Текст книги "Павел I"

Автор книги: Николай Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

XIV. Поединок в Петерсвальде

Горы, долины с прядавшими по камням ручьями дубовые и буковые великолепные леса, прелесть мощной природы в разгаре лета украшали для Саши Рибопьера эту поездку.

Дуэль – лихое дело, пробуждавшее в нем романтический рыцарский дух, чрезвычайно занимала юношу, хотя он жалел, что согласился быть секундантом Зубова, малодушие которого отравляло все удовольствие.

Хотя де Сакс со своими секундантами выехали несколькими часами позднее, но они догнали карету Зубова и перегнали ее, первыми достигнув назначенного места – домика лесничего.

Наконец, и Зубов подкатил в тяжелой своей карете.

Пряча в плечи голову, синий, вылез он из экипажа и отдался в распоряжение секундантов.

Шевалье де Сакс, веселый, улыбающийся, вышел из домика, где хозяин угощал его жареной колбасой из кабаньего мяса и особой настойкой на горных, душистых травах. Он вежливым, коротким поклоном отвечал на смиренный поклон униженного противника и приветствовал Рибопьера и Талейрана. Он так и сиял счастьем близкого мщения.

Взяв под руки шпаги, две компании пошли по узкой тропинке на круглую уединенную лесную – поляну, хорошо известную де Саксу. Он уже не в первый раз играл своей жизнью среди этой тихой, мирной картины лесного закоулка. Он шел впереди, гордо подняв голову, шел, точно танцевал, легкой походкой, сбивая хлыстиком, бывшим в руках его, головки цветов и пушистых трав.

За ним как-то крался понурый Зубов и казался провинившейся лисицей, усиленно заметающей след хвостом.

За противниками гуськом двигались секунданты.

Сзади всех шел доктор с необходимыми запасами.

Когда они вступили на поляну, вдруг из-за могучих стволов старых грабов выступила цыганка в ярких лохмотьях, босая, с обнаженными руками, на которых блестели бронзовые обручи, с бусами, лентами, амулетами на смуглой груди, с вьющимися, как змеи, черными кудрями. Она была молода и, улыбаясь, открывала белые, как слоновая кость, зубы. Глаза ее сверкали. Она была хороша Дикой красотой.

Де Сакс остановился и кивнул ей головой.

– Вот кстати и колдунья, – сказал он. – Погадай нам!

Цыганка засмеялась и, протягивая руки, сказала:

– Погадаю! Погадаю, прекрасный господин!

Де Сакс положил ей на ладонь червонец. Она схватила его руку и стала рассматривать, все улыбаясь. И вдруг смех сбежал с ее лица, и она стала сокрушенно качать головой.

– Что же? Или ты пророчишь мне несчастье? – беспечно спросил де Сакс.

– Несчастье, прекрасный господин, большое несчастье! – забормотала цыганка. – Черный ворон летает над твоей головой. Не ходи два раза в этот лес. Второй раз ты из него не выйдешь. Тебя вынесут с простреленным сердцем. Берегись, берегись, прекрасный господин!

– Ну, если для меня опасно только опять идти в этот лес, – беспечно сказал де Сакс, – то значит сегодня я выйду из него благополучно. А мне только и надо это.

Слышавший слова цыганки и вывод, который из них сделал его противник, князь Зубов зашатался, шарахнулся в сторону от цыганки и визгливо закричал:

– Прочь! Ступай прочь, бродяга, побирушка, чертова дочка!

Цыганка захохотала, подбросила червонец, данный де Саксом, на ладони и убежала.

Все вышли на поляну. Секунданты нашли обкошенное заранее, по указаниям посланного вперед камердинера графа Поццо ди Борго, место предполагаемого поединка. Противники стали на указанных позициях.

– Начинайте, господа! – крикнул граф Флао де Биллардери.

Но прежде, чем обнажить шпагу, князь Платон Зубов вдруг опустился на колени и, подняв глаза к безоблачному небу, принялся усердно молиться, беззвучно шевеля синими губами. Де Сакс, улыбаясь, ожидал окончания этой молитвы.

– Он бы мог, кажется, помолиться дома, – заметил, кусая губы, граф Поццо.

Только виконт Талейран де Перигор, как бывшее духовное лицо, тоже сложил руки и прошептал латинскую молитву. Мертвая тишина стояла кругом. В безоблачном небе плавал орел. Солнце щедро заливало полянку. Спелые травы пылили, и сладко пахли цветы. Могучие деревья стояли недвижно точно созерцали в величии ничтожных существ пришедших с распрями к их мощным корням.

Зубов кончил молитву, поднялся, но все не решался обнажить шпагу.

– Flamberge au vent monsieur le comte! – крикнул, наступая, де Сакс.

Зубов отскочил и вытащил, наконец, шпагу.

Потом, наступая на шевалье, Зубов наткнулся рукой на его шпагу и, чувствуя, что получил царапину, объявил, что долее не может драться.

– Вы мне надоели! – с презрением крикнул де Сакс и нанес ему легкий удар, чуть прорезавший грудь над левым соском.

Зубов вообразил, что у него пробито сердце, выронил шпагу и зашатался. Секунданты подхватили его под руки и решили, что честь омыта кровью.

Но шевалье де Сакс не дожидался их суда, а повернулся и пошел из леса.

– Мне противно поганить мою шпагу этой тухлой устрицей! – сказал он графу Поццо ди Борго.

XV. Заяц

Хирург перевязал царапины Зубова, который охал, как женщина.

Затем он уселся в карету с секундантами, и когда домик лесника скрылся из вида, стал мало-помалу приходить в себя.

Синева на лице и под глазами исчезла. Заиграла краска. Угрюмый и растерянный взор заблистал радостной злобой. На губах задрожала змеящаяся улыбка. Он потирал бледные, тонкие, холодные и смоченные потом пальцы, унизанные перстнями.

Вместе с минованием опасности и смирение сменилось надменностью: скоро Зубов былых дней сидел перед Рибопьером. И видом и обращением старался он показать спутникам своим презрение.

Виконт Талейран обменялся многозначительным взглядом с Рибопьером, и они без слов поняли друг друга.

Едва они отъехали несколько верст, с каретой поровнялись двое всадников.

Один из них, молодой человек с толстым и пухлым лицом, на котором как бисерины сверкали маленькие глазки, нагнувшись к окну кареты, крикнул:

– Здравствуй, друг Платон! Ты жив?

– А, Щербатов! Здравствуй, братец, здравствуй! – отвечал Зубов. – Пусть остановят карету! – сказал он в пространство, но так как в карете не сидело слуги, то приказание графа Зубова и не приведено было в исполнение.

Щербатов скакал рядом с окном и продолжал заглядывать, переговариваясь с Зубовым.

– Ну, что? Цел? Жив? Здоров? Дрался? – спрашивал он.

– Ты видишь! – самодовольно отвечал Зубов. – Две легкие раны, не вредящие здоровью.

– Отлично. А сам ты подколол батарда?

– Нет, Любезнейший, не пришлось. Для тебя поберег.

– Добро. Я буду стреляться. А если оба промахнемся, то на шпагах. Я в деревне сидя упражнялся и таки наловчился. Да вели же ты остановить карету и познакомь меня с твоими спутниками.

– Да, да… Остановите! Остановите! – опять в пространство сказал Зубов, и вновь, за неимением в карете слуги, распоряжение его не было исполнено.

– Стой, кучер! – крикнул, наконец, князь Щербатов.

Карета остановилась. Рибопьер и Талейран познакомились с князем.

– Я еще застану теперь де Сакса в Петерсвальде? – спросил Щербатов.

– Наверное, – подтвердил Саша Рибопьер. – Шевалье сказал, что будет ждать с секундантами вашего прибытия в городке Петерсвальде, который расположен в нескольких километрах от места поединка.

– Позвольте вас просить, граф, – сказал князь Щербатов, – быть моим секундантом. Со мной запасная, оседланная лошадь. Другой мой секундант, бедный дворянин мелкопоместный, мною из России захвачен для компании. Ведь ничего, сойдет за секунданта? Вы, граф, не побрезгуете?

– Михеша, подъезжай сюда к нам! – позвал спутника Щербатов.

Названный Михешей подъехал, держа вторую заседланную лошадь в поводу. Чрезвычайный колер его грушевидного носа и толстых щек обличал в мелкопоместном не последнего из служителей Бахуса. Одет он был в старинный мундир царствования Елизаветы. Петровны и в ботфорты и не мало видывал на своем веку.

Подъехав, он снял шляпу и хриплым голосом доезжачего пробасил:

– Много лет здравствовать, государи мои!

Саше так противен был Зубов с переходом его от смирения к спеси, что он охотно согласился на предложение князя Щербатова.

Михеша грузно свалился с коня и помог сесть на запасную лошадь Рибопьеру, причем даже придержал ему стремя.

– Прощай, друг Платон! – сказал князь Щербатов.

– Прощай, любезный князь, прощай! – кивнул головой граф Зубов. – Постарайся разделаться с батардом по-свойски.

– Что Бог пошлет, друг Платон, что Бог пошлет! А ты попомни мою услугу, если жив буду. Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствие Твое!

Карета тронулась. Всадники поехали по направлению к Петерсвальду.

– Я слышал, что де Сакс славится искусством биться на шпагах, – говорил князь Щербатов, – но каков он стрелок?

– Шевалье и стрелок превосходный, – отвечал Рибопьер. – Вы говорили, что много упражнялись в вашей деревне в стрельбе?

– Да, это было постоянное мое занятие последний год. Могу сказать, достиг невероятного.

– И хорошо сделали, ибо иначе неминуемо вам пасть под могучей и ловкой рукой шевалье.

– Шевалье! Шевалье! – проворчал Щербатов. – Только бы мне цель порядочная, я бы вам показал мое искусство.

Они ехали шагом в тени старых, прекрасных буков.

Вдруг выскочил заяц, перебежал дорогу раз, другой и во всю мочь, заложив уши за спину, пустился стрелой вперед по дороге.

– Дурно, князь, – пробасил Михеша, – дурная примета, коли заяц дорогу перебежит! Вернуться бы! Не уйдет поединок-то.

Но князь Щербатов молча достал из кобуры, привязанной к седлу, пистолет и выстрелил в маячившего впереди, как темный, катящийся комочек, косоглазого.

Видно было, как заяц подпрыгнул, перевернулся в воздухе и покатился мертвый по откосу дороги.

– Ловко! Ай-да, князь! – похвалил Михеша. Они подъехали к зайцу. Михеша слез и поднял его.

– Второчи, Михеша, – приказал Щербатов. – На ужин нам пригодится.

Они тронулись рысью и, действительно, нашли де Сакса, Поццо ди Борго и Флао де Биллардери в маленьком городке, затерявшемся среди живописнейших гор, в мирной, увитой виноградом, цветущей долине.

Де Сакс сидел под старым каштаном у кабачка и угощал местных властей и почетных обывателей, а также молодых людей и девушек, танцевавших под звуки скрипок нанятых им музыкантов. Близился вечер. Солнце склонилось за вершины горных лесов, и косые лучи его наполняли долину алым сиянием. Воды быстрой речки казались расплавленным золотом. Лица девушек, и так раскрасневшиеся от танцев, озарились нежным пурпуром, от чего они казались еще прелестнее в своей сельской простоте. Они звонко смеялись и обращали лукавые взоры к щедрому красавцу и его спутникам-вельможам.

– Э, да тут веселье! – сказал князь Щербатов, подъезжая. – Михеша, удиви иностранцев, пропляши с девушками бычка.

Но едва де Сакс увидел прибывших, он велел прекратить музыку, встал, пожал руки почтенным гражданам города Петерсвальда, славившим щедрость и любезность знатного господина, и поблагодарил за танцы девушек и молодых людей. Одна из девушек поднесла ему букет алых цветов душистого шиповника, сама закрасневшись, как ее цветы. Шевалье поцеловал девушку, а букет прикрепил на груди. Между тем Щербатов и Рибопьер сошли с лошадей и последний познакомил князя с секундантами де Сакса. С самим шевалье князь Щербатов издали раскланялся.

Противники смерили друг друга холодными взглядами. Вся скопленная годами ненависть закипела в сердце де Сакса при виде наглого обидчика; он отвернулся и сказал своим секундантам, что готов сейчас ехать на условленное Место для поединка.

– Э, так я сейчас и поехал! – громко сказал князь Щербатов по-французски. – Они тут пили, угощались, плясали и целовались с девушками, я же прямо с дороги. Скакал сломя голову из Петербурга. В Вене дня не провел. Прошу извинить, но мы тоже с Михешей хотим выпить и закусить. Кстати, дорогой случилась охота, и дичь подстрелили. Михеша, покажи зайца.

Михеша за уши поднял зайца и показал всем.

– Хозяин, – обратился князь Щербатов к румяному содержателю кабачка, – потрудитесь нам зажарить этого зайца и подайте вина получше.

– Если этот господин голоден, то пусть кушает зайца, – сказал шевалье де Сакс. – Мы же поедем на место поединка и будем ждать у лесничего восхода луны. Драться будет не менее удобно, чем днем.

XVI. Цыганка сказала правду

Луна поднялась над волнистыми очертаниями гор, над осеняющими их лесами и в торжественной тишине окинула голубоватым, таинственным светом долину. Все покоилось безмятежным сном. Ночные цветы сладко пахли! Под старыми буками, осенявшими дорогу, лежала глубокая тень. Лишь узором падали на землю прорезы листвы, словно кто-то к свадебному поезду серебром осыпал дорогу.

В ожидании противника шевалье де Сакс прохаживался здесь с секундантами, тихо беседуя.

Ночь и ожидание борьбы на жизнь и на смерть настроили их философически. Граф Флао де Биллардери, получивший превосходное классическое образование, цитировал гимн Орфея луне по-гречески, восхищаясь античной молитвой:

«О, могущественная царица Селена, знаменитейшая из дев, бдительная луна, обитательница воздушная, верная подруга ночи, ты, сопровождаемая верными звездами, убывая, старея, ты обновляешься, всегда сверкающая; мать веков; ты, которая покровительствуешь людям, посылая легкие сны и управляя пламенными знаками небес, любимица приятной радости и мира, будь предстательницей, о, дева великолепная, сияющая, звездная, и прими наши жертвы!»

Гармонические звуки эллинской речи словно сами наполнены были лунными чарами и производили еще большее впечатление потому, что некогда, тысячелетия тому назад, в такую же тихую, теплую ночь древний человек приветствовал ими прекрасное светило. С тех пор все изменилось много раз на земле. Осталось неизменным лишь небесное светило и обращенное к нему земное слово.

– А вы помните, что сказал Тассо о луне? – заметил граф Поццо ди Борго. – Он сказал, что род человеческий спокойно может дурачиться, ибо его рассудок сослан на луну.

– И в самом деле, не сплошное ли дурачество вся человеческая жизнь? – сказал де Сакс. – В ней не было бы ничего великого, если бы не было чести. Только честь, одна честь – твердое основание среди презренной суеты людского муравейника.

– Да еще правая месть! – сказал граф Поццо.

– И слово, поэтическое и творческое слово! – сказал граф Флао.

– Пусть же, если мне суждено сегодня быть убитым, над моей могилой поэтическое слово возвещает прохожим, что среди дурачеств моего века я жил для чести и правой мести!

– Amen! – сказали секунданты. – Но надеемся, что вы останетесь победителем сегодня, как и раньше.

– А, вот и они! Пойдемте, господа, к назначенному месту.

– Я бы вам посоветовал избрать какое-либо другое! – сказал Поццо. – Конечно, нельзя верить болтовне цыганки. Однако лучше поостеречься. А она сказала, что второй раз вы не выйдете из леса, где пощадили графа Зубова, которого, по-моему, не стоило щадить. Мы, корсиканцы, стараемся у змеи, раз она попала в руки, вырвать ее ядовитые зубы. Пощаженная змея отблагодарит вас жалом. Подождем-те же противника и предложим драться здесь на дороге, вон там, где буки расступаются и вся она залита лунным светом.

– Я не хочу этого, – возразил шевалье де Сакс. – Это было бы малодушием.

– В таком случае, идемте, – сказал граф Поццо ди Борго.

– Постойте, господа. Дождемся их, чтобы условиться, – предложил граф Флао де Биллардери.

– Дожидайтесь, господа. А я пойду Мне хочется размять члены и помечтать одному.

И шевалье де Сакс пошел по тропинке, блестевшей от росы, через долину, к темневшему лесу беспечно напевая и любуясь спящими окрестностями. Секунданты остались в тени буков. Топот становился все слышнее, отчетливо звуча в пустынных полях среди ночного безмолвия.

– Какое-то непонятное, тяжелое предчувствие меня томит, – сказал Поццо, – я боюсь за нашего шевалье!

– А он беспечен и спокоен, – заметил Флао.

– Человек всегда беспечен на пороге гибели Судьба любит наносить удары внезапно. Заметьте каким жалким трусом держал себя Зубов. И что же? Судьба отвела от него руку врага.

– Непонятно, почему шевалье пощадил его?

– Судьба! Судьба размягчила ему сердце!

– Почему же должен жить грязный интриган? Почему доблестный характер должен гибнуть?

– Мир – болото, предназначенное для ползающих гадов. Дух, окрыленный честью, быстро возносится, отряхая грязь с белых крыльев.

– Да, но куда унесут его крылья? Есть ли что-либо в этих эфирных безднах? Живет ли кто-нибудь за этими звездами?

Граф Поццо ди Борго не отвечал. На дороге показались всадники и скоро подъехали.

– Здравствуйте, господа, – сказал князь Щербатов. – Извините, что мы заставили вас ждать. Заяц был очень вкусно зажарен, вино недурное и девушки прелестны. А теперь я к вашим услугам.

Щербатов и Рибопьер сошли с лошадей, передав повода Михеше, который, видимо, отдал значительную дань вину и зайцу, так ярко пламенели и его нос, и круглые щеки.

Он двинулся с лошадьми к домику лесничего чтобы там поставить их в стойло и вернуться для исполнения обязанностей секунданта.

Рибопьер стал обсуждать подробности поединка с секундантами де Сакса.

– Место – та же поляна, где состоялся поединок между де Саксом и графом Зубовым.

– Прекрасно. Но оружие?

– Князь, как вызванный, имеет право назначить тот род оружия, какой пожелает.

– Князь избирает пистолеты, – сказал Рибопьер.

– Мы согласны.

– Но в случае, если бы оба промахнулись, – вмешался в переговоры Щербатов, – кончим на шпагах.

– И на это мы согласны. Шевалье уже ждет на назначенном месте.

– В таком случае, идемте, господа.

– Но ваш второй секундант, князь?

– О, догонит нас! Он, знаете, дворянин, но простодушен. К тому же прекрасный лекарь. Умеет заговаривать кровь.

Они пошли тропинкой к лесу и скоро достигли поляны.

Шевалье де Сакс, облитый лунным сиянием, сидел на старом пне и, казалось, предавался глубоким размышлениям.

Но едва противник и секунданты показались на поляне, он встал и пошел навстречу, спокойный, улыбающийся.

Граф Поццо ди Борго сообщил ему условия. Он молча кивнул головой.

Секунданты отмерили должное расстояние и развели противников к барьерам, отмеченным брошенными плащами. Вдруг на поляну явился Михеша.

К сожалению, лесничий не преминул его угостить горным травником, что было уже лишним, принимая во внимание предшествовавшее поминание зайца. Михеша явно не годился ни в секунданты, ни в хирурги. Его вела за руку девочка, дочка лесника, и секундант то и дело клевал носом, заплетаясь ногами в высокой, росистой траве.

– Девочка, назад, – крикнул граф Поццо.

– Да и ваш второй секундант едва ли будет нам полезен! – заметил граф Флао. – Если он останется здесь, то, несомненно, мы отсюда вынесем тело даже при самом благополучном исходе поединка.

– Михешка! Разбойник! Он насосался как губка! – закричал князь Щербатов. – А еще дворянин! Тебе сделали честь, а ты… Ах, ты!..

Последовали весьма крепкие русские слова.

– Князь, не р-ругайтесь! – прохрипел Михешка. – Я н-не позволю… Мы не в Р-россии, чтобы с-свинство… Я п-потребую сатисфакции.

– Пошел назад, дурень! – закричал Щербатов. – Девочка, веди его назад!

Девочка потянула Михешу за рукав; он хотел противиться, но ноги его двинулись сами и, махнув рукой, секундант поплелся восвояси и скрылся за кустами.

– И стойло тащить свинью столько верст! – бесился князь Щербатов. – Извините, господа, слабость соотечественника!

– Что ж, посмотрим на это появление достойного российского дворянина как на шутовскую интермедию, какими перемежается нередко трагедия, заметил граф Поццо ди Борго. – Приступим, господа.

Мгновенная тишина наступила. Луна заливала ярким светом всю поляну, вершины деревьев, точно окидывая их прозрачным, серебряным одеянием.

Противники стояли, опустив пистолеты.

Поццо ди Борго начал счет.

Де Сакс и Щербатов навели пистолеты и стали наступать.

По третьему шагу Щербатов первый выстрелил.

Шевалье де Сакс упал навзничь, как скошенный.

Секунданты бросились к нему.

Уста его только успели прошептать:

– Цыганка сказала правду!

И его не стало.

Часть 4

Немногие лица, знакомые с одним политическим фактом, которого не называю, найдут здесь желаемое объяснение этого факта: да и для других рассказ мой будет, вероятно, не лишен интереса как прибавление к истории обмана и заблуждений человеческого духа. Нельзя не удивляться смелости цели, какую в состоянии избрать себе и преследовать злоба; нельзя не удивляться средствам, на которые способна она для достижения этой цели.

Шиллер. «Духовидец»

Malheureuse femme! Maudits soient les barbares qui ont corrompu ta jeunesse! (Несчастная женщина! Да будут прокляты варвары, которые развратили твою юность!)

Thèatre de Clara Gazul

I. Дым отечества

Трагическая гибель де Сакса взволновала и глубоко огорчила высшее общество, где так любили шевалье. А так как это печальное событие совпало с охлаждением венского и петербургского дворов, то в гостиных выражали негодование на русских варваров, лишивших столицу благороднейшего человека. Теперь находили, что император Павел должен был не подстрекать к поединку, а, напротив, употребить все усилия, дабы склонить противников к примирению. Упоминали, что хотя де Сакс и был незаконный сын, однако августейшая кровь слишком ясно проявлялась в его возвышенном характере и должно было ее щадить. Такие толки и настроения гостиных сделали неприятным и тягостным посещение их для Саши Рибопьера, тем более, что он являлся секундантом графа Зубова и князя Щербатова. Наконец, смерть де Сакса повергла его в долгую печаль. И ему стало тягостно участвовать в общественных увеселениях. Саша искал уединения, стал заниматься древними. Любимым его приютом теперь была библиотека принца де Линь, который своими обширными сведениями много помогал юноше.

Саша заметно возмужал в течение года, проведенного в Вене. Любовь опытной, блестящей красавицы вывела его из ребячества. По разнице лет София Замойская примешивала к своим ласкам чисто материнскую нежность. Она старалась образовать в нем характер и поэтому испытывала его. Но характер в юноше развернулся сам собою и с поразительной быстротой, точно в нем была стальная свернутая пружина, сразу выпрямившаяся.

Преднамеренная размолвка внезапно привела к полному охлаждению… Тогда временно побледневший образ царственной Селаниры с новой силой возник в его воображении. Портрет ее стал для юноши священной реликвией, талисманом от искушений. При мысли о Селанире сердце его становилось каким-то храмом, полным священного сумрака.

– О, Селанира! Селанира! – шептал юноша, прислушиваясь к сладкой боли, от которой ломило у него в груди.

Умная красавица Замойская заметила перемену в своем «паже». Она постаралась перейти с ним к тону добродушной дружбы, довольная тем, что первая пробудила в нем мужчину. Окруженная поклонением цвета европейской аристократии, Замойская вела обширные политические интриги. Она была полька. Отечество и костел занимали главное место в ее жизни. Рибопьер тоже стал ощущать тоску по родине. Как ни была блестяща, интересна, полна ярких впечатлений и утонченных наслаждений жизнь Вены, мало-помалу юношу стал тянуть к себе север. Суровая невская столица теперь представлялась его воображению в мощной красоте.

По ночам сон переносил его домой. Он видел полковых товарищей, родителей, сестер, слуг. Письма его на родину стали обстоятельны, длинны и наполнены пожеланиями возвращения на родину.

Однажды, когда он занимался в посольстве, граф Разумовский позвал его к себе.

– Садитесь, Саша, – сказал он, когда кавалер посольства предстал, с должной почтительностью отвешивая поклоны снисходительному начальнику. – Его величеству благоугодно было выразить свою милостивую волю относительно дальнейшего служебного поприща вашего.

– Я всецело в руках государя и готов исполнить его священную волю со всем рачением, – сказал рассудительный кавалер.

– Государь вновь призывает вас в Петербург Готовьтесь к отбытию из Вены, – сообщил посол.

– Ничего не могло меня более обрадовать, как это милостивое повеление государя, – воскликнул юноша. – Меня тянет домой, в отечество, к родным и знакомым.

– Эти чувства похвальны, – сказал посол. – Так и Одиссей желал вдохнуть хоть дым от очагов суровой родины своей Итаки; горький дым, поднимающийся над родными кровлями, казался ему сладким. Но мы будем грустить, расставаясь с вами, милый граф. Мы все вас сердечно полюбили и, конечно, вы будете мной аттестованы императору с отличной стороны.

– Глубоко благодарен вам, граф, – сказал юноша. – Ваш дом, ваше отеческое отношение ко мне сохранятся в моем воспоминании навсегда. Вечная благодарность будет признательной данью моего сердца вам и супруге вашей.

– Милый Саша, мы привязались к вам, как к сыну. Свезите поклон родителям и всем петербургским знакомым. Сказать ли вам, что преклонило волю монарха к вашему возвращению? В письмах о сем мне сообщают.

– Скажите, граф.

– Ну, конечно, настояния вашей приятельницы, рожденной княжны Анны Петровны Лопухиной, а ныне княгини Гагариной.

– Как, она уже замужем! – сказал Саша, и странно, хотя он никогда не питал к княжне ничего, кроме дружелюбия, что-то кольнуло его в сердце. – Она уже замужем! Давно ли?

– Свадьбу сыграли три недели тому назад. Император был сватом. В настоящее время княгине Гагариной отведены особые апартаменты во всех дворцах столицы и царских пригородных резиденций. Супруг ее занимает особливую квартиру в Петербурге. Блестящее служебное поприще открывается князю. Замечу, что так как он проявил относительно вас горячее расположение в свое пребывание здесь, то и в Петербурге не лишит вас покровительства. А это послужит вам большим подспорьем в прохождении служебного поприща.

– Никогда! – с негодованием сказал кавалер. – Я в нем искать почел бы крайнею низостью.

– Впрочем, у вас будет достаточно доброжелателей и покровителей, – продолжал спокойно посол. – Княгиня Анна Петровна явится вашей путеводной звездой.

– О, путеводная звезда со мной! – сказал загадочно Рибопьер, касаясь груди, где таилась его реликвия.

Разумовский улыбнулся. Умные глаза посла засветились пониманием и малороссийским юмором.

– Путеводитель юности – ее золотые мечты! – сказал он. – Но в возмужалые годы эти мечты увядают, как первые весенние цветы под суровым дуновением опыта. Впрочем, прощальная аудиенция ее высочества принцессы Марии Вюртембергской вам будет дана через три дня. Я уже говорил с Замойской. Ее же новые распоряжения относительно вас стали известны ранее, нежели мне. Да благословит же Бог ваш путь в отечество!

Посол встал и с нежностью обнял Сашу, подставляя старческую щеку под его почтительное лобзание.

– Мой милый юноша, – сказал он, – княгиня Гагарина выписывает вас в Петербург, надо полагать, потому, что страсть ее к вальсу не прошла с замужеством, а равного вам в сем искусстве не нашлось. Но помните, что теперь еще более надо вам опасаться нарушить волю государя, что уже раз навлекло на вас его неудовольствие. Берегитесь опять взять княгиню обеими руками за талию и заглядываться в ее черные глаза, хотя бы она вас к сему поощряла!

– Я постараюсь совсем не танцевать вальс с княгиней, – сказал холодно Саша.

– Совсем не танцевать – другая крайность. Помните златую середину доброго Горация. Нигде она так не служит к нашему благополучию, как на скользком придворном паркете. Впрочем, наблюдая вас, нахожу в вас все, что нужно дипломату и при дворному. С годами усовершитесь в сей науке.

– Но не в ущерб сердцу, – сказал Саша.

– Сердце человеческое подобно луне: оно то в ущербе, то вновь прибывает и достигает полноты, чтобы опять прийти в ущерб.

– Но с луной бывают затмения. Я не хочу этого для моего сердца.

– Сердце в узах разума! Сердце в узах разума! И вам не будут страшны ни ущербы, ни затмения. Но должен вас предупредить, за пребывание ваше в Вене все переменилось в отечестве. Император уже не тот, и весь Петербург не тот. Или, точнее, с каждым днем все более уподобляется он огромной крепости. Всюду заставы, рогатки. Жители прячутся в домах своих, но и там трепещут. Ссылают сотнями и тысячами. Подозрительность болезненная императора все возрастает. Припадки безумного гнева все чаще. То правда, что не было еще случая, чтобы он не отменил приказания, данного им во время такого припадка, да беда в том, что чаще ему не докладывают, а спешат исполнить сии повеления, как бы помогая все в империи привести в расстройство и вселить всеобщий ужас к властелину. В сих обстоятельствах тщательно берегитесь, милый Саша, всюду открывающихся пропастей и ловушек! Помните, что так долго продолжаться не может. Великие перемены ждут нас, и в скорости. Претерпенный до конца спасется. Верность будет вознаграждена. Наступит час, и он близок, когда талисман, который таите на груди своей, действительно выведет вас на широкий путь почестей, но пока… столь же тщательно берегите его от посторонних взоров! Не удивляйтесь, что старый взор мой сквозь покровы прозревает. Я – ваш неизменный друг. Христос с вами, дитя мое!

Старый вельможа прослезился и перекрестил юношу.

Вдруг до обоняния Саши дошел отвратительный запах знакомого кнастера. Он обернулся. В дверях стоял «дядька» Дитрих и безмолвно улыбался щучьим своим рылом.

– А, честный Дитрих! – сказал посол. – Я нарочно послал за вами. Вверяю вашему попечению нашего кавалера, с коим имеете вы, по высочайшему государя императора повелению, отбыть обратно в пределы Российской империи. Уверен, что аттестация ваша с отличной стороны представит поведение графа его величеству. Впрочем… о сем мы поговорим с вами особо! Идите теперь, граф. Я освобождаю вас от служебных обязанностей. Приготовляйтесь к отъезду.