355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Зенькович » Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля » Текст книги (страница 19)
Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 22:16

Текст книги "Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля"


Автор книги: Николай Зенькович


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

Таким образом, по Троцкому, причина неприязненного отношения к Крупской после смерти Ленина – в мести Сталина. Мстительность наряду с честолюбием есть величайшая пружина действий Сталина, пишет Лев Давидович. Он ищет оправдания жестоких поступков диктатора и находит их в его характере. Осетины известны своей мстительностью. Сталин перенес этот обычай в сферы высокой политики. Придя к власти, все свои обиды, огорчения, ненависти и привязанности он перенес с маленького масштаба провинции на грандиозные масштабы страны. Он ничего не забыл. Его память есть прежде всего беспамятство. Он создал свой пятилетний и даже десятилетний план мести (процессы). В заключении советско-германского пакта, в условиях, при которых он был подготовлен, видно желание отомстить. Союз с Гитлером давал Сталину удовлетворение того чувства, которое господствует у него над всеми другими: чувства мести. Вести переговоры с наци во время присутствия в Москве дружественных военных миссий Франции и Англии, обмануть Лондон и Париж, возвестить неожиданно пакт с Гитлером – во всем этом ясно видно желание унизить правительство Англии, отомстить Англии за те унижения, которым оно подвергло Кремль в период, когда Чемберлен развивал свой неудачный роман с Гитлером. Даже тот факт, что советские войска взяли 20 сентября 1939 года Львов, вошел, несомненно, в сознание Сталина вместе с той неудачей, которую Сталин потерпел девятнадцать лет назад.

Можно соглашаться или не соглашаться с примерами, которыми Троцкий подкрепляет свои утверждения, надо, конечно, иметь в виду и то немаловажное обстоятельство, что многие строки Льва Давидовича проникнуты личной недоброжелательностью и злобой по отношению к кремлевскому оппоненту, но не одним Троцким подмечено, что Сталин никогда не забывал тех, кто намеренно или по невниманию наступал ему на ноги. В середине двадцатых годов молодой профессор коммунистического университета в Тифлисе Гегешнидзе имел неосторожность брякнуть однажды: «Сталин не теоретик». После этого ему пришлось много раз брать слова назад и каяться, но это не спасло его. Безобидная реплика, в запальчивости произнесенная за много сот километров от уха Сталина, не осталась без последствий. Что же тогда говорить о вещах куда более серьезных? О ленинском завещании, например? По свидетельству Троцкого, Сталин отзывался об этом документе весьма пренебрежительно, называл его запиской больного человека, находящегося под влиянием «баб», настойчиво распространял слух о том, что Ленин не отвечает за свои действия. Сталин не мог сомневаться в том, что возвращение Ленина к активной деятельности означало бы политическую смерть генерального секретаря.

Так называемое ленинское «завещание» длительное время было окутано плотной завесой тайны. Рой Медведев пишет, что некоторым его собеседникам, помогавшим ему в сборе фактического материала для написания книги «О Сталине и сталинизме», приходилось встречать в тюрьмах и лагерях коммунистов, приговоренных к продолжительным срокам заключения за «хранение контрреволюционного документа, так называемого ленинского завещания». С началом массовых репрессий в середине тридцатых годов этот документ объявили фальшивкой.

Трудным был его путь к народу. Написанное в два приема – 26 декабря 1922 и 4 января 1923 года – ленинское завещание содержало предложение обдумать способ перемещения Сталина с поста генерального секретаря и назначить на это место другого человека. Сталин, по мнению Владимира Ильича, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и не было уверенности, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. Нет смысла пересказывать завещание, оно сегодня широко известно всем.

Менее известна история его написания и обнародования. Здесь еще немало «белых пятен». Бесспорно лишь то, что завещание было адресовано очередному, XII съезду партии, который предполагалось созвать весной 1923 года. Продиктованные Лениным записки были перепечатаны по его желанию в пяти экземплярах: один для него, для Крупской, один в секретариат Ленина. Рой Медведев утверждает, что Ленин просил запечатать конверты сургучной печатью, пометив на них, что вскрыть их может только сам Ленин, а после его смерти – Крупская. Однако дежурный секретарь Ленина М. А. Володичева слова «а после его смерти» на конвертах не написала, но на словах передала об этом Крупской.

Часть ленинских документов была доведена до сведения делегатов XII съезда партии. Но вопрос о перемещении Сталина с поста генсека съезд не обсуждал. Обращенное к съезду ленинское письмо с персональными характеристиками членов ЦК не зачитывалось. Это произошло по причине, не предусмотренной в распоряжениях Ленина. Дело в том, что запечатанные сургучной печатью конверты мог вскрыть только сам Владимир Ильич, а он лежал парализованный и лишенный речи. Надежда Константиновна не могла этого сделать, поскольку, согласно его распоряжению, она приобретала это право лишь после его кончины.

Таким образом, конверты со строго секретными документами пролежали невскрытыми ровно год. Знал ли Сталин о их существовании? На этот счет существуют разные версии. Первая – знал точно якобы со слов Володичевой, которая однажды нечаянно проговорилась о существовании ленинского «завещания». Отсюда, мол, и известный инцидент с Крупской, которая препятствовала его контактам с парализованным Лениным, когда он пытался задать ему вопрос напрямую. Весь год, вплоть до самой кончины Ленина, он вынуждал Крупскую показать секретный конверт с сургучными печатями, но она воли Владимира Ильича не нарушила. Эта легенда имела широкое хождение среди женской части населения, и особенно среди провинциального учительства в середине пятидесятых годов. Вторая версия – точными сведениями не располагал, но в силу своей осторожности и подозрительности, по каким-то едва уловимым, косвенным признакам, догадывался.

Как было на самом деле – сказать трудно. Существует и третья версия – не знал. Ее сторонник Борис Бажанов, сбежавший за границу секретарь Политбюро. В своих воспоминаниях он пишет, что за несколько дней до открытия XIII съезда партии методичная Крупская вскрыла пакет Ленина и прислала ленинскую бомбу («завещание») в ЦК. Когда Мехлис доложил Сталину содержание ленинского письма, в котором Ленин советовал Сталина снять, Сталин обругал Крупскую последними словами и бросился советоваться с Зиновьевым и Каменевым.

Коротко обрисуем тогдашнюю расстановку политических сил. Во время болезни Ленина в борьбе за власть Сталин сблизился с Зиновьевым и Каменевым. Тройка объединилась против Троцкого, наиболее опасного соперника. Есть предположение, что тройку сколотил Ленин, который ревниво относился к возраставшей популярности Троцкого. Имя Льва Давидовича гремело на всю страну. Он без устали мотался по фронтам Гражданской, его бронепоезд был там, где решалась судьба самых крупных сражений. Ленин в отличие от Троцкого никуда не выезжал, на фронтах не был, а после Гражданской войны, когда началось строительство СССР, не побывал ни в одной советской республике.

После кончины Ленина тройка нужна была еще Сталину, чтобы добить Троцкого. Но теперь оказалось, что союз с Зиновьевым и Каменевым спасителен и для самого Сталина. Еще до этого в тройке было соглашение, что на предстоящем XIII съезде с политическим отчетом выступит Зиновьев и таким образом подтвердит свой вес и значение, более того, была договоренность о проведении следующего, XIV съезда, в Ленинграде – вотчине Зиновьева. Правда, потом с разрывом тройки это решение было отменено.

Тогда же между ними существовало соглашение о совместных действиях. В связи с завещанием Ленина на первый план встало согласие Зиновьева и Каменева на то, чтобы Сталин остался генеральным секретарем. С поразительной наивностью полагая, что теперь Сталина опасаться нечего, так как завещание Ленина намного уменьшит его вес в партии, они согласились его спасти. За день до съезда, 21 мая 1924 года, пишет Б. Бажанов, был созван экстренный Пленум ЦК специально для чтения завещания Ленина.

Пленум проходил в зале заседаний Президиума ВЦИК. На небольшой низенькой эстраде за председательским столом сидел Каменев, рядом с ним – Зиновьев. Каменев открыл заседание и прочитал ленинское письмо. Воцарилась тишина. Лицо Сталина, которое хорошо видел Бажанов, стало мрачным и напряженным. Согласно заранее выработанному сценарию, слово взял Зиновьев, который сказал, что посмертная воля Ильича – закон. Не раз мы клялись исполнить то, что завещал Ильич. Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Речь идет о генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК.

Конечно, это была неправда. Члены ЦК прекрасно знали, что раскол в ЦК налицо. Все молчали. Зиновьев предложил переизбрать Сталина генеральным секретарем. Сталин по-прежнему смотрел в окно со сжатыми челюстями и напряженным лицом. Решалась его судьба. Так как все молчали, то Каменев предложил решить вопрос голосованием. Голосовали простым поднятием рук. Бажанов утверждает, что он ходил по рядам и считал голоса, сообщая Каменеву только общий результат. Большинство голосовало за оставление Сталина, против – небольшая группа Троцкого, но было несколько воздержавшихся.

Зиновьев и Каменев выиграли. Если бы они знали, что им удалось обеспечить пулю в собственный затылок! Через полтора года, когда Сталин отстранил Зиновьева и Каменева от власти, Зиновьев, напоминая, как ему и Каменеву удалось спасти Сталина от падения в политическое небытие, с горечью сказал: «Знает ли товарищ Сталин, что такое благодарность?» Товарищ Сталин вынул трубку изо рта и ответил: «Ну, как же, знаю, очень хорошо знаю, это такая собачья болезнь».

Вопрос о генсеке был предрешен. Пленум, кроме того, постановил: «Перенести оглашение зачитанных документов, согласно воле Владимира Ильича, на съезд, произведя оглашение по делегациям и установив, что документы эти воспроизведению не подлежат, и оглашение по делегациям производится членами комиссии по приему бумаг Ильича». Это постановление Пленума было средактировано нарочито неясно, так что позволило руководителям делегаций просто рассказать делегатам о сути ленинского письма и решениях Пленума, без того, чтобы они могли как следует ознакомиться с ленинским письмом.

С этими свидетельствами бывшего секретаря Политбюро не согласен историк Рой Медведев. Он считает неверными утверждения Бажанова о том, что завещание Ленина было зачитано на заседании Пленума ЦК, созванного за день до ХIII съезда. По мнению Р. Медведева, о содержании ленинского письма знали только некоторые члены Политбюро, которые прочли сопроводительную записку Крупской, где говорилось, что Владимир Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда.

Знала ли Крупская о содержимом пакета? Если да, тогда вполне объяснима народная молва, приписывающая ей твердость и неуступчивость попыткам Сталина завладеть секретным ленинским документом. Если нет, все равно остается восхититься терпением и мужеством этой женщины, которая, выполняя волю Владимира Ильича, после его смерти вскрыла конверт и, обнаружив там письмо, адресованное ХII съезду, который уже прошел, решила подождать несколько месяцев и передать его ХIII съезду. Правда, Р. Медведев не отрицает того факта, что Крупская принесла завещание на Пленум ЦК, который состоялся накануне съезда.

Сейчас, когда открыты архивы партии, опубликованы стенограммы ее съездов и пленумов ЦК, есть надежда в скором времени наконец узнать, зачитывалось ли завещание Ленина на Пленуме или обсуждалось оно в узком кругу членов Политбюро. Хотя, собственно, для раскрытия темы этой главы подобная деталь не имеет существенного значения. Пленумом решено или триумвиратом Сталин, Каменев, Зиновьев – не суть важно. Главное в том, что договорились не зачитывать письмо Ленина на официальных заседаниях съезда. Стратегию выработали такую: сначала ознакомить с документом руководителей республиканских и областных парторганизаций, затем огласить его на закрытых заседаниях отдельных делегаций. При этом никто из присутствующих не должен был делать никаких записей и, что особенно важно, не ссылаться на письмо в выступлениях на заседаниях съезда. В наиболее крупные делегации пошли Зиновьев и Каменев.

Операция прошла блестяще! Как и предусматривалось сценарием, Сталин заявил, что слагает с себя полномочия генсека. Зиновьев и Каменев, а затем и большинство членов ЦК убедили его не покидать своего поста. Они преподнесли ему еще один, уж совсем неожиданный подарок: решили не включать в протоколы съезда письмо Ленина и даже не упоминать о закрытых собраниях по делегациям. От обсуждения важнейшего вопроса не осталось никакого письменного следа! Вот так-то, товарищ Крупская!

Горько, но многие исторические свидетельства и документы становятся известными нам только после того, как их опубликуют за рубежом. Не избежало этой участи и ленинское завещание. В 1926 году оно было напечатано во Франции и в США. Попало в западную печать письмо скорее всего из кругов оппозиции. Как обычно у нас бывает, сначала наша печать объявила эту публикацию апокрифом. Но деваться некуда, и на июльском Пленуме 1926 года по требованию оппозиции были оглашены и занесены в секретную стенограмму завещание Ленина и ряд других документов, характеризовавших отношение Ленина к Сталину в последние месяцы его жизни. Сталин сделал красивый жест со своей стороны: внес предложение обратиться к XV съезду об отмене решения ХIII съезда о непубликовании ленинского письма, а также об опубликовании этого документа в Ленинском сборнике.

Как получилось на деле? На XV съезде при голосовании вопроса об опубликовании ленинского завещания поднялся Рыков и предложил напечатать также и другие ленинские письма по внутрипартийным вопросам, приложив их к стенограмме. Предложение проголосовали. А вот когда на следующий год стенографический отчет съезда появился в продаже, письма там не обнаружили. Не было его и в «Ленинских сборниках». Правда, в бюллетенях, издававшихся для делегатов во время работы съезда, завещание все же появилось, но ведь бюллетени выходили мизерным тиражом и, увезенные делегатами, затерялись в огромной стране. Позднее, с началом репрессий, от этих документов старались поскорее избавиться – за их хранение, как уже говорилось в начале главы, обвиняли в контрреволюционной деятельности.

Существовала ли связь между продиктованным Лениным 24 декабря 1922 года письмом к съезду, где он выражает сомнение, сможет ли Сталин, сосредоточив в своих руках необъятную власть, всегда достаточно осторожно пользоваться ею, и инцидентом между Сталиным и Крупской, который вызвал столь бурную реакцию Ленина? Известно, что гневную записку Сталину с требованием извиниться перед Крупской Владимир Ильич продиктовал 5 марта 1923 года, через два месяца после того, как сделал дополнение от 4 января 1923 года к декабрьским заметкам 1922 года. Записка от 5 марта – последняя, которую Ленин продиктовал в своей жизни. По словам Троцкого, не только хронологически, но и политически, и морально она подвела последнюю черту под отношениями Ленина и Сталина. Изгнанному демону революции записка предстала свидетельством полного разрыва всяких товарищеских отношений Ленина со Сталиным.

Вот эта записка.

«Строго секретно. Лично.

Товарищу Сталину.

Копии тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением Ленин».

Вновь обратимся к воспоминаниям В. Дридзо, написанным в 1989 году. «Сейчас, когда в некоторых публикациях все чаще стало упоминаться имя Надежды Константиновны Крупской и отношение к ней Сталина, я хочу рассказать о том, что мне доподлинно известно.

Почему В. И. Ленин только через два месяца после грубого разговора Сталина с Надеждой Константиновной написал ему письмо, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился перед ней?

Возможно, только я одна знаю, как это было в действительности, так как Надежда Константиновна часто рассказывала мне об этом. Было это в самом начале марта 1923 года. Надежда Константиновна и Владимир Ильич о чем-то беседовали. Зазвонил телефон, Надежда Константиновна пошла к телефону (телефон в квартире Ленина всегда стоял в коридоре). Когда она вернулась, Владимир Ильич спросил:

– Кто звонил?

– Это Сталин, мы с ним помирились.

– То есть как?

И пришлось Надежде Константиновне рассказать все, что произошло в декабре 1922 года, когда Сталин ей позвонил, очень грубо с ней разговаривал, грозил Контрольной комиссией. Надежда Константиновна просила Владимира Ильича не придавать этому значения, так как все уладилось и она забыла об этом. Но Владимир Ильич был непреклонен, он был глубоко оскорблен неуважительным отношением Сталина к Надежде Константиновне и продиктовал 5 марта 1923 года письмо Сталину с копией Зиновьеву и Каменеву, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился.

Сталину пришлось извиниться, но он этого не забыл и не простил Надежде Константиновне, и это повлияло на его отношение к ней».

Кстати, эту записку Ленина нашли у Сталина после его смерти в одном из ящиков письменного стола. Он держал ее там до конца своих дней.

За что Сталин распекал по телефону Крупскую? Вряд ли, конечно, можно согласиться с имевшей хождение в народе молвой, что Сталин, прознав о направленных против него диктовках Ленина, пытался прорваться к нему, а Крупская препятствовала. Звонок Сталина внешне был вызван заботой о Ленине, о его здоровье. Сталин выговаривал Надежде Константиновне за то, что она не бережет покой Ильича, позволяет ему нарушать режим, установленный врачами, которые предписали не заниматься умственным трудом, дать полнейший отдых нервной системе. Нарушение режима состояло в том, что прикованный болезнью к кровати Ленин диктовал, иногда всего по 5–10 минут в день, свои последние статьи и предложения, а также запрашивал некоторые необходимые ему журналы и газеты. Как ответственный персонально от Политбюро «за изоляцию Владимира Ильича», Сталин резко отчитал Крупскую, которая, по его мнению, нарушает режим, играет жизнью Ильича. Рвавшийся к власти генсек расценил поручение Политбюро как подарок судьбы. Ведь он получал возможность контролировать каждый шаг больного Ленина, каждую его встречу, каждую строчку его переписки. И, что немаловажно, оградить больного Ленина от контактов с Троцким, разрушить впечатление об их особой близости в последний период жизни Ильича.

Посоветовавшись с врачами, Сталин, Каменев и Бухарин принимают следующее решение: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Это предписание скорее походило на инструкцию по надзору за задержанным, чем на заботу о больном вожде. Сталин, как видно, решил больше не доверяться случайностям и положить конец всякой переписке и свиданиям Владимира Ильича.

Оскорбленная Крупская обратилась к Каменеву: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина… Прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская».

Процитирую свидетельство М. И. Ульяновой о том, как восприняла Крупская телефонный звонок Сталина. «Н. К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр. Об этом выговоре она рассказала В. И. через несколько дней, прибавив, что они со Сталиным уже помирились. Сталин действительно звонил ей перед этим и, очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н. К. его выговором и угрозой».

Между тем Ленин требовал, чтобы ему разрешили диктовать, как он выразился, «дневник». В противном случае грозил отказом от какого-либо лечения. Ультиматум подействовал, разрешение было получено на условиях, выработанных по согласованию с врачами Сталиным, Каменевым и Бухариным:

«1. Предоставить право диктовать по 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

За внешним проявлением со стороны Сталина заботы о здоровье Ильича стояло нечто иное. Больной Ленин диктовал свои последние заметки, и они били по Сталину. Даже не завещание, а другие, более ранние статьи. В частности, «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше». В них Ленин резко критиковал наркомат РКИ, которым еще недавно руководил Сталин. Ленинские статьи вызвали глухое раздражение Сталина, который усмотрел в них личный выпад против себя. Статьи были предназначены для печати, и Ленин настаивал на быстрейшей их публикации. Переговоры с тогдашним главным редактором «Правды» Бухариным вела Крупская. Сталин тоже не дремал – прилагал все усилия, чтобы не допустить печатания статьи о Рабкрине, в которой о возглавлявшемся им наркомате говорилось, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения Рабкрина, нет. Вопрос рассматривался на Политбюро. Есть сведения, что Куйбышев предложил напечатать статью в «Правде» и выпустить ее в одном экземпляре – специально для Ленина, чтобы не волновать его. Но это предложение не прошло. Статью решили публиковать, и она была помещена в «Правде» 25 января 1923 года.

Бесспорно, к Сталину просачивались слухи о том, что Ленин диктует записи не только для печати. Воспользовавшись своим правом ответственного по линии Политбюро за сохранение здоровья Ильича, Сталин фактически не сводил с него глаз. Сейчас известно, что у него даже среди технического персонала в ленинском окружении были свои люди. Сообщения о том, что Ленин диктует что-то не предназначенное для газет, вызвали взрыв ярости и страха, вылившийся в гневный телефонный звонок Крупской.

Получив письмо от 5 марта 1923 года, в котором Ленин требовал извиниться перед своей женой, Сталин немедленно сел за ответ. Этот документ впервые был обнародован только в декабре 1989 года.

«Т. Ленину от Сталина.

Только лично.

Т. Ленин!

Недель пять назад я имел беседу с Н. Константиновной, которую считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем как вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича» и пр.

Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.

Впрочем, если вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят.

И. Сталин».

Смерть Ленина, безусловно, принесла облегчение Сталину. По словам западного исследователя Р. Такера, теперь можно было обожествить покойного. Сталину нужен был Ленин, которого не надо больше бояться и с которым не придется больше бороться.

И вдруг «бомба» – завещание Ленина. «Почему так долго Надежда Константиновна не передавала завещание Ленина?» – задается вопросом ее долголетний секретарь В. Дридзо. И отвечает: «Она настаивала на том, чтобы была выполнена воля Ленина и завещание было зачитано на XIII съезде партии. Однако Сталин и другие члены Политбюро были категорически против. Поэтому так долго шли переговоры между Надеждой Константиновной и членами Политбюро, они тянулись три с половиной месяца, и только перед самим съездом, 18 мая (ХIII съезд открылся 23 мая) Надежда Константиновна передала завещание, согласившись на чтение его по делегациям съезда».

Итак, новое подтверждение того, что судьба завещания была предрешена узкой группой лиц, стоявших у власти, еще до съезда. Сломали Надежду Константиновну, сломали. И она согласилась на вариант, предложенный тройкой.

Трудно дать однозначное объяснение столь быстрому смирению и послушанию Крупской. В книге бывшего генерала НКВД А. Орлова (Фельдбина) «Тайная история сталинских преступлений» приводится такое утверждение. Будто бы Сталин однажды обронил, что если Крупская не перестанет его критиковать, то партия объявит, что не она, а старая большевичка Елена Стасова была женой Ленина. «Да-да, – якобы добавил Сталин, – партия все может». Некоторые исследователи склонны считать это утверждение не более чем политическим анекдотом, ходившим в двадцатых—тридцатых годах в кругах НКВД. Но даже если это так, то сей грустный анекдот отражает общественную атмосферу того времени, беспомощность, бессилие личности перед чудовищным молохом самого изощренного коварства и лицемерия, возведенного в ранг государственной политики.

Некоторые исследователи в последнее время выступали в печати с предположениями, будто Крупская готовилась к отмщению, и для этой цели выбрала трибуну ХVIII съезда, открытие которого намечалось на 10 марта 1939 года. Мол, возмущенная массовыми репрессиями, она собиралась выступить с разоблачительной речью, раскрыть преступления Сталина. Так народная молва пыталась оправдать ее молчание в то трагическое время. Приведем по этому поводу свидетельство В. Дридзо: «Сейчас на основе моих слов, что Надежда Константиновна собиралась на ХVIII съезд, появились домыслы, будто она хотела выступать против репрессий, против Сталина. Я хорошо знаю, что она собиралась выступать на съезде по вопросам политпросветработы, она готовилась, говорила мне об этом». Но есть и другие свидетельства, трактующие версию о намерении Крупской не столь однозначно. Вот мнение известного ученого В. А. Куманева: «По воспоминаниям А. Г. Кравченко (близкая к Крупской сотрудница Наркомпроса, известная ей еще с дореволюционных лет. – Н.З.), Крупская очень хотела пойти на съезд и сказать о губительном воздействии сталинского режима на завоевания революции. Но однажды, когда Кравченко навестила ее, Надежда Константиновна грустно заметила, что даже если она пойдет на съезд, то выступать не будет. «С трибуны снимут, если я даже мельком скажу о безобразиях. Ведь однажды так было». Крупская имела в виду свое выступление на ХVI съезде партии».

Значит, рушится версия о насильственной смерти с помощью отравленного торта? Ведь именно устрашившись возможного разоблачительного выступления Крупской на ХVIII съезде, утверждают некоторые, Сталин отдал негласный приказ о физическом устранении строптивой вдовы Ленина. Туманный намек на эту причину скоропостижной смерти Крупской, последовавшей на другой день после ее семидесятилетия, содержится в публикации Шкерина «Поскребышев» в алма-атинском журнале «Литературный Казахстан». Шкерин вспоминает эпизод, когда он прямо задал по этому поводу вопрос бывшему помощнику Сталина. «Поскребышев… опасливо оглянулся по сторонам и, снизив голос, сказал: «Сколько мне известно, старух не расстреливали. Был слух, пускали в дело яд». Еще оглянулся и добавил: «А касательно Марии Ильиничны, я такому слуху не верю. Она, думаю, скоропостижно, как в газетах написано». Младшая сестра Ленина, как известно, скончалась в 1937 году при невыясненных обстоятельствах.

Троцкий тоже пишет: «Там, где маузер оказывался почему-то неудобен, Сталин прибегал к яду. На знаменитых московских процессах раскрылось с несомненностью, что в распоряжении Сталина имеется богатая лаборатория ядов и штат медиков, которые под видом лечения устраняют неугодных Сталину лиц. Врачи точно называли те лекарства, которыми они пользовались в таких пропорциях, в таких условиях, когда они из целебных средств превращались в средства убийства. Это делалось тем легче, что большевикам, особенно ответственным большевикам, врачи назначаются Центральным Комитетом партии, то есть Сталиным. Таинственно погиб в свое время Фрунзе, ставший после меня во главе Красной Армии, таинственно погибла жена Сталина Аллилуева; об отравлении говорили в связи со смертью Орджоникидзе, затем Максима Горького: оба они выступили в защиту старых большевиков от истребления».

О лаборатории ядов, которой руководил Ягода, и об отравлениях по Москве ходили жуткие слухи. Время было смутное, тревожное. Уничтожение «врагов народа», которых Крупская знала как честных, порядочных людей, малоэффективность ее заступничества, откровенное пренебрежение со стороны руководства НКВД заставили замолчать, уйти в частную жизнь больную, старую, уставшую женщину. В конце девяностых годов ХIХ века Крупская готовила к поступлению в петербургскую гимназию Сонечку – дочь известного писателя В. Г. Короленко. После революции она оказалась на Полтавщине. В 1934 году Софья Владимировна вспомнила свою прежнюю учительницу, написала ей о последствиях голода на Украине, о жестоких бедствиях крестьян, насильно загнанных в колхозы, поведала о своей горькой участи. Крупская не ответила бывшей ученице, милой, обаятельной Сонечке. Что это, черствость? Высокомерие? Чванство? Ни то, ни другое и ни третье. Боязнь за судьбу дочери писателя. Да, Короленко слыл прогрессивным литератором, революционным демократом. Но его отношение к Октябрьской революции, к красному террору и гражданской войне хорошо известно по впервые опубликованным у нас «Новым миром» письмам к Луначарскому. Дай Крупская ход письму Софьи Владимировны, сразу бы вспомнили нелестные высказывания ее отца о перегибах новой власти на местах. С интеллигенцией тогда не церемонились. А так затерялась среди полтавских хуторов – авось и минет горькая чаша, уготованная лицам не рабоче-крестьянского происхождения.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю