Текст книги "Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля."

Автор книги: Николай Зенькович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 55 страниц)

Кто или что спасло Горбачёва, мне трудно сегодня сказать. Из высказываний Черненко я понимал двойственность его отношения к Горбачёву. С одной стороны, он боялся его как политического оппонента и завидовал его молодости, образованности и широте знаний, а с другой – прекрасно понимал, что именно такой человек нужен в ЦК, который мог бы тянуть тяжёлый воз всей политической и организационной работы. Сам он это делать не мог.

В этой связи почему-то на память приходит один эпизод из общения с Черненко, характеризующий эти возможности. Однажды он вернулся на дачу, где мы его ждали, в приподнятом настроении и радостно нам пожаловался на свой аппарат: «Вы знаете, сегодня я по телефону разговаривал с Ярузельским. Был подготовлен текст моего разговора, но помощники забыли мне его представить, и вообразите – пришлось говорить не по тексту. И знаете – получилось неплохо». А я подумал – бедная моя великая страна, если её лидер разговаривает по телефону с руководителем другой страны по заранее подготовленному помощниками тексту.

В. Болдин:

– Как ни тяжело было физическое состояние К.У. Черненко, но он то ли под давлением семьи, то ли с подачи подхалимов вдруг спешно начал заниматься личными делами. Н.Е. Кручина, управляющий делами ЦК, которого я знал много лет, не раз с озабоченностью говорил, что на него идёт сильное давление по заселению генсеком и его детьми новых квартир. Константин Устинович решил перебраться в квартиру, построенную для Брежнева в доме на улице Щусева. Дома этого я не знал, хотя до меня доходили слухи, что брежневская квартира была великолепной и большой, с хорошей планировкой. В том же доме жили М.С. Горбачёв и некоторые другие руководители ЦК. Н.Е. Кручину беспокоило, что готовую квартиру теперь предстоит заново отделывать, обставлять мебелью из карельской берёзы, а это дорого и с материалом довольно трудно. Но поручение есть поручение, и он вынужден спешить, так как установленные сроки коротки. Знавший о заботах Кручины М.С. Горбачёв был недоволен таким усердием управляющего делами ЦК и не раз с раздражением говорил, что Николай Ефимович лебезит перед Черненко и выполняет все причуды семьи.

– Видел, как Николай старается, землю роет, – говорил он иногда в сердцах.

А что было делать Н.Е. Кручине, человеку честному, исполнительному и в личном плане крайне щепетильному, если высшее руководство страны поручало ему обустроить квартиру генсека. Он и так переживал то, что видел в действиях московского руководства. Сам много лет проработав на целине практически от первой борозды и палатки до большого целиноградского хлеба, он слыл непривередливым и честным, простым человеком. За долгие годы работы на партийных должностях не нажил себе добра. Жил скромно сам, в таком же духе воспитал и своих детей. Единственной его страстью и заботой было сельское хозяйство. Работая управляющим делами ЦК в Москве, он продолжал, как прежде, вставать с восходом солнца, нередко звонил в Целиноград, где знал всех директоров совхозов и большинство бригадиров, и узнавал, как дело с урожаем, сколько обмолочено пшеницы. У него всегда можно было узнать о положении в земледелии других районов страны. Он и ко мне заходил, прежде всего, чтобы поделиться мыслями о состоянии дел в сельском хозяйстве, затянувшейся засухе или делился радостью о прошедших где-то дождях.

И вот теперь на его плечи легла забота о хозяйственно-финансовых делах партии, выполнении поручений генсека, Политбюро ЦК. Конечно, такие поручения надо было выполнять. Николай Ефимович не говорил о затратах на устройство квартиры Черненко, но они были немалые и беспокоили Кручину потому, что ложились целиком на бюджет партии, так как с давних пор было заведено, что не только дачи, но и квартиры генсеков обустраивались на партийные деньги.

Хозяйственники спешили с ремонтом квартиры, но въехать туда К.У. Черненко уже было не суждено. Наступила весна, и мир узнал о смерти очередного лидера Советского Союза. Константин Устинович умер 10 марта 1985 года в 19 часов 20 минут на 74-м году жизни.

Е. Лигачёв:

– С течением времени всё отчетливее начала ощущаться некая прохлада в отношениях между Генеральным секретарём и Горбачёвым. Мы замечали это по многим приметам: Черненко начал давать различные поручения через голову Михаила Сергеевича, чаще выходил непосредственно на секретарей ЦК по тем вопросам, какие обычно входят в компетенцию «второго»… Это, конечно, тревожило. Вдобавок, начала проявляться и своего рода ревность, желание поставить нас в трудное положение.

По состоянию здоровья генсек всё реже и реже председательствовал на заседаниях Политбюро, а если приезжал на них, то говорил только по писаному тексту, недолго. Было видно, что ему очень тяжело, что каждое заседание превращается для него буквально в физическую пытку. Но заранее никогда не было известно, приедет ли на очередное заседание Политбюро Черненко, или же проводить заседание будет второй секретарь Горбачёв. И на деле происходило следующее: вдруг, неожиданно, буквально за полчаса до начала Михаилу Сергеевичу сообщали, что генсек не приедет и что председательствовать на Политбюро придётся ему, Горбачёву.

Это были сложные моменты. По собственному опыту знаю, как трудно проводить заседания Политбюро, Секретариата, как основательно надо к ним готовиться. Даже по одному, как говорится, «твоему» вопросу, включённому в повестку дня, нередко приходилось собирать рабочие совещания, консультироваться со специалистами, запасаться множеством статистических данных. А тут речь шла о компетентности сразу по всем вопросам повестки дня – вопросам весьма разным, но обязательно масштабным, ибо мелкие проблемы на заседания Политбюро не выносили. Но на подготовку к проведению очередного Политбюро Черненко отводил Горбачёву всего лишь 30 минут. Да, это действительно было тяжёлым испытанием для Михаила Сергеевича. А если учесть, что в том составе Политбюро были люди, которые ждали его срыва…

В общем, мы отчётливо ощущали охлаждение со стороны Черненко. Становилось ясно: кто-то крупно нашептывает ему против Горбачёва.

Обдумав всё основательно, я однажды сказал Горбачёву:

– Михаил Сергеевич, давайте я позвоню Константину Устиновичу и объяснюсь с ним напрямую, расскажу, как вы работаете, скажу, чтобы не доверял шептунам.

Горбачёв не возражал, и я начал готовиться к разговору, который представлялся делом далеко не простым даже с формальной точки зрения: я ведь в то время был только секретарём ЦК, а беседовать на весьма острую тему намеревался с Генеральным секретарём. Нельзя было исключить и крайнюю ситуацию: вдруг Черненко не воспримет разговор вообще, даст понять, что это не моего, мол, ума дело.

Впрочем, шансы на успех тоже были.

После перехода на работу в ЦК КПСС – а произошло это, напомню, в отсутствие Черненко – мои отношения с ним складывались непросто. Поначалу он относился ко мне настороженно. Но поскольку я камней за пазухой не держу, Черненко, видимо, вскоре понял, что неприятностей ему ждать от меня не приходится. И отношения наши постепенно выровнялись. Более того, став Генеральным секретарём, он всё больше доверял мне, я это чувствовал. Когда он тяжело заболел и находился дома, я порой звонил ему на квартиру, чтобы согласовать важные вопросы. Нередко меня просил об этом Горбачёв:

– Лучше ты позвони Константину Устиновичу, согласуй.

К телефону всегда подходила жена Черненко – Анна Дмитриевна, женщина скромная и добрая – именно такое составил я о ней представление. И ещё несомненно мужественная женщина: она, видимо, хорошо понимала, что дни Константина Устиновича сочтены, однако ничем не выдавала своей тревоги, разговаривала приветливо и каждый раз на мой осторожный вопрос, можно ли поговорить с Константином Устиновичем, отвечала:

– Егор Кузьмич, подождите минуту, я всё-таки попрошу Константина Устиновича подойти к телефону…

Действительно, Черненко, несмотря на болезненное состояние, брал трубку, и я весьма кратко, чтобы не утомлять его, согласовывал тот или иной вопрос.

Но та памятная телефонная беседа была непривычно долгой. Генеральный, видимо, понимал её особую важность, и тут уж щадить своё здоровье ему не приходилось. Думаю, помощники докладывали ему, что некоторые члены Политбюро, пользуясь частым отсутствием Генерального секретаря, как и в прошлые, доандроповские времена, перешли на сокращённый рабочий день, не перенапрягались. Поэтому я рассказал, что плотно – с девяти утра до девяти вечера – трудится Горбачёв, сказал о том, что мы не хотим и не можем подвести Генерального секретаря.

– Константин Устинович, – говорил я, – вы знаете, что я из Сибири, Горбачёв с Северного Кавказа, к тому же я совсем недавно работаю в ЦК. Старых связей у нас не было. Да, мы с Горбачёвым работаем дружно, но эта работа основана на интересах дела, только на интересах дела. Никаких других мотивов у нас нет.

Говорил в основном я. Черненко вопросов не задавал. А выслушав мой горячий монолог, ответил просто и коротко:

– Верю, Егор Кузьмич. Будем считать, что наш разговор состоялся.

На том мы и распрощались.

Вспоминая сегодня тот телефонный разговор с Черненко, я могу с чистой совестью говорить, что действовал в высшей степени искренне. В связи с болезнью Генерального секретаря ЦК ситуация в высшем эшелоне партийного руководства становилась всё более нестабильной. Мы с Горбачёвым отчётливо чувствовали, что внутри Политбюро были люди, которые начали активную подготовку к скорому, неизбежному перераспределению власти – с тем чтобы перехватить её.

В конце 1984 года аппаратная атмосфера вокруг Горбачёва начала характеризоваться некими «вакуумными» свойствами. Наверное, Михаил Сергеевич и сам ощущал её, но со стороны это было особенно заметно. Бывалые работники брежневской поры сперва заметались, не зная, на кого делать ставку, а затем всё определённее начали занимать отнюдь не горбачёвскую сторону.

Однажды Лигачёву позвонил Михаил Сергеевич. Кратко, но многозначительно сказал:

– Егор, нам с тобой надо съездить к Константину Устиновичу в больницу. Я договорился. Поедем в шесть часов.

По дороге в Кунцевскую больницу обсудили тактику разговора: решили не волновать Генерального секретаря, подбодрить, на такой ноте провести весь разговор.

Константин Устинович ждал их в небольшой комнате, где был накрыт стол с чаем и печеньем. Черненко был в полосатой блеклой пижаме старого покроя. Выглядел он болезненно, хотя и лучше, чем предполагали приехавшие. Видимо, только что принял очередную медицинскую процедуру.

Когда Горбачёв рассказывал о их дружной работе с Лигачёвым, Черненко откликнулся:

– Об этом я знаю, помощники говорят.

Потом поинтересовался, как движется подготовка очередного Пленума ЦК, в какой стадии проекты Программы и Устава партии – работа над ними, надо сказать, шла в ту пору полным ходом. Обсудили и некоторые важные кадровые дела.

Лигачёв потом говорил, вспоминая этот визит, что к чаю они так и не притронулись, полностью сосредоточившись на беседе. Но минут через двадцать – тридцать почувствовали, что Константину Устиновичу становится труднее разговаривать, с его лица исчез румянец, оно побледнело заметно. Во время беседы никто в комнату не входил, но гости и сами поняли, что пора закругляться. Распрощались тепло, в надежде, что болезнь отступит. Но произнести это язык не поворачивался. Они ведь всё понимали…

А на следующий день состоялось заседание Политбюро. Открывая его, Михаил Сергеевич сказал:

– Мы с Егором Кузьмичом побывали у Константина Устиновича в больнице, он просил передать…

Но не успел Горбачёв закончить фразу, как раздался чей-то изумлённый возглас:

– В больнице? Как? Когда?

Дело даже не в том, что кто-то не смог сдержать своего удивления, а в том, что неожиданное известие действительно произвело сильный эффект. К Генеральному секретарю прорывались в больницу многие, но он никого не принимал. И вдруг – он сам пригласил Горбачёва и Лигачёва! Безусловно, это что-то значило.

Именно так был воспринят их визит в Кунцевскую больницу. И хотя в рассказе Горбачёва о встрече с Генеральным секретарём не было, в общем-то, ничего, кроме общих фраз, приветов и пожеланий, можно не сомневаться, что эта поездка к генсеку кое-кого из членов Политбюро заметно встревожила.

Неудавшийся мини-переворот

Кончина К.У. Черненко в корне расстроила планы команды, сплотившейся вокруг него. Это была полная катастрофа. Ведь «протянул» вроде бы безнадёжно больной Брежнев лет пять в роли якобы активно действующего Генерального секретаря! Люди Черненко надеялись, что «протянет» и их шеф, и потому пытались создавать видимость идеологической и политической жизни в стране.

Е. Чазов:

– Пользуясь мягкостью и слабостью Черненко, они нередко превышали свои полномочия, хотя по уровню своих организаторских и политических возможностей им было далеко до пришедших с Андроповым лиц. Кстати, этим они вредили Черненко, его репутации. Моё уважение к ним полностью пропало после того, как они стали внушать Черненко необходимость досрочного, уже осенью 1984 года, проведения XXVII съезда партии. Я узнал это от самого Черненко, когда в очередной раз призывал его ограничить свою рабочую нагрузку. «Не могу ничего обещать, – отвечал он мне. – Помощники доказывают, что съезд партии надо проводить в этом году, чтобы рассмотреть и утвердить новый пятилетний план развития страны до наступления нового года». Это была явная уловка, так как стало обычным утверждение этих планов после начала новой пятилетки.

На съездах, как правило, не было принципиальных возражений, а те дополнения, которые принимались на них, легко корректировались в ходе выполнения пятилетнего плана. То, что это уловка, понимали все: члены ЦК, работники его аппарата, Совета Министров и Госплана. Понимали, что при тяжелобольном Генеральном секретаре досрочное проведение съезда партии призвано укрепить позиции его окружения и в определённой степени обеспечить в будущем его благополучие.

Вопрос о досрочном проведении съезда начал обсуждаться в окружении Черненко слишком поздно, чтобы успеть подготовиться к такому масштабному политическому мероприятию к концу 1984 года. Трудно сказать, что удерживало от этого неразумного шага – мнение ли Черненко, понимавшего, что он не готов выступать на съезде с новыми идеями, начавшееся ли развитие его болезни, активное противостояние новой прогрессивной группы в руководстве страны. Но факт остаётся фактом – съезд в 1984 году не состоялся, а те, кто хотел его организовать, вынуждены были уйти с политической арены после смерти Черненко.

Парижская «Монд», 21 марта 1984 года. Корреспондент Мишель Татю пишет о В. Прибыткове:

«Новый деятель появился в кильватере Черненко сразу после избрания на пост Генерального секретаря… Речь идёт о В. Прибыткове, который в качестве «помощника» присутствовал при встречах с Бушем, Моруа, Колем и другими… Сегодня В. Прибытков является уже депутатом Верховного Совета… Судя по всему, на этом дело не остановится. Он может рассчитывать войти в состав ЦК на следующем съезде партии через два года, а возможно даже и на более высокие посты. Разве сам Черненко не занимал двадцать лет назад весьма схожий пост при своём патроне – Л.И. Брежневе?..»

В. Афанасьев:

– Черненко начисто был отрешён от земных дел. Но возле него, от его имени действовала умная, до предела энергичная, настырная команда помощников и советников: Прибытков, Печенев, Лаптев и другие. Они делали всё, что хотели. Пользуясь болезнью шефа, они вершили головокружительные карьеры, подозреваю, что рвались в кресла секретарей ЦК. Зная, что Черненко долго не протянет, они пытались очередной XXVII съезд партии созвать досрочно (на год раньше). Развернули бурную деятельность. Особенно усердствовал Вадим Печенев, молодой доктор философских наук, профессор.

В декабрьском номере журнала «Коммунист» была опубликована пространная статья за подписью Черненко – «На уровень требований развитого социализма». Кроме дифирамбов в пользу «развитого социализма» и тривиальных рекомендаций по идеологической, воспитательной работе партии в статье ничего не просматривалось. Статья как статья, много таких гуляло по просторам газет и журналов. Но ажиотаж вокруг именно этой статьи поднялся страшный.

Вадим Печенев принёс в «Правду» две огромные рецензии на статью Черненко, где материал расценивался как высочайшее достижение марксистско-ленинской мысли. Я пытался отказаться от публикации этого опуса. Пошёл к секретарю ЦК Зимянину за советом, и тот взял решение щекотливого вопроса на себя. Но и у него ничего не получилось. Печенев не согласился даже с небольшой правкой Зимянина, не говоря уже о моей, серьёзной кардинальной правке. Нам было твёрдо сказано, что такова воля Черненко.

Таким образом «Правде» были буквально навязаны две огромные (по два подвала каждая) рецензии на статью Черненко – очередные непревзойдённые шедевры марксистско-ленинской мысли.

Горбачёв, вскоре вступивший на пост генсека, лукавую команду разогнал. Прибыткова отправили работать во Всесоюзное общество по защите авторских прав, Печенева – в журнал «Политическое самообразование», Косолапова – в Московский государственный университет, Стукалина – послом в Венгрию. Только Лаптева благодаря стараниям А.И. Лукьянова, тогдашнего секретаря ЦК, и, должен признаться, моим хлопотам оставили на прежнем месте – главным редактором «Известий». Позднее, по протекции того же Лукьянова, Лаптев стал Председателем Совета Союза Верховного Совета СССР, где окончательно показал свою полную бездарность. От своего шефа, Лукьянова, когда тот угодил в «Матросскую тишину», Лаптев просто отвернулся. Выбросил партийный билет, отрёкся от прошлых взглядов. Когда-то он работал у меня в «Правде» заместителем. Был прямолинейным марксистом-ленинцем, беспощадно вымарывал малейшие прегрешения против марксизма-ленинизма из статей, которые редактировал. За двадцать лет после защиты докторской диссертации не написал ни одной мало-мальски заметной статьи, а науку и вовсе забросил.

О. Захаров:

– Новые помощники генсека Прибытков и Печенев настойчиво внушали больному Черненко мысль о досрочном проведении XXVII съезда партии, мотивируя это рассмотрением и утверждением нового пятилетнего плана. Но не это было главным в их предложениях. Они руководствовались своими личными желаниями и амбициями, чтобы попасть в состав ЦК КПСС. Как мы знаем, съезд партии при жизни Черненко не состоялся.

Какими же мотивами они руководствовались в действительности – личными, как утверждает и Арбатов, или высшими, так сказать, идейными?

Г. Арбатов:

– Трудно поверить, но в тот период находились люди, пытавшиеся сделать ставку на Черненко, построить на его немощи свою карьеру. Среди них я прежде всего хотел бы назвать Р. Косолапова – тогда главного редактора журнала «Коммунист». Черненко, не знаю уж почему, безгранично ему верил, считал его самым выдающимся идеологом и теоретиком, постоянно держал около себя. Он и В. Печенев, помощник Черненко, вместе с небольшой группой друзей и единомышленников были самыми близкими к руководству людьми. Вели они себя смело, даже вызывающе. По взглядам своим Косолапов был, пожалуй, догматическим (хотя и вполне грамотным, в цитатах сведущим) сталинистом. И старался – благо должность главного редактора теоретического и политического журнала ЦК КПСС давала такую возможность – пропагандировать и распространять эти взгляды. Ничего удивительного тут, собственно, не было. Для того времени даже естественно. Чего я не мог понять, так это надежды использовать близость к Черненко, чтобы сделать карьеру, пробиться в «главные идеологи» партии, в руководство.

Здесь Косолапов и его друзья бежали наперегонки со смертью. Их главная ставка была сделана на XXVII съезд КПСС, который по Уставу партии должен был состояться в начале (феврале – марте) 1986 года. Но уже к концу 1984 года – началу 1985 года стало ясно, что Черненко до назначенного времени не дотянет. Тогда под нажимом молодых карьеристов было принято решение перенести съезд на осень 1985 года. В марте группа во главе с Косолаповым должна была выехать за город для подготовки документов съезда. Но их опередила смерть – буквально на неделю-другую…

В. Печенев(возражает):

– Для небольшого круга действительно информированных людей все эти выглядящие внешне правдоподобно рассуждения просто смешны. Остаётся лишь гадать, чего здесь больше: стремления сознательно ввести в заблуждение людей, фальсифицировать события или психологически объяснимого, чисто эмоционального стремления свести задним числом счёты со своим старым идейно-политическим оппонентом и конкурентом – Р. Косолаповым. С середины 60-х годов они вместе, но в разных отделах работали в аппарате ЦК КПСС. Арбатов в духе воспитавшего его времени называет Косолапова не иначе, как «догматическим сталинистом». Так что, наверное, всё же довлеет над Арбатовым второе – старые счёты.

Если это так, то должен Арбатова успокоить (или разочаровать?). Р. Косолапов не играл при Черненко той роли, какую он ему приписывает, хотя тот никогда не возражал, когда я или Прибытков привлекали его для подготовки политических выступлений. Также по моей, кстати, инициативе Р. Косолапов был привлечён к работе над известной, популярной до сих пор статьёй Андропова. Черненко действительно уважал Р. Косолапова как идеолога и теоретика, впрочем, уважали его в этом качестве и Андропов и, очевидно, Брежнев: ведь ещё при Леониде Ильиче Косолапов стал главным редактором теоретического органа ЦК КПСС. Но Косолапов (надеюсь, он на меня не обидится) никогда не руководил единолично группами, работавшими на генсека. Не предполагалось и то, что он будет руководить подготовкой документов XXVII съезда, хотя он был включён в одну из трёх рабочих групп, решение о создании которых Политбюро ЦК приняло в феврале 1985 года, когда, говоря словами Арбатова, в данном случае справедливыми, Черненко находился на «смертном одре».

Но поскольку походя Арбатов касается важных деталей и решений, принятых в конце 1984-го – начале 1985 года, не зная, оказывается, существа дела, то постараюсь рассказать о них то, что мне хорошо известно.

Действительно, решение о переносе срока съезда с 1986-го на конец 1985 года было Политбюро принято. Но принято не в начале 1985 года, как утверждает Арбатов, а, очевидно, где-то ещё в сентябре 1984 года. Во всяком случае, до отъезда Горбачёва в его обычный осенний отпуск. Об этом могу сказать точно, во-первых, потому, что подготовка порученной мне (и ещё двум моим товарищам) записки в Политбюро по этому вопросу была закончена где-то уже в середине октября 1984 года. А во-вторых, о предварительном решении о переносе даты съезда лично я официально (так уж получилось) услышал не от Черненко, а от его помощника – Прибыткова и от Горбачёва. Узнав о новом задании, я в тот же день сказал Горбачёву:

– Михаил Сергеевич! На нашу группу вроде бы ещё одно задание «навешивают» – о подготовке съезда, срок которого как будто бы сдвигается…

Горбачёв, перебив меня, произнёс:

– Да-да. Я – в курсе. Мы решили провести съезд пораньше. Работайте!

Правда, получилось так, что о содержании записки, судя по всему, Горбачёв узнал лишь после её официального рассыла через день-другой после своего возвращения из отпуска. Я понял это, поскольку, позвонив мне в первый же день по возвращении из отпуска, он, к моему удивлению, стал задавать мне вопросы, ответы на которые уже содержались в записке, подготовленной мною с Ю. Солодухиным. Она лежала готовая к официальному рассылу, если не изменяет память, несколько дней. Я не сказал об этом в телефонном разговоре с ним, хотя Горбачёв, возможно, крепко на меня обиделся, когда увидел через день-другой записку на своём столе. Я понял, что идут какие-то высшие аппаратные «игры» и вряд ли мне надо влезать в них, превышая свои полномочия. Тем более что, несмотря на официальные запрещения, я и так прямо или косвенно стремился информировать его по некоторым важным вопросам. Ибо, как уже отмечал, Горбачёв импонировал мне.

И ещё одна любопытная деталь. Так получилось, что с содержанием записки ещё до официального её рассыла был ознакомлен Э. Шеварднадзе, бывший в описываемое в то время первым секретарём ЦК Компартии Грузии, кандидатом в члены Политбюро. Когда по особому телефону, так называемой «кукушке» (который стоял лишь у двух–трёх десятков лиц), Черненко где-то в октябре 1984 года пригласил меня к себе прочитать подготовленную записку, в его приёмной сидел Э. Шеварднадзе (с ним я не был тогда знаком). Вслед за мной в кабинет Черненко вошёл его секретарь и (выразив, как я понял, косвенно недовольство Шеварднадзе тем, что я прошёл, так сказать, впереди него, «вне очереди») напомнил Константину Устиновичу, что в приёмной ждёт встречи с ним Эдуард Амвросиевич. Тогда Черненко сказал нам с Прибытковым, который уже сидел в его кабинете:

– Ребята! А может, пригласим сейчас его? Пусть послушает записку, выскажет своё мнение, он ведь умный человек…

Мы, естественно, согласились, так что я «декламировал» записку, можно сказать, Шеварднадзе, который сидел напротив меня за приставным (к столу Генерального) столиком.

Что касается содержания записки и обоснования сроков перенесения съезда, то в конце этой небольшой (страниц семь) записки отмечалось следующее: «Учитывая сложность подготовки такого во многом необычного по характеру и сложности стоящих перед нами задач съезда, целесообразно начать её раньше, чем это делалось до сих пор. Более того, было со всех точек зрения оправданно, если бы сам съезд состоялся и принял свои решения ещё до начала двенадцатой пятилетки, например, в ноябре – декабре 1985 года. Впрочем, – заканчивалась записка, – как бы ни был решён этот вопрос, в любом случае непосредственную подготовку съездовских документов скорее всего надо начинать с февраля – марта 1985 года». Политбюро приняло решение провести съезд в конце ноября 1985 года.

Кстати, через пять лет Горбачёв, обосновывая необходимость перенесения XXVIII съезда на ноябрь 1990 года, как предполагалось сначала, повторил в своём выступлении именно подобную аргументацию.

– В записке было предложено, – продолжает В. Печенев, – немало разного рода новшеств по характеру и стилю работы съезда: от повестки дня до предложений не превращать съезд в парадную говорильню, в частности, попросить представителей «братских партий» выступать лишь на митингах, а не на самом съезде. Генеральному секретарю предлагалось не делать «самоотчёта», а выступить с Политическим докладом ЦК, как потом Горбачёв и поступил, но наряду с ним подготовить письменный отчёт ЦК о проделанной работе и раздать его, вопреки сталинско-брежневской практике, до начала работы съезда, способствуя тем самым и его демократизации, и более обстоятельному обсуждению Отчета.

Стержнем Политического доклада предлагалось сделать новую редакцию Программы КПСС, но при этом в самом тексте редакции всё же подчеркнуть, что, по существу, речь должна идти о новой Программе – идея, которая была впоследствии осуждена Лигачёвым и Медведевым.

Шеварднадзе с характерным тогда для него подобострастным выражением лица горячо одобрил все идеи записки. И, как хороший пропагандист, отличавшийся этим и в «застойное время», цитируя записку, сказал:

– Съезд реалистов и новаторов! Это отлично. Это великолепный лозунг, под которым надо проводить XXVII съезд!

Так и порешили.

В конце января – начале февраля 1985 года были составлены три группы по подготовке документов XXVII съезда. Записка по этому поводу была направлена в ЦК КПСС за подписями Зимянина и Лигачёва, текст готовил я, а состав лично согласовывался с Горбачёвым в его кабинете.

В группу Политдоклада по решению Политбюро вошли, цитирую: А.М. Александров-Агентов, В.В. Загладин, Р.И. Косолапов, В.А. Печенев, В.В. Прибытков, Б.И. Стукалин, М.В. Антясов, Е.К. Смирницкий, Ю.Н. Солодухин, В.М. Легостаев, Л.И. Абалкин, С.А. Ситарян, Л.В. Степанов.

В группу письменного Отчета ЦК КПСС вошли: B.Г. Афанасьев, Ю.А. Белик, К.Н. Брутенц, А.И. Вольский, И.Д. Лаптев, А.И. Лукьянов, В.А. Медведев, Е.3. Разумов, О.Б. Рахманин, В.В. Шарапов, В.Л. Саваков, C.Г. Андреев, И.А. Швец, А.С. Грачев, Б.М. Пышков, В.Ф. Проваторов, В.А. Степанов, А.Н. Ермонский, Л.П. Литвяков.

По согласованию с помощниками Тихонова была составлена и группа традиционного доклада от Совета Министров СССР.

М. Горбачёв согласился со всеми кандидатурами, предварительно спросив, обговаривались ли они с Черненко, на что я ответил утвердительно, и лишь предложил перевести В. Медведева в первую группу. Я возразил: мол, во второй группе нужен заведующий отделом науки, да и всё равно мы будем работать совместно, согласованно. Горбачёв спорить не стал, хотя понял, конечно, что с моей стороны это отговорка. Так началась работа над подготовкой съезда. Что касается первой группы, мы даже успели в начале марта (курировал эту работу я) составить развёрнутую концепцию Политдоклада. Наверное, когда-нибудь историков она может заинтересовать. Вот так обстояли дела по этому вопросу.

XXVII съезд КПСС состоялся не в ноябре 1985-го, как планировалось, а уже при М.С. Горбачёве – в феврале 1986 года. Кто знает, может быть, представители прорусского направления в Политбюро, поняв с запозданием, что допустили ошибку с выдвижением Черненко, срочно предпринимали меры по её исправлению. Кого же в таком случае прочила в лидеры русская партия? Ответа, к сожалению, нет.