Текст книги "Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля"
Автор книги: Николай Зенькович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)
Версия об отравлении пирожными живет около семидесяти лет и передается от одного поколения врачей-психиатров к другому. По мнению В. Д. Тополянского, подтвердившего эту версию на основе хроники сенсации 1927 года, осевшей в подшивках тогдашних газет, в ее пользу свидетельствует и то, что патологоанатомическое исследование тела скоропостижно скончавшегося Бехтерева не производилось, а это противоречило существовавшему и в те годы положению, требующему обязательного судебно-медицинского вскрытия во всех случаях скоропостижной смерти. Неожиданным было решение и о немедленной кремации тела – это сделали почему-то не в Ленинграде, где жил Бехтерев, а здесь же, в Москве. Беспрецедентным был и акт вскрытия прямо на частной квартире, где умер академик, его черепа, извлечения мозга и передачи его на временное хранение в Патологоанатомический институт.
Почему такая спешка? В 1927 году Крамер, сотрудник кафедры нервных болезней 2-го МГУ и одновременно директор поликлиники ЦЕКУБУ, осматривает Сталина по поводу развивающейся атрофии мышц левой руки. Диагностические сложности и особая ответственность за любые промахи в лечении побуждают Крамера предложить консультацию Бехтерева. Сталин колеблется, но вспоминает, что Бехтерев консультировал больного Ленина, и в середине декабря дает согласие. Тогда Крамер отправляет Бехтереву телеграмму с просьбой позвонить по приезде в Москву.
Несколько дней каждый из них занят своими делами. За это время намечаются наиболее приемлемые сроки консультации – 22 и 23 декабря во второй половине дня. Не исключено, что Бехтерев осматривает Сталина дважды. Как протекает беседа прославленного врача и крайне трудного пациента, наверное, никогда не узнать. Но можно утверждать, что Бехтерев – блестящий психотерапевт – при больном произносит лишь слова ободрения. Свой ошеломляющий психиатрический диагноз «паранойя» он сообщает только врачу, пригласившему его на консультацию, и уезжает в театр.
Неизвестно, каким образом Сталину удается услышать заключение Бехтерева. Но с этого мгновения Бехтерев обречен, а его диагноз причислен к разряду государственных тайн. Ярость Сталина усугубляется отчетливым пониманием того, насколько взрывоопасна эта информация в руках участников оппозиции, ведь Бехтерев – член Ленинградского Совета – вполне способен поделиться ею с Зиновьевым.
Какое же содержание вкладывал Бехтерев в понятие «паранойя», задается вопросом автор публикации. Ведь этим греческим словом можно определить и тяжелый психоз со стойким бредом, и особый вид психопатии со склонностью к образованию так называемых сверхценных идей и прежде всего об особом значении собственной личности. Наиболее вероятно, полагает исследователь, что Бехтерев имел в виду именно психопатию, когда человек сохраняет способность к логическим действиям. Лживость и лицемерие, непомерная жестокость и стремление завуалировать свои мотивы «высшей целью», крайний эгоцентризм в сочетании с не менее крайней подозрительностью позволяют властителям «нероновского типа», как говорил Бехтерев, даже убивая, оставаться убежденными в своей правоте: «вину они переносят на свои жертвы».
Вместе с тем нельзя не согласиться с В. Д. Тополянским: не имея истории болезни и полноценных архивных данных, трудно судить о правомерности диагноза, якобы поставленного Бехтеревым. Хотя…
Обратимся снова к воспоминаниям Светланы Аллилуевой. Описывая сцену похорон матери, она отмечает, что отец был потрясен ее смертью и разгневан. Когда он пришел прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушел прочь. На кладбище не поехал. Он считал, что жена ушла от него как его личный враг. То есть расценил ее смерть не как свою вину, а как предательство по отношению к себе. Ну как тут не вспомнить бехтеревское определение параноиков – «вину они переносят на свои жертвы»?
Уже после распада СССР этой щекотливой темы коснулась внучка Бехтерева – Наталья Петровна. Она носит фамилию своего знаменитого деда, возглавляла Институт экспериментальной медицины, затем была научным руководителем Института мозга Российской академии наук. Доктор медицинских наук, в 1981 году стала академиком АН СССР.
Вопрос журналистки Ирины Мастыкиной:
– Наталья Петровна, рассказывают, что в 27-м году руководство страны вызвало к Сталину двух психиатров: Осипова и Бехтерева, чтобы решить вопрос о его психическом здоровье. И именно Бехтерев тогда поставил диагноз – паранойя. Сталин якобы узнал об этом и приказал Владимира Михайловича отравить. Через несколько дней он действительно скончался…
Ответ:
– Видите ли, эту историю я тоже слышала, но уже будучи взрослым человеком. В разговорах родителей, которые от детей ничего не скрывали, никогда подобное не проскальзывало. Скорее всего этого и не было. Просто возникла легенда и с каждым годом обрастала все новыми подробностями. Однажды я даже услышала, что деда накормили отравленными пирожными. Распутин не дает людям покоя… А все было проще. Дед поел макарон и после этого почувствовал себя плохо. Попросил вызвать врача. Берта, его вторая жена, врача не вызвала, а дальше уже было поздно. Не исключено, что это было умышленное отравление. Потому что вскрытие проходило как-то странно – на квартире, потом деда зачем-то спешно кремировали, хотя сам он, судя по его рукописям, этого не хотел. Я, как и мои родители, тоже допускаю, что к отравлению была причастна вторая жена деда. Может быть, ей приказали. Но вот зачем?
Это интервью проходило в 1995 году. Двумя годами позже 72-летняя внучка Бехтерева говорила об этом так:
– Я эту версию знаю, но подтвердить ее не могу. Дома, а папа и мама от нас никогда ничего не скрывали, мы никогда не слышали, что дедушка был у Сталина и поставил ему какой-то диагноз. Может, это и так, но мы ничего не знаем. Обычно ссылаются на его учеников: был, например, такой Виктор Петрович Осипов – ближайший помощник Бехтерева, и якобы он сам слышал. Но я сильно сомневаюсь, что Владимир Михайлович мог выйти и вслух сказать: «Это паранойя». Бред какой-то! Он же все прекрасно понимал, зачем ему было добровольно засовывать голову в петлю? Теперь – отравили его или нет? Считается, что отравили. Но кто? Как? Почему? Здесь очень много версий. Мы всегда считали, что это его вторая жена подсыпала что-то в макароны – дедушка их очень любил. Кто-то считает, что яд положили в какое-то блюдо в театральном буфете. Накануне своей смерти дедушка действительно был в театре, но зачем бы он пошел ужинать в буфет? Это странно, у нас так было не принято. Есть версия, что Бехтерева отравил Берия: якобы он прислал ему какие-то отравленные угощения. Но проверить ни один из этих слухов невозможно – дедушку кремировали. Кстати, быстрая кремация – еще одно подтверждение того, что Бехтерев скорее всего умер не своей смертью. Он считал, что мозг функционирует на основе химических веществ, которые выделяют железы внутренней секреции. Поэтому вряд ли воля дедушки могла быть такова, чтобы его кремировали без предварительного изучения не только мозга, но и всего тела.
– Но, насколько мне известно, – заметила интервьюер Елена Егорова, – мозг Бехтерева до сих пор хранится в Москве, в Институте мозга, неужели его нельзя исследовать на предмет наличия отравляющих веществ?
– Когда вокруг смерти дедушки начался этот бум, поднятый сначала «Литературной газетой», а потом подхваченный остальными, я обращалась в Москву. Но тогдашний директор Института мозга Андрианов сказал, что он весь изрезан, и рентген ничего не покажет. Мы хотели исследовать мозг, чтобы наконец поставить точку в этой истории: ведь на мою семью регулярно нападают и мои коллеги, и журналисты: «Вы все знаете, но почему-то скрываете…» А мы ничего не скрываем. О смерти своего отца, изобретателя Петра Владимировича Бехтерева, я знаю. А о деде – нет.
Ну, а теперь перейдем непосредственно к выяснению обстоятельств смерти Надежды Сергеевны Аллилуевой. Экскурс в атмосферу семьи, трагическую участь многочисленных родственников, кому-то может показаться пространным, отвлекающим от основной канвы повествования. Однако без уточнения этих деталей, характеризующих поведение Сталина как мужа и отца, не обойтись: они помогают понять истоки семейной драмы, приведшей к неожиданной развязке в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года.
Какие события предшествовали заключительному аккорду драмы? Внешне вроде бы никаких. Но Надежда Сергеевна, по свидетельству близко знавших ее женщин, была очень скрытной и самолюбивой. Она не любила признаваться, что ей плохо. За это на нее обижались – и мать, и сестра Анна Сергеевна. Сами они были чрезвычайно открытые, откровенные, – что на уме, то и на языке.
Няня Светланы Аллилуевой говорила ей, что последнее время перед смертью мать была необыкновенно грустной, раздражительной. К ней приехала в гости ее гимназическая подруга, они сидели и разговаривали в детской комнате, и няня слышала, как Надежда Сергеевна все повторяла, что «все надоело», «все опостылело», «ничего не радует», а приятельница ее спрашивала: «Ну, а дети, дети?» «Всё, и дети», – повторяла Надежда Сергеевна. И тогда няня поняла, что, раз так, действительно ей надоела жизнь…
Были ли до этого семейные конфликты у супругов? Единственный пока источник информации по данному вопросу – «Письма» С. Аллилуевой. Так вот, со ссылкой на мамину сестру, Анну Сергеевну, Светлана утверждает, что в последние годы своей жизни матери все чаще приходило в голову уйти от отца. Анна Сергеевна всегда говорила, что ее сестра была «великомученицей», что Сталин был для нее слишком резким, грубым и невнимательным, что это страшно раздражало Надежду, очень любившую его. Еще в 1926 году у них возникла первая крупная ссора, и Надежда Сергеевна, забрав детей и няню, уехала в Ленинград к отцу, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась начать там работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла из-за грубости отца, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давнее, накопленное раздражение. Сталин через некоторое время звонил из Москвы, хотел приехать «мириться». Но Надежда Сергеевна вернулась с детьми сама.
Опять же, ссылаясь на Анну Сергеевну, С. Аллилуева пишет, что в самые последние недели, когда Надежда Сергеевна заканчивала академию, у нее был план уехать к сестре в Харьков, где работал Реденс, чтобы устроиться по своей специальности и жить там. У нее это было настойчивой мыслью, ей очень хотелось освободиться от своего «высокого положения», которое, по словам дочери, ее только угнетало. Надежда Сергеевна не принадлежала к числу практичных женщин – то, что ей «давало» ее «положение», абсолютно не имело для нее значения. Это позволяло трезвым, рассудительным женщинам из высшего эшелона власти заявлять, что не было причин ей томиться и страдать. Любая из них смирилась бы с чем угодно, лишь бы не потерять это дарованное судьбой «место наверху».
«Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала, – напишет позже С. Аллилуева, пытаясь разобраться в психологических причинах ночной драмы. – Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции – к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма, и вокруг нее было тогда очень много людей, подтверждавших своим поведением ее веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки, – только что вернувшийся из Сибири «несгибаемый революционер», друг ее родителей. Таким он был для нее долго, но не всегда…
И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец – не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшное опустошающее разочарование».
К сожалению, в ту осень никого из близких, понимающих ее душу людей поблизости не было. Старший брат Павел и семья Алеши Сванидзе находились в Берлине, старшая сестра Анна с мужем Реденсом – в Харькове, отец был в Сочи.
Что же действительно произошло в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года? Д. А. Волкогонов пессимистичен: по его мнению, это тайна, которую едва ли когда удастся полностью раскрыть. Официальные заявления и различные версии известны давно. Но, пожалуй, ни одна из них не убедительна, считает он.
Исследователь обнаружил недавно в архиве любопытный документ, адресованный М. И. Калинину, – прошение о помиловании Александры Гавриловны Корчагиной, заключенной лагеря на Соловках. Прошение написано фиолетовым карандашом на нескольких листках школьной тетради 22 октября 1935 года.
Как вытекает из пространного письма, член партии А. Г. Корчагина пять лет работала домработницей в семье Сталина. Ее арестовали, когда один из заключенных, работавший ранее в Кремле, некто Синелобов, дал показания о том, что она говорила, будто Надежду Сергеевну застрелил сам Сталин. В прошении Корчагина не очень убедительно отрицает этот факт, ссылаясь на официальную версию о «разрыве сердца» своей хозяйки. Упоминаемые в прошении Буркова, Синелобов, сожитель Корчагиной охранник Гломе, безымянный секретарь партячейки интересовались у домработницы: почему о причине смерти не указали в газетах? Из прошения видно, что официальная версия смерти многих не удовлетворила, тем более, как пишет Корчагина, Сталин тогда же, в ночь смерти, вернулся на кремлевскую квартиру, видимо, следом за женой. По всей вероятности, эти разговоры, делает вывод известный наш историк, дошедшие до Сталина, напугали его, и он решил не только убрать Корчагину, но и фактом ее ареста заставить замолчать всех, кто что-либо знал об этом деле. Именно – замолчать.
В конце 1935-го – начале 1936 года судили по-сталински. Корчагина пишет Калинину, что угрозы следователя Когана принудили ее признать обвинение, а затем она без суда была сослана в Соловецкий лагерь. К письму приложено заключение особо уполномоченного НКВД Луцкого, которое гласит, что А. Г. Корчагина «проходит по делу о контрреволюционных террористических группах в правительственной библиотеке, в комендатуре Кремля и др.». На прошении – лаконичная резолюция М. И. Калинина: «Отклонен». И дата – 8.III.36 г.
Версию о том, что Надежду Аллилуеву застрелил Сталин, в приступе гнева не захотев больше терпеть своенравности жены, имевшей твердый характер, в то время разделяли многие. По мнению Д. А. Волкогонова, и эта версия не выглядит нереальной, учитывая моральный облик вождя. Не дрогнула же у него ни разу рука, когда он отправлял на гильотину беззакония своих друзей, товарищей по Политбюро, боевых соратников на гражданской войне, близких родственников. Правда, Волкогонов не настаивает на этой версии, считая, что нельзя исключить и того, что Надежда Сергеевна не просто устала от бессердечия мужа, но и выразила таким трагическим способом свой протест против того, что знала.
Другой известный историк, Рой Медведев, считает версию о том, что Сталин сам убил жену, совершенно несостоятельной и не заслуживающей серьезного разбора и опровержения. Светлана Аллилуева, которая до шестнадцати лет верила, что ее мама умерла от аппендицита, во всяком случае, в этом уверяли окружавшие ее взрослые, описывает со слов двух женщин, видевших покойную сразу же после наступления смерти, картину, свидетельствующую о самоубийстве. Одна из женщин, Светланина няня Быкова, которая жила в семье Сталина с 1926-го по 1956 год – до самой своей кончины, незадолго до смерти, когда почувствовала, что недолго осталось ей жить, рассказала взрослой уже Светлане, как все это случилось, почти четверть века назад. Ей не хотелось уносить с собой эту тайну, которую прислуга дала обязательство хранить вечно, хотелось очистить душу, исповедаться.
Воспроизведем этот фрагмент полностью. «Каролина Васильевна Тиль, наша экономка, утром всегда будила маму, спавшую в своей комнате, – пишет С. Аллилуева. – Отец ложился у себя в кабинете или в маленькой комнатке с телефоном, возле столовой. Он и в ту ночь спал там, поздно возвратясь с того самого праздничного банкета, с которого мама вернулась раньше.
Комнаты эти были далеко от служебных помещений, надо было идти туда коридорчиком мимо наших детских. А из столовой комната, где спал наш отец, была влево; а в мамину комнату из столовой надо было пройти вправо и еще этим коридорчиком. Комната ее выходила окнами в Александровский сад, к Троицким воротам.(Если теперь встать около касс театра Дворца съездов и смотреть чуть правее Дворца съездов, через Александровский сад, то там виднеется здание Потешного дворца, выстроенного в древнерусском стиле. У него острая крыша, а в сад выходят окна, – там окна и маминой комнаты. Я не люблю смотреть в ту сторону…)
Каролина Васильевна рано утром, как всегда, приготовила завтрак в кухне и пошла будить маму. Трясясь от страха, она прибежала к нам в детскую и позвала с собой няню, – она ничего не могла говорить. Они пошли вместе, мама лежала вся в крови возле своей кровати; в руке был маленький пистолет «вальтер», привезенный ей когда-то Павлушей из Берлина. Звук его выстрела был слишком слабый, чтобы его могли услышать в доме. Она была уже холодной. Две женщины, изнемогая от страха, что сейчас может войти отец, положили тело на постель, привели его в порядок. Потом, теряясь, не зная, что делать, побежали звонить тем, кто был для них существеннее, – начальнику охраны, Авелю Софроновичу Енукидзе, Полине Семеновне Молотовой, близкой маминой подруге…
Вскоре они прибежали. Отец все спал в своей комнатушке, слева от столовой. Пришли В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов. Все были потрясены и не могли поверить…
Наконец и отец вышел в столовую. «Иосиф, Нади больше нет с нами», – сказали ему.
Так мне рассказывала моя няня. Я верю ей больше, чем кому-либо другому. Во-первых, потому что она была человеком абсолютно бесхитростным. Во-вторых, потому что этот ее рассказ был исповедью предо мной, а простая женщина, настоящая христианка не может лгать в этом, никогда…»
Вторая женщина, чей рассказ о смерти матери воспроизводит С. Аллилуева, П. С. Молотова (Жемчужина). Это близкая подруга Надежды Сергеевны. Ее рассказ по времени совпал с рассказом няни – это было в 1955 году. Полина Семеновна сама недавно возвратилась из ссылки из Казахстана, где она провела четыре года (1949–1953).
Молотова (Жемчужина) была тоже на том самом ноябрьском банкете, где была Надежда Сергеевна и все остальные. Все были свидетелями ссоры и ухода жены Сталина, но никто не придал ему серьезного значения. Полина Семеновна ушла тогда вместе с Аллилуевой, чтобы не оставлять ее совсем одну. Они вышли, несколько раз обошли вокруг Кремлевского дворца, гуляя, пока Надежда Сергеевна не успокоилась.
«Она успокоилась и говорила уже о своих делах в академии, о перспективах работы, которые очень радовали и занимали, – передает С. Аллилуева рассказ Молотовой. – Отец был груб, ей было с ним трудно – это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?»
«Когда она совсем успокоилась, – рассказывала Полина Семеновна, – мы совсем разошлись по домам, спать. Я была в полной уверенности, что все в порядке, все улеглось. А утром нам позвонили с ужасным известием…»
Таким образом, внешним поводом трагической развязки послужил инцидент на банкете, который тщательно скрывался от огласки более полувека. Полина Жемчужина, возвратившись из ссылки, первой поделилась этой тайной с выросшей дочерью ушедшей из жизни близкой подруги. Собственно, и повода-то не было. Небольшая ссора на праздничном банкете в честь 15-й годовщины Октября. «Всего-навсего» Сталин сказал жене: «Эй, ты, пей!» А она, «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не – ЭЙ!» – и встала, и при всех ушла вон из-за стола.
Ей, с ее некрепкими нервами, совершенно нельзя было пить вино; оно действовало на нее дурно, поэтому она не любила и боялась, когда пили другие. «Не пей вина, никогда не пей вина!» – внушала она Светлане. Это были отголоски ее вечного спора с мужем, который по кавказской привычке всегда давал детям пить хорошее виноградное вино. Может, она уже тогда предугадывала горестную судьбу сына Василия, которого погубил алкоголизм. Но, видно, не само, пусть даже и своеобразное, приглашение пить вино, к чему она питала глубокое отвращение, вызвало столь бурную реакцию, а крайне грубая форма его выражения. «Я тебе не – ЭЙ!» – оскорбилась она.
Правда, сцена, случившаяся на банкете, подается в разных вариантах. Кроме описанной выше, существует еще, по крайней мере, две. Одну из них приводит Рой Медведев, который записал ее в свое время от человека, близко знавшего Авеля Енукидзе. Согласно этому рассказу, 8 ноября в Кремле собралась не особенно большая компания большевистских руководителей. Здесь была и Надежда Аллилуева, но Сталин запаздывал. Когда он пришел, Надежда сделала ему шутливое замечание. Сталин вспылил и ответил грубостью. Иногда Сталин курил не трубку, а папиросы. В порыве злобы он неожиданно бросил непотухшую папиросу в лицо жене. Папироса попала в вырез платья. Вытолкнув ее, Надежда вскочила, но Сталин, быстро повернувшись, ушел. Почти сразу ушла и Надежда. Сталин поехал на дачу, а Надежда пошла в кремлевскую квартиру. Праздник был испорчен, однако худшее случилось через несколько часов. Позвонили из квартиры Сталина и вызвали Авеля Енукидзе и Серго Орджоникидзе. Надежда застрелилась. Рядом лежал небольшой дамский револьвер и письмо, которое, конечно, никто не посмел вскрывать. Сообщили Сталину, он быстро приехал. Видно было, что он потрясен, но молчал. Все условились хранить тайну самоубийства. В газетах опубликовали фальсифицированный медицинский бюллетень. Вся прислуга в доме Сталина была заменена.
Несколько в иной интерпретации подает эту версию вдова Н. И. Бухарина М. А. Ларина: «В ноябре 1932 года, придя домой из института, я застала там Н. И. (Бухарина. – Н. З.). Я увидела его взволнованного, бледного. Они тепло относились друг к другу, Н. И. и Надежда Сергеевна; тайно она разделяла взгляды Н. И., связанные с коллективизацией, и как-то улучила удобный момент, чтобы сказать ему об этом. Надежда Сергеевна была человеком скромным и добрым, хрупкой душевной организации и привлекательной внешности. Она всегда страдала от деспотического и грубого характера Сталина. Совсем недавно, 8 ноября, Н. И. видел ее в Кремле на банкете в честь пятнадцатилетия Октябрьской революции. Как рассказывал Н. И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета. Они сидели друг против друга, Сталин и Надежда Сергеевна, а Н. И. рядом с ней (возможно, через человека, точно не помню). Утром Надежда Сергеевна была обнаружена мертвой».
Расхождения, в общем-то, незначительные. Не суть важно, сколько было окурков. Не имеет принципиального значения, были ли апельсиновые корки, которые вдруг появились в рассказе вдовы Н. И. Бухарина. Это все мелочи, и они вполне объяснимы. Настораживают и наводят на размышления слова одного из близких знакомых Авеля Енукидзе, которые записал Рой Медведев. «Сталин поехал на дачу, а Надежда пошла в кремлевскую квартиру». Светлана Аллилуева со слов няни утверждает, что отец спал дома.
Давайте еще раз вернемся к ее записям. Итак, две женщины – няня и экономка – первыми увидели тело Надежды Сергеевны возле ее кровати, в руке был «вальтер». Они положили тело на постель и привели его в порядок. Что они начали делать после этого? Разбудили Сталина? Нет. Стали звонить начальнику охраны, Енукидзе, подруге Аллилуевой Полине Жемчужиной.
Странно, не правда ли? В этой же квартире, совсем недалеко, слева от столовой спит человек, чью жену только что обнаружили мертвой с пистолетом в руке, а его не будят, ему ничего не говорят. Странно и то, что в квартиру друг за другом приходят Паукер, Енукидзе, Жемчужина, врываются Молотов и Ворошилов, а хозяин беспробудно спит. Ведь они наверняка звонили в дверь, разговаривали в прихожей, заходили в комнату, где лежала покойная, то есть производили шум. Неужели муж не слышал его? «Наконец, и отец вышел в столовую», – пишет С. Аллилуева. «Сообщили Сталину, он быстро приехал», – читаем в версии близкого друга Енукидзе.
Противоречие налицо. Оно бы еще долго мучило историков, если бы неожиданно один из самых авторитетных на Западе журналов – американский «Тайм» – не опубликовал в номере за первое октября 1990 года выдержки из новой книги воспоминаний Н. С. Хрущева. В эту книгу вошли фрагменты, которые по тем или иным причинам не попали в прежние вышедшие за рубежом издания, в основу которых был положен текст, записанный им на пленку. Название новой книги – «Хрущев вспоминает: пленки гласности». Продолжительность магнитофонных записей, положенных в ее основу, – более ста часов. В предисловии «Тайма» говорится: родные и друзья Хрущева опасались, что бывший кремлевский руководитель иногда заходил слишком далеко в своих жалобах на изъяны советской системы, в своем осуждении тех политических лидеров, которые были еще живы, и в рассказах о том, что власти сочли бы государственными секретами. И для того, чтобы избежать серьезных последствий, родственники и друзья попридержали некоторые из пленок. И вот журнал получил их в свое распоряжение.
«После смерти Сталина я узнал историю смерти Аллилуевой, – говорит Н. С. Хрущев. – Конечно, эта история никак документально не подтверждена. Власик, начальник охраны Сталина, рассказал, что после парада все отправились обедать к военному комиссару Клименту Ворошилову на его большую квартиру. После парадов и других подобных мероприятий все обычно шли к Ворошилову обедать.
Командующий парадом и некоторые члены Политбюро отправились туда прямо с Красной площади. Все выпили, как обычно в таких случаях. Наконец все разошлись. Ушел и Сталин. Но он не пошел домой.
Было уже поздно. Кто знает, какой это был час. Надежда Сергеевна начала беспокоиться. Она стала искать его, звонить на одну из дач. И спросила дежурного офицера, нет ли там Сталина.
– Да, – ответил он. – Товарищ Сталин здесь.
– Кто с ним?
Он сказал, что с ним женщина, назвал ее имя. Это была жена одного военного, Гусева, который тоже был на том обеде. Когда Сталин ушел, он взял ее с собой. Мне говорили, что она очень красива. И Сталин спал с ней на этой даче, а Аллилуева узнала об этом от дежурного офицера.
Утром – когда, точно не знаю, – Сталин пришел домой, но Надежды Сергеевны уже не было в живых. Она не оставила никакой записки, а если записка и была, нам никогда об этом не говорили.
Позже Власик сказал:
– Тот офицер – неопытный дурак. Она спросила его, а он взял и сказал ей все.
Потом пошли слухи, что, возможно, Сталин убил ее. Эта версия не очень ясна, первая кажется более правдоподобной. В конце концов Власик был его охранником».
В пользу версии о самоубийстве говорит и такой факт: в трудную для Сталина минуту родственники жены не отвернулись от него, наоборот, всячески ему сочувствовали, пытались заглушить боль, помочь пережить ее.
Хрущев видел Аллилуеву последний раз 7 ноября 1932 года, за сорок часов до ее смерти. Они стояли рядом на трибуне Мавзолея Ленина и разговаривали. Был холодный, ветреный день. Как обычно, Сталин был в своей военной шинели. Верхняя пуговица не застегнута. Аллилуева посмотрела на него и сказала: «Мой муж опять без шарфа. Простудится и заболеет».
Через два дня Каганович собрал секретарей ЦК и объявил, что Надежда Сергеевна скоропостижно скончалась. А еще через день или два он опять собрал тех же людей и сказал: Сталин просил передать, что произошло на самом деле. Это не была естественная смерть. Аллилуева покончила жизнь самоубийством. «Он не сообщил никаких подробностей, а мы не задавали никаких вопросов, – вспоминает Хрущев. – Мы похоронили Аллилуеву. Сталин выглядел опечаленным. Не знаю, что было у него на душе, но внешне он скорбел».
Его скорбь была тоже особенной, сталинской. Он думал не о жене, а о себе. Он чувствовал наказанным себя и не мог понять, почему ему нанесли такой ужасный удар в спину.
Предсмертное письмо, оставленное ему женой, было полно обвинений и упреков. Оно не сохранилось, его сразу же уничтожили. Предполагают, что оно было не совсем личным.
(ЭТО БЫЛО НЕ ПИСЬМО, А ПРОГРАММА РЮТИНА.)
Среди номенклатурных работников в российской глубинке и особенно среди их жен одно время ходила красивая легенда о том, будто Сталин каждую неделю приходил по ночам на Новодевичье кладбище и при свете прожектора по несколько часов в уединении проводил над холмиком у замечательного надгробного памятника. Это не соответствует истине. На могиле своей жены Сталин не был ни разу, а памятник заказан и установлен семьей Аллилуевых.
Только в самом конце жизни он стал говорить о жене мягче, в его кабинете и столовой на даче и в кремлевской квартире появились ее большие фотографии. Совесть заговорила? Кто знает…
