Текст книги "Павел I"
Автор книги: Николай Энгельгардт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
IX. Диспозиция дьявола
Одиннадцатого марта утром граф Пален прохаживался по комнатам в своем частном доме и посвистывал, когда вошел граф Бенигсен. Отвесив Палену официальный поклон, Бенигсен сел в одно из кресел, в порядке стоявших вдоль стены под чехлами.
Несколько времени оба молчали. Бенигсен сидел невозмутимо, а военный губернатор по-прежнему похаживал и посвистывал.
– Встретил князя Зубова, в санях едущего по Невской перспективе, – вдруг сказал Бенигсен.
– Ну, и что же? – спросил Пален.
– Пригласил меня к себе ужинать.
– Будете?
– Я согласился, хотя собираюсь завтра выехать из Петербурга в свое имение в Литву.
– Что так?
– Император показывает мне явные знаки немилости, чего и ожидать должно было…
– Вот так история! Не хотите ли стакан лафита?
– Благодарю вас, граф. Я именно явился просить у вас, как у военного губернатора, необходимого мне паспорта на выезд.
Пален посмотрел на Бенигсена, улыбаясь и качая головой. Улыбался и Бенигсен обычной своей улыбкой, как будто нюхал крепкий уксус.
– Отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе! – сказал, наконец, Пален.
– В самом деле? – отозвался Бенигсен.
– Да. И князь Зубов вам скажет остальное!
Они опять посмотрели друг на друга и вдруг разразились хохотом, как два авгура.
– Довольно шутить, граф! – сказал затем Бенигсен, становясь мрачно серьезным. – Говорите мне дело. Хотя я и ожидал со дня на день сей перемены, но, признаюсь, я не думал, что время уже настало.
– Сегодня в полночь! – важно отвечал фон дер Пален.
– А! – равнодушно отозвался Бенигсен. – И какой план?
– Я уже говорил, что князь Зубов вам все скажет. Приезжайте к нему в десять часов. Там застанете его брата Николая, сенатора Трощинского, генерала Талызина и князя Волконского. Все посвящены в тайну.
– А! – отозвался Бенигсен и стал жевать губами. – Я не могу ужинать перед самой дорогой. Я страдаю желудком. – Он помолчал.
– Позвольте мне паспорт для выезда в Литву, – вдруг сказал он.
– Точно, и выезд и въезд в моих руках. Но как ни сегодня, ни завтра я не допущу въехать в столицу генералов Аракчеева и Линденера, за которыми посланы фельдъегери государем, так и вас не допущу из столицы выехать ни сегодня, ни завтра. Я уже сказал, что мы с вами еще послужим вместе!
– Государь послал за Линденером и Аракчеевым? – переспросил Бенигсен. – Это есть весьма важно. Но мы связаны дружбой издавна, граф. А посему диспозицию сегодняшней ночи должно от вас мне узнать, а не от князя Зубова.
– Вы ее и узнаете сейчас. Мою диспозицию, – напирая на местоимение, сказал Пален. – От князя Зубова вы услышите то, что он вам скажет. И вы от него в первый раз о замысле с глубоким изумлением узнаете и будете колебаться. Вы меня поняли?
– Так, я с глубоким изумлением в первый раз о замысле от князя Зубова узнаю и буду колебаться! – повторил, как эхо, Бенигсен, репетируя на своем лице и фигуре будущее удивление и колебание.
– Наконец, вы спросите таинственно: кто стоит во главе заговора? Когда же князь Зубов назовет это лицо, тогда вы не колеблясь примкнете к заговору, правда, шагу опасному, однако необходимому, чтобы спасти нацию от пропасти.
– Когда узнаю лицо, – повторил, репетируя роль, Бенигсен, – тогда не колеблясь примкну, ибо, хотя шаг и опасен есть весьма, однако тем более необходим для спасения отечества и нации!
– Князь Зубов тогда вам скажет, что лица, известные в публике своим умом и преданностью отечеству, составили план освобождения нации от самовластия тирана, безумие коего стало уже кровожадным. Сих всех освободителей, гвардии генералов, полковников и поручиков, вы с изумлением в первый раз встретите на ужине совокупившимися.
– Освободители! – с презрением сказал Бенигсен. – Ватага вертопрахов! Люди все молодые, неопытные, без испытанного мужества!
– Да, Выбор из числа трехсот молодых ветреников и кутил, буйных, легкомысленных и несдержанных был нелегок, – согласился Пален. Но если струсят или изменят, меч падет только на их безмозглые башки. Мы с вами, Бенигсен, во всяком разе получим монаршую благодарность. И это благодаря моей диспозиции, с коей я имею вас сейчас ознакомить.
– Да! да! А то до сих пор были только свистки для подманивая куропаток, – сочувственно заворочался в кресле Бенигсен и, приложив руку к уху, приготовился слушать с особливым вниманием.
– Князь Зубов, на вопрос ваш, кто стоит во главе заговора, ответит…
– Великий князь Александр, – докончил Бенигсен.
– Да. Так вам ответит князь Зубов. Я же на тот же вопрос скажу: Император Павел Первый.
– Что вы говорите? – в полном изумлении воскликнул Бенигсен.
Граф Пален с торжественной важностью подошел к Бенигсену, и, сев рядом с ним в кресло, стал шептать ему на ухо. Бенигсен напряженно слушал, приложив к уху руку, и жевал губами, соображая.
– Императору известно, что сегодня в полночь в спальню его войдут лица, желающие, чтобы он подписал отречение от престола. Доверенные лица императора – я и вы, граф, по моему указанию. Лица, принимавшие участие в сем предприятии, разделены будут на два отряда. Во главе одного стану я. Во главе другого – вы. Вы войдете в кабинет-спальню императора со стороны библиотеки его величества. Зубовы будут с вами. Император будет уверен, что я с моим отрядом буду находиться в прихожей, отделяющей его спальню от парадных комнат императрицы. Он будет уверен в том, что как только возвысит голос и крикнет: «Вон!» – я войду с людьми и арестую мятежников. Но меня не будет за дверью, завешанной ковром, на котором изображен треугольник, куб, чаша и прочие вам понятные знаки. Я расположусь на главной аллее у замка с несколькими батальонами гвардии. При мне будет и генерал Талызин. И я буду ждать от вас посланного, чтобы, глядя по обстоятельствам, или явиться на, помощь императору Павлу, или для провозглашения его преемника Александра. Вот почему я и сказал, что как бы по сей моей диспозиции ни повернулись обстоятельства, нам с вами обеспечена монаршая благодарность.
Пален умолк. Бенигсен долго сидел, погруженный в глубокие размышления.
Наконец, он улыбнулся уксусной своей улыбкой и сказал:
– Да, сам дьявол не придумал бы лучшей диспозиции!
X. Якобинский наряд
Когда около десяти часов вечера генерал. Бенигсен прибыл к князю Платону Зубову, он действительно застал у него, кроме брата его Николая, генерал-инспектора войск, находившихся в Петербурге, командира Преображенского полка Талызина, сенатора Трощинского, Конного полка полковника Уварова, любовника мачехи фаворитки императора, и адъютанта цесаревича князя Волконского. Последние два только что прибыли с ужина во дворце и улыбаясь рассказывали, что император был в ужасном настроении, разражался диким смехом в лицо императрицы; что великие князья сидят под арестом в их покоях, а, возвращаясь с ужина, император объявил дежурному полковнику Саблукову, что все в Конном полку якобинцы.
– Я шел непосредственно за спиной государя, который был в башмаках и чулках, как заведено у него для ужина. Едва часовой крикнул «вон!» и караул пред спальней его величества вышел и выстроился, как государь, подойдя к Саблукову, сказал: «Все в вашем полку якобинцы!» Тот ему смело: «Вы, государь, ошибаетесь!» А государь только фыркнул в ответ: «А я лучше знаю. Сводить караул!» Саблуков командует: «По отделениям, направо! Марш!» Меня за спиной у государя смех разбирает! Корнет Андреевский вывел караул и отправился с ним домой. А государь обратился к двум лакеям-гусарам: «Вы, – говорит, – два займете этот пост». Поклонился Саблукову весьма милостиво и ушел в кабинет.
Зубовы и Волконский захохотали.
– Кого Юпитер хочет наказать, у того отнимает разум! – серьезно сказал генерал Талызин. – Но у нас не много времени, приступим к совещанию.
– Да! да! Надо торопиться! – сказал князь Волконский. – Я только покажусь на ужине и затем с Уваровым побудем во дворце, чтобы находиться в покоях великого князя. Ни он, ни супруга его, конечно, в эту ночь ни раздеваться, ни спать не будут.
– Ужин назначен у меня и съезд уже начался, – сказал генерал Талызин.
– Почему же это, – вдруг спросил Бенигсен, – великий князь с супругой не будут в эту ночь ни спать, ни раздеваться?
Он казался теперь особенно дряхлым, прямо придурковатым от старости и улыбался уксусной своей улыбкой.
– Я сейчас объясню это вам, – сказал Платон Зубов. – Страдания отечества побудили патриотов возревновать об освобождении его от безумного самовластия, которое уже стало кровожадным…
– Приступим прямо к делу, – прервал его Талызин. И в кратких, точных словах он изложил Бенигсену цель и план заговора. – Присоединяетесь ли вы к нам? – заключил он.
Бенигсен казался пораженным. Старческий кашель стал трясти его. Голова его, руки и ноги дрожали.
– Вы все молодые люди, кипящие отвагой. А я уже стар и слаб, – прошамкал он наконец, – и собирался завтра отбыть в мое имение… Предложение ваше застало меня неподготовленным, неосведомленным.
– Так что же? Как вы намерены поступить? – опять спросил Талызин.
– Я признаю, что мера, вами предпринимаемая, хотя весьма опасная, однако, необходимая. И… и… я желаю знать кто стоит во главе заговора?
– Ну, конечно, Александр! Кто же этого не знает? – с досадой крикнул Николай Зубов.
Мощный, здоровенный, с геркулесовскими мышцами, он как бы смотрел исподлобья, вертя в толстых, унизанных перстнями, волосатых пальцах с четырехугольными грязными ногтями огромную золотую табакерку.
– Это имя все разрешает, – прошамкал Бенигсен. – Я готов следовать за вами, господа, если только участие иностранца, ганноверца, в таком патриотическом предприятии не покажется странным…
– Мы все друзья человечества, – сказал князь Платон Зубов. – Самовластие тирана грозит гибелью целой Европе.
– Итак, вы с нами? – спросил Талызин.
– Да, я с вами… Сколько сил моих хватит… – прошамкал, дурашливо улыбаясь, Бенигсен.
– В таком случае едем! – сказал Талызин и встал.
– Подождите немного. Я переоденусь, – попросил князь Зубов.
Через несколько минут он вернулся в сопровождении камердинера и двух лакеев.
Он был одет во фрак, круглый жилет, панталоны английского фасона, то есть длинные, доходящие до ступни. Сверху был плащ со множеством отложных воротничков. На голове, причесанной á la Titus, была круглая, широкополая шляпа. В руках он держал запечатанную колоду карт.
Камердинер нес шубу для предохранения князя от дувшего холодного ветра и пронизывающего тумана мартовской ночи. Лакеи тащили большие узлы.
– Alia jacta est! Жребий брошен, господа! В этом виде я решил явиться на ужин, чтобы одушевить наших товарищей. Другая одежда в этих узлах со мной прибудет. Перед отбытием к его величеству я быстро переоденусь, прикрою голову пуклями с косой, а тело – прусским кафтаном. И надеюсь, что это будет в последний раз.
– Выдумка недурна, – сказал князь Волконский. – Ничто так не раздражает нашу военную молодежь, как запрещение одеваться по моде. Якобинский наряд ваш, князь, будет для всех осязательным предуказанием тех благих следствий, которые принесет освобождение отечества от тирана.
XI. Дворянская конституция
В этот вечер заговорщики сначала разбились на небольшие кружки, собравшись для предварительного совещания у командиров своих полков. В начале одиннадцатого все соединились вместе на квартире генерала Талызина.
Генералы, полковники и офицеры были в полном мундире, в шарфах и орденах. Все ожидали прибытия самого хозяина, Зубовых и Палена. В большой зале толпа слуг Суетилась около приготовленных столов. Другая толпа слуг разносила между собравшимися в гостиных закуски, водку и даже пунш, что сразу подняло настроение. Шли громкие разговоры, и никто не стеснялся входивших и выходивших служителей.
Вдруг вошли Талызин, Пален, Бенигсен, а за ними в якобинском своем наряде, не снимая круглой шляпы, с колодой карт в руке, князь Платон Зубов.
Оглушительные аплодисменты встретили князя.
– Освобождение! Освобождение! – закричали все в восторге.
Князь Зубов подошел к столу и, распечатав колоду, предложил прометать «на счастье».
Банк был игрой, строго запрещенной вместе с другими азартными играми нарочитыми указами императора.
Достав из кармана огромный шелковый кошелек, князь Зубов позвонил золотом, которым он был наполнен, и бросил его на стол.
Многие со смехом вытащили тоже увесистые кошельки и, звоня золотом, подошли к столу и поставили карты «на счастье».
Князь Зубов прометал несколько.
– Господин военный губернатор! – крикнул кто-то. – Что же вы не арестуете князя за его якобинский наряд и упражнение в запрещенной игре?
– Довольно дурачества, господа, – сказал строго Пален. – Вспомните, какие опасности сопряжены с нашим предприятием и как страдает отечество.
Князь Зубов бросил карты. Все направились к накрытым столам. Сейчас же запенилось в бокалах шампанское. Но за стол не садились, а стояли вокруг, закусывая холодными блюдами.
– Господа, – сказал князь Зубов, – роковой час наступил! Еще раз я обращаюсь к вашему патриотизму. Настоящее бедственное положение отечества грозит гибелью государству. Самовластие императора Павла губит Россию. Его кровожадное бешенство угрожает тысячам безвинных жертв, беззащитных от его произвола и прихоти. Есть одно средство предотвратить еще большие несчастия, это – принудить Павла отречься от трона. Сам наследник престола признает необходимой эту решительную меру. Поднимаю бокал за успех нашего предприятия! Долой тирана!
– Долой тирана! – поднимая и осушая бокалы, закричали все. – Освобождение! Освобождение!
– Освобождение и конституция! – кричали другие.
– Республика! – ломающимся голосом крикнул молоденький кавалергард.
– Господа, я слышу здесь требование изменения формы правления, – начал опять князь Зубов. – О сем предмете точно должно подумать, ибо одна перемена правителя еще не обеспечивает отечество от будущих злоупотреблений самовластия. Все мы возлагаем наши надежды на прекрасное сердце Александра. Но он сам ненавидит самовластие. Господа, о сем предмете я немало думал и брал нарочно у генерала Клингера сочинение Делолма об английской конституции. Совещался со многими государственными мужами на сей предмет. И ясно оказалось, что конституция нам потребна, с нашими нравами соображенная. И при народном невежестве, кажется мне, надобно на первое время ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. В кармане у меня лежит бумага, план таковых излагающая. Предлагаю я установить политическую свободу, сначала для одного дворянства, в учреждении верховного сената, которого часть несменяемых членов – inamovibles, – пояснил Зубов французским термином, – назначалась бы от короны, а большинство состояло бы из избранных дворянством от своего сословия лиц. Под сенатом, в иерархической постепенности, были бы дворянские собрания, как губернские, так и уездные. Сенат был бы облечен полною властью законодательной, императорам оставалась бы исполнительная власть с правом утверждать обсужденные и принятые сенатом законы и обнародовать их. Сия конституция великую пользу принесет отечеству. И, полагаю, Александр ее с охотой сегодня же подпишет.
– Превосходно! Конституция! Конституция! Взять с Александра запись! Ограничить самовластие, непременно ограничить! Это позор Европы! – закричали заговорщики.
– Vive la republique et senatus consultus! – кричал мальчишеским, петушиным голосом кавалергардский подпоручик.
– Не могу с сим предложением согласиться, – вдруг громко и важно сказал генерал Талызин: – Аристократические институции кажутся мне еще худшим злом, нежели самодержавная власть; олигархия поведет наше отечество к распадению, подобно Польше.
– Мы должны освободить и Польшу! – крикнул вдруг капитан Шеншин. – Мы должны дать особую конституцию Польше с Литвой и Белоруссией!
– Верно! Верно! – подхватило несколько голосов. – Мы должны искупить нашу вину перед поляками! Золотая свобода! Золотая свобода!
– Прежде освободим от тирана свое отечество, а Польша и подождать может! – закричали другие.
– Мне кажется, – вдруг на дурном русском языке заявил Преображенского полка штабс-капитан барон Розен, – что и герцогство Курляндское должно иметь особливую от имперской конституцию!
Но Пален метнул в его сторону злобный взгляд, и Розен умолк, поперхнувшись шампанским.
– Выслушайте меня, господа! – возвысил голос Талызин. – Отечество требует низложения тирана, болезненное воспаление рассудка которого стало кровожадным. Сын Екатерины, презря светлые начала сей властительницы, господствует всеобщим ужасом, не как монарх законный, но яко узурпатор. Он казнит без вины, награждает без заслуг, отнял стыд у казни, у награды прелесть. Он умертвил в наших полках благородный дух воинский под предлогом искоренения некоторых злоупотреблений, подлинно вкравшихся, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам Румянцевым, Суворовым, учил маршировать. Презирая душу, уважает пукли, косы, воротники да шляпы. Он питается желчью зла и вымышляет ежедневно способы ужасать людей. Довольно! Терпеть больше мы не можем, не хотим, не смеем. Отечество нас призывает! Сегодня, сейчас он будет низложен!
– Долой тирана! – единодушно закричали все заговорщики.
– Павел будет низложен, – продолжал Талызин, когда волнение утихло. – Престол занимает Александр. Надо ли вязать его волю аристократическими институциями? Сенатом дворян? Никогда! Вместо одного тирана мы увидим многих, к тому же между собой враждующих. Дворянский сенат принесет интересы отечества в жертву сословным дворянским интересам. Отечество не того ожидает от Александра. Он должен освободить от оков миллионы несчастных, под властью жестоких господ изнывающих, лишенных прав человека и гражданина, крепостных людей! Вы хотите низложения тирана в Михайловском замке. Но в каждой господской усадьбе сидит тиран и узурпатор, безбожно властительствуя нередко один над тысячами своих братьев и в наложницы себе принуждает зверски жен чужих и невинных дев. Сие зло прекратить должно. Сих тиранов ниспровергнуть. А дворянская конституция и дворянский сенат лишь закрепят это зло и поругание человечества.
Натянутое молчание было ответом Талызину. Старшие пожимали плечами и улыбались. Младшие устремляли взор на старших, чтобы принять их мнение. Раздались ворчливые вполголоса замечания:
– Далеко хватил! Дворянин идет против своей же братии – дворян! Не все подданных своих тиранят! Объяви им волю, они завтра же всех господ перережут! Особливо дворовая челядь! У каждого за голенищем нож! Вспомнил бы Пугачева!
– И при прислуге столь неосторожно говорить! – заметил кто-то по – французски, – а они и рот разинули, рады.
Сенатор Трощинский почел долгом вступиться и сказал несколько примиряющих фраз, что, конечно, должно злых господ, мучающих подданных своих, обуздать, и вообще на сей предмет поставить правила, но что благородное сословие дворян в сенате, конечно, само позаботится о сем и порочных членов непременно извергнет.
– Господа, не довольно ли разговоров? – сказал Пален. – Прежде надо дело сделать, а потом рассуждать о конституциях. Некую запись можно взять с Александра. Но прежде задуманное исполнить в точности. Плюю на тех, кто говорит только, а дела не делает. Каждый должен сегодня свой долг перед отечеством исполнить. А диспозиция объявлена. Итак, выпьем последний кубок и вперед!
– Вперед! Нечего рассуждать! Там видно будет! – закричали заговорщики.
– Rappelez-vous, messieurs, – раздельно, четко, громовым голосом сказал военный губернатор граф Пален, – rappelez-vous, messieurs, que pour manger une omelette il faut commencer par casser les oeufs![31]31
Помните, господа, чтобы полакомиться яичницей, надо прежде всего разбить яйца.
[Закрыть]
И, осушив свой бокал, Пален бросил его на пол и разбил вдребезги. Многие последовали его примеру.
XII. Разъезд
Первыми с ужина отбыли генералы Талызин и Депрерадович. Они должны были собрать участвовавшие в заговоре батальоны: генерал Талызин своих преображенцев на дворе дома английского клуба близ Летнего сада; генерал Депрерадович – семеновцев на Невской перспективе вблизи Гостиного двора против улицы, ведшей к воротам главной ал леи Михайловского замка. Пикеты семеновцев должны были занять внутренние коридоры и проходы замка. Бывшие на ужине генералы, полковники и офицеры различных гвардейских полков были разделены на две колонны. Военный губернатор Пален и генерал Уваров с небольшим числом лиц должны были присоединиться к батальону семеновцев генерала Депрерадовича.
Князь Платон и граф Николай Зубовы, Бенигсен и большая часть заговорщиков должны были ехать в английский клуб и стать во главе батальона преображенцев генерала Талызина. Именно заговорщикам второй колонны предстояло пройти по потайным лестницам, чтобы арестовать императора в его спальне, отвезти в крепость и там предложить ему подписать акт отречения от престола.
Большая часть заговорщиков вполне оправдывала мнение о них Палена и Бенигсена как о «ватаге вертопрахов». Уже то умственное напряжение, которого потребовали речи Зубова и Талызина, их утомило, и они спешили в непринужденной болтовне, остротах и каламбурах вылить свое мозговое раздражение. Наиболее серьезные и дельные из заговорщиков отбыли с Талызиным и Депрерадовичем, чтобы вести солдат к замку. Эти почти не пили за ужином и были в суровом, твердом и мужественном настроении. Им было поручено расставить внешние и внутренние караульные пикеты. Совершенно трезвы были и солдаты.
Но оставшиеся еще в пиршественной зале про являли крайнее легкомыслие. Под влиянием винных паров предприятие им казалось весьма легким и удобоисполнимым. Одни с хохотом и остротами помогали переодеваться князю Платону, напевая
Им представлялось, что они «освободители», как они себя именовали, разыгрывают Вольтерова «Брута» или «Смерть Цезаря». Кавалергардский подпоручик с жестикулировкой российского императора воображал, что он Брут, «républicain farouche», «cruel citoyenn» – Brutus – «се puissant génié, ce héros armé contre la tyrannie»[33]33
Брут – суровый республиканец, жестокий гражданин, могущественный гений, герой, вооруженный против тирании.
[Закрыть].
И он напыщенно декламировал александрины Вольтера:
Toujours indépendant, et toujours citoyen,
Mon devoir me suffit, tout le reste n'est rien
Aller, ne songer plus qu'a sortir d'esclavage![34]34
Я всегда – независимость и только гражданин во всем; с меня достаточно чувства долга; остальное для меня не существует; идем, не будем думать ни о чем более, кроме избавления от рабства
[Закрыть]
И полковник князь Яшвиль, желая высказать начитанность и знакомство с Вольтеровой трагедией, закатывая глаза, подавал реплику кавалергардскому подпоручику:
– Вы, молодые люди, еще неопытны суть, – вдруг резким, неприятным голосом сказал генерал Бенигсен, поднимаясь и выпрямившись. Старческой слабости, с которой он до сих пор, улыбаясь уксусной улыбкой, присутствовал на ужине и при начавшемся разъезде, как не бывало. Глаза его горели зловещим огнем под косматыми бровями, и весь он напоминал огромную ночную хищную птицу.
– Вы суть неопытные и полагаете, что низложить императора России – то же самое, что играть на сцене трагедию. Есть небольшая разница!
– Если вы так опытны в этих делах, – закричал князь Яшвиль, – то и ведите нас, генерал!
– Вперед! Не о чем более размышлять! – устремляясь вон, закричал кавалергардский полковник граф Голенищев-Кутузов. – Но благодарен подпоручику, воодушевляющему нас благородными строфами великого фернейского старца! – И, обращаясь к нему, граф Голенищев-Кутузов продекламировал слова Кассия:
Jurons d'exterminer
Quiconque ainsi que lui prétendra gouverner;
Fussent nos propres fils, nos fréres, ou nos péres,
S'ils sont tyrans, Brutus, ils sont pos adversaires!
Un vrai républicain n'a pour pére et pour fils
Que la vertu, les dieux, les tois et son pays.[36]36
Клянемся истребить всякого, кто замыслит управлять подобно ему, будь то наши собственные сыновья, братья, отцы; но если они тираны, Брут, они наши противники. Для истинного республиканца нет ни отца, ни сына, кроме добродетели, отечественных богов, законов и родины
[Закрыть]
Брут и Кассий из Кавалергардского собственного государыни императрицы полка пожали крепко друг другу руки.
Наши сестры – сабли, сабли востры!
Вот и наши сестры!
– затянул кто-то из гвардейцев, выходя на лестницу.
Наши жены – ружья заряжены!
Вот и наши жены!
– подхватили хором заговорщики.
Наши дяди…
Внизу в большие сани с богатым ковром садился граф Пален. Два полицейских чиновника – итальянец Морелли и француз по фамилии Тиран из войск Конде – садились с ним.
– Тиран едет низлагать тирана! – скаламбурил кто-то.
Пьяный хохот был ответом на плоскую остроту.
Гвардейцы садились на своих рысаков, обмениваясь французскими фразами, как будто на обыкновенном разъезде с товарищеской попойки.
– Выпив шампанского, приятно проехаться для освежения за город! – острили они, намекая на то, что Михайловский замок объявлен был императором «загородным».
