Текст книги "Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля"

Автор книги: Николай Зенькович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

Котовский узнал, что тамбовские чекисты поймали одного из ближайших помощников Антонова – начальника его штаба Эктова. Вместо расстрела комбриг упросил отдать Эктова ему. По имеющимся сведениям, Матюхин не знал, что Эктов попал в плен, и продолжал думать, что он скрывается вместе с Антоновым. К Эктову приставили восемь котовцев, приказав: при первом подозрении пулю в лоб. Хотя он и обещал помогать, но вполне доверять ему, конечно, нельзя было.

Во главе сорока отборных всадников, переодетых в казачью форму, Котовский и Эктов, с которого восемь верных котовцев не сводили настороженных глаз, подъехали ночью к одинокому хутору, где жил старик, сын которого был у Матюхина. Хуторянин знал Эктова в лицо. На это и рассчитывал Котовский. Эктов сообщил старику, что идет на помощь Матюхину во главе отряда казаков, которым командует атаман Фролов. Старик вызвал мальчонку-пастушка, и он поскакал в лес к Матюхину с письмом от Эктова, а под утро привез ответ, в котором Матюхин предлагал встретиться и соединиться через неделю в селе Кобыленка.

Котовский возвратился в распоряжение бригады и попросил Уборевича очистить весь район, прилегающий к лесу, от красных войск, чтобы не спугнуть повстанцев. Ни Уборевич, ни Тухачевский в подробности операции не посвящались: надо было быть очень осторожным, слух о готовящейся экспедиции мог долететь до Матюхина.

Два кавполка срочно шили себе черные круглые смушковые шапки, казачьи кубанки, прилаживали к брюкам лампасы. Своих эскадронных отобранные для операции котовцы учились называть господами есаулами.

На встречу с Матюхиным поехали Котовский и Эктов. По дороге комбриг предупредил напарника:

– Отойдешь ли в сторону, мигнешь ли, слово ли скажешь – первая пуля тебе. Живым не дамся!

Котовский, артист и трюкач, романтик дурманящего риска и славы, великолепно сыграл роль казачьего атамана Фролова. Риск был колоссальный: в любую минуту Эктов мог предать красного комбрига. Но Эктов хорошо знал, что Котовский слов на ветер не бросает. Матюхин поверил и пригласил атамана Фролова в село на встречу со своими приближенными. В просторной избе их ждали около двадцати человек. С Котовским было восьмеро. Началось заседание. Обсудив план нападения на Тамбов, Матюхин предложил отужинать. Принесли самогон, закуску. В самый разгар хмельных речей атаман Фролов вдруг поднялся над столом:

– Довольно! Я не Фролов, я – Котовский!

Он и здесь поступает, как любимые герои в прочитанных книгах – красиво, эффектно, работая на публику. А ведь мог бы исподтишка разрядить маузер в Матюхина. Котовский не такой. Он не может без позы, без риска.

В избе все застыли от ужаса. Котовский нажимает спуск направленного на Матюхина нагана, курок щелкает… Осечка! Еще щелчок, снова осечка. Три осечки дает наган. Котовский отпрыгивает к стене и начинает отстегивать свой маузер. Разлетелась вдребезги керосиновая лампа, началась страшная схватка. Ворвавшиеся в село котовцы вязали повстанческую верхушку. Матюхин был убит тремя пулями Котовского, двумя пулями в грудь и в правую руку ранен Котовский. Когда его на носилках выносили из избы, велел позвать Эктова:

– Ведь ты же меня куропаткой связанной Матюхину выдать мог. Героем бы у своих стал. А вот – не выдал.

Помолчал:

– А ведь я тебя пристукнуть должен. Такой был уговор с ЧК. Ты у них к смерти приговорен.

Эктов побледнел.

– Ладно. Дать ему пропуск на все четыре ветра, – громко приказал Котовский. – Мы с тобой квиты. Езжай.

Странная, своеобразная душа у комбрига Котовского. Не все понимали ее при жизни Григория Ивановича. Не выдержали испытания временем и предпринимаемые после его гибели попытки прямолинейного, одномерного изображения Котовского только как правоверного большевика или только как необузданного анархиста. Столь же малопродуктивны и упражнения в приписывании ему черт исключительно уголовных, на что особенно напирали оказавшиеся в эмиграции потерпевшие от его дореволюционных экспроприаций владельцы бессарабских имений и их потомки. Сложна, противоречива душа у комбрига Котовского, и понять ее – значит понять то время, когда люди еще не были накрепко вписаны в клеточки согласно их происхождению, дореволюционному прошлому, высказываниям в адрес небольшой кучки кремлевских вождей, отношением к которым определялась верность новой идее. Тогда еще не изобрели номенклатуру – чудовищное порождение командно-административной системы, и многие крупные должности продолжали занимать незаурядные личности, выдвинувшиеся благодаря своим выдающимся способностям. Но время этих людей кончалось, они становились ненужными и даже опасными. На смену им шли другие – посредственные, серые, зато послушные и правильные. Не чета Котовскому, который и в сухом приказе мог отчебучить такое, что бойцы повторяли его наизусть. Раздосадованный неладностью дивизии Криворучко на маневрах, комкор собственноручно начертал в приказе по корпусу: «Части товарища комдива З. Криворучко после операции выглядели, как белье куртизанки после бурно проведенной ночи».

Независимый, остроумный, картинно-привлекательный, знающий себе цену, пользующийся колоссальной популярностью в армии и среди населения, он, разумеется, не мог не иметь завистников и недоброжелателей. Огромное число доброхотов постоянно информировали реввоенсовет и ГПУ о порядках, царивших в «Котовии» – территории, занятой вторым кавалерийским корпусом. В «Республике Котовии» – президент Котовский. Здесь нет никакого закона, кроме «котовского». Он и командир, и вождь, и трибунал, и государство, и партия. Наделенный большим природным умом, Котовский хорошо понимал социальную данность своей эпохи, корни владевших сердцами бойцов партизанских настроений, которые ему ставили в вину в центре. Это были отзвуки «всепозволенческой» бури, стародавней русской вольницы, воскрешенной на полюсах революции. Требовалось некоторое время, чтобы преодолеть атмосферу «Запорожской Сечи», перевести в мирное русло энергию тоскующих в казармах без привычного боевого дела поседевших и молодых рубак – котовцев, не дать красной романтике расцвести авантюризмом.

Котовскому этого времени не дали. «В ночь на 6 августа в совхозе Цувоенпромхоза «Чабанка», в тридцати верстах от Одессы, – сообщалось в опубликованной «Правдой» телеграмме из Харькова, – безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский». Через 65 лет мы узнали наконец, что убийцей был Мейер Зайдер, в доме которого Котовский когда-то пережидал облаву деникинской контрразведки и откуда ушел, переодевшись в гражданское платье, одолженное у хозяина, неосторожно назвав себя его должником. Спустя пять лет Мейер Зайдер подстерег должника за полночь и выстрелил в него из маузера.

Неужели Котовский, чье слово всегда было законом, на этот раз не сдержал его и, проявив черствость к спасшему его человеку, тем самым вынудил его на безрассудный поступок? Несуразное подозрение отпало сразу же, стоило лишь ознакомиться с перипетиями жизненного пути Зайдера после того, как в 1920 году Советская власть закрыла принадлежавший ему публичный дом. Два года Зайдер перебивался случайными заработками, менял занятия, пока наконец не услышал, на какую высоту взобрался его бывший «должник». Конный корпус Котовского располагался в Умани, и вот в один прекрасный день перед глазами изумленного комкора предстал Мейер Зайдер собственной скромной персоной. Котовский расчувствовался, выслушав горькую историю жизненных невзгод своего невольного одесского спасителя. По-человечески Зайдера можно было понять: два года без постоянной работы, везде отказы. На бирже труда тогда стояли огромные очереди, и Мейеру с его прошлым весьма пикантным занятием при новом высокоморальном строе ничего не светило.

– Остается одно – ложиться вместе с Розочкой живым в гроб, – плакался прогоревший содержатель притона размякшему от одесских воспоминаний Котовскому.

Григорий Иванович приказал назначить своего спасителя начальником охраны Перегоновского сахарного завода. Завод входил в хозяйство конного корпуса, и Мейер, Майорчик, как его все стали называть, наделенный недюжинной практической хваткой, развернул бурную коммерческую деятельность, помогая Котовскому налаживать быт конного корпуса. О такой должности Майорчик и мечтать не мог, Котовский отблагодарил его щедро, по-царски.

Казалось, ничто не предвещало беды: их отношения были безоблачными. Более того, когда перед окончанием отпуска Котовский вызвал за собой машину, Майорчик приехал на ней из Умани в Чабанку, чтобы помочь беременной супруге командира собраться в дорогу. Во всяком случае, так он сам мотивировал на суде свой приезд в Чабанку. Знал ли заранее Котовский о его приезде или появление начальника охраны завода из-под Умани было полной неожиданностью для Григория Ивановича? Ответ на этот вопрос мог дать только сам Котовский.

Зайдер был схвачен в ночь убийства. Через несколько дней газеты сообщили, что убийство Котовского Зайдер совершил по политическим мотивам, что он действовал по заданию румынской разведки. Суд над ним начался через год – в августе 1926 года. «Версия «преступник стрелял из ревности» на суде не возникала, – писал в журнале «Знамя» В. Казаков, автор книги «Красный комбриг», вышедшей в те времена, когда об обстоятельствах гибели Котовского упоминать в печати не разрешалось. – Сам Зайдер заявил, что убил Котовского потому, что тот не повысил его по службе, хотя об этом он не раз просил командира».

Ну, а суд? Суд, выслушав наивный лепет Зайдера, удовлетворился его объяснением! Откуда вдруг такая детская доверчивость у профессиональных юристов?

В нашей истории появляются трудные вопросы…

Странно проходил этот процесс. Со слов вдовы Котовского – о процессе она потом рассказывала детям – первое заседание вообще показалось ей пустым: прокурор в обвинительном заключении то и дело называл убийцу «агентом румынской сигуранцы», говорил про «злодейский выстрел», судья задавал подсудимому вопросы, не относившиеся к убийству… По словам прокурора, Зайдер имел связь с румынской контрразведкой, но вдова Котовского, хорошо зная убийцу и его отношение к политике, с недоверием и сомнением отнеслась к этому сообщению… С каждым днем у нее возникало все больше и больше вопросов. Почему власти не пресекают грязные слухи, которые уже ползли по Одессе? Почему газеты не расскажут о том, как проходит процесс? Почему, наконец, процесс этот закрытый? Какие государственные тайны могут здесь быть раскрыты?

Дальше – больше. Наступил час, когда был зачитан приговор: Зайдера приговорили к десяти годам тюремного заключения. Соответствовала ли мера наказания тяжести преступления? В том же здании одновременно с Зайдером судили уголовника, ограбившего зубного техника, и суд приговорил его к расстрелу. Человека же убившего самого Котовского – к десяти годам?

Романтические приключения и загадочные истории, которые так любил Котовский при жизни, продолжались вокруг его имени и после трагической кончины. В 1928 году, отсидев всего два года из десяти, назначенных судом, убийца Котовского появляется на свободе. О двух годах, проведенных в тюрьме, он отзывается со смешком: какая уж там отсидка, заведовал клубом, в дневное время имел право выхода в город. Смеющийся Майорчик устраивается сцепщиком на железную дорогу в Харькове. Еще через два года на железнодорожном полотне вблизи харьковского городского вокзала обнаруживают труп сцепщика с застывшей усмешкой на лице. Кто-то убил Майорчика и бросил на рельсы, по которым должен был пройти скорый поезд, но он опоздал, и рабочие нечаянно наткнулись на страшную находку. Явная попытка имитации несчастного случая. Кто ее предпринял? Почему надо было убирать единственного человека, знавшего истинную причину трагедии в Чабанке?

Убийц Майорчика даже не искали. По некоторым сведениям, идущим от Ольги Петровны Котовской, однажды ее навестили трое котовцев и сообщили, что Зайдер приговорен ими к смертной казни. Ольга Петровна воспротивилась этому намерению: нельзя убирать Майорчика, ведь только он один знает, как все было на самом деле. Не будучи уверенной в том, что она убедила своих посетителей, вдова Григория Ивановича предупредила командира части, где служили кавалеристы, о ставшем известным ей намерении котовцев ликвидировать убийцу ее мужа. И тем не менее Майорчика убрали.

По мнению В. Казакова, убийство Зайдера, совершенное руками котовцев, не обошлось без участия все тех же неизвестных дирижеров, причастных к устранению Котовского. Сделав свое черное дело, Майорчик должен был уйти из жизни. Для этого его и выпустили из тюрьмы так быстро. Несчастный случай – банальный финал не только этого злодейского замысла. Котовцев, по тому же замыслу, просто спровоцировали на этот шаг. Ни Стригунов, ни Вальдман (фамилия третьего участника казни Зайдера неизвестна) не пострадали.

В этой цепи логических построений немаловажное значение приобретает и тот малоизвестный факт, что М. В. Фрунзе, назначенный в январе 1925 года председателем Реввоенсовета и наркомвоенмором СССР, внимательно следил за ходом следствия по делу об убийстве Котовского. Потрясенный нелепой смертью командира одного из самых крупных и важных соединений РККА, ставшего недавно членом Реввоенсовета СССР и приглашенного на пост заместителя наркомвоенмора, Фрунзе, по-видимому, заподозрил что-то неладное, затребовав в Москву все документы по делу Зайдера. Кто знает, как повернулось бы следствие, какие бы нити потянуло оно и какие бы имена были названы, если бы сам Фрунзе в октябре того же года, через десять месяцев после нового назначения не умер неожиданно на операционном столе? После его отнюдь не случайной смерти документы по делу Зайдера вернули обратно в Одессу, и тамошним следователям уже никто не мог помешать выстраивать нужную кому-то легенду о гибели Котовского.

Нужную – кому? В. Казаков прямо не называет фамилий, но они легко вытекают из следующего заключения: кому был неугоден Фрунзе, тому опасен был и Котовский, которого новый нарком назначил своим заместителем.

Более определенно высказывается сын Котовского, у которого нет сомнений в том, что убийство отца – одно из первых политических убийств в стране после Октября. Кто мог организовать его? Те, на пути которых стоял М. В. Фрунзе. В середине двадцатых годов, когда обострилась внутрипартийная борьба и наметились две основные противоборствующие стороны, представляемые Сталиным и Троцким, возникла еще одна, связанная с именами Фрунзе и Дзержинского. Обоих унесла внезапная смерть. Фрунзе высоко ценил военный талант Котовского, продвигал его в высший эшелон военного руководства.

Этого ему не простили.

Пытались найти «язвенную болезнь» и у Котовского. Ее признак якобы обнаружили в Киеве. Срочно вызвали в Москву, уложили в ту же больницу, куда вскоре упекут Фрунзе. Две недели настойчиво и упорно искали повод для операции. К счастью, не нашли. В отличие от Фрунзе, организм Котовского был поистине железным.

Тогда приступили к другому плану. И разыграли его как по нотам. Результаты превзошли все ожидания. Что же, был бы спрос, а зайдеры всегда найдутся.

Приложение № 6: ИЗ ЗАКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Из приказа командующего войсками Тамбовской губернии М. Н. Тухачевского № 0116 от 12 июня 1921 года

«Остатки разитых банд и отдельные бандиты, сбежавшие из деревень, где восстановлена советская власть, собираются в лесах и оттуда производят набеги на мирных жителей.

Для немедленной очистки лесов п р и к а з ы в а ю:

Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами; точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось.

Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество баллонов и нужных специалистов…»

Из приказа полномочной комиссии ВЦИК № 171 от 11 июня 1921 года

«…Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке. Дабы окончательно искоренить все эсеровско-бандитские корни и в дополнение к ранее отданным распоряжениям, полномочная комиссия ВЦИК приказывает:

Граждан, отказывающихся называть свое имя, расстреливать на месте без суда.

Объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых, в случае несдачи оружия.

В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

Семья, в которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество конфискуется, а старший работник в семье расстреливается без суда.

Семьи, укрывающие членов семей или имущество бандитов, – старшего работника таких семей расстреливать на месте без суда.

В случае бегства семьи бандита имущество его распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать.

Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно.

Председатель полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко

Командующий войсками Тухачевский

Председатель губисполкома Лавров

Секретарь Васильев

Приказ прочитать на сельских сходах».

Из письма Сталина Молотову от 9 августа 1925 года

(Написано в Сочи, где вождь был на отдыхе. «Тов. Молотов! Письмо прочти Бухарину» – говорится в начале.)

Как здоровье Фрунзе?

В какой обстановке убит Котовский. Жаль его, незаурядный был человек.

РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2809

Приложение № 7: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Из письма читателя А. Н. Донского автору книги

(Александр Николаевич Донской – доктор геолого-минералогических наук, ведущий научный сотрудник одного из киевских институтов.)

Об убийце Котовского. Мой отец – Донской Николай Александрович (умер в 1953 г.) в юности воевал в составе войск Котовского и поддерживал в дальнейшем отношения со своими боевыми товарищами.

По его словам, когда убийца Котовского вышел из тюрьмы (он сидел в г. Харькове), собралась группа котовцев, которые окружили его, а затем разошлись, оставив на земле задушенный труп. Дело замяли.

К. Бобров: «Я был трубачом у Котовского»

(Кирилл Владимирович Бобров – артист эстрады, конферансье. Родился в семье предводителя дворянского собрания в Екатернославе. Во время Гражданской войны служил у красных, которые расстреляли его отца. Мать со старшим братом остались за границей.)

Я стал беспризорным, шлялся по югу России. Мне сказали, что в Харькове есть детский приют, я пешком пошел туда и по дороге повстречался с бригадой Григория Ивановича Котовского. За конницей в фаэтоне ехала его жена. Она заметила меня, подобрала. Меня помыли, почистили и отправили в обоз. С этого и началась моя артистическая карьера.

Сначала я чистил картошку, потом меня решили сделать трубачом. Чтобы я не терзал людей своими упражнениями, меня отправляли с лошадьми в ночное. Одна из лошадей, когда я разучивал сигналы, подходила ко мне и начинала слушать. Звали ее Помидором. Когда я выучился трубить, Котовский сказал: «Т-тебе нужна лошадь». Я ответил, что лошадь уже нашел. Он распорядился: «Дайте Помидора т-трубачу».

С этого момента я уже был трубачом. Мне подогнали шинельку. Мне достали сапожки. Меня стали уважать.

(Из интервью журналу «Столица». 1992. № 15.)

Глава 5
«НОСАТОЕ» ДЕЛО

Веселые секретаришки. – Мотыльки слетаются на огонь. – Вверх по лестнице, ведущей вниз. – Невидимые схватки. – Чужой среди своих. – Таинственное письмо. – Две попытки бегства. – «Он не знал, что я знал…». – Всех оставил с носом.

Кто только не предлагал помощь маленькой Финляндии, когда на нее в конце 1939 года всей своей военной мощью обрушился огромный Советский Союз.

По всей Европе собирали материальные пожертвования. В Хельсинки нескончаемым потоком шли военные грузы, деньги, медикаменты, продовольствие. Начали прибывать первые интернациональные отряды добровольцев, сформированные в разных странах. Круглосуточно стучали телеграфные аппараты, принимавшие резолюции международных организаций и заявления частных лиц с осуждением советской агрессии и заверениями в моральной и материальной поддержке.

Все сколько-нибудь ценные предложения по военной части докладывались главнокомандующему вооруженными силами Финляндии маршалу Карлу Маннергейму. В один из декабрьских дней в папку для доклада была помещена необычная телеграмма из Парижа. Прочитав ее, министр поинтересовался, является ли лицо, подписавшее телеграмму, тем самым помощником Сталина, сбежавшим за границу, по поводу чего десять лет назад было много шума в европейской прессе? Маннергейму подтвердили – да, это тот самый человек.

Бывший помощник кремлевского диктатора предлагал маршалу Маннергейму план разгрома советских агрессоров. Для этого необходимо, чтобы ему разрешили возглавить поход попавших в финский плен красноармейцев на Москву. Сейчас их около тысячи, но не пройдет и месяца, как на его сторону перейдут не менее пятидесяти советских дивизий. Власть большевиков эфемерна, они разбегутся, как только войска под его командованием двинутся на Кремль.

Не дождавшись ответа на свою телеграмму, ее нетерпеливый автор примчался в Хельсинки!

* * *

Институт помощников крупных государственных деятелей всегда держится в тени. Широкой публике о нем мало что известно. И только опытный чиновный люд знает, сколь могущественны эти молчаливые, порой невзрачные личности, практически никогда не показывающиеся на людях, избегающие попадать в фото– и кинообъективы.

Секретариат любой высокопоставленной особы состоит из самых надежных и преданных лиц. Надо ли говорить о том, каким проверкам и перепроверкам подвергались те, кто попадал в секретариат Сталина.

Для большинства советских людей это таинственное учреждение ассоциировалось с именем Поскребышева, неотделимого от своего хозяина с 1928 по 1953 год. Известные помпезные киноэпопеи, созданные в брежневские времена, способствовали популяризации в массах образа человека в генеральской форме, перед которым трепетали министры и секретари обкомов, маршалы и дипломаты.

Появление на киноэкранах лакированного образа многолетнего сталинского помощника далекая от кремлевских интриг провинциальная номенклатура встретила с ликованием. Четверть века рядом с вождем! – ностальгически замирали от восторга в душных залах районных кинотеатров сокращенные с военной службы Хрущевым десятки тысяч пузатых майоров и полковников с четырехклассным образованием. «Перед там, где медаль!» – сказал какой-то остряк об этих оплывших жиром бездельниках.

Всякий, кто был рядом с их земным богом, тоже должен иметь божественное происхождение. Если бы замиравшие при виде Поскребышева отставники знали, в силу каких обстоятельств их кумир стал полубогом!

В начале двадцатых годов будущий полубог был обыкновенным рабочим экспедиции. Он паковал, грузил и рассылал тюки с журналом «Известия ЦК», который печатался в партийной типографии. О нем вспомнили в секретариате Сталина, когда вдруг выяснилось, что во время партийной дискуссии двадцать третьего года немалое число членов цековской ячейки, в которую входили почти полторы тысячи человек, разделяли взгляды оппозиции. Для оздоровления обстановки надо было в первую очередь переизбрать секретаря партячейки. Кого рекомендовать? Все состоявшие на учете партийцы – служащие. Кроме, конечно, Поскребышева. Он единственный рабочий. А РКП(б), как известно, партия рабочих. И в секретариате Сталина решают – Поскребышеву флаг в руки!

К их удивлению, кандидатура прошла на «ура». А начиналось все как бы с шутки.

Веселые сталинские секретари позабавились еще один раз. В двадцать шестом году секретарем ЦК был избран Станислав Косиор. Вопреки традиции, он приехал в Москву из Сибири без своих людей, даже без помощников. Этим он хотел показать, что абсолютно чужд групповщины и не намеревается вести собственные интриги. Кого подскажут взять в помощники, того и возьмет.

Косиор был маленького роста и лысый – точная копия Поскребышева. Вот смеху будет, если они создадут тандем. Трудно придумать более комичную пару. И озорные секретаришки рекомендуют Косиору в качестве помощника секретаря партячейки ЦК. Косиор согласился, и это стало новой ступенькой в карьере Поскребышева. Спустя два года он из секретариата Косиора перебрался в секретариат Сталина, а вскоре стал его помощником и заведующим особым сектором ЦК – на долгие восемнадцать лет. Его карьеру не прервал даже арест жены в тридцать седьмом – в молодости Поскребышев имел неосторожность жениться на родной сестре жены сына Троцкого. Преданный своему хозяину, Поскребышев обладал феноменальной памятью, помнил наизусть телефоны всех членов ЦК, наркомов и военных, был усидчив, отличался завидной работоспособностью, любил делопроизводство, знал, где искать тот или иной документ.

Впрочем, о достоинствах и недостатках Поскребышева известно достаточно много. Особенно часто – притом с симпатией – упоминали его в своих воспоминаниях полководцы Великой Отечественной войны. Куда меньше сказано о других работниках сталинского секретариата – тех самых озорниках, которые, будем надеяться, уже заинтриговали читателей. Попробуем рассказать об этих малоизвестных широкой публике людях хотя бы вкратце, иначе трудно будет понять мотивацию поступка главного героя нашего повествования, которая, безусловно, во многом формировалась окружавшей его средой.

Когда будущего кремлевского беглеца утвердили помощником генерального секретаря и секретарем Политбюро ЦК РКП(б), а это случилось 9 августа 1923 года, секретариатом Сталина руководил человек по фамилии Назаретян. К нему в подчинение и попал новичок.

Бесполезно в советское время было искать фамилию этого умного, воспитанного, мягкого и выдержанного армянина в книгах по истории КПСС. Она напрочь вычеркнута из всех источниковедческих трудов. А между прочим, всего три человека обращались к Сталину на «ты» и называли его «Коба», по старой партийной кличке. Амаяк Назаретян входил в число тройки, которая позволяла себе эту неслыханную вольность. Кроме него, на «ты» со Сталиным были Ворошилов и Орджоникидзе.

Фамильярность двух последних генсек терпел – все-таки они крупные фигуры. Ворошилов – член ЦК, командующий военным округом. Орджоникидзе – тоже член ЦК, первый секретарь Закавказского крайкома партии. А кто такой Назаретян? Секретарь Сталина. И обращается к своему хозяину на «ты». Мало ли что вместе вели революционную работу на Кавказе. Сталин все заметнее недовольно морщится, когда секретарь по давней привычке называет его Кобой. Но Назаретян не замечает, что эта деталь Сталину неприятна. Познавшему сладость власти генсеку хочется, чтобы на него смотрели, как на божество.

Наконец, Назаретян начинает ощущать, что в их личных отношениях появился холодок отчужденности. Встревоженный тем, что Сталин может отодвинуть его на задний план, а то и вовсе отделаться от него, Назаретян пытается вернуть прежнее доверительное отношение хозяина. И – с треском проваливается на остром желании угодить начальнику.

Сталин хотя и морщится недовольно, когда Назаретян называет его на «ты», но пока еще вполне ему доверяет. Генсека беспокоил ход дискуссии, развернувшейся в партии. Поступали сведения, что не все парторганизации разделяли точку зрения ЦК. Много было резолюций в пользу оппозиции.

И тогда Сталин придумал блестящий ход. Провинциальные парторганизации принимали свои решения вслепую, не зная общей картины результатов дискуссии в целом по стране. Если изо дня в день публиковать, скажем, в «Правде» сообщения определенной направленности об итогах дискуссии в разных регионах, то секретарь ячейки где-нибудь в Урюпинске перед подготовкой проекта резолюции не может не учитывать общую тенденцию. Видя из сообщений главного печатного органа партии, что ЦК выигрывает по всей линии, провинция станет более осторожной, более взвешенной и пойдет за Сталиным – то есть примкнет к арифметическому большинству.

И не надо посылать на места своих представителей. И, что немаловажно, – можно избежать упреков оппозиции в давлении на периферийные парторганизации. Внешне все выглядит респектабельно – никакого вмешательства в ход дискуссии, только ее правильное освещение в «Правде». Правильное? Ну, это зависит от человека, который формирует дискуссионный листок газеты. Если он стоит на позициях рабочего класса и беднейшего крестьянства – значит, предпочтение будет отдавать тем резолюциям, которые поддерживают ЦК. Если на позициях зажиточного крестьянства и гнилой интеллигенции – то преобладать будут мнения сторонников оппозиции.

Изложив свой план, Сталин испытующе посмотрел на Назаретяна. Тот понял замысел генсека.

– Коба, ты прав, – после недолгого раздумья сказал его главный помощник. – Идет драка и, рассказывая о ней, каждая сторона хочет подать себя в более выгодном свете. Объективности здесь нет и быть не может.

Генсека снова покоробило фамильярное «ты», но сообразительность помощника понравилась. Назаретян был умницей.

– Как ты посмотришь на то, если мы назначим тебя заведовать партийным отделом «Правды»? – в лоб спросил Сталин.

Назаретян скис, но когда Сталин добавил, что от обязанностей руководителя секретариатом не освобождается, а заведовать партотделом «Правды» будет по совместительству, на период проведения дискуссии, то выказал готовность немедленно приступить к исполнению новых обязанностей.

Решение Оргбюро ЦК состоялось в тот же день.

Однажды Назаретян перестарался. Несколько дней подряд в «Правду» поступали сводки о голосовании исключительно в пользу оппозиции. Публикации таких резолюций личный представитель генсека допустить не мог, и после некоторых колебаний он придал им противоположную направленность. В таком виде они и появились в газете. А чтобы хозяин оценил его преданность, прислал ему сводки о том, как проголосовали на самом деле.

Все бумаги, которые адресовались Сталину, проходили через его личного секретаря Мехлиса. Да, да, того самого Льва Захаровича Мехлиса, будущего главного редактора «Правды» и будущего начальника Главного политического управления Красной Армии и Военно-Морского Флота, будущего генерал-полковника и замнаркома обороны, будущего министра государственного контроля СССР. В двадцатые годы он начинал в секретариате Сталина.

И вдруг Мехлис, собираясь на доклад к Сталину, не обнаруживает на столе в своем кабинете сводок, присланных Назаретяном. Как раз тех самых, которые Назаретян переделал в пользу Сталина.

Их, к ужасу Мехлиса и Назаретяна, зачитывает на очередном заседании Политбюро Троцкий. Лев Давидович гневно швыряет злополучные листки на стол и требует расследования, обвиняя «Правду» в фальсификации хода дискуссии.

Сталин разделяет негодование Троцкого и обещает немедленно произвести тщательное расследование. Оно длится неделю. Выясняется, что представленные Назаретяном сводки похитил со стола Мехлиса и передал Троцкому его тайный сторонник Южак – работник сталинского секретариата, которого взял себе в помощь Мехлис. Южак информировал Троцкого обо всем, что видел и слышал в окружении Сталина.