Текст книги "Открыватели дорог"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)
29. ПОБЕДА ТЕРЯЕТ КРЫЛЬЯ
Они стояли в коридоре, торопливо закуривая. У Алексея дрожали руки, и спичка сломалась. Ярослав дал ему огня. Алексей закурил, глядя куда-то в сторону.
– Неужели нам так и придется все время?
– Будет и хуже!
– Но мир-то, кажется, заключен!
– На войне это называлось: перемирие для захоронения покойников…
– Ну, ты скажешь!
– А чего тут говорить, когда камеру-то у нас уже отобрали! Я решил поберечь твою нервную энергию до разговора с академиком, поэтому не передал самую свежую информацию. Сегодня утром камеру передали по распоряжению Михаила Борисовича Крохмалеву для постановки повторного эксперимента. Проверить он, конечно, ничего не сумеет, но изображать сможет неопределенно долго, по крайней мере до окончания эксперимента в Лос-Аламосе. Нам же с тобой остается столь же неопределенно долго выжимать новые частицы из старой пленки. Да еще, возможно, самим засесть за просмотровый аппарат, так как лаборантки тоже могут быть «по распоряжению академика» переброшены на какую-нибудь «архиважную» тему. Так что мы с тобой сейчас похожи на генералов, оказавшихся на передовой без армии…
Из приемной академика вышел Михаил Борисович. Лицо у него было багровое, на лбу бисерился пот.
– Ну, аники-воины! – сказал он, словно подслушивал их разговор. – Зайдите ко мне.
Тон его был благодушным, словно не ему только что наносили тяжелые удары. Алексей не сумел сдержать своего изумления. Однако прошел Михаил Борисович так, словно тянул нитку от взрывателя: вот сейчас скроется за поворотом коридора и дернет, и под ногами у Алексея и Ярослава взорвется мина…
Алексею захотелось немедленно догнать его. Себя-то он взрывать не станет!
– Не торопись! – удержал его Ярослав.
– Что ему еще надо?
– Хочет произнести поучение. Академик не дал ему поговорить. А у него есть что сказать!
Они докурили, взглянули друг на друга, швырнули одинаковым движением окурки в урну и пошли плечом к плечу по коридору. Взрыва пока не было.
Михаил Борисович стоял в двери кабинета, покачиваясь с носков на пятки.
– Проходите! – милостиво пригласил он.
Сел он не за стол, а в угол, возле курительного столика, вокруг которого стояли низкие красные кресла из пластика и поролона. И стало понятно, что разговор будет неофициальный.
– Ну-с, поздравляю вас с успехом! – миролюбиво начал он.
– Вы тоже сражались геройски! – любезно поддержал Ярослав.
– Но ваш фланговый обход с этой докладной в академию – это да! – Он задумчиво покачал головой. – Неужели Нонна принимала участие и в этом?
– Как раз ее советом мы и воспользовались. Нонна Михайловна сказала, что покойный Бахтияров, если ему ставили палки в колеса, всегда обращался туда.
– А не думаете ли вы, что ваша докладная записка может дискредитировать работу института? Ведь не все довольны работой ученых…
– Недовольны не работой ученых, а тем, что ряды ученых замусорены такими, как ваш Кроха, Подобнов…
– Зато на этом фойе ваш талант ярче! – любезно напомнил Красов.
Алексей сжал голову руками, пытаясь понять, к чему ведется этот светский разговор. И вдруг, словно в прошлом спортивном споре с Тропининым, ему показалось, что он стоит на скользких, грузных лыжах и пол под ним весь в провалах и гребнях, а лыжи уходят, вырываются из-под ног, и он отчетливо и ясно услышал голос Габора: «Они вас утонут!» И мышцы Алексея напряглись. «Нет-нет-нет!» – сказал он себе с веселым бешенством.
– Что вы от нас хотите, Михаил Борисович? – спросил он, глядя на Красова в упор.
– А такого союзника, Яр Ярыч, как наш милый Алексей Фаддеевич, я бы себе не пожелал! – с грустным сожалением глядя на Чудакова, проговорил Михаил Борисович. – Он всегда торопится, а еще древние говорили, что спешить надо медленно… Что, в сущности, произошло? Алексей Фаддеевич получил служебный выговор, правда, без занесения в личное дело. А ему кажется, будто он выиграл Полтавскую битву…
– Напрасно вы, Михаил Борисович, думаете, что все в вашем уютном мире останется по-старому! – с холодным спокойствием сказал Алексей. – Мы ведь не одиноки! О том, что с такими, как вы, можно драться, узнают и другие ученые. А ваши милые помощники будут дрожать при одном воспоминании об этих днях.
Он говорил, не отводя взгляда от Михаила Борисовича, и с удовольствием видел, как высокомерие постепенно сползает с лица противника, как в глазах его загорается ярость, но не та спокойная, уверенная ярость, с какой Красов только что разговаривал, а трусливая, опасливая. И Ярослав, удивленно смотревший на Горячева, вдруг, улыбаясь, сказал:
– А ведь битву мы действительно выиграли, Михаил Борисович! И какие бы стратегические и тактические новинки вы теперь ни замышляли, я уверен, что в академики вам не пройти! Тут уж сам Иван Александрович постарается, чтобы не позориться перед коллегами. И Кроха не станет членом-корреспондентом, и даже Подобнов не получит повышения.
Михаил Борисович глухо сказал:
– Ну что ж, если битва вами уже выиграна, я посоветовал бы вам перейти в другой институт. Победителей не судят! Вы получите отличные характеристики и даже повышение по службе. Скажем, в Дубне вам, Чудаков, можно будет через месяц защитить докторскую, а Горячев получит долгожданное звание старшего научного сотрудника. И никто никому не станет наступать на ноги…
– Увы! – с полным простодушием сказал Ярослав. – Мы были и в Дубне и в Приокске, но нас там почему-то испугались…
– Ну, это была ошибка! – ничуть не смутившись, возразил Михаил Борисович. – А всякую ошибку можно исправить. Если вам захочется съездить в тот или другой институт, я с удовольствием предоставлю свою машину. Тем более, что Нонна Михайловна знает дорогу и, наверно, не откажется прокатиться с вами еще раз.
– Нет, здесь нам почему-то больше нравится, Михаил Борисович, – спокойно возразил Чудаков. – Мы понимаем, что нам придется трудно, а вот Крохе и Подобнову – легче. Как и вам. Но ничего: наше место на передовой, там, где рвутся снаряды. Да и поработали мы тут немало. Нам очень хотелось бы, чтобы наш институт стал действительно авторитетным. А если мы уйдем, боюсь, что следом за нами вы уволите всех, кто еще может бороться с вами. Не правда ли?
– Вероятно, кое-кого придется уволить! – согласился Михаил Борисович.
– Ну вот, видите? Зачем же доставлять людям такие неприятности. Не лучше ли в этом случае уйти вам, Михаил Борисович, и увести с собой Кроху, Подобнова и еще парочку-другую прихлебателей? И воздух станет сразу чище, и для науки будет полезнее…
Алексей внимательно, с каким-то веселым даже удовлетворением вслушивался в грохот этой дуэли, не отрывая взгляда от Красова. Вот когда он увидел наконец настоящее лицо этого человека, похожее на лицо иезуита, отправляющего на костер очередного еретика с елейным выражением и напутственной молитвой. Интересно, многим ли удается увидеть настоящего Красова, не попав на костер? Такой опыт и такую интуицию, как у Ярки, вероятно, мало кто имеет! Ведь, если сейчас Алексей пойдет к людям и попытается рассказать, что произошло в институте, никто не поверит. Скажут: «Не может быть! Ведь это такие ученые!»
Как раз в этот момент Красов вскинул взгляд на Алексея и спросил:
– Значит, обращение к разуму не вызывает ответа?
– Вы нас просто пугали! – поправил Чудаков.
– Пожалуй, вы правы. Тем более я обязан вас предупредить, что напрасно вы идете на ссору. И я буду академиком, и Крохмалев станет членом-корреспондентом, и Подобнов получит лабораторию. Ту самую, в которой вы останетесь просто сотрудниками! А что касается ваших работ, так вы ведь сами говорили мне, что физика до сих пор еще темная лошадь. Значит, кто ее оседлает, тот и поедет. Ошибки можно найти почти в каждой работе, особенно если она принадлежит противнику. А другие работы можно объявить неактуальными или малоубедительными. Впрочем, это, возможно, и не потребуется. Посмотрим, что вы сумеете сделать без камеры, без лаборантов, без помощников. И кто вообще согласится теперь работать с такими скандалистами? Напрасно вы думаете, что находитесь на передовой, вы попали в окружение! А жаль, жаль. Мне так хорошо работалось с вами, что я в отчаянии, теряя талантливых друзей! Тем более, что, как говорится, я вас породил…
– Но убить нас вам уже не удастся! – вставил Алексей.
– Кто знает, кто знает! – улыбнулся Красов. Он уже вернул себе все самообладание и снова стал сильным. – Что ж, до завтра! Каждый сам выбирает себе путь. Вы выбрали труднейший. Посмотрим, как далеко вы уйдете. Если вы увидите Нонну, скажите, что я оставил машину у подъезда. Да, кстати, я слышал, Ярослав Ярославович, что вы уже отдали переплетать свою докторскую диссертацию? Думаю, что из нее получится неплохая подставка для чайника…
Выпустив этот последний снаряд, он поднялся, плотный, сильный, улыбчивый, чтобы проводить своих собеседников. Ярослав вдруг сказал:
– Одну минуту, Михаил Борисович! Мне думается, что вы достойны небольшого подарка. Примите его от нас обоих! – и требовательно обернулся к Горячеву: – Алексей, дай мне статуэтку!
Алексей, еще не сообразив, что собирается делать Чудаков, вынул из портфеля и передал ему статуэтку Ники. Михаил Борисович с любопытством смотрел на Чудакова. А тот вытащил из своего портфеля дрель с длинным проводом, поискал глазами розетку, увидел ее в углу, возле письменного стола, выдернул вилку настольной лампы и включил свой инструмент. Дрель зажужжала, и Ярослав, ведя сверло, как карандаш, написал на постаменте статуэтки:
«М. Б. Красову. Поздравляем с победой, но она бескрыла!»
И расписался за себя и Алексея:
«А. Горячев. Я. Чудаков».
Михаил Борисович не удержался от восклицания:
– Какая прелестная вещица! Но мне кажется, я где-то ее уже видел.
– Теперь вы можете любоваться ею постоянно! – проговорил Чудаков, отстраняя статуэтку и разглядывая надпись. Михаил Борисович склонился рядом с ним, читая. И недовольным голосом спросил:
– Почему же вы считаете, что моя победа бескрыла?
– О, крылатая победа благословляет только благородную битву! Она всегда с теми, кто воюет не за себя, а за весь мир! Пусть ее крылья осеняют нас!
С этими словами он зажал статуэтку в левой руке, а правой ловко и быстро отломил одно за другим оба крыла. Движения были так сильны, что крылья отломились как раз на предплечьях. Поставив статуэтку на стол, он сунул свой инструмент в портфель и коротко приказал:
– Пошли!
Ошеломленный Алексей едва успел оглянуться от дверей: бескрылая Ника стояла на краю стола с поднятой головой, но теперь лицо ее выглядело гневным. За дверью Ярослав протянул ему крылья и устало сказал:
– Возьми их на память.
– Зачем ты это сделал? – гневно спросил Алексей.
– Пусть помнит, какой он победитель!
И больше Алексей ничего от него не мог добиться.
30. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЕЩЕ БУДЕТ
Нонна сидела в машине отца, положив руки на руль и опустив на них голову. Впечатление такое: шофер устал и воспользовался короткой остановкой, чтобы немного поспать. Как это поется? «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…» Алексей хотел было проскользнуть мимо – не до разговоров сейчас! – но Чудаков шепнул:
– И не думай убежать!
И верно, Нонна резким движением открыла заднюю дверцу, не глядя на них, сказала:
– Садитесь!
Ярослав толкнул его в машину, сел рядом, и Нонна так резко взяла с места, что оба качнулись, как тот негритенок, что болтался перед Нонной.
Нонна свернула налево, и машина понеслась в сторону Внукова, сразу врезавшись в голубой простор молоденьких парков, над которыми далеко в стороне взлетали в небо старинные колокольни, чем-то похожие на космические ракеты.
Потом пошел мелкий лес, пересеченный старыми проселочными дорогами, по которым уже давно не ездили, и по одной из них Нонна свернула на ближайшую лужайку.
– Ну, что там произошло? – спросила она, впервые оборачиваясь к ним и вглядываясь в их усталые лица.
Ярослав вынул из кармана и передал ей заявление об уходе, выцарапанное из твердых рук академика.
– Вот, можете порвать.
– А вы?
– Уже порвали.
– Капитуляция?
– Временное перемирие.
Алексей вслушался в ворчливый голос Ярослава. Нет, так не пойдет! Ей надо сказать все. Он кашлянул, чтобы привлечь ее внимание. Она, близко придвинувшись к Ярославу и хмуро глядя в его глаза, будто выискивая что-то недосказанное, прикрикнула:
– Молчите, Алеша! Я хочу понять, рад ли Ярослав, что все так благополучно кончилось, или он отступил только для разбега?
– Чтоб удариться головой об стенку? – поддразнил ее Чудаков.
– Нет, чтобы занять позицию повыше той, на которой сидят мой отец и его друзья.
– Выше нас не пустят! – сказал Ярослав.
– Тогда продолжайте с того места, на котором остановились!
– А что станете делать вы?
– Я? – Она на мгновение осеклась. – Я выйду замуж. Замдиректора передал мне совет академика. Алеша, вы возьмете меня в жены?
– Я не смогу прокормить вас на свои полторы сотни, – сухо ответил Алексей. Он все не мог понять, о чем и, главное, зачем они говорят.
– О, я умею делать десять блюд из простой картошки. И я стану штопать вам носки и рассчитывать ваши формулы – это я тоже умею. И я возьму у отца свое пианино и начну давать уроки, пока вы будете отрабатывать ваши часы в институте…
Что-то изменилось в ее голосе, он стал мягким, певучим и в то же время прерывистым, как будто ей все труднее дышать, вот-вот она задохнется совсем или вдруг зарыдает.
Алексей сердито сказал:
– Пора по домам!
Ярослав взглянул на него, молча открыл дверцу и нагнулся, чтобы выйти. Алексей схватил его за локоть.
– Куда ты? Сиди!
Ярослав откинулся обратно в угол и закрыл глаза, словно заснул. Алексей захлопнул дверь.
Теперь Нонна смотрела только на него. Ярослава как будто не было для нее, а может, она просто забыла о нем.
– Если я буду с вами, отец перестанет преследовать вас.
– Я не хочу оставаться при вас и при нем! – грубо сказал Алексей. – И эта борьба не кончится, пока такие, как ваш отец, не уйдут…
Она ничего не ответила, лишь посмотрела пристально, испытующе, глаза у нее сухо блестели, но сейчас он мог сколько угодно выносить ее взгляд. Она отвернулась, положила руки на руль, несколько мгновений вглядываясь, как будто не понимая, где она и как сюда попала, потом машинальным жестом включила зажигание и резко повернула машину. Теперь она все делала четко, автоматически, только правая щека ее, которую видел Алексей, горела, и нервически вздрагивало веко.
И у дома она затормозила автоматически четко. Ярослав вылез так неловко, словно глаза его все еще были закрыты, махнул рукой и поплелся к себе. Алексей, оказавшись на тротуаре, сказал:
– Спасибо…
Нонна не оглянулась и сейчас же отъехала. Только когда она развернула машину и проезжала мимо, взгляды их встретились. В ее глазах не было ни гнева, ни сожаления.
Алексей пошел по тротуару к своему подъезду, когда твердая рука легла на его плечо и рывком повернула его назад. Перед ним стоял Ярослав. В глазах его был такой гнев, что Горячев невольно отшатнулся.
– Дурак! – сказал, словно хлестнул, Ярослав.
– Оставь меня в покое! – яростно закричал Горячев.
– Ну уж нет, голубчик! – прошипел Ярослав. – За что ты ее обидел? Ты подумал, сколько ей нужно было мужества, чтобы восстать против собственного папаши? Ведь она действительно стала плечом к плечу рядом с нами, и ей было труднее, чем нам, потому что она воевала против отца! Это мы разрушили ее уважение к отцу! Мы сделали ее несчастной!
Над их головами распахнулось окно. Голос Аннушки негромко приказал:
– Мальчики, перестаньте! И поднимитесь домой! Ярослав, не отпускай этого неврастеника. И скажи ему, что женщины прощают грубость солдатам, когда солдаты ведут бой…
– А если этот болван перестанет драться? – проворчал Ярослав, подняв голову к открытому окну.
– Ничего, залечит свои синяки в одиночестве и снова примется за свое, – спокойно сказала Аннушка. – Он еще даст жизни Михаилу Борисовичу! А сейчас тащи его сюда, жаркое перестоялось…
Голос был тихий, мирный и словно бы удаленный в пространстве и во времени от всего, что бушевало в окружающем мире и в собственной душе Алексея. Подчинись ему на час – и можешь погрузиться в нирвану, где несть ни печали, ни воздыхания, но нет и звона скрещивающихся мечей, горечи поражения и упоения победой. Но разве этого ждала от Алексея Ника?
Он резко повернулся, перебежал улицу и поднял руку, останавливая первую попавшуюся машину…
31. ВЫ МНЕ НУЖНЫ, НОННА…
Он позвонил в квартиру Красовых, по-видимому, следом за Нонной.
Она открыла дверь, держа на руке только что снятую автомобильную куртку, и даже несколько отшатнулась назад.
– Что случилось? – тревожно воскликнула она и сразу набросила куртку на плечи, будто появление Алексея предвещало беду.
– Вы мне нужны, Нонна… – медленно выговорил Алексей, как выговаривались в его душе эти слова, пока он торопил шофера такси, будто боялся, что Нонна исчезнет, если он не догонит ее, и тогда ему уже никогда не удастся произнести эту фразу.
– А… – сразу успокоившись, произнесла Нонна и повесила куртку. – Я подумала, может быть, Ярослав… – Оборвала себя, приказала: – Проходите, Алеша, я сейчас… – И исчезла в глубине квартиры.
Он ошеломленно остановился на пороге ее комнаты, прислушиваясь к тишине. Впрочем, тишина была относительной: капала на кухне вода из неплотно завернутого крана; где-то ходила Нонна, вот она что-то уронила; стучали настенные часы; гулко прогудела струна в закрытом рояле, отвечая резонансом на какой-то звук, донесшийся из раскрытого окна… Алексей стоял и думал: почему она так равнодушно отнеслась к его появлению? И почему прежде всего вспомнила о Ярославе?
И остановил себя: дурак, ты ворвался так неожиданно, что действительно мог показаться провозвестником несчастья! А так как явился ты, то, естественно, Нонна подумала об отсутствующем. Как подумала бы о тебе, если бы ворвался Ярослав. Все трое связаны одной судьбой. И все идем одной дорогой.
Ходит птичка весело́
По тропинке бедствий,
Не предвидя от сего
Никаких последствий…
А то, что она не кинулась в твои объятия, тоже понятно: ты ухитрился смертельно обидеть ее. Попробуй теперь убедить ее, что поступил так против воли и желания…
Щелкнул дверной замок, и в проеме вырос Михаил Борисович. Он прищурился, словно не узнал после яркого уличного света, кто стоит перед ним. Потом насмешливо улыбнулся.
– А, Алексей Фаддеевич! Пришли с повинной?
– Нет. Хочу обокрасть вас.
Михаил Борисович отступил на шаг, легкое удивление и некий страх мелькнули в его расширившихся глазах, но он сдержался, усмехнулся снова.
– Ограбление запланировано с убийством?
– Нет. Вы ведь не очень храбрый человек и просто встанете лицом к стене, чтобы ничего не видеть.
– За что же такая лютая месть?
– Согласно исповедуемой вами заповеди: око за око!
– И как вы понесете вашу добычу? Связанной и в мешке? Добровольно она за вами не пойдет!
Алексей готов был выкрикнуть что-нибудь еще более злое, но в конце коридора появилась Нонна и сухо сказала:
– Перестаньте! Алеша, пройдите в комнату!
– Как? Он оскорбил твоего отца, и ты приглашаешь его в дом? – ядовито спросил Михаил Борисович, но, взглянув на дочь, торопливо добавил: – Ничего, ничего, мы пошутили! – И, швырнув шляпу на вешалку, бочком прошел мимо Алексея в кабинет.
Нонна своим суровым взглядом словно бы втолкнула Алексея в комнату. Не обращая больше внимания на Алексея, она сразу села в кресло, стоявшее подле погашенного торшера, уронила руки на колени и опустила голову, словно ее надломили. В этой позе Нонна выглядела маленькой, несчастной девочкой, которая не понимает, за что ее обидели, но чувствует, как жестока эта обида. Алексей невольно потянулся, чтобы погладить ее по голове, но она услышала его неловкое движение и резко выпрямилась.
Красота ее словно бы полиняла в одно это мгновение. А может быть, она умывалась после возни с машиной, но резкий разговор Алексея с ее отцом помешал ей вновь наложить косметику, поэтому и проступило все сердечное утомление, все долгие бессонные ночи, все длительное разочарование, которое копилось, вероятно, с того самого дня, как они встретились на пороге института. Ведь эти дни не прошли бесследно ни для кого из них. И даже милейший Михаил Борисович далек от своего привычного оптимизма.
– Зачем вы так, Алеша? – тихо выговорила она, глядя блестящими в полутьме глазами прямо в его глаза. – Я ведь не такое уж слабое существо и не нуждаюсь в жалости.
– Вы ничего не поняли, Нонна! – в отчаянии воскликнул он. – Ведь это я, я, понимаете, я боялся, что вы лишь из жалости заговорили о нашем будущем! Вы же помните, мне все предсказывали судьбу неудачника, мученика, несчастливца… Разве мог я принять при всем том, что сейчас происходит, вашу помощь? Я чувствовал бы себя трижды несчастнее, если бы ничем не мог отблагодарить вас за вашу жертву!
– Что же изменилось сейчас? – Глаза ее были недоверчивы, но где-то в глубине взгляда вдруг затеплилась маленькая надежда, и Алексей разглядел ее. Сердце забилось ровно, гулко, как перед затяжным прыжком с трамплина на лыжах, когда тебя охватывает предчувствие невесомости. Он все-таки опустил левую руку на ее волосы, а правой приподнял за подбородок ее лицо, наклонился – глаза в глаза, чтобы лучше видеть, что в них происходит, – и страстно сказал:
– Двое вместе – это уже победа! Это поддержка и помощь! Это совет и надежда! И это любовь и счастье! Почему мы должны отказываться от счастья?
Она смотрела в его глаза долго-долго, а он все склонял к ней лицо, и вдруг губы коснулись губ, и словно удар молнии ослепил и оглушил их – больше они не видели ничего, не слышали, как скрипнула дверь, как Михаил Борисович покашлял на пороге, и очнулись только от его громкого голоса:
– Я вижу, что ограбления с убийством не будет! Поздравляю вас, Алексей Фаддеевич! Нонна, можешь погрузить свои тряпки в машину! Завтра поставишь машину возле института. Я не желаю, чтобы в моем доме жила предательница! И для матери так будет лучше! У нее по три сердечных припадка в день!
Он отвернулся и ушел, сгорбленный, словно бы постаревший в один миг. Но Алексею показалось, что и это было притворством. Как будто он с усилием держал спину сгорбленной и с трудом притворялся стариком. Взглянув на Нонну, Алексей увидел ее сухие, испытующе устремленные на уходящего отца глаза и не почувствовал угрызений совести за то, что разрушил семью. Эта семья была разрушена давно.
– Алеша, помоги мне! – тихо прошептала Нонна, показывая на чемодан, стоящий на гардеробе.
Она и не заметила, как обратилась к нему на «ты», словно бы поручая себя его защите. И он понял: Нонна боялась, она действительно вручала себя и свою судьбу ему, пока еще очень слабому человеку.
