ко мне подходить, ты же меня так обидел!» А он: «Это совершенно разные вещи. Одно другому не мешает».

Вообще-то я отходчивая была, зла не держала. Ну и, конечно, драмкружок нас сближал. Я Нину играю в «Маскараде», он – Звездича. Я – Снегурочку, он – Мизгиря. И мало-помалу я «оттаяла». От него такая сила исходила и целеустремлённость! Он словно взял меня за плечи и повернул к себе. И всё как будто исчезло, остались только его лицо и глаза… Конечно, у нас были не такие отношения, как бывают сейчас. Вы понимаете, о чём я говорю. Мы были совсем другими, даже прикоснуться друг к другу – это было что-то такое!.. Наша дружба запомнилась мне как действительно что-то высокое и чистое».

Вопрос журналиста «Собеседника» Руслана Козлова:

– Юлия Никифоровна, а как у Михаила складывались отношения с учителями? Ведь его независимый характер наверняка не всем был по нутру.

– Он, может быть, один из нас позволял себе спорить с учителями. Я знала, что он мог встать и сказать учительнице истории: вы не правы, факты говорят о другом…

Запомнилось мне ещё вот что. Как-то раз вызвала меня директор школы и повела такой разговор: «Вот вы с Мишей всюду вместе, много времени уделяете друг другу, все старшеклассники на вас смотрят, берут с вас пример, это плохо отражается на успеваемости…» Я не знала, что ответить, сказала, что мы будем реже встречаться. Выхожу и в дверях кабинета сталкиваюсь с Михаилом. «Ты чего здесь?» Ну я ему передала наш разговор с директором. Он говорит: «Подожди меня здесь». Заходит. Через некоторое время из кабинета выходит наша молоденькая Мария Сергеевна, красная, взволнованная. А следом – улыбающийся Горбачёв. Я спрашиваю: «Что ты ей сказал?» – «Да ничего особенного. Сказал: я – отличник и Юля отличница, я – общественник и Юля общественница, и то, что мы дружим, этому не мешает. Так пусть с нас берут пример сколько угодно!» Естественно, ей нечего было возразить.

– Юлия Никифоровна, это было время, которое теперь называют сталинским. Давящая идеология, атмосфера ненависти к ярким личностям. Как уживался со всем этим юный Горбачёв? Пытался ли он самостоятельно осмыслить происходящее, как-то противостоять оболваниванию?

– Наверное, вам всё-таки трудно меня понять… Для меня это просто наша юность – может быть, самое лучшее, самое светлое время в моей жизни. Вы представьте: совсем недавно закончилась война. Мы её помнили, у многих, как и у меня, погибли отцы. Жили мы бедно, но как-то по-доброму… Или только мне так казалось?.. Мы верили, что уж теперь-то будет только хорошее. А вокруг – солнечные просторы. И далёкая от столиц сельская глубинка. И наши репетиции, премьеры, аплодисменты и цветы, как у настоящих артистов. И круг замечательных, понимающих друзей. И жажда честно и радостно жить и работать…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю