Текст книги "Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля."

Автор книги: Николай Зенькович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 55 страниц)

Обустройство в Москве. Быт

Итак, в 1978 году Горбачёв оказался в Москве на должности секретаря ЦК КПСС по аграрным вопросам. Из глухомани – в столице.

М. Горбачёв:

«Из Кремля направился на Старую площадь. Там меня ждал управляющий делами ЦК Павлов. Мой предшественник Кулаков сидел на четвёртом этаже в старом здании, недалеко от кабинета Брежнева, находившегося на пятом этаже. Меня посадили подальше – в новое здание (6-й подъезд).

Павлов обстоятельно доложил мне, что «положено» секретарю ЦК: 800 рублей в месяц («как у Леонида Ильича»), лимит на питание, по которому можно заказывать продукты на 200 рублей (членам Политбюро – 400 рублей), стоимость питания и представительские расходы во время работы также берёт на себя Управление делами.

– Предложения о квартире и даче, а также о персонале, который будет вас обслуживать, подготовим к моменту вашего возвращения из Ставрополя, – закончил Павлов».

В. Казначеев:

– В Москве Горбачёву на двоих предоставили шестикомнатную квартиру в знаменитом доме по улице Щусева. Дочь Ирина въехала по соседству в трёхкомнатную. Обустроить новое жилье помогали мастера Кисловодской мебельной фабрики, умельцы из Пятигорска. Возникает законный вопрос: за чей счёт? Средства черпались из партийно-государственного кармана. Выписывались командировочные, суточные, проездные. Во всей этой «липе» фамилия Горбачёва нигде не значилась, всё делалось «шито-крыто». Мастера постарались на славу. Мать Горбачёва Мария Пантелеевна рассказывала мне, что у Михаила квартира «як у царя, аж страшно!». Бытует анекдот, будто, приехав к сыну в Москву посмотреть, как он живёт, мать воскликнула: «Михаил, ты не боишься, если красные опять придут и тебя раскулачат?»

Анекдот близок к истине. Знаю, что мать не очень охотно навещала сына. Её, простую крестьянку, угнетало горбачёвское барство. Да и к невестке не прикипела душой. Я всегда восхищался её природным умом, чистотой, незамутнённостью. У неё и в мыслях не было податься в столбовые дворянки. Зато он, Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна ничем не пренебрегали, чтобы подняться на вершину власти.

Р.М. Горбачёва(из надиктовок начала 1991 г.):

– С какими ощущениями покидала я Ставрополь – с сожалением, с радостью, что наконец-то вырвалась из провинции? Знаете, всё неоднозначно. Дети наши восприняли переезд в Москву действительно как ощущение полноты счастья. Такого необыкновенного счастья, которого, как потом говорила мне Ириша, за все годы жизни в Москве уже не было. Так они восприняли переезд. Для меня же возвращение в Москву означало завершение огромного по времени отрезка нашего жизненного пути. Не простого, не легкого, но, поймите, очень дорогого. Здесь, на Ставрополье, прошли годы молодости. Здесь родилась и выросла дочь. Здесь были близкие и родные нам люди. Здесь, на Ставрополье, мы получили возможность личной самореализации.

Сразу по приезде в Москву нам предоставили государственную дачу. Позднее – квартиру. Дали из того, что имелось «в запасе», и то, что было положено по тем временам по должности секретаря ЦК. Правда, только потом я поняла сложившуюся железную практику: всё решала неписаная – самое удивительное, что и впрямь, похоже, неписаная! – «табель о рангах». Получаешь только то, что положено соответственно твоей ступени на иерархической лестнице, а не твоему реальному вкладу в реальное дело.

Увы, система такая – и не только в Москве, а всюду. Место, должность, которую ты занял, а не тот вклад, который человек вносит в дело. Вспомним ту же мою кафедру, вспомним любое другое место работы – и не только моей. По должности получаешь – и всё. Это так. Должность полностью исчерпывала в этом смысле, да и сейчас ещё исчерпывает живого человека. Инициатива, творчество, самостоятельность не только в большом, но и в самом маленьком, обыденном, повседневном не поощрялись или, точнее, не очень поощрялись.

В соответствии со сложившимися правилами ответственные работники министерств, ведомств, а также аппарата ЦК партии получали дачи в специальных дачных, принадлежащих этим организациям, посёлках. Высшее политическое руководство – члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК, жили на охраняемых государственных дачах, расположенных в пригородной зоне и оборудованных для отдыха и работы, со штатом обслуживающего персонала. Предоставлялись дачи бесплатно на период работы в названных должностях.

Такие же дачи в Москве и других местах использовались для приёма высоких зарубежных гостей, для других представительских целей. А в курортных зонах страны – для отдыха её руководителей и руководителей зарубежных государств.

Ещё об одной детали хочу сказать. Среди партийных, советских работников, с которыми мне так или иначе приходилось общаться в предшествующие годы, считалось недопустимым строительство личных, частных дач. На Ставрополье, как я уже говорила, у ответственных работников не было ни государственных, ни частных дач. Садовый или огородный участок при желании – да, но не дача.

А как же свидетельство Виктора Алексеевича Казначеева о роскошной даче в Бекешевке, за обеденным столом в которой могли разместиться несколько десятков званых гостей, о финской и русской банях в цоколях, об огромном охотничьем зале, уставленном трофеями? О гостинице «Интурист» в Ставрополе, превращённой, по сути, в личную дачу Горбачёва?

В. Болдин:

– М.С. Горбачёв по-прежнему внимательно следил за своей внешностью, часто менял костюмы, тщательно подбирал сорочки, модные галстуки и шикарную обувь. Эта забота о своей внешности нередко меня удивляла: как можно при таком объёме работы ещё и ежедневно менять галстуки, не забыть тщательно подобрать их под костюм и сорочку. Во всём этом я видел проявление какой-то неудовлетворённой страсти бедной юности, жажду наверстать упущенное.

Р.М. Горбачёва:

– В 1978 году, когда мы оказались в Москве, одним из многих открытий для меня было и то, что, оказывается, некоторые члены руководства страны, в том числе и партийного, занимая предоставленные им государственные дачи, ещё и строили при этом личные. Одновременно строили и личные – для детей и внуков. Я была поражена такой хозяйственной разворотливостью и смелостью.

Нас сначала расположили в старой деревянной даче. В ней в своё время жил ещё С. Орджоникидзе. Она требовала капитального ремонта. И через два года нам предоставили другую. Это была новая кирпичная дача, построенная в 70-х годах. До нас в ней жил Ф.Д. Кулаков. В 85-м году, после избрания Михаила Сергеевича Генеральным секретарём ЦК КПСС, мы переехали на новую дачу, где имелись все условия, все службы, средства связи, необходимые для выполнения возложенных на него функций. А дачу, которую мы освободили, занял Б.Н. Ельцин, работавший в то время секретарём Московского горкома партии и только что ставший кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Насколько я знаю, занимал он её до своего ухода с партийной работы.

В последние годы жизни на Ставрополье наш месячный семейный бюджет складывался из 600 рублей зарплаты Михаила Сергеевича как секретаря крайкома партии и плюс 320 рублей моего доцентского оклада. По тем временам, в общем-то, прилично. Как секретарь ЦК Михаил Сергеевич стал получать 800 рублей в месяц. Если не ошибаюсь, такой же оклад был у всех секретарей, кандидатов в члены Политбюро, членов Политбюро, а также у Генерального секретаря. Кроме того, существовали ежемесячные лимиты «на питание» – 200 рублей в месяц для секретарей и кандидатов и 400 рублей для членов Политбюро.

Разрешалось бесплатное приобретение необходимых книг. Обслуживание транспортом не только основного члена семьи, но и его супруги – бесплатное. Квартира была бесплатной, выделялся денежный лимит на оплату отдыха.

За последние годы все эти льготы, включая пользование государственными дачами, были ликвидированы.

А если вспомнить всё тот же 78-й, то переезд в Москву означал для меня новые профессиональные возможности, встречи с любимыми театрами, концертными залами, выставками, актёрами, исполнителями, с которыми раньше мы встречались лишь периодически, бывая в Москве.

В. Казначеев:

– Первое, что предпринял Горбачёв, приняв обязанности генсека, – начал обустраивать свой быт, попутно разделываясь со своими противниками. Теперь это сделать было нетрудно, перевес был на его стороне. Но формирование команды – дело длительное, а у сиятельной четы нашлись дела и поважнее.

Нового генсека не устраивали старые постройки, которые «по наследству» от одного члена Политбюро переходили к другому. Дом в Теберде, где останавливался Алексей Николаевич Косыгин, не удовлетворял потребностям Горбачёва, он потребовал серьёзной реконструкции. Точно такой же серьёзной переделке подвергалась дача в Архызе. Причём необходимо отметить, что дачи эти серьёзно отличались от привычных садовых домиков для простых смертных. Обустраивались хоромы по 10–15 комнат, с подводом всех коммуникаций, с великолепной отделкой, шикарными бассейнами, массажными кабинетами, а вся оплата шла по линии 4-го Управления Минздрава СССР. Целая сеть подобных дач была на Отрадном, Новотроицком водохранилищах, на реке Маныч и так далее. Впоследствии, уже после снятия Горбачёва, развала Союза, Ставропольское телевидение показывало одну из таких дач в Кисловодске, называя её почему-то дачей Брежнева.

Однако Леонид Ильич не имел ни малейшего отношения к этому дому, всё строил Горбачёв. Кстати, именно в этих домах последний раз гостили по настоятельной рекомендации Горбачёва и Чазова Брежнев и Черненко. Константина Устиновича вывозили отсюда уже полуживого. Он не мог самостоятельно подняться по трапу самолёта, и пришлось заказывать в Ростове специальный подъёмник. Он улетел из Минвод прямо в больницу, откуда больше не вышел.

Отстроили для Горбачёва и дачу в Пицунде, где, кстати, он часто отдыхал с Э. Шеварднадзе. Они приглашали к себе на дачу знаменитых певцов, артистов.

В Москве он занял дачу Фёдора Давыдовича Кулакова. Именно она упоминается в книге Ельцина «Исповедь на заданную тему». После ремонта, сделанного для супругов, дом было просто не узнать. Стены отделаны уникальным мрамором, полностью сменили всю сантехнику, заменив её на импортную, ввезли новую мебель. Специально для Горбачёва работал цех высококвалифицированных краснодеревщиков.

Для того чтобы устроить комфорт влиятельной чете, приходилось сворачивать космические программы, строить за счёт военных городков, лишая жилплощади семьи военнослужащих. Урон, который нанёс этот человек советскому государству, поистине неисчислим. Ведь только на постройку шоссе, для того чтобы Горбачёв с женой могли ездить на дачу «с ветерком», было затрачено около миллиарда рублей, по тем временам цифра фантастическая. И это лишь один, не самый значительный факт.

В государственные дела всё больше и настырнее начинает вмешиваться Раиса Максимовна. Горбачёв не мог отказать супруге, и она этим пользовалась. По её рекомендациям снимались с постов высокие чиновники, прекрасные специалисты, а на их место заступали другие, зачастую вовсе не смыслящие в порученном им деле, но зато они все отличались прекрасными внешними данными, приятными манерами, галантностью – Раиса Максимовна ценила красивых мужчин. С неугодившими ей расправлялись быстро и без лишних хлопот. Мстительность её не знала границ.

Разумеется, со служебным ростом супруга росли потребности и запросы Раисы Максимовны. Она, видимо, и сама не ожидала подобного успеха. Казалось, ещё совсем недавно на поминках у Фёдора Давыдовича Кулакова она до неприличия назойливо выспрашивала у вдовы: какие привилегии остаются после смерти политика такого уровня и, узнав, что вдова может пользоваться государственной машиной и спецстоловой, несколько успокоилась…

Теперь речь шла не просто о двухсотой секции ГУМа, где Горбачёва прославилась своим скандальным характером и неимоверной требовательностью к аксессуарам. У неё появились совершенно другие возможности и потребности. Она покупала роскошные бриллиантовые украшения, одевалась у лучших модельеров мира.

Супруги совершенно растворились в непосильной для них мировой славе, как и предрекал Иван Васильевич Рудченко: занявшись покорением мирового общественного мнения, Горбачёв совершенно развалил экономику державы. В народе его прозвали разъездным генсеком.

Как-то зимой 1983 года он неожиданно сказал, сильно озадачив своего помощника Болдина: «Ты знаешь, я ведь скоро умру…» Михаил Сергеевич печально смотрел куда-то в пустоту, охваченный своими грустными размышлениями. «Что это вас в мистику повело? Или врачи запугали?» – «Отец умер в моём возрасте, у меня симптомы такие же…»

В. Болдин:

– Я хорошо знал, что в ту пору он был здоров, ещё крепок, а что касается давления, атеросклероза, других сосудистых заболеваний, то их имеют практически все, особенно если любят сидеть в кресле и хорошо поесть. Мнительность по поводу своего здоровья была у него велика. В молодости он лечился в Железноводске и всё время заставлял врачей искать у себя то, чего не было и в помине. Имел он хороший аппетит и если от чего-то воздерживался, то скорее по причине переедания, необходимости сохранения веса. Раза два в неделю у него были «разгрузочные» творожные дни. Генсеку готовился специальный сметанный творог, и на этом надо было «продержаться» сутки. Но он часто не выдерживал. Заказывал себе кофе, который подавался с печеньем, выпечкой, бутербродами, конфетами, зефиром и пастилой. У меня складывалось впечатление, что вся эта игра в диету ведёт к тому, что вес набирает он ещё больший.

Почему-то никто не восхищался

Увы, приезд провинциальной четы из захолустного пыльного Ставрополя не стал событием ни в политической, ни в интеллектуальной жизни столицы. Да и кто приехал? Краевой партийный функционер с двадцатитрёхлетним стажем работы в сельскохозяйственном регионе и краевой же доцент, написавшая кандидатскую диссертацию на тему жизни женщин-колхозниц. Однако честолюбивая чета о себе так не думала. Можно представить обиду и злость периферийной преподавательницы, вокруг которой не раздавались привычные по Ставрополю возгласы восхищения и лести. Несколько позже, став госпожой президентшей, периферийная доцентша выдала обидчицам по полной программе!

Р.М. Горбачёва:

– Сказать, что мы оказались в Москве в новой, непривычной для нас среде, атмосфере, – это сказать очень мало или вообще ничего не сказать. Не берусь судить об атмосфере, характере отношений среди руководства, коллег Михаила Сергеевича. Основываюсь только на собственном опыте и своих личных впечатлениях. А они связаны, конечно, прежде всего с общением с членами семей тогдашнего советского руководства.

Первое, что поражало меня, – отчужденность. Ты есть или тебя нет, ты был или тебя не было, – по лицам, тебя окружавшим, этого было не понять. Тебя видели и как будто не замечали. При встрече даже взаимное приветствие было необязательным. Удивление – если ты обращаешься к кому-то по имени-отчеству. Как, ты его, имя-отчество, помнишь? В общении часто претензия на превосходство, «избранность». Безапелляционность, а то и просто бестактность в суждениях.

В отношениях между членами семей поражало зеркальное отражение той субординации, которая существовала в самом руководстве. Помню, как однажды я выразила вслух недоумение поведением группы молодёжи. Моей собеседнице стало плохо: «Вы что, – воскликнула она, – там же внуки Брежнева!» Встречались мы, женщины, в основном на официальных мероприятиях, приёмах. Редко – в личном кругу. Но и на встречах в узком, личном кругу действовали те же правила «политической игры». Бесконечные тосты за здоровье вышестоящих, пересуды о нижестоящих, разговор о еде, об «уникальных» способностях их детей и внуков. Игра в карты. Поражали факты равнодушия, безразличия. Не могу подобрать слова – потребительства? Ну, вот такой факт. На одной из встреч на государственной даче в ответ на мою реплику детям: «Осторожно, разобьёте люстру!» – последовал ответ: «Да ничего страшного. Государственное, казённое. Всё – спишут».

По словам Раисы Максимовны, так отвечали взрослые. Прислуга или члены Политбюро? Скорее всего, прислуга. Но ведь она во все времена была циничной и развращённой.

М. Горбачёв:

«8 марта 1979 года по традиции устроили очередной правительственный приём. Все жёны руководителей выстроились при входе в зал, чтобы приветствовать иностранных гостей и соотечественниц. Раиса Максимовна встала там, где было свободное место, нисколько не подозревая, что тут действует самая строгая субординация.

Одна из «главных» дам – жена Кириленко, рядом с которой оказалась Раиса Максимовна, обратившись к ней, без стеснения указала пальцем:

– Ваше место – вон там… В конце…»

A. Коробейников:

– Общение с Раисой Максимовной всегда было в тягость: слишком много неестественности, слишком много напускала она на себя «философского тумана». И когда Горбачёв говорит, что она так и не смогла найти себя в весьма специфической жизни кремлёвских жён, это правда. Но не вся правда. То, в чём упрекает Горбачёв этих жён, характерно и для самой Горбачёвой. Высокомерие и высокопарность первой леди отпугивали жён членов Политбюро, да ей и не нужно было их общество, так как держать дистанцию – давнее правило Горбачёвых.

B. Болдин:

– Никогда, ни раньше, ни позже, я не испытывал желания сидеть с четой Горбачёвых и ужинать в их кругу. Это были обычно вымученные сидения, хотя не могу сказать, что кто-то из них когда-нибудь был негостеприимен. Раиса Максимовна старалась постоянно угощать, но что-то мешало чувствовать себя легко и раскованно. Не раз я слышал и от других, что между четой и гостями висел незримый занавес, царила неприязненная аура, господствовала обстановка отчужденности, отсутствовала простота в отношениях.

Знакомство с Западом

Выезжать за границу Горбачёв начал задолго до его избрания генсеком. Первый раз это произошло в 1966 году, когда он посетил ГДР, потом Болгарию, Чехословакию. Побывал во Франции, взял в аренду автомобиль марки «Рено» и вместе с Раисой Максимовной проехал свыше пяти тысяч километров по дорогам Франции и Италии. После этого он совершил много других вояжей.

М. Горбачёв:

«Пожалуй, самой трудной была поездка в Чехословакию в ноябре 1969 года. В делегацию вошли, в частности, Лигачёв, бывший тогда первым секретарём Томского обкома, и секретарь ЦК ВЛКСМ Пастухов. Предстоял обмен мнениями о перспективах молодёжного движения в Чехословакии. В момент нашего приезда там действовали семнадцать молодёжных организаций, и ни одна не признавала руководства КПЧ.

В канун Дня студентов мы оказались в Брно, там решили организовать нам посещение крупного завода. Когда пришли в цех, с нами никто не захотел разговаривать, рабочие на приветствия не отвечали, демонстративно отворачивались – ощущение неприятное».

В 70-е годы он также посетил Италию, Францию, Бельгию, ФРГ. В одном случае – в составе делегаций, в другом – на отдыхе по приглашению компартий этих стран.

A. Черняев(по дневниковым записям):

«Познакомился я с Михаилом Сергеевичем в 1972 году. Ему, тогда молодому секретарю Ставропольского крайкома, поручили возглавить партийную делегацию в Бельгию. Лето было страшное: всё горело. Москва вся была в торфяном дыму. Я любовался Горбачёвым, когда он «разъяснял» ситуацию у нас бельгийским коммунистам, яростно и красочно описывал «битву за хлеб» (вещь уже тогда мало кому понятная на Западе)… Казалось, его понимают без перевода. Он явно выделялся на фоне партийных вождей местного масштаба своей неординарностью, страстью – изменить, поправить, улучшить, организовать, «дать импульсы», «раскачать» людей. Мы проехали на машине по Бельгии, заглянули даже в Голландию. Сидели рядом, он почти не смотрел по сторонам, хотя, кажется, был впервые на Западе. Хватал меня за локти и «доказывал», «доказывал», как важно и нужно сделать на Ставрополье то-то и то-то. В Амстердаме, помнится, его не заинтересовали ни порношопы – их там полно, ни соответствующие фильмы. На один такой мы его затащили. Увиденное его смутило. Может, даже возмутило. Но он смолчал.

Когда вернулись, я сказал Пономарёву (секретарь ЦК и зав. Международным отделом), что в Горбачёве мы имеем «кадр», который очень нужен, чтобы держать «имидж» КПСС среди братских партий, что таких, наверное, очень немного, я, во всяком случае, не встречал.

Потом мы виделись редко. Дважды, помню, случайно в коридорах ЦК встретились. Я спросил, как дела. В ответ он стал крыть матом «всех этих инструкторов и министров», от которых ничего никогда не добьёшься, только время тратишь на поездки в Москву».

B. Фалин:

– Впервые я встретился с ним в 1975 году. Горбачёв накоротке заглянул в посольство, когда по приглашению Германской компартии совершал поездку по Федеративной Республике. Разговор о разном. Мне понравились два момента – собеседник не корчил, что сплошь и рядом случалось с приезжими, утомлённого всезнанием жреца и не спешил отвергнуть тогдашние мои доводы, вызвавшие недовольство Центра, в пользу отмены традиционного приёма в посольстве по случаю Дня Победы.

Ф. Бурлацкий(общественный и политический деятель, работал в ЦК КПСС в отделе Ю.В. Андропова, редактировал «Литературную газету», был народным депутатом СССР):

– Первая моя встреча с Горбачёвым произошла, так сказать, заочно. И всё-таки я называю её встречей, поскольку получил сильное впечатление о человеке, о котором до этого не знал почти ничего. Он только что был избран секретарём ЦК КПСС, только ещё приехал из далёкой сельской провинции – из Ставрополья – и не успел обрести никакой репутации в Москве.

Но вот его направили руководителем делегации в Италию по случаю похорон Генерального секретаря компартии этой страны Энрико Берлингуэра – он умер 12 июня 1983 года. В речи у гроба покойного Горбачёв произнёс необычайные слова: «Дорогой Энрико, мы никогда не забудем твоих советов о необходимости демократизации нашей страны».

Эту фразу мне пересказал один из сопровождавших его помощников. Она не попала в нашу печать, но была опубликована в итальянской прессе. Мне это глубоко запало в душу. И когда Горбачёв стал Генеральным секретарём ЦК КПСС, для меня не было неожиданностью, что он прежде всего начал с программы демократизации. Он был глубоко убеждён, что политическая свобода раскрепостит людей и обеспечит активность общества, а затем – и современный уровень производства и жизни каждого человека. Правда, что он тогда понимал под развитием демократии, неясно. Во всяком случае не многопартийность и даже не легализацию оппозиции внутри КПСС. Скорее всего, что-то близкое к представлениям Хрущёва.

Предполагается, что первый контакт Горбачёва с масонством произошёл во время его отдыха в Италии, где тогда инициативно действовали подконтрольные ЦРУ масонские ложи, в частности, знаменитая ложа «Пропаганда-2», возглавляемая агентом ЦРУ Личо Джелли.

А. Черняев(запись в дневнике от 14 июня 1984 г.):

«12 июня 1983 года умер Берлингуэр. В соответствующем секторе Международного отдела сочинили казённый текст соболезнования и некролога. И это когда вся Италия потрясена – от фашистов до леваков. Все отдают дань восхищения этому человеку. Луньков (посол в Италии) со слов Коссутты шлёт шифрограммы: от того, как мы «отреагируем», будут зависеть надолго отношения КПСС – ИКП.

В результате аппаратных закулисных ходов втайне от Пономарёва, с участием Загладина и Александрова, удалось донести до «верха», что действовать надо неординарно.

И Горбачёва назначили ехать на похороны. Я встречал его в аэропорту по возвращении из Италии. Разговорились. Было видно, что на него произвели впечатление и открытость итальянцев – его принимали скопом, всё руководство ИКП, и двухмиллионная толпа на панихиде. «Такую партию нельзя бросать, – сказал мне М.С. – Надо с ней обращаться как подобает…» Добавил: «Порой много знаешь о чём-то. Но когда сам увидишь – совсем другое дело!»

Загладин, который с ним ездил, потом рассказал. Когда делегация КПСС шла сквозь толпу в ЦК, где стоял гроб, тысячи итальянцев скандировали: «Горбачёв! Горбачёв! Горбачёв! КПСС – ИКП! ИКП – КПСС!» Когда М.С. вместе с Пайетой случайно вышел на балкон здания ЦК (там предполагалось дать интервью для ТВ), толпа внизу взорвалась: «Вива, Горбачёв!» И это продолжалось все 10–15 минут, пока он был на балконе.

Приходил Арбатов. Говорит: Горбачёв сейчас самый популярный на Западе наш деятель. Газеты пишут о нём как о «кронпринце», как о самом интересном человеке с большим будущим. Сказал ему: «Значит, появилась надежда для России».

Потом стали известны подробности обсуждения на Политбюро итогов поездки Горбачёва в Италию. Черненко, по словам Загладина, «прислушался» к Горбачёву насчёт того, как надо вести себя с «этой великой партией». И, вопреки возражениям Пономарёва, настоял на том, чтобы ЦК КПСС поздравил ИКП с успехом на выборах в Европарламент. Иначе говоря, нам среди консультантов Международного отдела показалось, что наверху у нас появилась поддержка – точка зрения, близкая к горбачёвско-андроповской, отдаляющаяся от коминтерновской, полицейско-инструменталистской концепции.

Атмосфера менялась, становилась всё более «переходной»… к чему-то. На «теоретической даче» в Серебряном бору такой вот разговор: Александров, Загладин, Бовин, Блатов, Яковлев (он уже директор ИМЭМО АН СССР), Брутенц. Выпили. Языки развязались. Андрюха (Александров) называет Громыко опасным маразматиком. То и дело мелькает термин «двоекратия» (Громыко – Устинов). Лихо осуждают линию на жёсткость с США – работаем, мол, на переизбрание Рейгана. О Черненко – никакой почтительности. За столом тосты – только поминальные по Андропову».