Текст книги "Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля"
Автор книги: Николай Зенькович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)
Полностью забытый порядок несения службы казаками напомнил журнал «Москва»: «Еще в 1875 году по Войску Донскому казакам был определен срок службы двадцать лет: три года – в приготовительном разряде, двенадцать – в строевом и пять – в запасном. На действительной службе находились четыре года, остальное время – на сборах и дома, где у казака всегда наготове – боевой конь с амуницией, шашка, пика, карабин. Ну и, разумеется, – шинель, мундир, шаровары с лампасами, сухари, подковы, ухнали в переметных сумах, овес в саквах… Сигнал тревоги – и через час сотня (эскадрон) уже на плацу в строю. Полк… Дивизия… Все Войско Донское… Двадцать лет под ружьем – и никто не только не тяготился, а и гордился таким образом жизни… Даже нынче кое-кто на Западе отождествляет нашу страну с образом донских казаков. Видно, надолго отложились в памяти их походы… Не зря художник Жан Эффель создал эмблему общества «Франция – СССР»: Марианна (образ Франции) целуется с донским казаком».
И вот этих смелых и гордых людей решили сжить со свету. Употреблять слово «казак» было строго-настрого запрещено. Не разрешали носить фуражки, штаны с лампасами. Станицы переименовывали в волости, хутора – в деревни. Казаков выгоняли из куреней, а в их дома вселяли людей из других губерний. Ревкомы, возглавившие всю власть на Дону, вели себя как завоеватели, ежедневно расстреливали сотни мужчин, женщин, детей. Членами ревкомов были коренные крестьяне, а чаще иногородние, чьи взоры давно привлекали богатые казачьи земли и паи. Исполнителями чудовищной кампании по физическому уничтожению всех без разбора казаков, среди которых, как всегда, в первую очередь страдали безвинные и беззащитные, выступали те, которым терять было нечего, кроме своих цепей. Палачи задыхались от работы. Расстреливали, вешали, рубили шашками без суда и следствия. Злоба и кровь ничего иного, кроме зверства, породить не могли. Директива из центра была жесточайшая: всех ранее служивших у белых – к стенке, хотя бы и добровольно перешедших на сторону красных. А кто из казаков не служил? Все служили. Ведь перед расказачиванием Краснов провел в станицах поголовную мобилизацию мужчин от 18 до 50 лет – под угрозой пулеметного огня. Значит, ревкомам предстояло уничтожить все жизнеспособное население Дона!
Известна телеграмма Филиппа Миронова, человека трагической судьбы, будущего командующего 2-й Конной армией, защитника донских казаков, потерявшего в Гражданскую сына и восемнадцатилетнюю дочь, казненную белыми, встретившего свою собственную смерть от пули караульного со сторожевой вышки в 1921 году во время прогулки в тесном дворике Бутырской тюрьмы. Оболганный и оклеветанный завистливыми соперниками, надолго вычеркнутый из истории, истинный герой Дона обращался к Ленину: «…Именем Революции требую прекратить политику истребления казаков!..» В письме Реввоенсовету Республики Филипп Кузьмич излагал, что надо сделать, чтобы удержать казачье население сочувствующим Советской власти. Для этого необходимо считаться с его историческим, бытовым и религиозным укладом жизни. По мнению Миронова, время и умелые политические работники разрушат темноту и фанатизм казаков, привитых вековым казарменным воспитанием старого полицейского строя, проникшим в весь организм казака. Вся обстановка на Дону повелительно требует, писал он, чтобы идея коммунизма проводилась в умы казачьего населения путем лекций, бесед, брошюр и т. п., но ни в коем случае не насаждалась и не прививалась насильственно, как это «обещается» теперь. Необходимо предоставить населению под руководством опытных политических работников возможность строить жизнь самим, строго следя за тем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали к власти.
Однако вместо политической мудрости, политического такта, искреннего стремления к прекращению братского кровопролития – беспощадное истребление. Руководящим принципом было: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится Советская власть на Дону». Не было ни одной попытки подойти к казаку деловым образом, договориться мирным путем. Подход был один – винтовка, штык. Между тем казаки и при царском режиме отличались свободолюбием, имели еще в то время свою выборную власть, привычку к коллективизму в работе. Не редкостью были семьи в 25–30 человек, работавшие на коммунистических началах без найма рабочей силы и обрабатывавшие большие участки земли. Но адская машина была уже запущена. В Москву летели восторженные реляции: крестьяне начинают расправу над казачеством, само слово «казак» выводится из обихода, приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет. Караульным командирам приказано за каждого сбежавшего расстреливать пятерых, обязав круговой порукой казаков следить друг за другом.
У антиказачьей идеи были авторы. Началом трагедии послужил какой-то секретный документ. Упоминания о нем содержатся в записках посланных на Дон коммунистов из Москвы, недоумевающих, что это за документ и от кого он исходил. В донесении члена РКП(б) из Замоскворецкого района М. В. Нестерова, командированного ВСНХ в 1919 году в Донскую область для организации совнархоза, говорится: «Я находился в станице Урюпинская, центре Хоперского округа… В ней не было Совета… Ревком, партийная организация также были не выборные, а назначенные сверху. Партийное бюро возглавлялось человеком, абсолютно не знающим быта казачества и… действующим, по его словам, по какой-то инструкции из центра, причем инструкция из центра понималась – как полное уничтожение казачества… Принцип был такой: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится Советская власть на Дону». Никакого разговора, только штык и винтовка…» Доступа к правде не было до самого последнего времени. Еще в 1988 году, например, писатель А. Знаменский, автор потрясающей книги «Красные дни», утверждал: «Была, оказывается, спецдиректива, разработанная в Донбюро С. Сырцовым, П. Блохиным-Свердлиным, А. Френкелем, А. Белобородовым и другими отъявленными троцкистами».
Действительно, директива Донбюро была, но в развитие той, которая поступила из центра в январе 1919 года. Журнал «Известия ЦК КПСС» опубликовал ее в шестой книжке за 1989 год – семьдесят лет спустя. Напомним основные положения этого страшного документа, озаглавленного как «Циркулярное письмо ЦК по отношению к казакам» и заканчивающегося словами «Центральный Комитет РКП». Письмо содержит указания партийным работникам от имени ЦК партии о характере их работы в казачьих регионах. Единственно правильной признается самая беспощадная борьба со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления.
Перед местными партийными организациями ставилась задача провести против богатых казаков массовый террор, истребив их поголовно. Такой же беспощадный массовый террор предписывалось применить ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. Предлагалось конфисковывать не только хлеб, но и все сельскохозяйственные продукты, определялись меры по уравниванию пришлых с казаками в земельном и во всех других отношениях. Казаки подлежали полному разоружению, право носить оружие получали только надежные элементы из иногородних. В казачьи станицы вводились вооруженные отряды вплоть до установления там полного порядка. Всем комиссарам, назначенным в казачьи поселения, предлагалось проявлять максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания. В последнем, восьмом пункте письма говорилось: «Центральный Комитет постановляет провести через соответствующие советские учреждения обязательство Наркомзему разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли».
Циркулярное письмо породило чудовищное самоуправство со стороны членов Донбюро. Они не замедлили откликнуться на требование центра своей собственной, еще более жестокой директивой, о которой упоминал писатель А. Знаменский. Ее долго скрывали. Наконец увидела свет и она. Приведем ее полностью:
«В целях скорейшей ликвидации казачьей контрреволюции и предупреждения возможных восстаний, Донбюро предлагает провести через соответствующие советские учреждения следующее:
1. Во всех станицах, хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправить их, как заложников, в районный революционный трибунал.
2. При опубликовании о сдаче оружия объявить, что в случае обнаружения по истечении указанного срока у кого-либо оружия, будет расстрелян не только владелец оружия, но и несколько заложников.
3. В состав ревкома ни в коем случае не могут входить лица казачьего звания, не коммунисты.
4. Составить по станицам под ответственность ревкомов списки всех бежавших казаков, то же относится и к кулакам, всякого без исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания».
«Круги» от директивы центра расходились все дальше и дальше, узаконивая насилие и репрессии. Они обрушивались уже не только на врагов, не только на белоказачьи части, но и на одну из движущих сил революции – крестьянство. В соответствии с приказом ревкома Южного фронта за подписями Ходоровского, Гиттиса, Плятта и других при каждом полку учреждался временный военно-полевой трибунал, который двигался вместе с наступавшими полками. Являясь органом расправы со всякими контрреволюционными элементами, не принадлежавшими к составу армии (т. е. с крестьянами), трибунал действовал по пути продвижения частей и в местах их расположения. Приказом четко определялся состав трибунала: политком полка, два члена и один кандидат из полковой парторганизации. Приговор трибунала обжалованию не подлежал. Опрос свидетелей мог иметь место в том случае, если трибунал находил это необходимым.
Дон онемел от ужаса. За Красной Армией шла другая армия – армия ревкомов, особых отделов, чрезвычайных комиссий, ревтрибуналов, и каждый из них был наделен правом расстреливать, казнить, резать. Ненависть к казачеству, якобы контрреволюционному с младенческих пеленок, огульно переносилась буквально на все население. Как будто казаки жили вне общества, не имели общенациональных связей с русским народом, а лишь творили безумное и беспросветное зло. Привязанные к своим куреням, снопам, телегам и пашне, они мешали осуществлению планетарных замыслов фанатичных вождей, раздувающих пламя мировой революции, в огне которого должны были исчезнуть целые народы.
Директива ЦК вызвала страх и растерянность: ведь еще совсем недавно СНК и ВЦИК РСФСР заверяли, что рядовые казаки и офицеры, добровольно перешедшие на сторону Советской власти, освобождаются от преследования и наказания, что никакого посягательства на весь многовековой уклад жизни донского казачества не будет. Напрасно член ЦК и РВС Южного фронта Г. Я. Сокольников в панике отбил телеграмму в Москву: «…Пункт первый директивы не может быть целиком принят ввиду массовой сдачи казаков полками, сотнями, отдельными группами». Только в ночь под Рождество, 25 декабря 1918 года, к Миронову перешли 18 казачьих полков, служивших у белых, и он гарантировал им жизнь. А теперь, согласно директиве, они подлежали расстрелу. Выходило так, что революция сама вкладывала в руки генералов козыри к восстанию казаков. А выступали казаки против Советской власти? Может, они выступали против тех, кто отнимал у них Советскую власть? Против насильственного, по-диктаторски грубого отстранения от сознательной гражданской активности? Ведь декретом Совнаркома от 1 июня 1918 года трудовому казачеству совместно и на равных правах с проживающими на казачьих землях трудовым крестьянством и рабочими предоставлялось право организации Советской власти – войсковых и областных, районных и окружных, станичных и хуторских Советов казачьих депутатов. Но это завоеванное право у казаков отняли, блокировали их, сковали руки назначенчеством, фальсифицированными ревкомами, каленым железом выжигая гласность, народное представительство.
Действительно, что оставалось делать казаку, объявленному вне закона и подлежащему беспощадному истреблению? Что оставалось делать ему, когда его курень передавался другому, а хозяйство захватывалось чужими людьми? Только сжигать свои станицы и хутора и с оружием в руках идти против тех, кто принес на Дон небывалую, страшную эпоху голода, разорения, эпидемий и смерти. Не было малого поселка, где бы не страдали казаки. Смущала ли кого-нибудь тактика истребления народа? Нет, ибо «перманентникам» гражданская война в стране представлялась лишь началом. Впереди мерещились 20–25 лет войны на мировой арене.
Уже не было в живых Свердлова, уже пленум ЦК РКП(б) отменил январскую директиву, а верные сподвижники Якова Михайловича, опьяненные успехами, рьяно продолжали намеченную им линию по умерщвлению миллионов казаков. 8 апреля 1919 года Донбюро, возглавляемое С. И. Сырцовым, впоследствии доросшим до поста Председателя Совнаркома РСФСР, а тогда двадцатишестилетним недоучившимся студентом из Петербурга, приняло еще одно постановление. «Насущная задача, – говорилось в нем, – полное, быстрое и решительное уничтожение казачества как особой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, распыление и обезвреживание рядового казачества и о формальной его ликвидации». Адскую машину истребления людей, запущенную Свердловым и работавшую на всю мощь, сразу остановить было не под силу даже Пленуму ЦК партии.
Имена исполнителей человеконенавистнической директивы разных уровней мы знаем. Среди членов Донбюро особо отметим фамилию Белобородова – она еще нам встретится в связи с кровавыми событиями в Екатеринбурге. Кроме Сырцова исследователь этой темы Евгений Лосев называет еще одного двадцатилетнего «студента» – Иону Эммануиловича Якира, сына кишиневского фармацевта, прибывшего на Дон после учебы в Базельском университете. Став членом РВС 8-й армии, он отдал приказ, согласно которому разрешались расстрел на месте всех имеющих оружие (какой казак без оружия) и даже «процентное уничтожение мужского населения». То есть при захвате станиц спускался план истребления мирных жителей. Никаких переговоров с восставшими Якир не разрешал – только полное уничтожение является гарантией прочности порядка.
Ну, а кому принадлежало авторство антиказачьей идеи? Кому нужно было так стравить людей, чтобы воронежские и тульские рабочие и крестьяне, одетые в красноармейские шинели, были брошены на истребление таких же тружеников Дона? Кто сочинял страшную директиву, принесшую столько бед и несчастий? Евгений Лосев дает однозначный ответ: Свердлов. «Конечно, в этой трагедии немалая вина лежит и на Троцком, – пишет он. – Но ведь крестным отцом расказачивания… был Я. М. Свердлов. Об этом красноречиво говорят документы – бесстрастные свидетели страшных событий. Свердлов был не только активнейшим «компаньоном» Троцкого, но и главным действующим лицом расказачивания. Да и можно ли допустить мысль, что Троцкий и Свердлов, в силу своего служебного положения, не обсуждали между собой этот вопрос? Наверняка обсуждали. Не могли не обсуждать! Один был председателем Реввоенсовета республики и наркомвоенмором, другой – председателем ВЦИК и руководителем Оргбюро ЦК РКП(б). Значит, в их руках была сосредоточена вся законодательная и исполнительная власть страны…
Миронов выступил против директивы ЦК РКП(б) от 29 января 1919 года, подписанной Свердловым. И нет никаких свидетельств, что этот документ предварительно обсуждался в Политбюро или согласовывался с казачьим отделом ВЦИК или с Лениным. И только сам Владимир Ильич приоткрывает завесу над этим обстоятельством: «В этой работе (Оргбюро ЦК) мы были вынуждены всецело полагаться… на тов. Свердлова, который сплошь и рядом единолично выносил решения». И еще: «…Крупнейшими отраслями работы (ВЦИК. – Н. З.)… целиком и единолично ведал Яков Михайлович».
Приведенные слова Ленина, по Лосеву, пишет в шестой книжке журнала «Родина» за 1990 год доктор исторических наук Александр Козлов из Ростова, служат неопровержимым доказательством злого умысла Свердлова против казачества. Однако, по мнению ростовского историка, ленинские слова, вырванные из общего контекста, не имеют ничего общего с тем смыслом, который вкладывал в них сам Ленин. Исследователь приводит фрагмент из речи, посвященной памяти Я. М. Свердлова, произнесенной Владимиром Ильичем на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 года. Очевидно, есть смысл воспроизвести этот фрагмент и нам, чтобы дать возможность читателям самим решить, кто прав.
Итак, цитируем Ленина: «Если нам удалось в течение более чем года вынести непомерные тяжести, которые падали на узкий круг беззаветных революционеров… то это только потому, что выдающееся место среди них занимал такой исключительный, талантливый организатор, как Яков Михайлович. Только ему удалось… выработать в себе замечательное чутье практика, замечательный талант организатора, тот безусловно непререкаемый авторитет, благодаря которому крупнейшими отраслями работы Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, которые под силу были лишь группе людей, – целиком и исключительно единолично ведал Яков Михайлович». Трудно не согласиться с Козловым – действительно, из этих слов только при большом желании и изрядной доле воображения можно предположить, что сам Владимир Ильич приоткрывает завесу над тем, как создавалась печально знаменитая директива.
Что же касается других аргументов А. Козлова, то они уязвимы. Ростовский историк никак не отреагировал на приведенные Е. Лосевым ленинские слова о том, что Свердлов сплошь и рядом единолично выносил решения. Кухню принятия этих решений мы подробно осветим несколько позже. А сейчас обратимся к его утверждению, что публикация в журнале «Известия ЦК КПСС» самого документа о расказачивании положила конец кривотолкам и откровенным спекуляциям: «Оказалось, он обсуждался 24 января на заседании Организационного бюро ЦК РКП(б) и значился в повестке дня шестым пунктом как «Циркулярное письмо ЦК по отношению к казакам». На этом основании автор делает вывод, что нет почвы считать документ продуктом единоличного творчества Свердлова. Хотя, делает он оговорку, это и не снимает с него ответственности как с руководителя высокого органа. Версия о Свердлове как авторе письма, продолжает А. Козлов, вероятно, берет начало от телеграфных лент. В конце каждой из них, содержавшей текст передаваемого документа, за кавычками стояла его фамилия. Но означала она не авторство, а подпись отправителя.
Но самый главный аргумент, конечно, – это то, что письмо обсуждалось на заседании Оргбюро ЦК. Значит, принималось коллегиально и учитывало мнения всех членов руководящего партийного органа?
Давайте проясним, сколько человек было тогда в Оргбюро и как проходили его заседания. Многие энциклопедии указывают дату создания Оргбюро – 16 января 1919 года. Из «Известий ЦК КПСС» узнаем, что в его состав входили Я. М. Свердлов, Н. Н. Крестинский, М. Ф. Владимирский. Итак – трое! Негусто. Да, был еще четвертый: заведующая Секретариатом ЦК К. Т. Новгородцева. Жена Якова Михайловича. Она вела протоколы заседаний Оргбюро, в том числе и того, от 24 января. Но вот незадача – протокол заседания Оргбюро от 22 января, где пофамильно названы все эти лица, журнал печатает, а относительно заседания 24 января сделано такое примечание: «В протоколе этого и ряда последующих заседаний Оргбюро присутствующие не указаны; текст циркулярного письма ЦК об отношении к казакам в протоколе Оргбюро отсутствует. В ЦПА ИМЛ имеется копия указанного циркулярного письма, которая приводится ниже».
Публицист Герман Назаров убежден, что директиву скорее всего составлял сам Свердлов. О том, что он лично писал циркулярные письма, отмечается во многих воспоминаниях. К этому заключению приводит вся логика событий. 16 января создается новый руководящий орган ЦК – Оргбюро, который возглавляет Свердлов. Кто-кто, а уж Яков Михайлович не подпустил бы к новому делу никого, сам постарался бы проявить усердие, особенно поначалу. Речь ведь идет фактически о первой неделе работы высокого партийного органа, созданного по предложению Ленина. Значит, узкая группа лиц, эти несколько человек (Свердлов, Крестинский, Владимирский, Новгородцева) собирались на квартире Свердлова и Новгородцевой, – с горечью восклицает Г. Назаров, – где и решали все «злободневные вопросы», одним из которых был вопрос о расказачивании – поголовном уничтожении казаков. Решались узкой группой лиц, которые и выдавали свои решения за решения ЦК. Увы, как это ни прискорбно, но факт остается фактом: в циркулярном письме от 24 января 1919 года, подписанном Свердловым, так и говорилось: «Центральный Комитет постановляет…» Хотя ЦК и отменил это циркулярное письмо в день смерти Свердлова, 16 марта, но эта отмена носила формальный характер. Письмо действовало весь 1919 год.
Утверждение Г. Назарова о том, что судьба донского казачества решалась узким кругом лиц, собравшихся на квартире Свердлова, не голословное. А как же Оргбюро, спросит непросвещенный читатель, оно ведь принимало циркулярное письмо. Разгадка проста: сей уважаемый партийный орган обычно собирался на квартире Свердлова и его жены, о чем она с гордостью поведала в своих воспоминаниях, литературную запись которых осуществил ее сын Андрей, не пожалевший живописных красок при описании своего счастливого детства в окружении заботливых родителей. В книге, побившей рекорд по переизданиям (четыре раза!) этого рода литературы, немало страниц уделено многочисленной родне Якова Михайловича. Сразу чувствуется, что в этой семье дорожили родственными связями, не давали им ослабнуть, помогали близким наладить домашний быт. Вот в такой же уютной, семейной обстановке, иногда на кухне, а чаще всего в домашнем кабинете Якова Михайловича и заседало Оргбюро. Приходили Крестинский с Владимирским, а у Якова Михайловича с Клавдией Тимофеевной уже и самовар готов. Мирно так, по-хорошему беседовали. Решали судьбы страны, миллионов людей.
Уму непостижимо! Полуграмотной, недалекой простушке Клавдии Тимофеевне до того нравилась ее новая роль, что даже после смерти мужа, примерно до ноября 1919 года, Оргбюро проводило свои заседания на ее кухне. Ведь она еще долгое время занимала пост заведующей Секретариатом ЦК, на который была назначена влиятельным и заботливым мужем. В кадрах Яков Михайлович действительно разбирался! «Мне не раз приходилось вести протоколы этих заседаний, – вспоминает гостеприимная хозяйка, – и я помню, как часто, обсуждая тот или иной вопрос, члены Оргбюро думали вслух, как поступил бы в данном случае Свердлов, и искали то решение, которое принял бы он».
Но не одни только панегирики слагались в адрес безвременно умершего Свердлова. С женой и сыном все ясно – они ближайшие родственники. Длительное время многих сдерживали лестные оценки Ленина, пока вдруг не обратили внимание на то, что они даны были в основном на траурных мероприятиях. Да и пост – Председатель ВЦИК, президент по-нынешнему – требовал соблюдения соответствующего протокола. Провожая в последний путь главу государства, не будешь же говорить о нем плохое. О мертвых либо хорошее, либо ничего. Ни в переписке Ленина, ни тем более в его крупных трудах дооктябрьского периода имя Свердлова не упоминается. Они впервые встретились лишь в апреле 1917 года. Неизвестно, что побудило Ленина внести предложение о замене Свердловым пробывшего одиннадцать дней на посту председателя ВЦИК Каменева. Каменева в партии знали больше, чем Свердлова. Но решение состоялось, и вчерашний боевик с четырьмя классами гимназии, нигде никогда не работавший, не имевший представления о науке управления, встал у руля огромного, разрушенного войной и потрясенного революцией государства и занял одно из ключевых мест в высшем эшелоне победившей партии.
Так ли уж все блестяще у него получалось, как это изображают в своих воспоминаниях записные мемуаристы Подвойский, дочь которого вышла замуж за сына Свердлова Андрея, братья Вениамин и Герман, сестры Сарра и Софья, дочь Вера, сын Андрей, жена? Кроме родственников, восторженно писали о нем Флаксерман и Эгон-Бессер, Гопнер и Драбкина, Станкина и Ярославский, тот же Мальков, на книге которого опять же красуется фамилия Андрея Свердлова – литературного записчика. Неужели не было попыток дать объективную оценку деловым качествам Председателя ВЦИК, назвать недостатки, наличие которых у себя не станет отрицать ни один здравомыслящий человек? Или слова, произнесенные оратором на могильном холме в потрясении от нелепой смерти в расцвете сил тридцатичетырехлетнего единомышленника, стали хрестоматийноопределяющими на вечные времена? А может, и вправду Свердлова не за что было критиковать, и он идеально справлялся со своими многотрудными обязанностями?
Оказывается, Якова Михайловича остракизму подвергали, да еще какому! Однако записные мемуаристы об этом вспоминать не любят. На VIII съезде партии, открывшемся в день похорон Свердлова, критики в его адрес было предостаточно. Во многих выступлениях с горечью отмечалось, что «у нас усиленным образом развивается покровительство близким людям, протекционизм, а параллельно – злоупотребления, взяточничество, партийными работниками чинятся явные безобразия» (Осинский), что «по волостям и уездам сидит масса партийных работников, ненавистных населению» (Волин), что «классовая борьба в деревне в виде создания комитетов бедноты (к появлению декретов о комбедах Яков Михайлович имел прямое отношение. – Н. З.) привела ко всякого рода злоупотреблениям и восстаниям» (Кураев).
Общую обеспокоенность отсутствием в партии демократических начал, подменой их единоличными, чаще всего поспешными, непродуманными решениями одного Свердлова наиболее полно выразил делегат от Московской губернской организации РКП(б) Н. Осинский. Выступая в прениях, он, в частности, сказал: «Надо поставить вопрос прямо. У нас было не коллегиальное, а единоличное решение вопросов. Организационная работа ЦК сводилась к деятельности одного товарища – Свердлова. На одном человеке держались все нити. Это было положение ненормальное. То же самое надо сказать и о политической работе ЦК. За этот период между съездами у нас не было товарищеского коллегиального обсуждения и решения. Мы должны это констатировать. Центральный Комитет, как коллегия, фактически не существовал». Вот так и пошло со времен Свердлова: «Центральный Комитет постановляет…», – комментирует это выступление Г. Назаров. Росчерком пера одного человека миллионы шли на эшафот. И все неукоснительно соблюдалось под страхом смерти.
В другом своем выступлении Н. Осинский отмечал и такую деталь: «Констатировалось неоднократно, что у нас организационная работа держалась на т. Свердлове. Ставилось в большую личную заслугу т. Свердлову, что он может в себе объять необъятное, но для партии это далеко не комплимент… Никакого руководства не было. Секретариата ЦК фактически не существовало…»
Как видим, для современников вовсе не были истиной в последней инстанции слова, рожденные искренним горем и произнесенные над гробом ближайшего сподвижника. Осинский ведь имел в виду ту часть ленинского выступления, в которой затрагивалась характеристика деятельности Свердлова. И – никакого священного трепета. Это уже после, спустя некоторое время, подобная выходка была бы объявлена святотатством со всеми вытекающими последствиями для выступающего.
Справедливость упреков Н. Осинского подтверждается воспоминаниями Б. З. Станкиной, бывшей работницы Секретариата ЦК под длинным заголовком: «О работе Секретариата ЦК РКП(б) (апрель 1918 – март 1919 гг.)». В 1958 году Бог весть какими путями они неожиданно появились в журнале «Исторический архив». Появились и вместе с третьим номером журнала исчезли в спецхране. Берта Захаровна поведала потомкам, как все это было: «В то время в Секретариате работали кроме Клавдии Тимофеевны Новгородцевой (Свердловой) и меня, только приступившей к работе, еще двое… Однако налаженной в современном понимании связи Секретариата с парторганизациями, в соответствии с новыми требованиями, еще не было… Отделов в Секретариате в то время не было. Работой Секретариата в целом руководил Я. М. Свердлов. Повседневное руководство работой осуществляла Клавдия Тимофеевна. Она ставила перед сотрудниками Секретариата конкретные задачи… Мне в помощь была привлечена Лиза Драбкина, молодой член партии… Раза три-четыре в течение года из Петрограда приезжала Елена Дмитриевна Стасова, и К. Т. Свердлова сообщала ей, как секретарю ЦК, о проделанной работе, делилась с ней опытом…»
Вот так-то. Ни много ни мало: технический работник делится опытом работы с секретарем ЦК! То есть снисходительно, с чувством превосходства просвещает слабо разбирающегося в партийных делах зеленого новичка. А как же! Именно здесь рождаются директивы, начинающиеся со слов: «Центральный Комитет постановляет…» К тому же, надо знать, чья жена технический работник. Все, что связано с именем ее влиятельного мужа, священно и неприкосновенно!
Об авторстве зловещей директивы, превратившей Дон в огромное братское кладбище, не утихают споры и по сей день. Публицист Федор Бирюков считает, например, что директива подготовлена была Донским бюро РКП(б) (С. Сырцов), командованием Южного фронта (И. Ходоровский), согласована с Реввоенсоветом (Л. Троцкий) и Оргбюро ЦК (Я. Свердлов). Другие исследователи столь же настойчиво доказывают, что директиву сочинил Свердлов. В конце концов, дело не в том, кто готовил проект циркулярного письма. Это мог сделать по поручению любой малозаметный работник аппарата. Дело в том, кому принадлежала антиказачья идея и кто рьяно проводил ее в жизнь.
К счастью, в архивах сохранилось немало документов, которые позволяют самим читателям сделать вывод, кто же был главным виновником геноцида на Дону. Приведем лишь некоторые из них, без каких-либо комментариев. В Центральном государственном архиве Министерства обороны автор этих строк обнаружил подписанное Свердловым сопроводительное письмо, которым предварялась рассылка злополучной директивы. Оно адресовано «всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах». «Необходимо, – говорится в нем, – учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость недопустимы.
