Текст книги "Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля"
Автор книги: Николай Зенькович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)
Вторая встреча произошла в 1918 году, на рубеже Советской России и оккупированной немцами Украины. На пограничную черту прибило две обезумевшие человеческие волны. С севера, под крыло гетмана Скоропадского, торопились гонимые карающей рукой красных состоятельные сословия. Навстречу неудержимо катился поток беднейшего населения, организуясь в повстанческие отряды для борьбы за Советы. Формируя здесь свои первые полки, Николай Щорс неожиданно узнал в председателе местной чрезвычайной комиссии бывшую разведчицу своего отряда Фруму Хайкину-Ростову. «Так на огненном рубеже классовых боев мы снова встали рядом», – этой единственной фразой обходится она, касаясь личных взаимоотношений.
Текст ее воспоминаний сух и сдержан. Никаких эмоций, ни малейшего проявления столь естественного человеческого, бабьего горя. Мужа бесстрастно называет товарищем, даже в том случае, когда говорит о похоронах: «С гробом товарища поехали мы на север». Употребляет и другие обращения. Но они тоже казенно-официальные: «начальник», «командир». Как будто речь идет не о близком человеке. Здесь же обнаруживаем загадочную фразу о том, что политотдел армии запретил хоронить Щорса вблизи места гибели.
В этой фразе некоторые увидят ключ к разгадке тайны смерти Щорса: мол, прятали концы. Ф. Ростова-Щорс, правда, дает такое объяснение решению политотдела 12-й армии: враг, чувствовавший близкую гибель, делал последние отчаянные усилия. Озверевшие банды жестоко расправлялись не только с живыми бойцами, но издевались и над трупами погибших. Поэтому командование не могло оставить Щорса на надругательство врагу, который пылал к нему самой ярой ненавистью. Почему местом погребения выбрали именно Самару? Как будто предвидя возможный вопрос в будущем и стремясь развеять сомнения, Ф. Ростова отвечает: Самара имела революционную славу. С ней было связано имя Чапаева. За время Гражданской войны Самарская губерния выставила полмиллиона бойцов в Красную Армию.
Убедительны ли эти аргументы? В общем-то да. Однако вряд ли могли знать о них в конце августа 1919 года за тысячи километров от Волги, когда выбирали тихое, безопасное место, где можно было бы похоронить Щорса. Скорее всего, эти объяснения более позднего происхождения. К тому же нельзя не видеть явных противоречий между утверждением о том, что причиной проезда мертвого Щорса от Днепра до Волги был поиск безопасного места, поскольку враги выбрасывали тогда из могил на свалки, псам и свиньям, тела павших красных бойцов, и определением этого места. Такой ли уж тихой и безопасной была Самара? Ответ на этот вопрос находим у В. Вишневского. После того, как вечером цинковый гроб с телом Щорса опустили в землю, на окраине Самары началась перестрелка. И в самом спокойном городе республики, замечает писатель, шла классовая война.
Абстрактно и пространно, ненатурально-напыщенным слогом описывает Ф. Ростова гибель мужа, тщательно избегая каких-либо подробностей: «Смерть, которую он презирал и над угрозой которой смеялся, настигла его под Коростенем, где он погиб, ведя в бой против белополяков части своей славной дивизии». Поэтому можно легко представить охватившие автора этой книги горячее нетерпение и азарт, когда в конце сотлевшего во мраке стальных сейфов сборника обнаружилось ценнейшее свидетельство человека, на руках которого скончался Щорс.
Представленный в сборнике как бывший помощник командира 44-й дивизии, в 1935 году занимавший должность помощника командующего войсками Украинского военного округа, И. Дубовой долгое время, вплоть до новейших исследований, считался единственным свидетелем гибели Щорса. Рассказ Дубового лег в основу официальной версии, которая потом широко интерпретировалась в многочисленной литературе, не претерпевая, однако, изменений в главном. И вот удача – первоисточник, о существовании которого не подозревали послевоенные поколения историков, переписывавшие друг у друга неизвестно кем запущенное в оборот, раз и навсегда утвержденное, ставшее хрестоматийным свидетельство. Только через семьдесят лет наконец всплыло имя того, кто способствовал возникновению еще одного «белого пятна» истории.
В воспоминаниях главного свидетеля важно каждое слово, каждый его оттенок. Дубовой доброжелательно отзывался о начальнике 1-й дивизии, с которым познакомился на месте, прибыв на его участок фронта, будучи начальником штаба 1-й Советской украинской армии. Перед Дубовым стоял невысокого роста обаятельный человек с небольшой бородкой, в короткой черной кожаной куртке, в фуражке английского образца. Его энергичное, волевое лицо и кряжистая красивая фигура запомнились с первого взгляда. Дубовой дает лестную характеристику деловым качествам Щорса, называя его человеком неутомимой энергии, необычайно сильной воли. Бойцы смотрели на Щорса как на своего вождя и любимого командира.
После такого теплого вступления, свидетельствующего о благосклонном отношении начальника штаба армии, не может быть места подозрениям в возможной недоброжелательности или зависти к растущей популярности Щорса. Невольно настраиваешься на мысль, что и последующий рассказ будет столь же честным и правдивым. Он заслуживает того, чтобы быть полностью воспроизведенным, иначе трудно будет понять, о каких лицах и «мелочах» главный свидетель забыл упомянуть.
«Вспоминается август 1919 года, – рассказывает И. Дубовой. – Я был назначен заместителем командира дивизии Щорса. Это было под Коростенем. Тогда это был единственный плацдарм на Украине, где победно развевалось красное знамя. Мы были окружены врагами: с одной стороны – галицийско-петлюровские войска, с другой – деникинцы, с третьей – белополяки сжимали все туже и туже кольцо вокруг дивизии, которая к этому времени получила нумерацию 44-й.
Положение дивизии было тяжелое. Белополяки могли ударить на Мозырь, и мы лишились бы единственной железной дороги, которая связывала нас с Советской Россией. В тылу же мы имели только водные пути – реки Припять, Днепр, Сож. Мы стойко держались и чуть ли не ежедневно выдерживали бои с врагами, которые пытались сжать кольцо вокруг Коростеня, окружить дивизию, потопить ее в реке Припяти. Это был ответственный момент, и Щорсу приходилось много и неутомимо работать. И Щорс, несмотря на многие бессонные ночи, казалось, никогда не уставал работать.
И вот последний день жизни Щорса. Это было 30 августа 1919 года.
Щорс и я приехали в Богунскую бригаду Бонгардта, в полк, которым командовал тов. Квятык (ныне командир-комиссар 17-го корпуса). Подъехали мы к селу Белошицы, где в цепи лежали наши бойцы, готовясь к наступлению.
Противник открыл сильный пулеметный огонь, и особенно, помню, проявлял «лихость» один пулемет у железнодорожной будки. Этот пулемет и заставил нас лечь, ибо пули буквально рыли землю около нас.
Когда мы залегли, Щорс повернул ко мне голову и говорит:
– Ваня, смотри, как пулеметчик метко стреляет.
После этого Щорс взял бинокль и начал смотреть туда, откуда шел пулеметный огонь. Но прошло мгновение, и бинокль выпал из рук Щорса, упал на землю, голова Щорса тоже. Я окликнул его:
– Николай!
Но он не отзывался. Тогда я подполз к нему и начал смотреть. Вижу, показалась кровь на затылке. Я снял с него фуражку – пуля попала в левый висок и вышла в затылок. Через пятнадцать минут Щорс, не приходя в сознание, умер у меня на руках».
Итак, пуля настигла Щорса в расположении полка Квятыка. По версии Дубового, стрелял пулеметчик с железнодорожной будки. Получается, начальник дивизии и его заместитель прибыли незамеченными в полк Квятыка и сразу же направились в залегшие цепи красноармейцев? Неужели приехавших высоких командиров никто не сопровождал? Был ли еще кто-нибудь рядом со Щорсом, кроме Дубового, в тот роковой день?
Поиски других очевидцев становились все более настойчивой необходимостью. Главный свидетель чего-то явно не договаривал. Большие сомнения в правдивости его воспоминаний заронила судебно-медицинская экспертиза 1949 года, доказавшая, что пуля вошла в затылок и вышла в области левой теменной кости, а не наоборот, как утверждал Дубовой, и что выстрел был произведен с очень близкого расстояния, предположительно с 5 –10 шагов. Эксперты допускали, что пуля по своему диаметру была револьверной. Неужели Дубовой темнил насчет пулеметной?
Искать! Надо искать других свидетелей! Не может быть, чтобы командир полка не знал о прибытии в расположение своей части начальника дивизии!
Квятык Казимир Францевич… Архивные данные скупы: поляк, из семьи варшавского железнодорожника, что особенно сдружило со Щорсом, отец которого тоже был паровозным машинистом. Тридцатилетний комполка треть своей жизни прогремел кандалами по всей ближней и дальней Сибири, испробовал Александровский централ, нерчинские рудники и амурские каторжные стройки. Бунтарь по духу, террорист, избежавший из-за малолетства смертного приговора за покушение на жизнь варшавского губернатора, комкор Квятык разделил горькую участь тех, кого перемололи страшные жернова репрессий тридцать седьмого года.
Уйма времени ушла на поиск печатных трудов Квятыка. Напрасные усилия – никаких следов. Был человек – и нет человека. И вдруг, когда, казалось, пропала последняя надежда, – неожиданная крупная удача! В подшивке украинской газеты «Коммунист» за март 1935 года – не верю своим глазам! – небольшая заметка бывшего командира Богунского полка К. Ф. Квятыка о роковом для Щорса дне. «30 августа на рассвете, – восстанавливает события шестнадцатилетней давности боевой товарищ Щорса, – враг начал наступление на левый фланг фронта, охватывая Коростень… Штаб Богунского полка стоял тогда в Могильном. Я выехал на левый фланг в село Белошицу. По телефону меня предупредили, что в штаб полка в с. Могильное прибыли начдив тов. Щорс, его заместитель тов. Дубовой и уполномоченный реввоенсовета 12-й армии тов. Танхиль-Танхилевич. Я доложил по телефону обстановку… Через некоторое время тов. Щорс и сопровождающие его подъехали к нам на передовую… Мы залегли. Тов. Щорс поднял голову, взял бинокль, чтобы посмотреть. В этот момент в него попала вражеская пуля…»
В заметке Квятыка нет упоминания ни о пулемете, ни о железнодорожной будке, ни о направлении полета пули, оборвавшей жизнь начдива. И все же главная ценность его рассказа не в этом, хотя досаду исследователя на отсутствие в публикации столь важных подробностей можно понять. Короткая газетная заметка позволила установить имена людей, присутствовавших при роковом выстреле, которых Дубовой почему-то не называет. Не исключено, что с определенной целью. Ограничение кем-то круга лиц, сопровождавших Щорса, до одного человека, которым являлся сам Дубовой, могло быть сознательно направлено на укрепление в массовом сознании версии о пулеметном выстреле с железнодорожной будки. А если учесть, что уже в первые дни после гибели Щорса наряду с официальной версией – убит случайной пулей – упорно ходила и другая, приписывавшая выстрел своим, то говорить правду о таком количестве людей, находившихся рядом с начдивом, значило бы давать пищу для распространения и усиления подозрений. Выходит, если легенда об одном человеке, сопровождавшем Щорса на передовую, где-то и кем-то отрабатывалась, значит, было что скрывать?
Таким образом, дело приобрело неожиданный оборот. Кроме Дубового, так сказать, «законного» свидетеля, длительное время считавшегося единственным, обнаружилось еще двое, находившихся вблизи Щорса. Наименее известна и наиболее темна из них личность Танхиля-Танхилевича Павла Самуиловича, двадцатишестилетнего одесского щеголя и пройдохи, умевшего сносно говорить по-французски и по-английски, закончившего гимназию, ставшего летом 1919 года политинспектором реввоенсовета 12-й армии. Через два месяца после гибели Щорса этот хлыщ поспешно исчезает с Украины и объявляется на Южном фронте, уже в качестве старшего цензора-контролера военно-цензурного отдела реввоенсовета 10-й армии. Сторонники версии о причастности политинспектора к убийству Щорса (в марте 1989 года в республиканской газете «Радянська Украина» прямо сказано, что Щорса застрелил Танхиль-Танхилевич с санкции реввоенсовета 12-й армии) считают это звеньями одного замысла: те, кто его планировал, постарались упрятать подальше исполнителя.
Киевская «Рабочая газета» опубликовала недавно отрывки из написанных в 1962 году, но не печатавшихся по известным причинам воспоминаний генерал-майора С. И. Петриковского (Петренко). В момент гибели Щорса он командовал отдельной кавбригадой 44-й дивизии. В записках генерала содержится ряд ценных свидетельств, имеющих касательство к расследуемой нами истории. Особенно важны его оценки поведения и личности П. С. Танхилевича. Оказывается, комбриг тоже сопровождал Щорса на передовые позиции!
«30 августа, – пишет еще один неожиданно объявившийся свидетель, – Щорс, Дубовой, я и политинспектор из 12-й армии собрались выехать в части вдоль фронта. Автомашина Щорса, кажется, ремонтировалась. Решили воспользоваться моей…
Выехали 30-го днем. Спереди сидели Кассо (шофер) и я, на заднем сиденье – Щорс, Дубовой и политинспектор. На участке Богунской бригады Щорс решил задержаться. Договорились, что я на машине еду в Ушомир и оттуда посылаю машину за ними. И тогда они приедут в Ушомир в кавбригаду и захватят меня обратно в Коростень.
Приехав в Ушомир, я послал за ними машину, но через несколько минут по полевому телефону сообщили, что Щорс убит… Я поскакал верхом в Коростень, куда его повезли.
Шофер Кассо вез уже мертвого Щорса в Коростень. Кроме Дубового и медсестры, на машину нацеплялось много всякого народа, очевидно – командиры и бойцы.
Щорса я видел в его вагоне. Он лежал на диване, его голова была сильно забинтована.
Дубовой был почему-то у меня в вагоне. Он производил впечатление человека возбужденного, несколько раз повторял, как произошла гибель Щорса, задумывался, подолгу смотрел в окно вагона. Его поведение тогда мне казалось нормальным для человека, рядом с которым внезапно убит его товарищ. Не понравилось только одно… Дубовой несколько раз начинал рассказывать, стараясь придать юмористический оттенок своему рассказу, как он услышал слова красноармейца, лежащего справа: «Какая это сволочь с ливорверта стреляет?..» Красноармейцу на голову упала стреляная гильза. Стрелял из браунинга политинспектор, по словам Дубового. Даже расставаясь на ночь, он мне вновь рассказал, как стрелял политинспектор по противнику на таком большом расстоянии…
Эта нарочитость повторения достигла своей цели. Я начал думать о политинспекторе, стрелявшем рядом со Щорсом в момент его гибели.
…Я больше не видел политинспектора. Он в тот же день уехал в штаб 12-й армии. Мне товарищи даже называли его фамилию. Она у меня записана…
Это был человек лет 25–30-ти. Одет в хорошо сшитый военный костюм, хорошо сшитые сапоги, в офицерском снаряжении. В хорошей кобуре у него находился пистолет системы «браунинг», никелированный. Я его запомнил хорошо, так как этот политинспектор, будучи у меня в вагоне, вынимал пистолет, и мы его рассматривали. По его рассказам, он родом из Одессы. Проходя по российским тюрьмам, я насмотрелся на уголовников. Этот политинспектор почему-то на меня производил впечатление бывшего «урки». Не было в нем ничего от обычного типа политработника. Приезжал он к нам дважды. Останавливался у Дубового. Его документ, что он политинспектор, я видел своими глазами…»
Далее следовало такое, от чего перехватило дыхание и участился пульс. Генерал С. И. Петриковский (Петренко) сделал сенсационное заявление о том, что выстрел, которым был убит Щорс, раздался после того, как замолк пулемет на железнодорожной будке! Бывший командир отдельной кавбригады из дивизии Щорса допускал даже возможность случайного, неумышленного убийства. Политинспектор волновался, а может быть, и струсил. Первый бой. Возбуждение. Свой случайно убил своего. Бывало. Что тогда? Свои разберутся. Быть может, даже под суд отдадут. Но при неумышленном убийстве всегда все-таки потом поймут.
Итак, в противовес Дубовому утверждается, что пуля просвистела, когда петлюровский пулемет уже умолк. Кстати, это не единственное свидетельство. Более того, имеются даже напечатанные, притом в солидных московских изданиях, и что уж совсем невероятно – при жизни Сталина. К ним мы еще вернемся, а сейчас дослушаем до конца бывшего комбрига С. И. Петриковского (Петренко).
«При стрельбе пулемета противника, – старается быть педантичным старый рубака, – возле Щорса легли Дубовой с одной стороны, с другой – политинспектор. Кто справа и кто слева – я еще не установил, но это уже не имеет существенного значения. Я все-таки думаю, что стрелял политинспектор, а не Дубовой. Но без содействия Дубового убийства не могло быть… Только опираясь на содействие власти в лице заместителя Щорса – Дубового, на поддержку РВС 12-й армии, уголовник совершил этот террористический акт… Я думаю, что Дубовой стал невольным соучастником, быть может, даже полагая, что это для пользы революции. Сколько таких случаев мы знаем!!! Я знал Дубового и не только по гражданской войне. Он мне казался человеком честным. Но он мне казался и слабовольным, без особых талантов. Его выдвигали, и он хотел выдвигаемым быть. Вот почему я думаю, что его сделали соучастником. А у него не хватило мужества не допустить убийства…
…Бинтовал голову мертвого Щорса тут же на поле боя лично сам Дубовой. Когда медсестра Богунского полка Розенблюм Анна Анатольевна (сейчас она живет в Москве) предложила перебинтовать аккуратнее, Дубовой ей не разрешил.
По приказанию Дубового тело Щорса без медицинского освидетельствования отправлено для погребения…
…Дубовой не мог не знать, что пулевое «выходное» отверстие всегда больше, чем «входное». По его же рассказу, он видел рану Щорса, Щорс умер на руках у него. Так что же он пишет, что пуля вошла спереди и вышла сзади?..»
О том, что все было как раз наоборот – пуля вошла ему в затылок и вышла в висок, впервые сказано в изданной в 1947 году в Москве книжке «Повесть о полках Богунском и Таращанском». Бывший боец щорсовской дивизии Дмитрий Петровский вопреки версии Дубового уверял, что в момент, когда пуля сразила Щорса, вражеский пулемет уже молчал, так как был уничтожен нашей артиллерией. Известна фамилия артиллериста – Хомиченко, который, по словам Д. Петровского, саданул четыре снаряда в будку или сарай, откуда строчил пулемет. Когда бойцы бросились к разрушенному сараю, они увидели разорванного в клочья пулеметчика и части пулемета, выведенного из строя снарядом за несколько минут до смерти Щорса. Трудно переоценить важность свидетельства артиллериста Хомиченко для следствия, если бы оно проводилось.
Когда был уничтожен пулеметчик: до гибели Щорса или после? Если артиллеристы били по будке после того, как Щорс получил смертельную дозу свинца, можно допустить, что пуля выпущена с крыши этой злополучной будки. Если четырьмя снарядами, о которых говорит Д. Петровский, саданули раньше, а после известия о смерти Щорса пушки огня не открывали – значит, стрелять с крыши было уже некому. К сожалению, материалов дознания по факту нелепой смерти Щорса нет, как нет и акта медицинского освидетельствования тела погибшего. К тому же С. И. Петриковский (Петренко) уверяет, что Дубовой не разрешил медсестре перебинтовать голову Щорса.
Как Д. Петровскому удалось печатно опровергнуть версию Дубового – до сих пор остается неразгаданной тайной. Но волна слухов и недоумений, поднятая нашумевшей «Повестью о полках Богунском и Таращанском», была столь высокой, что для ее возвращения в официальные берега вынуждены были пойти на рискованный шаг и произвести эксгумацию останков. Могилу обнаружили лишь в 1949 году. Вот истинная причина многолетних поисков места захоронения Щорса, а не обращение сербов, как объяснили наивной Ольге Александровне. Результаты судебно-медицинской экспертизы были таковы, что испуганные идеологи не придумали ничего другого, кроме сурового указания о прекращении обсуждения обстоятельств гибели Щорса. В соответствии со сценарием, разработанным в верхах, началось гневное осуждение «Повести о полках Богунском и Таращанском». Справедливости ради следует признать, что в эту шумную пропагандистскую кампанию втянули и ветеранов-щорсовцев. «Зачем ворошить прошлое? – вопрошали они. – Зачем через столько лет бередить наши раны?» Впрочем, на осуждение именно самими щорсовцами строптивого автора рассчитывали особо. Словом, свои должны расправляться со своими. Знакомый почерк, не правда ли?
Что ж, устроители осуждения «вредной» книги порядком преуспели. Они добились того, что замолчали даже самые неугомонные, догадывающиеся о правде. Но ведь шила в мешке не утаишь. Едва началась хрущевская оттепель и появилась возможность безбоязненно обсуждать вопросы недавнего прошлого, как жгучая тайна гибели Щорса всплыла снова. И снова с неожиданной стороны. Возмутителем спокойствия на этот раз был умерший в 1951 году авторитетный военачальник – генерал-полковник Е. А. Щаденко, занимавший в гражданскую войну высокую должность члена реввоенсовета Украинского фронта. В пятом номере журнала «Советская Украина» за 1958 год появилась посмертная публикация Щаденко о Щорсе, где впервые обрисована та непростая обстановка, которая сложилась вокруг начдива-44 в последние недели его жизни. Щаденко, например, прямо говорит о том, что были вокруг Щорса люди, которые ненавидели его за непримиримое отношение к мелкобуржуазной расхлябанности, разгильдяйству. Они объявили Щорса «неукротимым партизаном», представляя его в канцелярских сферах наркомата как «противника регулярных начал», внедрявшихся в армии. «Новое командование, присланное из центра, – с горечью вспоминал престарелый генерал-полковник, – стало подозрительно относиться к Щорсу. «Угодники», создавая мнение, старались дискредитировать начдива. Новый член реввоенсовета 12-й армии Аралов не раз приезжал в дивизию, чтобы лично проверить, насколько Щорс «неукротим»… Оторвать Щорса от дивизии, в сознание которой он врос корнями, могли только враги. И они его оторвали».
Намек более чем прозрачный. Несправедливость обвинения усиливается другими свидетельствами, в частности, приведенными в уже известной нам документальной повести Юлия Сафонова и Федора Терещенко – записками члена КПСС с 1915 года, бывшей работницы ЦК КП(б)У А. К. Ситниченко. Ее воспоминания хранятся в рукописном фонде Государственного мемориального музея Н. А. Щорса. Вот что рассказывает она о реакции руководителя украинских чекистов М. Я. Лациса на смерть Щорса: «В беседе о положении на Западном фронте совсем неожиданно тов. Лацис сказал:
– Получено печальное известие: вчера убит Н. А. Щорс.
– Как убит? – опросила я.
– Подробности пока не известны. Сообщение из штаба 12-й армии.
Я, никогда не плакавшая на людях, не утерпела и горько заплакала. Тов. Лацис переполошился.
– Ну зачем же плакать? Ах, да… Ведь ты служила в 1-й дивизии у Щорса. Но плакать не надо… Сообщение не проверено, может быть, и ошибка… Да и сообщение какое-то странное, – успокаивал он меня. А сам глубоко задумался… – Да, очень странно и непонятно: Тимофей Черняк убит, Василий Боженко отравлен и… Николай Щорс убит. Неужели убит? Просто в голове не укладывается!.. Какая-то зловещая цепочка. И… идет она из штаба 12-й армии. Очень все запутано, непонятно!..»
Тимофей Черняк – командир Новгород-Северского полка. Убит в Ровно при загадочных обстоятельствах. Василий Боженко рангом повыше – командир бригады. Отравлен в Житомире. Четверо суток боролся его крепкий организм, но подсыпанного яда не победил. Оба – ближайшие соратники Щорса, с ними он начинал, к ним успел привязаться. Поговаривали, будто ниточки тянутся в штаб армии. А теперь вот настал черед и Щорса.
Неприязненные отношения, сложившиеся между Щорсом и новым членом реввоенсовета 12-й армии Араловым, подтверждаются, кроме Щаденко, другими источниками. Уже знакомый нам генерал-майор С. И. Петриковский (Петренко) был свидетелем безобразной сцены, разыгравшейся на его глазах, когда доведенный до крайности Щорс снял с себя портупею, пояс с револьвером и бросил их на стол, за которым сидел надменный Аралов, распекавший за что-то начдива. Эта, с позволения сказать, «беседа» проходила в салоне вагона члена реввоенсовета в Житомире, куда был вызван Щорс для очередной «проработки». Обычно сдержанный и хладнокровный начдив вышел из себя, взбешенный высокомерным тоном, демонстрируя свою готовность сдать командование дивизией. Г. Н. Крапивянский, сын командира 1-й Советской украинской дивизии, которого на этой должности сменил Щорс, утверждает со слов отца, что Аралов дважды намечал снять Щорса с поста начдива, но побоялся осуществить это намерение. Уж больно высокой была его популярность у бойцов и командиров. Аралов понимал: снять Щорса без шума дивизия не позволит. А провоцировать недовольство было не с руки, поскольку положение в полосе боевых действий армии становилось с каждым днем угрожающим. Как бы там ни было, а фронт от Дубно до Винницы держали щорсовцы. Рядом с ними истекала кровью 44-я стрелковая дивизия, малочисленная, слабая в боевом отношении, сведенная из остатков 1-й Украинской армии, в командование которой вступил ее последний командарм Иван Дубовой.
При реорганизации военных сил Украины, которые, как читатель помнит, с лета 1919 года вошли в состав Всероссийской единой Красной Армии, дивизию Щорса предполагалось перебросить на Южный фронт. На этом, в частности, настаивал наркомвоенмор Украины Подвойский. Обосновывая свое предложение в докладной записке Ленину от 15 июня, он писал, что, побывав в частях 1-й армии, находит единственно боевой на этом фронте дивизию Щорса, в которую входят лучшие в боевом отношении и наиболее слаженные полки. Кто знает, если бы план переброски на юг был осуществлен, быть может, события имели бы другой оборот. Но борьба за Проскуров затянулась, вывести части из боев было трудно по той простой причине, что их некем было заменить, да и если откровенно говорить, прежнему военному руководству не хотелось расставаться с надежной дивизией и ее командованием.
Иного мнения относительно боевых качеств бойцов и командиров этой дивизии придерживался Аралов. Назначенный членом реввоенсовета 12-й армии, образованной в результате объединения бывших 1-й и 3-й Украинских армий, и при каждом удобном случае напоминающий, что назначение его произведено по личному распоряжению Льва Давидовича Троцкого, Семен Иванович уже после кратковременного, не более трех часов, пребывания в дивизии Щорса спешит уведомить могущественного патрона, в аппарате которого работал, о своих впечатлениях. Что можно вынести из непродолжительной беседы в штабе, не побывав на боевых позициях, не встретившись с красноармейцами? Семен Иванович Аралов сумел прийти к выводам, что щорсовцами в пору заниматься военному трибуналу. Обвинения, одно страшнее другого, звучали ужасным приговором. Командный состав в большинстве не соответствует своему назначению. Многим место на скамье подсудимых. Командир дивизии считает себя каким-то «царьком». 1-й Богунский полк, его командный состав, как, например, командир полка Данилюк, адъютант Судженко и другие – контрреволюционеры. В частях дивизии развит антисемитизм, бандитизм и пьянство. Богунский полк представляет собой угрозу Советской власти.
Такой вердикт вынес Аралов через две недели после того, как в дивизии побывал Подвойский. Разница в оценках ужасающая. Аралов не отступает ни на шаг от позиции, занятой при первой встрече со Щорсом. Обоюдная неприязнь растет. Аралов продолжает докладывать Троцкому телеграфно и по прямому проводу о «чужих», «подозрительных», «не заслуживающих доверия» командирах-щорсовцах, о «совершенно разложившихся», по его мнению, частях дивизии, которую надо чистить и пополнять командным составом. В первую голову нужен новый начальник дивизии, просит Аралов, подходящего здесь нет. Со здешними украинцами работать трудно, они ненадежны, с кулацкими настроениями, сетует он.
В ответной телеграмме Троцкий требует проведения строгой чистки и освежения командного состава. Примирительная политика недопустима и губительна, подчеркивает председатель Реввоенсовета и наркомвоенмор республики. Сверху смотреть на установившийся порядок преступно, поучает он своего недавнего выдвиженца и доверенное лицо. Здесь хороши любые меры. Надо только неуклонно следовать правилу: сначала решительная чистка командных кадров, а уж потом – чистка красноармейской массы. Начинать – с головки…
Не в эту ли зловещую цепочку – Черняк – Боженко – Щорс, о которой с тревогой говорил руководитель украинских чекистов Лацис, воплотилось требование Льва Давидовича? По всему видно, Семен Иванович Аралов ревностно относился к выполнению распоряжений своего патрона, сидевшего в Кремле, четко следовал его указаниям. Будучи уже в преклонном возрасте, после смерти своего благодетеля в далекой Мексике, Аралов не изменил отношения к Щорсу, считая его недисциплинированным, не имеющим боевого опыта командиром, который плохо руководил боевыми операциями и являлся виновником почти всех неудач дивизии и даже всей 12-й армии. Своей оценке он остался верным до конца жизни. В 1958 году, правда, сделал модную тогда поправку на культ личности, объяснив синдромом цезаризма необыкновенную популярность Щорса. Но в главном своего видения личности заурядного, ничем не выделявшегося из массы посредственных командиров начдива не изменил. Впрочем, подробнее об этом можно прочитать в ноябрьской книжке журнала «Нева» за 1958 год. Сегодня трудно сказать, является ли публикация состарившегося члена реввоенсовета армии ответом на обвинение, выдвинутое отставным трехзвездным генералом Щаденко в журнале «Советская Украина». Во всяком случае, печатных опровержений на выступление Аралова не последовало.
Юлий Сафонов и Федор Терещенко, на чье документальное расследование о гибели Щорса мы уже ссылались, приводят любопытный штрих. В своей рукописи «На Украине 40 лет назад (1919)» Аралов как бы между прочим заявляет: «К сожалению, упорство в личном поведении привело его (Н. А. Щорса. – Н. З.) к преждевременной смерти». Что это? – спрашивают авторы. – Проговорился Аралов? Или перед нами все та же попытка мотивировать и как-то оправдать преступление? По мнению исследователей, как бы там ни было, но круг замкнулся. Вопросов у них больше нет.
С этим можно согласиться, если исходить из того, что личность Щорса стоит в одном ряду с такими однозначными фигурами гражданской войны, как Сорокин, Муравьев и другие деятели карьеристского, авантюрного типа. Аралов пытался изобразить его именно таким – бесшабашным партизанским атаманом, а его войско причудливым скопищем вооруженных людей, где все перемешалось, все кричало, требовало, дралось, стреляло, перебегало из одной группы в другую, наступало, отступало, митинговало. Какую картину хотел получить Троцкий, такую ему и рисовал Аралов. Но мы-то знаем и другие оценки – Антонова-Овсеенко, Подвойского, Щаденко, других крупнейших военных авторитетов того времени. Подвойский, например, лично посетивший дивизию, в беседе с корреспондентом газеты «Красная Армия» с большой теплотой говорил, что среди начальников и командиров выделялись во всех отношениях Щорс и Боженко, пользующиеся большим авторитетом. «В их частях железная дисциплина, – отмечал наркомвоен Украины. – Красноармейцы сражаются с революционной энергией, несмотря на тяжелое материальное положение».
