Текст книги "Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля."

Автор книги: Николай Зенькович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

Если Лигачёв привёл эти никому не известные имена, считая их заметными политическими фигурами, то можно представить тех, кого он имел в виду под словами «и многие другие». Егор Кузьмич даже не сумел найти достойной смены себе на должность заведующего Отделом оргпартработы. Когда он занял пост второго человека в партии, прежнее совмещение двух должностей – заведующего отделом и секретаря ЦК – стало нецелесообразным.

Выбор Лигачёва пал на Георгия Петровича Разумовского, который работал председателем Краснодарского крайисполкома в то время, когда первым секретарём крайкома партии был С.Ф. Медунов. Отношения у них не сложились, и ещё при Брежневе, в 1981 году, Разумовского перевели на небольшую должность в Москву – заведующим аграрным отделом в Управление делами Совмина СССР.

После Медунова первым секретарём в Краснодаре недолгое время работал отозванный с посольской должности на Кубе В.И. Воротников. Вскоре он стал Предсовмина России, и снова возник вопрос о кандидатуре первого секретаря. Лигачёв предложил Разумовского.

Именно его Егор Кузьмич и назначил своим преемником в качестве заведующего оргпартотделом ЦК. Это было неудачное назначение. На XXVIII съезде Разумовский вынужден был взять самоотвод, когда его выдвинули в состав нового ЦК. Он отлично понимал, что его «завалят», и не хотел понапрасну испытывать судьбу.

«Прыткий Егор»

Хочу сделать существенную оговорку: лично мне, я подчёркиваю эти слова – лично мне – Егор Кузьмич очень симпатичен. Я часто встречаю его в Госдуме, депутатом которой он стал в 1999 году, мы обмениваемся любезностями. Он хорошо отозвался о моей книге «ЦК закрыт, все ушли», для которой предоставил уникальные фотографии из личного архива. Я по-прежнему восхищаюсь его бойцовскими качествами, которые он проявил в трудные для партии времена, отстаивая свою позицию. Он даже рассчитывал получить должность заместителя Генерального секретаря ЦК на последнем, XXVIII съезде КПСС – исключительно для того, чтобы попытаться спасти её от разрушения. Борьба на съезде за этот пост была жестокой, против его кандидатуры возражал генсек Горбачёв, и в итоге был избран бесцветный, провинциальный В.А. Ивашко. Я глубоко убеждён в том, что если бы тогда заместителем генсека был избран Лигачёв, события августа 1991 года развернулись бы по-иному.

И тем не менее, правда, не без угрызений совести, оставляю без изменений название этой главки, объяснив лишь, что прытким Лигачёва назвал Николай Иванович Рыжков. Хотя знаю: мои бывшие коллеги по ЦК осудят меня за это. Особенно те, кто знает, что благодаря объективности Егора Кузьмича благоприятно для меня закончилось одно гнусное дело, возникшее в 1988 году по лживому навету некоторых моих тайных «доброжелателей». Я написал тогда записку в Секретариат ЦК, прося создать комиссию для проверки облыжных обвинений, и Секретариат под руководством Лигачёва принял специальное постановление, в котором Комитету партийного контроля при ЦК КПСС поручалось изучить обстоятельства этого дела.

Комиссия после двухнедельной проверки доложила Секретариату: клевета. По итогам обсуждения вопроса было принято постановление Секретариата ЦК, обязывающее ЦК Компартии Белоруссии принять строгие меры партийного воздействия в отношении лиц, оклеветавших меня.

Так что никаких чувств, кроме искренней благодарности, к Егору Кузьмичу я не испытываю ещё и по этой, сугубо личной причине. Однако не могу не привести и другие мнения, без которых не будут полны ни портрет горбачёвской эпохи, ни портреты её главных действующих лиц.

Р. Пихоя:

– При Брежневе его послали в Сибирь, в Томск, где он стал первым секретарём обкома. Он был известен как человек требовательный, фанатичный борец за здоровый образ жизни, требовавший от аппарата своего обкома занятий спортом, лыжами, резко ограничивший продажу в области спиртного, покровитель местного театра.

Другое дело, что переехав в Москву, он стал относиться ко всему народу, как к маленькому аппарату своего маленького обкома, потребовав от всего многонационального Советского Союза прекратить употребление спиртного и начать занятия спортом и лыжами.

Н. Рыжков(деятель андроповско-горбачёвского призыва, последний Председатель Совета Министров СССР, отправлен М.С. Горбачёвым в отставку в январе 1991 г, написал ряд книг, в том числе «Перестройка: история предательств», 1992 г.):

– Горбачёв терпеливо ждал своего часа, но это вовсе не значит, что ожидание было пассивным. В 1983 году Андропов привёл в ЦК (на должность заведующего отделом оргпартработы) первого секретаря Томского обкома Егора Лигачёва, который в том же году был избран секретарём ЦК. Человек феноменально активный, жёсткий, обладающий несворачиваемой целеустремлённостью мощного танка, он стал незаменимым соратником и помощником исподволь выраставшего Горбачёва. Честно говоря, я иногда завидовал этой его «танковости», которая оказалась чрезвычайно важной для становления и укрепления горбачёвской – то есть нашей! – команды. Ведающий оргпартработой, то есть кадрами партии, Лигачёв постепенно и ненасильно менял руководителей областных и краевых партийных организаций: в обкомах и крайкомах работали в основном очень старые кадры, по многу лет там уже сидели. Ну вывели старого человека на почётную персональную пенсию, сохранили ему другие блага, квартиру, дачу казённую – что по тем временам криминального? Естественный процесс… Полагаю, «гвардейцы» Леонида Ильича роптали про себя, недовольные прытким Егором, но вслух возразить повода не имели. Так постепенно создавалась в стране надёжная опора команде Горбачёва.

Что же касается хозяйственных кадров, производственников, то и они в основном видели в Горбачёве некую надежду на ослабление удушливого административно-командного ярма. Сам-то я никого специально не агитировал: мол, поддерживайте Михаила Сергеевича, он человек прогрессивный. За меня, а значит, и за него наша повседневная и скрупулёзная экономическая работа сама говорила. Два года уже говорила. Поэтому страна довольно быстро признала в Горбачёве партийного лидера.

Д. Кунаев(член Политбюро ЦК КПСС в 1971–1987 гг., первый секретарь ЦК Компартии Казахстана в 1964–1986 гг., близкий друг Л.И. Брежнева):

– С Лигачёвым я познакомился, когда он был утверждён заведующим Организационно-партийным отделом ЦК КПСС. Вместе с ним решили рад кадровых вопросов в республике, в частности выдвижение Назарбаева председателем Совмина Казахстана.

Лигачёв в своём отделе окружил себя людьми, которые были далеки от объективности в решении многих кадровых вопросов. Это Могильниченко, Мищенко и ряд других ответственных работников аппарата ЦК.

Когда Лигачёв стал секретарём ЦК и членом Политбюро, он сильно изменился. К нему стало трудно попасть на приём, он вечно спешил, всегда был занят.

Лигачёва в работе отличали излишняя самоуверенность и заносчивость. Работая секретарём ЦК, Лигачёв занимался кадровой политикой. Затем ему были поручены вопросы идеологии, а в последний период он занимался сферой сельскохозяйственного производства. Но как уже стало всем известно, на какие бы участки работы ни направлялся Лигачёв, он везде их с треском проваливал. Достаточно вспомнить, какой огромный ущерб нанесла экономике страны печальная антиалкогольная кампания, одним из главных инициаторов которой был Лигачёв.

Лигачёв создавал видимость большой загруженности работой и своей поспешностью и торопливостью многие вопросы решал ошибочно и необъективно. Стиль и методы работы Лигачёва и его сотрудников были, на мой взгляд, негодными и не отвечали духу времени. Их суть сводилась к тому, что они охотно изучали анонимки на неугодные им кадры, всеми силами выискивали «компрометирующие материалы», а затем добивались отстранения «жертвы» от работы. Его необъективность я испытал и на себе. Лигачёву казалось, что он в интересах перестройки наводит порядок. Хотя на самом деле, наоборот, поддерживал нечестных, корыстолюбивых людей, как это было в случае, например, с Усманходжаевым, о котором он говорил мне, что это настоящий коммунист и признанный руководитель партийной организации Узбекистана.

Ю. Чурбанов:

– Такой человек, как Егор Кузьмич Лигачёв, хотя и строил в Томске «социализм», как он говорил, но его, в общем, не было ни слышно, ни видно. Я даже не помню, был ли он в составе ЦК КПСС.

Был, но только начиная с 1976 года. До этого десять лет – с 1966-го по 1976 год – проходил в «предбаннике», то есть кандидатом в члены ЦК.

– Тем более не помню, – продолжает Юрий Михайлович, – чтобы он как-то ярко выступал на пленумах. Может быть, я просто невнимательно слушал, конечно, но в память его речи не врезались.

Егор Кузьмич получил всенародную известность лишь на XIX Всесоюзной партийной конференции благодаря своей крылатой фразе, адресованной Борису Николаевичу Ельцину: «Борис, ты не прав!»

В. Гришин, многолетний член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь МГК КПСС:

– Активность М.С. Горбачёва резко возросла в 1984–1985 годах при Черненко. Уже тогда фактически сформировалась группа в руководстве партии, которая решила взять власть в свои руки. На мой взгляд, в эту группу вошли Горбачёв, Лигачёв, Рыжков, а также поддерживающие их Соломенцев и Чебриков. Видя неизбежность кадровых перемен в связи с очевидной неизлечимой болезнью Черненко, они, используя свои возможности в аппарате ЦК и КГБ, фактически обеспечили избрание Горбачёва на должность Генерального секретаря ЦК КПСС, тем самым укрепив своё положение в руководстве. Самой активной фигурой в этом деле был Лигачёв – секретарь ЦК КПСС по кадрам. В течение 1983–1984 годов ему удалось расставить на ключевые посты первых секретарей обкомов и крайкомов КПСС около 70% своих людей, которые готовы были выполнить любое его указание, обеспечить арифметическое большинство при голосовании на пленумах ЦК по любому вопросу.

Эта группа, не имея достаточного опыта политической и организационной работы, понимала, что члены Политбюро, имеющие большой опыт работы, были помехой в их честолюбивых устремлениях. Поэтому сразу после избрания Горбачёва на пост Генерального секретаря ЦК была развёрнута с использованием средств массовой информации дискредитация ряда товарищей, занимавших ответственные посты. В том числе и меня. Достаточно посмотреть подшивки газет и журналов этого периода, чтобы понять это. Причём тогда ещё не существовало понятия «гласность», и все публикации санкционировались, а зачастую организовывались в аппарате ЦК КПСС.

М. Ненашев:

– Наибольшие перемены в деятельности ЦК КПСС последних лет были связаны с именами М.С. Горбачёва и Е.К. Лигачёва. Эти лидеры, как ни различны они в своих характерах, имели и много общего. Именно они вместе с новыми идеями демократизации и гласности, как представители партийной провинции, принесли в аппарат ЦК КПСС многословный и суетливый стиль обкомов с многочасовыми и многословными заседаниями Секретариата, нескончаемой чередой различного рода всесоюзных совещаний, конференций, встреч, слётов. Именно в это время ЦК заполонили многочисленные всесоюзные совещания по разным хозяйственным вопросам с утомительными, назидательными докладами-монологами секретарей ЦК КПСС. Носили они, как правило, агитационно-просветительский характер и были для дела малорезультативными.

А вот Суслов всегда чётко, лаконично, не позволяя славословить, вёл Секретариаты. Только чрезвычайный случай мог стать причиной того, что Секретариат длился более часа. На выступления пять – семь минут. Не уложился, уже через минуту Суслов говорил: «Спасибо», – и смущённый оратор свёртывал свои конспекты.

Е. Лигачёв:

– Моего отца, сибирского крестьянина Кузьму Лигачёва, отправившегося из деревни на заработки в Новосибирск, в 37-м исключили из партии (правда, потом восстановили). А вот отец моей жены, коммунист Иван Зиновьев в те годы погиб – был репрессирован и расстрелян.

В Гражданскую войну он был красноармейцем, потом, получив образование, служил в Наркомате обороны, в Московском военном округе. К середине 30-х воинское звание у него было уже весьма высокое – по нынешним меркам генерал-лейтенант. И в 1935 году, когда Сталин начал отсылать генералов из Москвы, Ивана Зиновьева направили начальником штаба Сибирского военного округа. А затем, как известно, на военных обрушились массовые репрессии. В декабре 1936 года Зиновьева арестовали. В июне 1937 года судили, обвинив в шпионаже и ещё в том, что его деятельность была направлена на ослабление боеготовности войск округа. Весь «суд» длился десять минут. А через два часа после объявления приговора «англо-японо-немецкого шпиона», который полностью отверг все обвинения в предательстве, расстреляли.

Об этих страшных, безмерно тяжёлых для каждой семьи репрессированного подробностях я, между прочим, узнал только в конце мая 1989 года, во время первого Съезда народных депутатов СССР, когда представилась возможность ознакомиться с архивным делом, заведённым на Зиновьева в 1936 году. Тот съезд вообще был для меня периодом очень нелёгким. С клеветническими нападками обрушился Гдлян. Радикалы стали требовать ухода в отставку. Заболела жена Зинаида Ивановна… В общем, беда не приходит одна. А когда мы в семье познакомились с архивным делом 30-х годов, Зинаида Ивановна расплакалась:

– Что же это за судьба у меня такая? Раньше была дочерью «врага народа», теперь стала женой «врага перестройки»…

Её отца, расстрелянного в 1937 году, я хорошо помню, это был очень живой, интересный, яркий человек, хороший оратор (однажды в Новосибирске я был на его лекции по международным вопросам), по моим понятиям – самородок. Кстати, поженились мы с Зинаидой Ивановной сразу после войны. И в этой связи не могу не вспомнить одно из писем, полученных мною, когда началось «дело Гдляна» и сотни, тысячи людей посчитали нужным выразить мне свою поддержку. И.А. Спирина из Москвы писала: «Уважаемый Егор Кузьмич! Мне ясно, кто вы и что вы очень порядочный человек, если в сталинские годы вы не побоялись жениться на дочери репрессированного «врага народа». Этот факт вашей биографии говорит о многом».

Скажу откровенно, это письмо тронуло меня до глубины души. Действительно, до 1953 года, до смерти Сталина, я очень чувствовал, что означало быть женатым на дочери репрессированного генерала. Об этом обязательно полагалось указывать в анкете. Я знал случаи, когда сурово наказывали людей, скрывавших такого рода подробности своей биографии, – анкеты в ту пору проверялись сверхтщательно, месяцами. Короче говоря, человек с такой анкетной записью считался как бы второсортным. При случае ему могли напомнить о незримом клейме «враг народа», витавшем над семьей. А за напоминанием могли последовать и вполне определённые выводы.

В 1949 году и мне основательно напомнили об этом.

В то время я уже работал первым секретарём Новосибирского обкома комсомола, и по нашей инициативе на заводах и в колхозах начали создавать молодёжные бригады. Это было широко распространено в войну и давало хорошие результаты на производстве. Мы считали, что молодёжные коллективы нужны и в мирное время. Казалось бы, что тут дурного? В Москве рассудили иначе. Меня обвинили в том, что я будто бы пытаюсь оторвать молодёжь от партии, и навесили грозный ярлык «троцкиста».

Но я ведь был не рядовым комсомольцем – первым секретарём обкома! Отчёт нашего обкома слушали в Москве, на заседании бюро ЦК ВЛКСМ, проходившем под председательством Н.А. Михайлова, первого секретаря ЦК комсомола. При этом моё положение осложнялось одним опасным для меня обстоятельством. До этого было раскручено трагическое «ленинградское дело». По этому делу был привлечён второй секретарь ЦК ВЛКСМ, бывший первый секретарь Ленинградского обкома комсомола Иванов – умнейший человек. У меня с ним были добрые отношения, он меня поддерживал, и об этом знало руководство ЦК. Иванов был оклеветан, осужден и погиб, – случившееся с ним я переживал страшно, не мог, конечно, поверить в его виновность. Да ещё зная судьбу генерала Зиновьева.

А совсем скоро и сам был обвинён в «троцкизме»… Казалось бы, слушали отчёт обкома, и ведь было о чём говорить, – мы старались, немало делали, но, понятно, у нас было немало недостатков, – а вот посыпались упрёки в «троцкизме». На бюро разговор начал Михайлов, приписавший мне стремление оторвать молодёжь от партии. Всё время подчёркивал: так поступали троцкисты. Я пытался было защищаться, однако слушать не стали. Члены бюро, разумеется, знали, что моя жена – дочь репрессированного генерала. Прямо никто этого не произносил, но я-то чувствовал, что этот факт витал в воздухе. Короче говоря, политический приговор был вынесен быстро: снять с должности первого секретаря обкома комсомола!

Парадокс заключался в том, что я по неопытности в то время вовсе не испытывал чувства опасности. Видимо, недопонимал всей серьёзности создавшегося положения. А может быть, просто сказался характер: поскольку совесть моя была чиста, я предпочёл не прятаться, а, что называется, полез на рожон. И потому сгоряча написал письмо в ЦК ВКП(б), где изложил суть дела и просил в нём разобраться.

Буквально дня через два-три меня вызвали в оргинструкторский отдел ЦК партии. Товарищ, к которому попало моё письмо, сидел в небольшой комнате не один. Там ещё был стол, за которым работала какая-то женщина. Разговор, помню, начался неторопливо, с того, что инструктор принялся расспрашивать меня о жизни, о молодёжных рабочих бригадах…

В это время женщина поднялась и вышла, держа в руках какие-то бумаги. Мы остались одни. И вдруг разговор сразу же приобрёл совсем другой характер. Инструктор, фамилию которого я, к величайшему сожалению, не запомнил, сказал мне:

– Товарищ Лигачёв, очень вам советую никуда больше не обращаться, и, пожалуйста, поскорее уезжайте домой. Вы меня хорошо поняли? Очень советую: никуда больше не обращайтесь. А я доложу, что беседа с вами состоялась.

Видимо, у меня в тот момент был слишком недоумённый, даже ошарашенный вид, и инструктор, кивнув на соседний стол, продолжил:

– А вы знаете, кто эта женщина? Это товарищ Мишакова… Ну что, до свидания?

Только на улице я осознал всё происшедшее. Мишакова была той самой «сверхбдительной» особой, которая «разоблачила» первого секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косарева, о ней в то время много писали, ставя в пример. Если бы моё письмо попало для разбирательства в её руки, очень вероятно, судьба моя сложилась бы иначе. Но мне отчаянно повезло. И тот случай показал: в ЦК, да и в других органах работали разные люди. Среди них было много людей порядочных, понимавших, что происходит в действительности, и в меру своих сил пытавшихся помочь тем, кому грозила беда. Мне ведь действительно помогли. Попросту говоря, меня спасли – а я вот в тревоге и волнениях тех дней даже не запомнил фамилию своего спасителя… Он нарочно тянул со мной разговор, дожидаясь того момента, когда мы останемся один на один. И, как символ, назвав фамилию Мишаковой, объяснил тем самым, чем я рискую, если буду продолжать поиски правды.

Вернувшись в Новосибирск, я внял доброму совету, который дали мне в ЦК КПСС. Не стал больше никуда жаловаться, обращаться за восстановлением справедливости. Но зато и на работу меня нигде не брали – семь месяцев был безработным. Трудно очень пришлось. Семья жила на зарплату Зинаиды Ивановны, которая преподавала английский язык в педагогическом институте. Я уж не говорю об угнетении моральном.

А спустя ровно сорок лет, в 1989 году, когда газета «Комсомольская правда» выпустила свой юбилейный номер, собрав в нём материалы разных лет, была вновь напечатана давняя заметка бывшего корреспондента «Комсомолки» Григория Ошеверова, который сообщал о пленуме Новосибирского обкома комсомола, снявшем с работы бывшего первого секретаря Е. Лигачёва.

Заметка была помещена без комментариев и породила немало досужих разговоров, а также откликов в прессе, по радио. Кое-кто из молодых журналистов начал даже на неё ссылаться – в качестве доказательства, что Лигачёв, мол, ещё в комсомольские годы был снят с работы за какие-то там непонятные делишки. На первый взгляд, перепечатка в «Комсомольской правде» заметки 1949 года – мелочь, газетный курьёз, не более. Поначалу я так её и воспринял, не придал ей значения. Но затем я понял, что нельзя это рассматривать в отрыве от всего того, что происходит в антисоветских средствах массовой информации.

Это горько, тревожно. Это опасный призрак прошлого.

А что касается давних обвинений в «троцкизме»… Семь месяцев я попросту бедствовал и хорошо понял тогда, кто тебе истинный друг, а кто – так себе, случайный попутчик. Были люди, которые от меня отшатнулись. Но зато были и другие – те, кто поддержал, не разорвал дружеских отношений, а в трудные времена это ценишь особенно. Благодаря им я не озлобился на жизнь. Наоборот, твёрдо уверовал, что рано или поздно в ней обязательно побеждает добро, справедливость. Я верил и верю людям.

На авиационный завод имени Чкалова, где я работал после окончания института, меня, разумеется, не взяли: не прошёл по анкетным данным – оборонное предприятие. Пришлось основательно помыкаться, пока, наконец, что особенно было неожиданно для меня, предложили пойти лектором в Новосибирский горком партии. Потом я узнал, что это было сделано по настоянию первого секретаря горкома Живодерникова.

Но окончательно вздохнул, распрямил плечи и понял, что самые страшные годы позади, – нет, даже не после смерти Сталина, а только после XX съезда КПСС.

Бывший секретарь ЦК ВЛКСМ В.М. Мироненко рассказывал мне, что Лигачёв был снят с должности первого секретаря Новосибирского обкома ВЛКСМ по статьям в «Комсомольской правде», в которых подвергались резкой критике методы работы обкома и лично первого секретаря. Никакого «троцкизма» ему не инкриминировалось, это уже сам Егор Кузьмич позднее придал своему снятию политический оттенок, модный в послесталинские времена. То, что Лигачёв назвал «троцкизмом», на языке документов означало искусственное вычленение из состава трудовых коллективов комсомольцев и молодёжи, отдельный учёт результатов их производственной деятельности, что плодило формализм и гигантскую бюрократию – работники обкома и райкомов комсомола сутками сидели допоздна на телефонах, выбивая соответствующие показатели, заменяя живую организаторскую работу с молодёжью сбором никому не нужных данных. Егор Кузьмич решил, что его обвинили в отрыве молодёжи от партии, что действительно было троцкистским лозунгом.

Документ для уяснения

СЕРЬЁЗНЫЙ УРОК

ПОЧЕМУ ОСВОБОЖДЕНЫ ОТ РАБОТЫ СЕКРЕТАРИ НОВОСИБИРСКОГО ОБКОМА ВЛКСМ ТТ. ЛИГАЧЕВ И ВАСИЛЬЕВ

^{(Статья Г. Ошеверова в «Комсомольской правде», 1949 г.)}

«Недавно состоявшийся пленум Новосибирского обкома ВЛКСМ подверг резкой критике и осудил порочный стиль работы бюро, первого и второго секретарей обкома тт. Лигачёва и Васильева. За серьёзные ошибки в руководстве областной комсомольской организацией тт. Лигачёв и Васильев освобождены от работы и выведены из состава бюро обкома.

В чём же ошибки бюро обкома, каковы их причины? Исчерпывающий ответ на эти вопросы даёт постановление Центрального Комитета ВЛКСМ, принятое по отчёту Новосибирского обкома комсомола. В нём даётся развёрнутая критика недостатков, намечаются меры к их устранению. Глубоко анализировались эти ошибки также на пленуме обкома, обсуждавшем постановление Центрального Комитета, – в докладе члена бюро ЦК ВЛКСМ тов. Колмаковой, в речи секретаря обкома ВКП(б) тов. Яковлева, в острых критических выступлениях участников пленума.

Бюро, секретари Новосибирского обкома ВЛКСМ нарушили основы большевистского стиля руководства. Они работали без перспективы, думая только о сегодняшнем дне, не заботясь о воспитательном значении многих начинаний, брались за десятки дел, не выделяя главного, основного.

Велика была у секретарей обкома страсть к директиве. Бумажкой пытались они подменить живую организаторскую работу на местах, практическую помощь активу. Вот несколько цифр: за полгода обком направил в райкомы 105 постановлений, 57 писем, 47 телеграмм, 32 письменных указания. В среднем райком ежемесячно получал 17 решений, 13–14 телеграмм и указаний, 9 писем. Не без оснований секретари райкомов заявляли на пленуме, что о выполнении такого количества директив нечего было и думать: их едва успевали прочесть.

Рассылая в райкомы множество бумаг, обком с настойчивостью, достойной лучшего применения, требовал и обратного, столь же обильного потока различных сводок, справок, информаций. Бюро установило бюрократическую систему отчётности: райком должен был представлять в обком ежемесячно 15 различных отчётов.

Секретарь Краснозерского райкома тов. Мезенцев признался на пленуме: «Мы знали, что в обкоме о нашей работе судят по информации и отчётам. И потому старались писать их как можно больше и часто, чего греха таить, давали далеко не точные данные. Работники обкома всему верили, для них главное, чтобы была бумажка».

Так рождался встречный бумажный поток, так поощрялось очковтирательство.

Бумажный вихрь захлестнул и первичные организации. Стараясь не отстать от обкома, райкомы направляли на фабрики, заводы, в колхозы и школы множество директив. Чулымский райком направил в этом году в первичные организации 18 постановлений и 24 письма. В свою очередь, каждая колхозная организация должна была представить в райком за это же время 56 отчётов и информаций, не считая так называемых ежедневных оперативных сводок.

Обилие директив лишало райкомы самостоятельности в работе, мешало им сосредоточиться на основном – укреплении первичных организаций.

Выше мы упомянули о письмах обкома. Их было 57.

За короткое время тт. Лигачёв и Васильев «обратились» к секретарям первичных организаций, к пастухам, к молодёжи, состоящей в звеньях высокого урожая, к родителям учащихся, окончивших четвёртые классы, к пионерам, школьникам и т.д. Тон большинства писем назидательный, менторский, содержание примитивное. В письме, адресованном сельской молодёжи, авторы с серьёзным видом поучают: «В качестве удобрений используются: навоз как от общественного скота, так и от скота личного пользования колхозников, зола, птичий помёт и перегной». Глубокомысленные замечания, что и говорить! Некоторые письма содержат неправильные установки, а порой и политические ошибки.

Крупнейшие извращения допустил обком и в руководстве соревнованием молодёжи. Вместо того, чтобы вовлекать молодёжь во всенародную борьбу за досрочное выполнение пятилетки, обком обособился, стал организовывать «своё», молодёжное соревнование, искусственно насаждать молодёжные звенья, бригады, агрегаты, не считаясь с тем, нужно это или нет.

Секретарь Куйбышевского райкома ВЛКСМ тов. Логвинов рассказал на пленуме о таком курьёзном случае. Появилось как-то в областной газете обращение животноводов колхоза «Красная звезда» Куйбышевского района ко всем животноводам области. Сразу же в райкоме раздался звонок из обкома:

– Почему эта ферма не молодёжная? Проспали инициативу!

Тов. Логвинов объяснил, что на ферме работают старые, опытные колхозники, хорошо знающие дело, и потому нет необходимости заменять их комсомольцами. А что касается инициативы, то какая разница, от кого она исходит – от молодёжи или от старших товарищей, важно, что она проявлена, и потому надо радоваться. Но работники обкома не унимались. Вопреки здравому смыслу они категорически настаивали, чтобы на ферму были посланы комсомольцы.

Руководители обкома додумались до того, что объявили соревнование… районных и городских комсомольских организаций. Комитетам комсомола предлагалось соревноваться в том, кто больше создаст молодёжных звеньев и бригад, кто больше примет новых членов в комсомол, сколько проведёт лекций, бесед. Эта вредная затея могла нанести лишь ущерб делу воспитания молодёжи.

Обком сам часто брал на себя несвойственные ему функции и толкал на это комсомольские организации. На бюро обкома стали утверждать даже планы сбора урожая в молодёжных звеньях.

Любовь к шумихе, к парадности привела обком к крупным ошибкам и в работе среди пионеров и школьников. Обком проводил различные конкурсы, восстановил давно осужденное соревнование за лучшую успеваемость, отвлекал учащихся от занятий в школе.

Руководители обкома допускали разрыв между принятием решения и организацией его исполнения. Часто бывало так: обком выносил решение по отчёту райкома и ждал месяц-полтора, как там справятся. Потом опять посылалась бригада для проверки и выносилось взыскание.

Лигачёв и Васильев редко выступали перед молодёжью с докладами, лекциями и ещё реже бывали в командировках. Тов. Васильев только два раза выезжал в этом году в районы области и то на три-четыре дня.

Много горьких, но справедливых слов было сказано на пленуме в адрес тт. Лигачёва и Васильева. С полным основанием члены обкома обвинили их в высокомерии, зазнайстве, нарушении комсомольской демократии. Отвернувшись от молодёжи, забыв о своей ответственности перед комсомольцами, тт. Лигачёв и Васильев стали на путь администрирования, пренебрегли мнением актива. Они разговаривали с активистами языком приказов и окриков.

Редко кому из секретарей райкомов удавалось уйти с бюро обкома без взыскания или, по крайней мере, устного «разноса». Из 24-х секретарей райкомов, отчитавшихся на заседании бюро, 16 получили взыскания. Секретарь Чулымского райкома тов. Юшкевич рассказал на пленуме, что три раза он отчитывался на бюро и все три раза это заканчивалось тем, что тов. Лигачёв угрожал ему снятием с работы и исключением из комсомола.

– Члены бюро обкома, – сказал секретарь Дзержинского райкома тов. Савицкий, – никогда не советовались с активом. Нас вызывали, «ставили» задачи и отпускали.

– Более двух лет, – говорил секретарь Венгеровского райкома тов. Руднев, – я работаю секретарём, и за это время никто из членов обкома не поговорил со мной по душам.

Два дня добивался приёма у Лигачёва секретарь Куйбышевского райкома тов. Логвинов, но так и уехал ни с чем.

Вместо повседневного воспитания актива обком при первых же неудачах молодых комсомольских работников смещал их. За последние полтора года в области сменилось 41 из 46-ти секретарей райкомов и 70% секретарей первичных комсомольских организаций.

Нельзя сказать, что эти недостатки бюро обкома, тт. Лигачёва и Васильева не подвергались ранее критике. О них резко говорили на областной конференции, на пленумах обкома и собраниях актива. О порочном стиле работы несколько раз писала «Комсомольская правда». Но руководители обкома не желали прислушиваться к критике. Более того, каждое критическое выступление в их адрес тт. Лигачёв и Васильев воспринимали как личное оскорбление, признавали критику формально, не желая исправлять указанные ошибки. Члены обкома правильно расценили такое отношение как зажим критики.

Своим зазнайством, высокомерием, пристрастием к порочным методам работы тт. Лигачёв и Васильев показали свою незрелость, неспособность возглавлять областную комсомольскую организацию. Это единодушно отмечали члены обкома. Это признал и сам т. Лигачёв.

Пленум обкома одобрил постановление ЦК ВЛКСМ «О работе Новосибирского обкома комсомола» и наметил практические меры для устранения вскрытых недостатков. Обсуждение этого вопроса на пленуме показало, что Новосибирская комсомольская организация – крепкая, боеспособная, имеет хороший актив, который под руководством партийной организации сумеет быстро исправить допущенные ошибки.

Крупные ошибки, допущенные бывшим руководством Новосибирского обкома, должны послужить серьёзным уроком тем комсомольским руководителям, которые склонны забывать о своём долге – по-партийному относиться к порученному делу, дорожить доверием молодёжи, быть по-большевистски деловыми и скромными в работе».

Ну и где здесь обвинения в троцкизме, о которых говорит Егор Кузьмич? Разве курс на «своё», молодёжное соревнование – не формализм? Как вычленить и подсчитать сделанное исключительно комсомольцами, работавшими в общем трудовом коллективе вместе со взрослыми? Зачем это подсчитывать? Чтобы дать занятие комсомольским функционерам, сидевшим в уютных кабинетах при телефонах?