Текст книги "Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля"
Автор книги: Николай Зенькович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)
Недаром в годы горбачевской гласности объектом номер один для нападок демократической общественности стал партийный аппарат. Заметьте, не государственный, не министерский, а именно аппарат партийных комитетов. В нем либералы видели преемников тех, с чьей помощью Сталин осуществил бескровный переворот и победил в борьбе за власть. Аппарату отомстили в августе 1991 года.
Неужели двадцатитрехлетний помощник Сталина, назначенный на эту должность 9 августа 1923 года с освобождением от прежних обязанностей секретаря Оргбюро, проработав три года в секретариате генсека, понял, что отмщение неотвратимо и что сила, с помощью которой Сталин фактически захватил власть, исторически обречена?
Если бы Бажанов дожил до роспуска КПСС и краха ее аппарата, он, наверное, написал бы, что возмездие зарождается уже в момент совершения несправедливого поступка.
Увы, кремлевский перебежчик скончался задолго до «закрытия» СССР. Последнее прижизненное издание его записок о пережитом вышло в 1980 году в Париже. Полвека, начиная с 1929 года, когда во французских газетах появились его первые статьи о службе в сталинском секретариате, Бажанов дополнял и расширял свои воспоминания. Однако ни в одном издании, включая и самое полное, прямо не говорится о том, что он на ходу соскочил со сталинского поезда, поняв: эту поездную бригаду ожидает незавидная участь. Хотя всем своим описанием кремлевских нравов подводит именно к этой мысли.
Без понимания скрытой сути шедшей среди кремлевской верхушки борьбы за власть трудно представить положение помощников этой самой верхушки. Враждуют господа, враждуют и их слуги. Это аксиома, одинаковая для королевского замка, президентского дворца или Политбюро ЦК.
Кто были вождями революции? Безусловно, Ленин и Троцкий. К концу гражданской войны их рейтинг, если бы он тогда проводился, превосходил рейтинг всех остальных большевистских лидеров, вместе взятых. И хотя войной руководил Ленин, рейтинг Троцкого, пожалуй, был даже повыше.
Основная партийная масса и рядовые граждане страны мало что знали о деятельности Ленина. Он все время сидел в Кремле, на фронты не выезжал, ни разу не посетил даже те территории, где было относительно тихо. Иное дело Троцкий. Он носился на своем знаменитом бронепоезде по всем фронтам гражданской, организовывал наступления, прекращал панику и растерянность. В сознании партии и страны постепенно вызревала склонность приписывать победы главным образом ему – председателю Реввоенсовета, главе Красной Армии.
Это не могло не беспокоить Ленина, у которого с Троцким неровные отношения еще со времен эмиграции, когда «Иудушка» Троцкий не испытывал священного трепета перед Лениным и вступал с ним в острейшие дискуссии. Растущая популярность давнишнего честолюбивого оппонента, в руках у которого теперь уже было не только перо, но и мощная военная сила, победившая войска царских генералов, заставила Ленина предпринять меры для усиления своего положения в Кремле.
С этой целью он укрепляет позиции в ЦК и в Совнаркоме группы людей из числа своих ближайших сторонников, максимально приблизив их к себе. Только самые осведомленные в кремлевских интригах догадываются, по какому критерию идет подбор лиц, которые должны обеспечить Ленину большинство. Этот критерий – неприязнь к Троцкому.
Первая фамилия в списке группы – Зиновьев. Он поставлен Лениным во главе Коминтерна. Под номером вторым идет Каменев. Ленин сделал его своим первым и главным заместителем по Совнаркому, поручив руководство народным хозяйством страны через Совет Труда и Обороны. В отсутствие Ленина Каменев заменяет его как председателя Совнаркома и СТО. Кроме того, Каменев председательствовал на заседаниях Политбюро. Третий номер – Сталин, назначенный генеральным секретарем ЦК.
Всех троих объединяет ненависть к Троцкому. Зиновьев стал его врагом после осени 1919 года, когда происходило успешное наступление Юденича на Петроград. Зиновьев пребывал в страшной панике – склонный к теоретизированию, он оказался беспомощным в первой же экстремальной ситуации. Примчавшись на своем поезде в Петроград, Троцкий быстро выправил положение, полностью игнорируя растерявшегося, не умевшего руководить Зиновьева.
Переживший страшное унижение, председатель Петросовета возненавидел решительного наркомвоенмора. Отныне они стали непримиримыми врагами.
Со времен гражданской войны враждовал с Троцким и Сталин. Оба часто нападали друг на друга с обвинениями, и Ленину все время приходилось быть арбитром.
Менее всех имел личных поводов неприязни к Троцкому Каменев. Но он был тенью Зиновьева и неуклонно следовал за ним, поддерживая в интригах против Троцкого.
Ленин очень высоко поднял эту «тройку», рассматривая ее как противовес Троцкому. Зиновьев, Каменев и Сталин своими согласованными действиями оправдывали возложенную на них роль, в результате чего Троцкий для Ленина перестал быть опасным.
Все изменило неожиданное событие – болезнь Ленина. Между «тройкой» и Троцким началась ожесточенная драка за власть. Ленин умирал, и «тройка» уже не опасалась того, что вождь может передумать и вступить в долговременный блок с Троцким. Кратковременные периоды сближения уже бывали, и тогда, балансируя между «тройкой» и Троцким, Ленин поддерживал предложения последнего, отменяя решения «тройки», которые она принимала во время его болезни. В октябре 1922 года пленум ЦК без Ленина принял решения, ослабившие монополию внешней торговли, а в декабре Ленин на новом пленуме эти октябрьские решения отменил. В угоду Троцкому разнес идею Сталина о национальной автономии.
Первейшей заботой Зиновьева, Каменева и Сталина стали политическая дискредитация и удаление от власти Троцкого. Пока «тройка» вместе, однако пройдет время, и она расколется. Сталин победит вчерашних компаньонов – с помощью партийного аппарата. Но это будет позднее. А в двадцать третьем году, в преддверии будущих драк, все вели подспудную работу по расстановке своих людей.
До болезни Ленина на всех заседаниях Политбюро неизменно секретарствовала Мария Игнатьевна Гляссер. Широкой публике имя этой женщины было знакомо менее, нежели Лидии Фотиевой. Фотиева – секретарь Ленина по Совнаркому, и все декреты правительства шли в печать за подписью Ленина и Фотиевой. Ее имя знала вся страна. А вот Марию Гляссер знал лишь узкий круг партийных функционеров. Дело в том, что Гляссер была секретарем Ленина по Политбюро, а вся работа Политбюро носила секретный характер.
Очень немногие знали, что, несмотря на следовавшую за Лениным под декретами Совнаркома подпись Фотиевой, главной и основной секретаршей была Гляссер. Поскольку все самые важные решения принимались на Политбюро, Гляссер и вела их запись. Совнарком лишь дублировал постановления Политбюро, и эта практика продолжалась вплоть до 1990 года. Фотиева лишь следила за тем, чтобы декреты Совнаркома точно повторяли решения Политбюро, но не принимала такого участия в их подготовке и формировании, как Гляссер.
Пост секретаря Политбюро очень важен, и когда Ленин вышел из строя, «тройка» решила заменить Гляссер своим человеком. Им стал Борис Бажанов.
В ленинском секретариате – смятение. Кто следующий? Фотиева, чтобы сохранить свой пост, просит Каменева принять ее и долго рассказывает о своих выдающихся способностях, не раз отмеченных Владимиром Ильичем. У Каменева должно сложиться впечатление о ее незаменимости и, главное, посвященности в ленинские мелкие секреты. Зачем расширять круг лиц, причастных к кремлевским тайнам? Каменеву совсем не интересны совнаркомовские канцелярские мелочи, он выше всех этих дрязг, он отмахивается от них, – и, между прочим, напрасно. Сталин, в отличие от него, очень даже интересуется подобными деталями.
Фотиева вздохнула с облегчением, когда узнала, что Каменев не против того, чтобы она продолжала работать с ним. Меньше повезло Саре Флаксерман, которая вместе с Володичевой выполняла обязанности дежурной секретарши при Ленине. Их обычно вызывали к нему, когда он хотел продиктовать письмо, распоряжение или статью. Знаменитое ленинское «завещание», продиктованное Володичевой и ставшее благодаря ей известным Сталину, еще одно свидетельство всесилия маленьких людей. Володичева получила индульгенцию на пребывание рядом с первыми лицами, а вот Сару Флаксерман перевели в так называемый Малый Совнарком – комиссию, придающую нужную юридическую форму проектам декретов Совнаркома.
Набирал силу секретариат Молотова. С помощниками второго секретаря ЦК считались. Правда, они не сделали такой головокружительной карьеры, как помощники Сталина. Личный секретарь Молотова Герман Тихомирнов получил должность заведующего Центральным партийным архивом при ЦК. Должностишка, прямо скажем, так себе – ведь все важнейшие документы были сосредоточены в сталинском секретариате, и их сбором занимался Товстуха. Другие помощники Молотова – первый секретарь Васильевский, Бородаевский, Белов – в крупные «шишки» тоже не выбились.
Иное дело – сталинский секретариат. Из его недр выйдет Николай Ежов – тот самый наркомвнудел, который будет два года держать страну в «ежовых» рукавицах. Он приглянется Сталину, будучи на малозаметной партийной работе в Казахстане, и сразу же попадет в ЦК, где станет заведовать сектором кадров в секретариате генсека. Отсюда же взлетит к вершинам власти и Маленков, который после смерти Сталина заменит его на посту Председателя Совета Министров СССР. В середине двадцатых годов он удачно женился на сотруднице аппарата ЦК В. Голубцовой, и та помогла ему устроиться на техническую должность в ЦК. Усидчивый канцелярист, получивший от коллег пренебрежительную кличку «Маланья», вскоре выслужился до чина протокольного секретаря Политбюро. В 1934 году он уже возглавил отдел руководящих партийных кадров ЦК.
По мере того как Сталин прибирал к рукам власть, его секретариат играл все более важную роль. Вот уже и двадцатичетырехлетний Бажанов, беря пример с Товстухи, Мехлиса и Каннера, начал покровительственно разъяснять руководителям наркоматов, что вопрос, внесенный ими в Политбюро, недостаточно согласован с другими ведомствами, что надо сначала сделать то-то и то-то. К Бажанову обращаются все чаще и чаще: руководители ведомств понимают, что секретарь Политбюро в курсе всех дел, у него можно получить сведения, в каком состоянии тот или иной вопрос, каковы по нему мнения и тенденции. Иногда он ловит себя на том, что заходит слишком далеко, что превышает свои полномочия, и делится сомнениями с коллегами. Они успокаивают: институт помощников секретарей ЦК и был создан Лениным, чтобы разгрузить секретарей ЦК от второстепенных дел, чтобы они могли сосредоточить свою работу на главном.
Бажанов покинул сталинский секретариат в 1926 году.
К этому времени положение его шефа в иерархии власти значительно упрочилось. Хотя Троцкий и Зиновьев пока еще остаются членами, а Каменев – кандидатом в члены Политбюро, но они уже отстранены от своих прежних крупных постов. Троцкий уже не председатель Реввоенсовета и не наркомвоенмор, Зиновьев – не председатель исполкома Коминтерна, Каменев снят с постов председателя Совета Труда и Обороны и заместителя председателя Совнаркома. Состав членов Политбюро расширен за счет Молотова, Калинина и Ворошилова, кандидатов в члены – за счет Рудзутака, Дзержинского, Угланова и Петровского. Они все люди Сталина.
Казалось бы, Бажанову следовало выглядеть орлом – так круто взмыл его хозяин. Помощник генсека получал необъятные возможности для служебного продвижения и удовлетворения своих честолюбивых устремлений. А он вдруг оказался в Наркомфине, на посту редактора ведомственной «Финансовой газеты» и одноименного издательства. Вместо каждодневного общения с вождем, членами Политбюро и наркомами – полтора десятка скучно пишущих на казенные темы полуграмотных журналистов, вечно выходящее из строя типографское оборудование, постоянное добывание дефицитной газетной бумаги. Чем вызвано это очевидное понижение?
По версии Бажанова, многократно повторенной им во французской печати, решение об уходе из сталинского секретариата родилось у него самого. Мотивы следующие.
Во-первых, атмосфера в этом специфическом учреждении крайне нездоровая. Каннер – опаснейшая змея, преступный субъект. Если Сталин почтет за благо ликвидировать кого-либо, он поручит это Каннеру, а уж он-то найдет соответствующий способ.
Когда из Америки пришла весть о загадочной смерти председателя Амторга Склянского, который в гражданскую был заместителем Троцкого и немало попортил крови Сталину, Бажанов с Мехлисом в один голос заявили Каннеру:
– Гриша, это ты утопил Склянского.
Склянский прогуливался на моторной лодке по озеру и не вернулся с прогулки.
– Ну, конечно, я, – слабо защищался Каннер. – Где бы что ни случилось, всюду я.
И хотя Каннер отнекивался, Бажанов с Мехлисом были твердо уверены, что Склянский утоплен по приказу Сталина и что «несчастный» случай был организован Каннером и Ягодой.
Товстуха – мрачный субъект, смотрит исподлобья, не может простить Бажанову, что он заменил его и Назаретяна на посту секретаря Политбюро, оставаясь в самом центре событий, а сам вынужден где-то за кулисами вести для Сталина грязную работу.
Мехлис тоже порядочная сволочь, хотя и создает себе маску «идейного» коммуниста. На самом деле он банальный приспособленец. Никакие сталинские преступления его не смутят, он изо дня в день будет трубить о великом и гениальном вожде.
Во-вторых, на нового секретаря Политбюро все они смотрели с опаской, поскольку он являлся человеком Сталина. Бажанову хотелось, чтобы они пришли к выводу – он занимает эту должность не по благоволению Сталина, а потому, что обладает необходимыми качествами. Трудно сказать, изменили ли они свое мнение.
В-третьих, Сталин относился к своему помощнику довольно осторожно: «Уж очень блестящую карьеру делает этот юноша».
А теперь самое главное, что надоумило Бажанова на столь неординарный поступок.
Присмотревшись к Сталину, его помощник понял, куда идет вождь. В 1924–1925 годах он еще мягко стелет, но Бажанов видит, что это аморальный и жестокий азиатский сатрап. Он совершит еще немало преступлений – и что, Бажанов тоже должен в них участвовать? Нет, это у него не получится. Чтобы быть при Сталине и со Сталиным, надо в высокой степени развить в себе большевистские качества – ни морали, ни дружбы, ни человеческих чувств. Надо быть волком. И затратить на это жизнь? Нет, ни за что!
Благородный помощник кровожадного сатрапа, вдоволь насмотревшись на его бесчеловечное окружение, приходит к выводу, что он чужой в этой компании. Он принимает твердое решение – пока не замаран, надо уходить.
С этой просьбой и обращается к хозяину. Однако Сталин отвечает отказом. И не потому, что помощник незаменим, – для Сталина нет незаменимых людей. «Дело в том, – напишет в воспоминаниях Бажанов, – что я знаю все его секреты, и если я уйду, надо вводить во все эти секреты нового человека; именно это ему неприятно».
Попалась птичка в золотую клетку! В пору посочувствовать, если бы не одно обстоятельство – а как же Мехлис? Отпускал же его Сталин на учебу в Институт красной профессуры – на целые три года. А Назаретян? А Каннер? Вождь ведь не держал их беспрерывно при своей особе из опасения, что посвященные в его секреты начнут болтать лишнее. Может, шеф имел основания не доверять именно ему, Бажанову?
В любом случае нельзя не отметить сталинскую интуицию. В людях он, безусловно, умел разбираться, видел их нутро насквозь. Не подвело его чутье и на этот раз. Какими бы мотивами помощник не оправдывал потом свой поступок, бесспорно одно: он предал хозяина, немало выболтав об известных ему секретах. Хороший помощник – это прежде всего молчаливый помощник, умеющий хранить чужие тайны.
Не получив согласия Сталина на уход из секретариата, Бажанов, по его словам, окончательно утвердился в намерении бежать за границу. Он понимал, что житья в Москве не будет, поскольку сама Лубянка положила на него свой многозначительный и всевидящий глаз.
О причинах холодных отношений с ГПУ Бажанов особо не распространяется. Весьма глухо упоминает о некоем письме, которое от имени коллегии ГПУ заместитель председателя этого ведомства Ягода прислал Сталину.
Текст этого письма Бажанов не приводит ни в одном из многочисленных заграничных изданий своих воспоминаний, хотя если он начал готовиться к побегу почти за два года до его осуществления, то обладание копией такого документа сняло бы многие вопросы и, самое главное, укрепило бы веру заграничных кругов в то, что он стал очередной жертвой беззакония сталинской тайной политической полиции.
А может, его не знакомили с письмом Ягоды? В том-то и дело, что знакомили. Лично Сталин протянул листок бумаги и сказал:
– Прочтите.
Бажанов прочел. Сталин, считавший себя большим знатоком людей, внимательно смотрел на помощника. Ему тогда не было и двадцати пяти. Если есть доля правды, простодушные юноши обычно приходят в смущение и начинают оправдываться. Бажанов, по его рассказу, наоборот, улыбнулся и вернул Сталину письмо, ничего не говоря.
– Что вы по этому поводу думаете? – спросил Сталин.
– Товарищ Сталин, – ответил секретарь с легким оттенком укоризны, – вы знаете Ягоду – ведь это же сволочь.
– А все-таки, – сказал Сталин, – почему же он это пишет?
– Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какое-то подозрение насчет меня. С другой стороны, мы с ним сталкивались на заседаниях Высшего совета физической культуры, где я как представитель ЦК, проводя линию ЦК, добился отмены его вредных позиций.
Далее Бажанов сказал, что Ягода не только хочет отомстить ему таким вот способом, но, чувствуя, что сталинский секретарь не испытывает к нему ни малейшего уважения и ни малейшей симпатии, хочет заранее скомпрометировать все, что он о нем может сказать Сталину или членам Политбюро.
Сталин нашел это объяснение вполне правдоподобным, пишет Бажанов. Зная Сталина, он ни секунды не сомневался, что весь этот оборот дела генсеку очень нравится: секретарь Политбюро и коллегия ГПУ в открытой вражде – можно не сомневаться, что ГПУ будет внимательно следить за каждым шагом секретаря Политбюро и чуть что – немедленно его известит. А секретарь Политбюро, со своей стороны, не упустит случая поставить Сталина в известность, если узнает что-либо подозрительное в практике коллегии ГПУ.
Бажанов, по его словам, не ошибся в своих предположениях: время от времени Ягода извещал Сталина об их уверенности насчет его секретаря, а Сталин равнодушно передавал эти цидулки ему.
Стоп! Значит, первый «донос» Ягоды был не единственным? Да, были и другие спецсообщения, и Бажанов прямо указывает, что Сталин передавал их ему. Странно, но ни одно не приводится – хотя бы фрагментарно. Вместо подлинного содержания первого спецдонесения – общие фразы вроде этих: «В письме коллегия ГПУ считала своим долгом предупредить Сталина и Политбюро, что секретарь Политбюро Бажанов, по их общему мнению, – скрытый контрреволюционер. Они, к сожалению, не могут еще представить никаких доказательств и основываются больше на своем чекистском чутье и опыте, но считают, что их обязанность – довести их убеждение до сведения ЦК. Письмо подписал Ягода».
Даже если спецдонесение имело в самом деле такой беспомощный вид, ГПУ не ошибалось, подозревая сталинского секретаря в ненадежности – с точки зрения тогдашней государственной идеологии, разумеется. Бажанов сбежал за границу, обнародовал там закрытые сведения, ставшие ему известными по его служебной деятельности, призывал к свержению советского строя, готов был сам повести дивизии на Москву. Однако беседы со знающими людьми показали, что Бажанов явно чего-то недоговаривал.
Начнем с того, что никаких следов спецдонесений Ягоды Сталину о ненадежности его секретаря обнаружить не удалось. Ни в архиве президента России, куда по наследству перешли документы личного архива Сталина и архивы Политбюро, ни в архиве Лубянки, где это письмо должно быть зарегистрировано в качестве исходящего. Ветераны Лубянки обращали внимание на существенную деталь: Бажанов в разговоре со Сталиным сказал: «…вы знаете Ягоду – это же сволочь». Откуда такая прозорливость? В то время, о котором идет речь, Ягода был всего лишь заместителем председателя ГПУ. А до этого главой ГПУ успел побывать Менжинский – после Дзержинского. Создается впечатление, что оценка Ягоды дается уже с позиций тридцатых, а не двадцатых годов, что антиисторично.
Сомнение у ветеранов Лубянки вызвало и явное несоответствие весовых категорий: с одной стороны, вся коллегия могущественного ГПУ, и с другой – фигура технического, протокольного секретаря Политбюро. С трудом верится, чтобы Сталин следил за перипетиями их борьбы. Тут Бажанов явно преувеличивает свою роль и даже допускает элементы хлестаковщины. Попутно заметим, что не только тут: автор воспоминаний грешит этим и в других местах, живописуя, например, как он руководил… Сталиным.
Профессионалы-ветераны с Лубянки высказали предположение, что «донос», о котором пишет Бажанов, скорее всего, был спецсообщением о результатах проверки его биографии. Именно в то время зарождалась практика, когда анкетные данные принимаемых на работу в аппарат ЦК, Совнаркома и наркоматов тщательно проверялись в ГПУ. Сталин распорядился посылать личные дела оформляемых на Лубянку, потому что участились случаи сокрытия компрометирующих фактов в биографиях и даже их легендирования. В начале двадцатых годов такие проверки не производились, и потому решили заодно проверить и ранее зачисленных в штат. На Бажанова, очевидно, нашли какой-то компромат: возможно, он кое-что подправил в своей биографии, например, социальное происхождение, что было тогда весьма распространено, поскольку выходцам из имущих классов нечего было и мечтать о карьере, или что-то утаил – ну, скажем, что ближайший родственник служил в белой армии.
Впрочем, компрометирующие сведения могли быть не обязательно политического характера. В пору всеобщего голода, отсутствия обуви и одежды лица, получавшие неплохие кремлевские пайки, занимались их перепродажей, обменом на антиквариат и ювелирные изделия у обнищавших баронесс и графинь. Всевидящая Лубянка зорко наблюдала и за этими операциями, и списки переродившихся, как тогда говорили, высокопоставленных коммунистов регулярно поступали в ЦК, а оттуда в беспощадную ЦКК.
Что в действительности доложил Ягода Сталину о его секретаре, уже никто никогда не узнает. Да и вряд ли кому это будет интересно. Другие громкие скандалы на слуху, другие имена занимают умы просвещенной публики. В бега ударяются советники президента и вице-президента России, федеральные министры и главы региональных администраций, банкиры и фирмачи, дипломаты и генералы, ученые и контрразведчики. Как правило, современные побеги мотивируются исключительно политическими соображениями – преследованиями КГБ, боязнью, что демократические преобразования потерпят крах, страхом перед грядущим коммунистическим реваншем. Возбуждение уголовного дела по факту банальных финансовых махинаций выдается за удар по демократии и реформам, уличение в сомнительных сделках – за попытку скомпрометировать президентское окружение, обнаружение темных пятен в биографии – за расхождение с курсом ортодоксальной части правительства.
Увы, все это было. Ничто не ново под луной. В том числе и бегство высокопоставленного чиновника из-за разногласий с ГПУ по вопросу о путях развития физкультурного движения в стране. Именно этот повод выдвигает Бажанов в качестве основного, объясняя, почему его невзлюбили ГПУ и Ягода.
Когда Бажанов был еще секретарем Оргбюро, то присутствовал при утверждении состава Высшего совета физической культуры и программы его деятельности. Бажанову программа не понравилась – она предусматривала обязательное массовое и скопом проводимое размахивание руками и ногами, нечто не менее скучное, чем уроки политграмоты. Спорт же рассматривался как нездоровый пережиток буржуазной культуры, развивавший индивидуализм и, следовательно, враждебный коллективистским принципам пролетарского образа жизни.
От физкультурной скучищи дохли мухи. Став секретарем Сталина, Бажанов как-то сказал ему, что физкультура – это ерунда, что надо переходить к спорту, к соревнованиям.
– В Высший совет входит представитель ЦК, – развивал свою мысль Бажанов. – Это заведующий агитпропом, который, сознавая никчемность учреждения, там, кажется, ни разу и не был. Назначьте меня вместо него, и я поверну дело, проводя его как линию ЦК от физкультуры к спорту.
Сталин согласился. Он привык соглашаться с помощниками по вопросам, которые его совершенно не интересовали.
Так Бажанов стал представителем ЦК в этом органе. ГПУ в нем представлял Ягода. На первом же пленуме Высшего совета Бажанов выступил с докладом об изменении политики партии в области физкультуры. Он предложил восстановить разрушенные революцией и закрытые старые спортивные организации, собрать в них разогнанных спортсменов и использовать их как инструкторов и организаторов спортивной деятельности.
С возражениями выступил Ягода. Мол, до революции спортом занимались главным образом представители буржуазного класса, следовательно, спортивные организации станут сборищами контрреволюционеров. Дать им возможность собираться и объединяться – опасно. Да и всякий спорт – это против коллективистских принципов.
Бажанов, по его словам, принял бой. И победил, доказав, что никакую контрреволюцию в футболе или беге на сто метров не разведешь. Совет целиком принял его точку зрения – то есть «линию ЦК». Ягода был бит и унижен. А вскоре появилось его первое письмо на имя Сталина.
Как уйти за границу? Самый простой и надежный способ, наиболее подходящий для ответственных совработников – это поехать в командировку в какую-либо страну и остаться там, попросив политического убежища.
Но в том-то и беда, что, будучи помощником Сталина, он лишен возможности бывать за границей. Его шеф – домосед, из Москвы, как и Ленин, не выезжает.
В свободное от секретарских обязанностей время Бажанов – для души – с увлечением писал работу об основах теории конъюнктуры. Материалы собирал с трудом. Многие в Кремле знали об интересе сталинского секретаря и, бывая за рубежом, привозили ему журнальные публикации, рефераты, доклады. Побывав в Германии, один из наркомфиновских приятелей рассказал, что в Киле, в институте мирового хозяйства, ведутся разработки по этой тематике.
У Бажанова созревает идея. А что если попытаться организовать поездку в Киль? Все наслышаны о его увлечении и, поставь он вопрос о посещении института, у кого шевельнутся подозрения?
Но поскольку он помощник генерального секретаря, вряд ли можно рассчитывать, что его одного выпустят за границу. Не может же он ехать в своем подлинном качестве. Хотя командировку можно оформить от другого ведомства, от того же Наркомфина, например, под видом их сотрудника. На несколько дней. И не вернуться.
Есть два варианта оформления: постановлением Оргбюро и устным разрешением генсека. Второй вариант применяется в случаях, когда работник аппарата ЦК выезжает в зарубежную командировку под видом работника другого ведомства.
Бажанов, улучив удобный момент, заходит к Сталину и излагает свою просьбу. Ответ неожиданный и многозначительный:
– Что это вы, товарищ Бажанов, все за границу да за границу? Посидите лучше дома.
«Все за границу да за границу…» Неужели ему стало известно о разговоре, который он вел в Наркомфине, заручаясь предварительной поддержкой? Да, наверное, у Сталина кое-что осталось от сообщений ГПУ.
Месяца через три Бажанов решил проверить свои опасения. К тому времени он уже редактор «Финансовой газеты».
Идет заседание коллегии Наркомфина. Обсуждается вопрос о работе финансового агента во Франции. Агент, профессор Любимов, беспартийный, доверия к нему никакого, подозревается, что он вместе с государственными финансовыми делами умело устраивает и свои.
Один из членов коллегии, давнишний приятель Бажанова, обязанный ему своим выдвижением, выполняет доверительную просьбу Бажанова и говорит:
– А может быть, товарищ Бажанов съездил бы туда навести в этом деле порядок?
Бажанов делает вид, что это его не очаровывает, и нехотя откликается:
– Ну, если не надолго, может быть.
Нарком Брюханов, недавно сменивший на этом посту Сокольникова, относится к Бажанову с пиететом, зная, откуда тот пришел, и поддерживает внесенное предложение:
– Пусть съездит товарищ Бажанов.
Дни шли за днями, но о командировке в Париж – молчок. Бажанов обращается все к тому же члену коллегии, просит по-приятельски, мол, выясни при случае у Брюханова, в чем дело. Самому обращаться неудобно.
Приятель внимает просьбе и спустя короткое время сообщает:
– Твои прежние начальники не дали согласия.
– Сталин? – переспросил шепотом Бажанов.
– Нет, кажется, Молотов. Наш обычно на него выходит.
Все. Круг замкнулся. Возможность нормальной поездки за границу закрыта.
Бажанов принимает единственно правильное в той ситуации решение – затаиться, не мозолить глаза Сталину и Молотову. Надо с годик поработать в Наркомфине – тихо и мирно, не высовываясь. Авось забудут. А самому думать над планом побега.
С самым легким и безопасным вариантом побега – невозвращением из заграничной командировки – пришлось распрощаться навсегда. Бажанов понял, что его официальным, законным путем из СССР никогда не выпустят. Ни под каким предлогом.
Остается один путь – перейти нелегально через границу. Через какую? Самая закрытая – польская. Ряды колючей проволоки, контрольно-следовые полосы, усиленные наряды пограничников с собаками. ГПУ постаралось, чтобы свести здесь число нарушений до минимума. Практически невозможно бежать и в Румынию, поскольку границей там является Днестр. Речная преграда под наблюдением круглые сутки. Слабее охраняется финская граница – там множество лесов и болот. Но приблизиться к ней очень трудно.
Постепенно Бажанов приходит к мысли, что бежать следует со стороны среднеазиатской границы. А точнее – из Туркмении в Персию.
На подготовку к побегу ушел целый год. И все это время за Бажановым неотступно следовало неусыпное око ГПУ.
Око проживало на третьем этаже старинного арбатского особняка в роскошной четырехкомнатной барской квартире и было двоюродным братом Якова Блюмкина. Того самого знаменитого Блюмкина, который во время восстания «левых» эсеров в 1918 году убил германского посла в Москве графа Мирбаха, чтобы сорвать Брест-Литовский мир.
С Блюмкиным Бажанова познакомил приятель в 1925 году. Блюмкин перешел на сторону большевиков, работал в ГПУ и после возвращения из Монголии находился в резерве. Убийца Мирбаха встретил в шелковом красном халате, с восточной трубкой аршинной длины в зубах, с раскрытым томом сочинений Ленина – всегда на одной и той же странице. Хозяйством в квартире занимался двоюродный брат Блюмкина, которому пришлось стать оком Лубянки и вести наблюдение за Бажановым.
