Текст книги "Открыватели дорог"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
22. ВЗРЫВ
В пятницу вечером перепечатанная на машинке статья лежала на столе у Михаила Борисовича. Вечер был яркий, солнечный, с зелеными тенями от деревьев под окном, с птичьим хором из институтского сада, с запахом горячего, политого водой асфальта. Лица друзей и знакомых, поздравлявших Алексея с окончанием его великолепной работы, были веселы. Что работа была великолепной, знали все. Он – тоже.
Михаил Борисович читал, то приближая бумагу к самому носу, то отставляя подальше, будто склевывал особо понравившиеся зерна, но даже эта манера чтения сейчас веселила Алексея. Другие статьи Михаил Борисович читал далеко не столь внимательно.
– Весомо! Весомо! Архифундаментально! – приговаривал Михаил Борисович, и Алексею стало казаться, что зря он послушался Нонну и выбросил почти половину статьи. Сколько бы он выслушал еще комплиментов!
Но вот Михаил Борисович дочитал до конца, откинулся в кресле, с веселым оживлением поглядел на Алексея и уже другим тоном сказал:
– Ну, молодец! Ну, удивили! – Теперь в его голосе сквозило подлинное изумление.
– Это ведь не только я, – скромно заметил Алексей.
– Ну уж не отпирайтесь! – живо подхватил Михаил Борисович. – Мысль острая, современная, живая! Нет, нет, фундаментально! Утерли нос всем! Я рассказывал вчера Ивану Александровичу о вашей новой работе, и, знаете, у него сразу появилась архиоригинальная мысль о практическом применении античастиц. Кстати, вам говорили, что в институте металлов ваши положительные ро-мезоны уже пытаются применить для поляризации металлов? Не слышали? Ну, так вот, с вас магарыч! – Он дурашливо потер руки, изображая продавца после хорошей сделки.
– Какой магарыч? За что?
– А с премии! За изобретение! Иван Александрович идеи нашего института задаром не отдает. И патент на использование ро-мезонов оформит, и премию изобретателю выбьет! Конечно, – тут он лукаво улыбнулся, – придется вам поделиться с авторами прибора, в котором ваши ро-мезоны будут использованы, но, думаю, профит будет немалый! Тем более что такой металл ждут создатели космических кораблей!
Ну и Михаил Борисович! Как точно он знает, чем и как покорить сотрудника! Еще в первые дни эксперимента, когда ро-мезоны потекли на установке выделенным потоком, Алексей подумал, что каждая такая частица сможет в будущем стать дополнительным креплением для любого атомного ядра. Но потом начались споры с Крохой, затем ро-мезоны словно бы исчезли из поля зрения института и его руководителей, а вот ведь Иван Александрович не забыл о них и уже увидел возможность практического их применения. И Михаил Борисович нашел самый нужный момент, чтобы порадовать открывателя…
Тут Алексей вдруг всполошился:
– Позвольте, Михаил Борисович, но что же практически могут дать античастицы, если они пока появляются чуть ли не через десять минут?
– Об этом вы можете не беспокоиться! – утешил его Михаил Борисович. – Есть ведь и такие атомы, в которых связи ослаблены. А уж из них античастицы потекут, как песок сквозь пальцы! Подсказать нужную мысль Иван Александрович умеет!
Алексей почувствовал, как лицо его расползается в неудержимой улыбке. Некстати, конечно, – ведь он пришел для важного разговора. Но признание заслуги для каждого человека праздник. Ведь теоретики, разрушая ядро атома, часто и не предполагают, какие выводы сделают из их опытов «смежники» – биохимики и физиохимики, космологи… И не так уж часто случается, что работа, законченная вчера, завтра окажется донельзя нужной другим… И он, не в силах пригасить улыбку, благодарно глядел на Михаила Борисовича, так кстати порадовавшего его.
– Как же мы будем подписывать ваш новый опус? – поинтересовался Михаил Борисович. Голос прозвучал обыденно, но именно эта обыденность и спугнула улыбку с лица Алексея. Он сам почувствовал, как напряглись все мышцы, словно лицо одеревенело. Начинается! А Михаил Борисович, словно и не примечая никаких перемен, тем же добродушно-обыденным тоном спросил: – Подпишем всем синклитом или у вас есть свои предложения? Я тут подготовил титульный лист для вашей статьи – завтра отправляем в набор! – Он говорил все оживленнее. – Иван Александрович решил включить для нашего отдела на сей раз зеленый свет: статья идет в номер, который уже сдан в типографию. Решили выбросить какую-то университетскую чепуху! Что нового могут они сделать без хорошего ускорителя? – Говоря все с большим оживлением, он отыскал на столе и положил перед Алексеем листок бумаги с названием статьи и списком авторов.
Алексею достаточно было одного взгляда, чтобы в мозгу отпечаталось и едва ли не навечно:
АНТИ-РО-МЕЗОНЫ СУЩЕСТВУЮТ
И чуть пониже – список:
Член-корреспондент АН КРАСОВ М. Б.
Кандидат ф.-м. наук ПОДОБНОВ С. М.
Кандидат ф.-м. наук КРОХМАЛЕВ С. С.
Кандидат ф.-м. наук ГОРЯЧЕВ А. Ф.
Кандидат ф.-м. наук ЧУДАКОВ Я. Я.
Ни имени Вальки Коваля, ни имени Нонны в списке не было.
А ведь Алексей своею рукой написал на черновике статьи их имена. Но не написал три первых имени.
Он почему-то вдруг отчетливо увидел статую Ники. Она улетала. Алексей даже почувствовал на лице трепет ее крыльев. Впрочем, может быть, это пахнуло ветром из раскрытого окна.
Так же непоследовательно вспомнил он Дубну, нелепое состязание с Тропининым, ночь в лаборатории Богатырева. И то, как тогда искренне хотел, чтобы все его добровольные помощники и помощницы были указаны хоть петитом на первой странице работы об античастицах. Этого не будет. Никогда! Будет другое: список, предъявленный ему Красовым.
А Красов здорово приготовился. Этот титульный лист он составил, наверно, еще до конца работы над античастицами. Это и понятно: Михаил Борисович всегда верил в «легкую» руку Алексея. Он сам говаривал, и даже не очень уж посмеиваясь, о своей вере. Так почему бы ему и не составить список авторов заранее? Ходить в «преисподнюю» ему было не нужно. А размышлять в свободные минуты о будущем так приятно!..
Алексей с трудом оторвал взгляд от бумаги и взглянул на Михаила Борисовича.
На лице Красова сияла привычная благодушная улыбка, однако глаза были холодные и смотрели пристально, словно гипнотизировали Алексея. Горячеву показалось, что он впервые видит эти глаза – такие знакомые – по-настоящему. Они оказались пронизывающими, чужими. Алексею даже стало вроде бы трудно дышать…
Какие-то слова были, кажется, готовы сорваться с языка, и Алексей знал, что они будут гневными. Но сил почему-то не хватало. Привычка к подчинению? Неуверенность?
В это время в кабинет вошла Нонна.
Она словно бы сразу оценила сцену, открывшуюся ей. Вот взгляд ее скользнул по листку, который держал перед собой Алексей, по его лицу – Алексею стало противно за самого себя, таким бессильным он, наверно, выглядел, – потом взглянула на отца. Михаил Борисович поморщился, но она этого, казалось, не заметила. Остановилась у стола, положила перед отцом ключ от квартиры.
– Ты опять забыл ключи, папа, а я, вероятно, из института сразу уеду на дачу. О, да я, кажется, попала на крестины? Поздравляю! – Она взяла рукопись Алексея, как будто до этого и не видала ее, подержала в руке, словно взвешивая, пошутила: – А дитя могло бы быть и посолиднее! Вон сколько у него нянюшек! – бросила рукопись на стол и забрала из негнущихся пальцев Алексея титульный лист.
Михаил Борисович небрежно сунул ключ в карман, но на дочь не взглянул, словно ждал, когда она уйдет.
Однако Нонна ничуть не смутилась. Небрежно опустившись в кресло напротив Алексея, она молча изучила листок и положила его на рукопись.
– Значит, руководство института убедило вас, Алексей Фаддеевич, что Крохмалев и Подобнов вполне достойны подписать вашу работу? – Фамилию отца она как будто и не заметила.
Нонна говорила невинно-шаловливо, словно превратилась в неразумного ребенка, знающего, однако ж, что устами младенцев глаголет истина. Говорила, переводя очаровательно-наивный взгляд с Алексея, который начал бледнеть, на отца, который медленно багровел. И вдруг, побледнев сама, теперь уже без притворного наивничанья, вскрикнула: «Папа, тебе плохо?» – зазвенела графином о стакан, подала воду отцу, а тот, с усилием сделав глоток, пробормотал:
– Ты когда-нибудь убьешь меня, Нонна!
Теперь она сидела, опустив глаза, смирная, но видно было, что ее не выгонишь. Разве только схватить в охапку и вышвырнуть. Хоть бы в окно. Оно, кстати, открыто.
Михаил Борисович покосился на Алексея. Теоретик сидел белый, губы у него дрожали.
Ах, негодяи! Держу пари, что они сговорились! Ах, наивненькие младенцы, которым в пору сидеть в инквизиторских креслах! Они сговорились, они предали тебя. Ну уж куда бы ни шло – этот размазня Алексей, «божий человек», но и она, твоя собственная дочь, предала тебя! А теперь сидит и жалеет бедного папочку, бросилась со стаканом воды, хотя только что готова была стрелять и целилась в сердце! А тут, видите ли, испугалась инфаркта!
Михаил Борисович вдохнул воздух. В ушах еще шумело, голова кружилась, но он уже видел все: вот этот размазня, вот дочь, предавшая отца! В общем, она никогда не считалась с его интересами. Они, конечно, сговорились!
Но глаза видят! И он видит их насквозь! Нет, такой невинной шалостью его не столкнешь и не уронишь! Мы еще повоюем, милая дочь!
Он откинулся в кресле, склонив голову набок, и заговорил властно, тяжело, отделяя слово от слова многозначительными паузами:
– В институте, молодые люди, действительно есть руководство! И, судя по общим успехам, неплохое! А вы к числу руководителей не принадлежите. Вы всего-навсего исполнители. Не спорю, возможно, отличные. Но это еще не дает вам права осуждать работу руководителей. Для этого есть люди повыше рангом…
– Папа! – мягко сказала Нонна.
– Нет, уж позволь мне договорить! – Он предостерегающе поднял руку. Глаза у него опять стали холодные и жесткие. – Эта работа принадлежит институту, а не отдельному физику. Она выполнена силами института, на машинах института, по общему институтскому плану. И руководству угодно, чтобы в числе авторов были названы Крохмалев и Подобнов. И я… ваш покорный слуга. А ниже можете называть кого угодно: Чудакова, Горячева или, скажем, Нонну Бахтиярову!
Нонна медленно встала и, словно слепая, прошла вдоль кабинета с вытянутыми руками, наткнулась на книжный шкаф, отодвинула стекло, вставленное вместо дверцы, и вытащила десятка два брошюр и оттисков. Так же медленно, неся легковесные эти книжки на вытянутых руках, она вернулась к столу и уронила их перед отцом.
– Значит, и эти книги писал не ты?
Михаил Борисович молчал, испуганно глядя на дочь. Только теперь Алексей вдруг понял, какая тяжесть легла с недавних пор на сердце Нонны. Слушая постоянные споры Алексея, Ярослава и Коваля о том, кто из руководства института подпишет новую работу, о которой она т о ч н о знала, что никто, кроме них самих, не шевельнул пальцем для осуществления этой идеи, Нонна постепенно пришла к мысли, что и отец ее уже давно живет на проценты с прошлого капитала знаний. А задумавшись об этом, не могла не дойти и до той мысли, что и знаний-то у отца давно уже нет, есть з в а н и я, полученные еще тогда, когда он что-то умел и понимал. И со всей жестокостью, свойственной молодости, безоговорочно осудила отца. Она ждала лишь последнего доказательства, чтобы увериться в своей правоте, и доказательство это отец дал ей сам. Она все еще жила в том чистом и честном мире, в который ввел ее Бахтияров. Ведь для Бахтиярова каждый работник стоил ровно столько, сколько он у м е л. А сам Бахтияров, как и всякий практик, не нуждался в том, чтобы кто-то вплетал в его венок лавровые листики из своего супа, да и венков-то там, у практиков, не раздают. И там проще понять, кто чего достоин, кто и что сделал, и результатом работы всегда является нечто грубое, зримое, что можно ощупать руками, если не веришь глазам…
И еще Алексей понял: Нонна знала, что ожидает их, открывателей, догадалась, разобралась по обмолвкам отца или Крохи. И тогда-то ей и пришло в голову укрепить Алексея в его «злонамеренной» мысли – не отдавать эту последнюю свою работу в чужие руки. Она вспомнила о Нике, вещи бесценной, помогавшей, как, наверное, видела она, ее мужу становиться на ноги после любой неудачи. И Нонна принесла Нику Алексею, чтобы сказать без слов: «Боритесь!»
Да и откуда было Нонне знать, что в их институте, не без влияния Михаила Борисовича, любая идея, кем бы она ни была выношена, режется на кусочки, как лента золотой тесьмы, и в виде шевронов нашивается на мундиры давно уже отвоевавшихся вояк. Ведь чем больше на их мундирах этих чужих галунов, тем больше получают они почестей. Никто не спросит: «А за какое такое сражение на вашем рукаве появилась новая нашивка?» Институт-то работает, выдает, как говорится, на-гора свою продукцию, следовательно, всякая кроха пашет… Ведь сказал же Михаил Борисович только что, будто любая работа принадлежит не отдельному физику, а всему институту, и что авторами будут названы те, кого сочтет нужным назвать руководство… Так против кого же они, молодые, собираются выступать? Против руководства?
Он уткнулся взглядом в рассыпанные по столу брошюры, а взгляд, независимо от его желания, отмечал, что книг этих Михаил Борисович не писал, кроме разве что самых старых, пожелтевших от времени, каждая из которых в наши дни оборачивалась горой ошибок, иная Монбланом, а другая и Эверестом. Но на тех брошюрах фамилия Михаила Борисовича гнездилась где-то далеко внизу, а за последние годы поднялась вверх и ныне возглавляла большинство книг из тех, что Нонна уронила на стол.
А Нонна, требовательно глядя на отца, повторяла свой вопрос:
– Значит, не ты? А кто же? – И так как Михаил Борисович все молчал, еще жестче сказала: – Да как же это так?!
Михаил Борисович резким движением руки смахнул все книги куда-то за себя, в угол, и, ухватившись за доску стола, медленно поднимался на ноги. Алексею показалось, что он вот-вот рухнет, но, нет, старый боец выпрямился, властно протянул руку к двери и приказал:
– Вон! И немедленно!
Нонна взглянула на отца – в глазах ее Алексей явственно увидел страх, – начала отступать от стола – шаг, два, три – и вдруг резко повернулась и выбежала. Тогда Алексей, ни слова не говоря, сгреб со стола растерзанные листы своей рукописи, прихватил и титульный лист, сунул все в карман и выскочил вслед за нею.
23. АТАКА
Нонны нигде не было. В таком состоянии – он знал это по себе – любой человек может сделать поспешный и опасный вывод. В сущности, у нее вторично рушилась вся жизнь. Возвращение домой – после долгих лет страдания – стало для нее началом или, точнее, воскресением. А что ждет ее теперь?
Сначала Алексей бросился было в вычислительный отдел и, только протопав с полкилометра по пустым коридорам, вспомнил, что рабочий день давно кончился, и в отделе, надо думать, пусто. Но Чудаков, наверное, ждет…
Нонна сидела перед Ярославом в позе, полной горя, и монотонно повторяла:
– Как же это можно? Как же это можно?
Коваль стоял спиной к ним, прижавшись лбом к решетке подвального окна, за которым, кроме идущих ног, ничего не было видно. Должно быть, он занял эту позицию сразу, как только прибежала Нонна. Алексей, входя, заметил, как Коваль переминается с ноги на ногу. Устал, а обернуться к этим двоим не хочет. Пусть знают: он не с ними. Ну, а я-то с ними?
Он вспомнил, как взял из-под носа у ошарашенного Михаила Борисовича статью, нервно засмеялся, но тут же умолк. Ярослав глядел непримиримо-враждебно, а Нонна все повторяла:
– Как же это можно? Как же это можно?
Алексей независимо прошел к столу и положил статью перед Ярославом.
– Вот! – Он указал на титульный лист с фамилиями авторов.
– Ну и что? – спросил Ярослав. – Руководство высказалось.
– Но зачем им понадобилось тащить сюда Кроху и Подобнова?
– Можешь получить полную информацию. Через два месяца выборы новых академиков. Михаил Борисович надеется, что его изберут в академики, а Кроху собирается выдвинуть в члены-корреспонденты. Подобнову давно обещана докторская степень, а работ у него – кот наплакал.
– Но при чем тут мы и наша работа?
– Она очень вовремя подвернулась, – сухо сказал Ярослав. – И нам предложили отличную цену: если у них все пройдет гладко, мне ускорят защиту докторской, тебе дадут звание старшего научного сотрудника… Чем плохо? – В голосе его прозвучал иронический вызов.
– А если мы не согласимся?
– Этот вариант тоже обсуждался. Можем искать другую работу. Я пойду в дворники, ну а тебе прямой смысл стать тапером, тем более что музыку ты не бросил.
– И ты промолчал обо всей этой «информации»?
– А что я мог сказать? Сколько ни кричи ребенку, что огонь обжигает, он будет тянуться к огню. А потом придет мама и положит примочку.
– Ну, в твоем мире все дети должны быть сиротами…
– Попроси помощи у Нонны. Она сердобольная.
Нонна, казалось, не слышала. Она сидела на неудобном стуле в неловкой позе, привалившись к столу, как будто боялась упасть. Алексей невольно покосился на нее. О чем она думает?
Нонна словно бы отсутствовала. Может быть, она еще спорит с отцом? Хотя о чем тут можно спорить? Тут надо или прощать, или уходить…
Нонна подняла голову, вдруг спросила:
– А если сходить к академику?
Коваль оторвался от решетки, оглянулся:
– Академик сказался больным и направил нас к заму. Расскажи, Ярослав!
Алексей подвинул ногой стул, сел на него, уставился взглядом в злое лицо Чудакова и резко сказал:
– Рассказывай!
– Я уже все рассказал. Заместитель директора любезно снабдил нас полной информацией. Высшие интересы института требуют, чтобы мы немного потеснились на первой странице работы и впустили туда и Михаила Борисовича, и Кроху, и Подобнова.
– А если мы все вместе подадим заявлением об уходе из института? – спросила Нонна.
– «Коллективочка»? – Чудаков язвительно присвистнул. – Конечно, времена не те, но за такую «коллективочку» все равно по головке не погладят. Тут уж действительно придется идти в дворники. А Нонна откроет прием учеников для подготовки в музыкальное училище…
– Послушай, Ярослав, – сказал Алексей, – а тыне думаешь, что твоя сардоническая усмешка – сейчас не очень благородный способ уйти от борьбы? Ты всегда утверждал, что мы похожи на слепых щенков, один ты умудрен жизненным опытом. Что же ты нам теперь посоветуешь?
Он вдруг увидел, что лицо Ярослава как-то посерело, обмякло. Перед ним сидел совсем не тот непреклонный, язвительный исследователь, одинаково хорошо разбирающийся и в физике и в жизни, которого они знали много лет, а усталый человек. И он уже не был похож на взъерошенного мальчика. Только эта внезапная перемена и показала им всем, как же, в сущности, плохи их дела…
И Алексею стало жалко товарища.
– Извини, Ярослав, – тихо сказал он. – Нас не поссорят. Мы всегда будем вместе. И сейчас мы сообща подумаем, что нам делать.
Коваль тоже подошел поближе к столу, но остался стоять, подпирая стенку.
– Бросьте эту кость собаке, и она завиляет хвостом, – угрюмо посоветовал он.
– Нет! – твердо ответил Алексей. – Мы должны помнить, что думаем не о себе. Таких, как мы, безымянных поставщиков идей и мыслей, много. И мы отвечаем не только за себя, но и за них. И никто не вправе красть наши идеи, замыслы, открытия…
Он вдруг замолчал, словно прислушиваясь к чему-то, рождающемуся в нем, к какой-то мысли, которая нетерпеливо пробивалась в сознание. Он знал, что эта мысль существует в нем уже давно, только он никогда не решался высказать ее вслух, а теперь она напоминала о себе, требовала, чтобы он дал ей дорогу.
Он спокойно высказал эту мысль:
– Надо написать в Академию наук. Пусть наше мнение услышат и там.
Ярослав поднял на него удивленные глаза. В них что-то заблестело: одобрение или вера? И Нонна тоже с удивлением смотрела на Алексея, и в ее глазах тоже пробивалась живая улыбка. И Алексей, уже утвердительно, сказал:
– Значит, пишем!
– Ну что ж, пожалуй, ты прав, будем писать… – медленно проговорил Ярослав. – Но уж если заваривать кашу, то покруче! – снова становясь собой, таким же жестким и язвительным, добавил он. – Заявления об уходе мы тоже подадим! Нас от науки не отставишь, а вот оставить институт без науки мы можем!
– Значит, ты говорил с заместителем об этом?
– Я просто сказал, что мы можем уйти в другой институт. Заместитель был так добр, что сообщил: нам дадут такие характеристики, что в другой институт мы сможем поступить разве что вахтерами. Но я склонен попробовать…
– Без меня, – устало сказал Коваль.
– «Цыпленки тоже хочут жить»? – спросила Нонна.
– Нет, я просто рабочий от науки. И не гожусь в мученики. Мне и в армии выписывали двойную порцию еды. Поститься я не умею. Вот так. Значит, без меня. Простите.
– Ну что ж, Петр, прощай! – с печалью в голосе произнес Ярослав.
– Почему Петр? Меня зовут Валентин!
– Так звали одного рыбака, который в течение ночи трижды отрекался от своего улова… Ладно, Валя, иди…
Они не смотрели ему вслед. Ярослав вынул из стола бумагу, протянул Нонне, сказал:
– Ну, начали. Тебе, Алексей, приходилось писать докладные записки? Мне – нет. К кому мы обращаемся? Впрочем, это мы выясним потом…
