Текст книги "Открыватели дорог"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
5
Войдя в кабинет начальника строительства новой дороги, Колыванов понял, что заседание началось уже давно. Это легко было определить по тяжелым клубам табачного дыма, по утомленным лицам присутствующих. Колыванов прислушался. Речь шла о Первом строительном участке, который связывал участок Колыванова, носивший наименование Второго, с подъездными путями Камской дороги.
Колыванов на мгновение задержался на пороге, отыскивая свободное место и тем самым невольно привлекая общее внимание. Замкнутый, хмурый, он держался особенно прямо. По правде говоря, ему было тяжело входить сюда, где знакомые люди смотрели на него с тем особым выражением жалости, с каким всегда встречают неудачливого, но душевного и хорошего человека. Они думают своими сожалениями поддержать его, а на самом деле эта жалость чаще всего вызывает внутреннее противодействие, делает человека каменным, «гордым», – как скажут затем о нем те же самые жалельцы.
Увидав у стенки свободный стул, Колыванов прошел к нему, сел и только тогда обрел некоторый покой, позволивший ему внимательно оглядеться и вслушаться в слова начальника Первого участка.
Впрочем, он тут же забыл об этой речи, забыл даже, зачем он приехал сюда, так как сразу увидел свою бывшую жену. Екатерина сидела возле Барышева, будто хотела подчеркнуть свою близость с ним. Она уловила нервный, острый взгляд Колыванова, потому что сидела вполоборота, приподняв лицо к оратору. Белки ее глаз синевато поблескивали под ярким светом настольной лампы. Заметив взгляд Колыванова, она чуть-чуть отвернулась и начала что-то писать на листе бумаги, лежавшей перед ней на столе.
Колыванов побледнел и тяжело вздохнул, чувствуя, как отливает кровь от щек. Ему так хотелось быть спокойным, а вот до сих пор не удавалось сохранить это спокойствие. Не тем ли объясняются все эти сожалеющие взгляды старых сослуживцев, друзей по совместной работе, что он никак не приучится владеть собой, когда видит Екатерину? А может, все-таки лучше было бы не приезжать в эти края, оставить в покое и ее и себя? Мог бы он найти работу по себе и не только здесь. Что привязывает его к Уралу? И тут же ответил, как ответил и в тот самый первый день, когда узнал о начале стройки: его привязывает родина. Он не хочет оставить эту работу, потому что сам начинал ее много лет назад, годами добивался утверждения проектов. Он хотел, чтобы по пустынным дебрям Нима, Колчима и Вышьюры прошли железнодорожные пути, чтобы мир его детства стал новым миром, чтобы мечтания, владевшие его ребячьей душой, воплотились в жизнь, такую же явственную и обыденную, как трель кондукторского сигнала, как лязг стальных колес по колее, как возглас пассажира: «А вот и Красногорск, не выйти ли в буфет, товарищи?» Так он представлял это свершение, и он не мог уйти от него!
Он был как бы адвокатом этого края, опекуном его богатств и не хотел, чтобы они продолжали прозябать втуне. Он обязался когда-то перед собой, что, став хозяином своей судьбы, вернется на родину и сделает все для ее приобщения к тому великому и справедливому миру, к той богатой событиями и явлениями жизни, которая текла по стране. Только его родные места оставались в стороне от этих событий, так как находились далеко от центров, где события начинались, распространяясь с силой вращательного движения.
Виноват ли он в том, что задуманное так давно свершается только теперь, когда и сам он уже не столь ревностен и молод, да и жизнь его пошатнулась… Но пока он еще может сделать что-то, он должен это сделать!
Он сознавал, конечно, что не может быть равнодушно уверенным и спокойным. Но если он нашел в себе силы, чтобы приехать сюда, то, несомненно, совладает и со своей слабостью, как называл он теперь то чувство, которое испытывал, думая о Екатерине. Одного он не мог предположить, что проклятая эта слабость окажется такой обжигающей, что от нее будет замирать сердце, темнеть в глазах, как от физической боли. И, невольно стискивая зубы, словно боясь, что они застучат как в лихорадке, Колыванов впервые подумал о том, что, может быть, преувеличил свою способность терпеть.
Эта мысль была подобна узде, которую разум наложил на чувства. Колыванов даже вздернул голову, сел прямее, переложил крупные руки на коленях, сосредоточив на мгновение взгляд на узловатых сплетениях вен, и лишь затем поднял глаза на соседей. И взгляд его опять приковался к Екатерине.
Екатерина была бледна, но трудно решить, оттого ли, что неожиданно увидела Колыванова, или просто от усталости, вызванной долгим пребыванием в этой прокуренной комнате. Правильное лицо ее с несколько мелкими чертами, на котором выделялись только яркие, немного припухлые губы да глаза, ясные, голубые, отчетливо различимые, несмотря на то, что она постоянно прятала их, склоняя голову, было по-прежнему красиво, как будто для нее и не существовало тех горьких и болезненных перемен, которые так отразились на Колыванове. И он с неожиданной для себя ненавистью подумал о том, как легко прошло для нее все, что случилось. Даже эта встреча мало трогает ее, хотя появление здесь Колыванова было для нее такой же неожиданностью, как и для всех остальных, кроме начальника строительства.
Барышев, должно быть считавший, что окончательно избавился не только от соперника, но и от яростного противника своего плана, повернул к нему на мгновение гордое, красивое лицо и опять отвернулся. Колыванов не мог не признать, что они очень подходящая пара – его бывшая жена и главный инженер строительства. Но от этого признания ему не стало легче. Появились даже какие-то мстительные мысли о том, как он высечет сегодня этого хлыща, как ударит по самому больному месту, по авторитету инженера. И хотя Колыванов тут же начал думать о полной правоте и справедливости своего нападения, все равно он не мог усмирить злорадного чувства, которое испытывал, думая о своей будущей речи.
Пока до его выступления еще далеко, обсуждение трассы Второго участка начнется не раньше чем через час. Можно еще раз пересмотреть свои аргументы, переместить доказательства с тем, чтобы они стали убийственнее для Барышева; можно подумать и о том, как будет отвечать Барышев, что скажет его заместитель – главный инженер Баженова, Екатерина Андреевна Баженова, бывшая жена тихого инженера Колыванова. А она, конечно, немедленно ринется в бой, хотя это будет смешно для всех, кто знает историю их отношений…
И Колыванов стал вспоминать тех, кто эти отношения знал, разглядывая присутствующих на совещании, думая о том, в какое смешное положение поставит себя Екатерина, защищая своего нового мужа…
Да, Барышев всегда торопился. Он принадлежал к острозубым молодым людям с хорошим аппетитом и отличным желудком. Никто не заслонял им пути к высоким постам, старшее поколение частью погибло в великой войне, другие занимались восстановлением разрушенного, третьи заканчивали начатые войной дела. Когда Колыванов вернулся к мирному труду, Барышев, двадцатипятилетний отпрыск старой инженерской семьи, был уже главным инженером на стройке, где Колыванову еле-еле поручили участок.
Молодой человек не стеснялся в удовлетворении своих аппетитов. Если требовалось, он прибегал к протекции отца, занимавшего высокий пост в министерстве, ему радели все тети и дяди разветвленной семьи. Но он и сам был смел и умен.
Война таким, как Барышев, тоже принесла кое-какой опыт. Они поняли, что бывает такое напряжение, когда любой человек способен на подвиг. Не беда, что сами они не были способны на подвиги, – они могли приказывать, и тогда другие эти подвиги совершали.
Была и еще одна философская доктрина, которую Барышев унаследовал от войны, хотя войны и не нюхал. Это была доктрина лени и глупости, выражавшаяся в словах: «Война все спишет!» Барышев «списывал» все протори и убытки за счет «важности», «ударных темпов», «величия» того строительства, на котором в данный момент работал.
Так возникла легенда о «несгибаемой воле» молодого инженера, о его «оперативности». И верно, стройки под руководством Барышева шли быстро, без запинок. А чего это стоило коллективу, никто не спрашивал: «Стройка все спишет!»
Только опытный инженер мог заметить порой, что удачи Барышева часто не соответствуют заложенным затратам. Но громкие рапорты смиряли бунтующих, тягости забывались, а Барышев снова возникал уже на другой стройке, и опять ему сопутствовала слава самого смелого, удачливого, решительного инженера.
Пять лет назад Колыванов, женившись на Екатерине Баженовой, расстался наконец с удачливым своим начальником, и, казалось, навсегда. Он был близок к исполнению своей мечты – изысканию Северо-Уральской железной дороги. На севере вовсю началась настоящая разведка ископаемых, открытых еще во время войны, готовились новые площадки для деревообделочных и бумажных комбинатов. Здесь наконец-то появились исследователи и проектировщики: возникала новая металлургия. Колыванов поехал с женой на исследование новой трассы.
Строительство планировалось на конец пятилетки. Можно было исподволь провести все изыскания, найти наивыгоднейшее направление трассы, согласовать места будущих станций со множеством организаций, опиравшихся в своих очередных поисках на Северный Урал.
Через год изыскательский отряд Колыванова был снят и брошен в Казахстан, в подчинение Барышеву. Колыванов долго не мог понять, чему он обязан таким приказом, пока сам Барышев не проговорился, что протестовал против замораживания средств на разведки по Северному Уралу.
Момент для протеста был выбран правильный. Страна овладевала целинными землями. Но у колывановского отряда была такая ничтожная смета, что пользы от консервации не предвиделось, а Северный Урал все равно оставался очередным объектом.
Настоящую причину своего переселения поближе к Барышеву Колыванов выяснил куда позже!
Началось с того, что Катю оставили в главном управлении и даже повысили в звании. Сам Колыванов получил назначение на строительство конечного участка. По бездорожью не очень-то разъездишься, и он появлялся в главном управлении раз в месяц.
Сначала он только недоумевал, когда узнавал, что его заявки на рабочую силу или механизмы урезаны. Потом в приказах зачастила его фамилия как самого отсталого командира. Все чужие грехи – плохое снабжение, отсутствие техники, даже неверная планировка строящейся линии – почему-то приписывались ему. Привыкший многое прощать, – так велось на войне, Колыванов не очень расстраивался из-за этих приказов. Но когда жена назвала его как-то неудачником, он насторожился.
Обычно никогда не известно, как, почему и от кого приходит подобное обвинение. Сначала человека называют неудачником в шутку, потом с соболезнованием, а после, глядишь, уже никто не верит в него. Колыванов невольно задумался: кому нужно порочить его репутацию?
Они уже закончили прокладку первой линии путей. Правительство не поскупилось на награды. Только Колыванов оказался почему-то не представленным к ордену. Впрочем, Колыванов не очень огорчился. Важно было, что все лучшие работники его участка награды получили, – очевидно, те, кто к ним представлял строителей, считали недостойным его одного…
В это самое время и возникло нелепое подсудное дело о невыполнении приказа. Колыванов, проложивший вторые пути по собственному проекту, был отозван в управление.
Единственный человек, который мог понять его, была Катя. Ведь она же инженер! Но Катя встала на сторону Барышева…
Когда Колыванов сдал свой участок другому начальнику и распростился со старыми друзьями, он думал только об одном: вернуться на Урал. На Урале, думалось ему, не будет того тлетворного влияния, которое оказывал на Катю Барышев, – теперь в этом Колыванов не сомневался. Он заберет с собой самых лучших своих работников: Лундина, Чеботарева, увезет жену, а дома-то и стены спасают! Доказать министру необходимость продолжения разведок нетрудно, а все остальное приложится… И пусть товарищ Барышев идет своим путем, Колыванов пойдет своим.
Первый удар ему нанес Чеботарев. Василий женился и решил зажить оседлой жизнью. Колыванов с горечью вычеркнул его из списка.
Лундин поступил еще проще. Он показал направление на Алтай. Он ценил Барышева как раз за то, что Колыванову казалось опасным: за риск в работе. Объяснять Лундину, что риск бывает разный, Колыванов не стал. Григорий всю жизнь искал подвига. И уж чего-чего, а подвигов на строительстве под руководством Барышева будет сколько угодно. Другое дело, что вполне можно обойтись и без них, но где же знать это Лундину? Григорий был рад новой работе, как ребенок игрушке. Его привлекал скальный профиль нового пути, – значит, взрывных работ будет сколько душе угодно. Занимала быстрота строительства: Барышев опять превзошел себя, назначил такой срок, что опытные инженеры пожимали плечами. И Колыванов грустно распростился с Лундиным.
Когда он заговорил с Катей об отъезде в Москву и затем на Урал, Катя как-то странно посмотрела на него. Нет, она не отказывалась, она просто просила повременить или съездить сначала самому. Еще вопрос, как скоро разрешит министр его проект, а пока она поработает с Барышевым. Ей, молодому инженеру, даже полезна такая практика. Евгений Александрович собирается назначить ее заместителем по изысканиям. Изыскания продлятся не больше шести месяцев, – ты знаешь, как Евгений Александрович сократил сроки строительства. Закончив свою работу, она немедля приедет…
Он не мог скрыть обиду, но это было все, что тогда угнетало его душу. Он спокойно уехал.
Катя была права. В министерстве не очень торопились с утверждением его проекта. Пришлось временно направиться на строительство ветки на юге. Колыванов написал Кате, что ждет ее.
Ответ был уклончивым. Катя не протестовала против его планов, но пока была еще занята. Письмо показалось Колыванову холодным, как будто слова его вырублены на могильной плите. Он затосковал.
Однако Катя продолжала писать, и он постепенно успокоился. А когда письма внезапно перестали приходить, он решил, что с женой произошло какое-то несчастье.
На официальный запрос в управление пришел такой же официальный ответ:
«Екатерина Андреевна Баженова отправилась в составе отряда инженера Барышева на строительство Северо-Уральской железной дороги…»
Так замкнулся круг. Жена вернула себе девичью фамилию, чтобы ничто не мешало ей стать женой Барышева. Впереди еще развод, условные показания перед судом, но она уже счастлива. И хуже всего, что это счастье она испытывает именно там, куда он так стремился…
Что же толкнуло Барышева на Урал? Ведь он был одним из самых решительных противников строительства этой дороги, считая его несвоевременным? Значит, он что-то услышал?
Колыванов поехал в Москву.
Да, он оказался прав в своих предположениях. В связи с началом комплексной разработки уральских богатств Совет Министров поставил вопрос о немедленной прокладке новой трассы. Барышев не желал отставать от века…
6
В Москве Колыванов прежде всего отыскал вновь назначенного начальника строительства. Михаил Матвеевич Тулумбасов, старый строитель, принимал стройку, что называется, на ходу. Управление уже работало, главный инженер строительства Барышев, по своему обычаю, уже отправил все разведывательные отряды и даже приступил к отсыпке полотна на тех участках, где новая трасса совпадала с водными и шоссейными путями. Барышев всегда начинал одинаково: снимал пенки.
Всегда приятно подписать рапорт о первых тысячах кубометров гравия, уложенных в полотно дороги, о первых километрах подготовленных просек, о первых тысячах метров рельсов, плотно припавших к шпалам. В это время строители обычно еще только «раскачиваются», а вот посмотрите, у Барышева уже выполняют план… А там, где выполняется и даже перевыполняется план, сыплются премии, похвальные слова, и никто уже не забудет, что сделал это именно Барышев. Допустим, что через полгода строители удалятся от населенных пунктов и дорог, пойдут медленнее, но и тогда, если даже Барышев уйдет куда-нибудь на другую стройку, еще долго во всех присутственных местах будут с сожалением вспоминать о нем: «Вот при Барышеве было не то…»
И слава первоклассного строителя будет сопутствовать Барышеву всю его жизнь. Если, конечно, не случится что-нибудь такое, что остановит его. Остановил же как-то Колыванов его победное шествие при прокладке вторых путей в Казахстане…
Колыванов невольно призадумался, когда познакомился с положением дел на стройке. Пути его и Барышева опять совпадали. К чему это приведет в конце концов?
Но теперь Барышев шагал своею легкой походкой по Уралу, по родным местам Колыванова. А если Колыванов не поостерегся встать поперек ему в Казахстане, так на Урале, где ему все знакомо, где каждый километр будущей дороги обдуман им еще двадцать лет назад, сами горы велят вернуться и посмотреть: а правильно ли делается этот прямой путь в будущее? Вот какие мысли владели Колывановым, когда он ожидал приема у нового начальника строительства дороги.
Встречаться с Тулумбасовым ему не приходилось. Еще и неизвестно, как его примет начальник. Очень может быть, что даст тут же поворот от ворот, и все. Известно, что каждый начальник любит начинать строительство со своим штабом: привычнее. И люди знакомы, и известно, кто сколько стоит и кто как строит. И Колыванов вошел к начальнику с некоторым волнением. Тулумбасов, наголо бритый, сутулый, широкоплечий, будто навечно согнувшийся над столом, где разложены карты, схемы, сводки, встретил Колыванова холодно, фамилию он вроде бы и не расслышал, глаза сразу отвел, уставившись в поданные документы. Перелистал их, для чего-то перечитал автобиографию, вдруг поднял глаза снова. Они оказались серыми, острыми. При таких глазах как-то сразу перестал видеться нос картофелиной, покрытый сизыми жилками. Вдруг встал, и оказалось, что он очень высок. Плечи распрямились, на губах появилась улыбка.
Загудел басом:
– Позвольте, позвольте, какой Колыванов? Тот?
Борис Петрович изумленно глядел на начальника, не понимая, что это за определение: «тот»? «Тот», которого гнать надо? «Тот», который на ноги наступает?
А Тулумбасов все глядел неотрывно, теперь лицо его было серьезное, хмурое, тут уж совсем не поймешь, чем его прогневил Колыванов.
– Отвечайте же, тот или не тот? – уже строго спросил начальник.
– Смотря по тому, какой «тот», – не выдержав, усмехнулся Колыванов.
– Ну, уральский? Который трассу разрабатывал? Поперед начальства в пекло лез?
– Тогда тот, – не пряча усмешки, ответил Борис Петрович.
– Но как же так? Я же только сегодня отдал приказание разыскать вас! Или вы тут, в министерстве, и сидите?
– Никак нет. Приехал с южного направления. Вызова не получал.
– Я так и думал. По вас судя, никак вам нельзя в министерстве сидеть. Ну, очень рад! – Тут начальник протянул руку, сжал пальцы Колыванова так, что они склеились, молвил уже другим тоном: – Садитесь, будем разговаривать! Я ваши докладные все до одной прочитал. Теперь рассказывайте!
– Что рассказывать? – спросил Колыванов, все никак не попадая в тон и темп разговора.
– Все, что вы думаете о новой дороге.
Так начался один из самых пристрастных допросов Колыванова, начисто изменивший его судьбу.
В кабинет заглядывали какие-то сотрудники, но Тулумбасов свирепо косил глаза, взмахивал рукой, и люди немедля исчезали. Разговор этот окончился только вечером. Тут Тулумбасов вспомнил, что они и не обедали, но собеседника своего не отпустил, увез с собой в гостиницу.
На следующий день Тулумбасов отправил Бориса Петровича на Урал. Должность была определена сразу: начальником Второго участка, там, где потруднее. Оформление было произведено в Москве.
Главный инженер строительства узнал о Колыванове уже после того, как тот приземлился в Красногорске. И вот сегодня они встретились…
Охваченный смутным течением воспоминаний, будто утонув в их вязкой, плотной среде, Колыванов не заметил, как Тулумбасов остановил начальника Первого участка. Сосед тронул его плечо. Тулумбасов объявил:
– Слово для внеочередного заявления имеет товарищ Колыванов…
Колыванов сразу почувствовал какое-то недовольство среди слушателей. Может быть, уже устали, может, Барышев успел предупредить подчиненных, какой вздорный и беспокойный человек вошел в коллектив. Только ровное внимание Тулумбасова успокаивало. Бритая его голова, казалось, посверкивала в лучах лампы, лицо оставалось напряженно-серьезным, точно он заранее знал, что Колыванов сообщит нечто важное. Недаром же он так быстро согласился на вылет Колыванова сюда, на совещание.
