Текст книги "Открыватели дорог"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
12. В «ПРЕИСПОДНЕЙ»
Он спустился к Чудакову.
Предупредительные сигналы опасности были выключены – вместо красных маяков горели зеленые: ускоритель не работал. Но Горячев, прежде чем войти в зал, предусмотрительно снял с руки часы, пошарил по карманам и извлек из них ключи от квартиры, перочинный ножик и забытый в кармане гвоздь. Вчера пытался повесить на стенку купленный в магазине на Ленинском проспекте эстамп – на оранжевом фоне лимон и цветы в вазе, – но бетонные плиты, из которых сложен дом, оказались непробиваемыми. А гвоздь Алексей по рассеянности сунул в карман, и хорошо еще, что обнаружил сейчас. Магнитное поле ускорителя так велико, что стоит приблизиться к этим установкам – и такой вот забытый гвоздь немедленно зашевелится в кармане… Был же у них в институте случай, когда один из посетителей упал возле ускорителя в обморок. Оказалось, осколок мины, оставшийся в легком со времен войны, сдвинулся под воздействием магнита и нажал на артерию…
Выложив все свое металлическое хозяйство на столик дежурного, Алексей прошел в машинный зал.
Конечно, Чудаков опять что-то настраивал. Алексея каждый раз поражал внешний вид приятеля. Даже здесь, в святая святых института, на своем рабочем месте, где десятки людей подчинялись каждому его жесту, Чудаков был гораздо более похож на взъерошенного подростка, нежели на молодого ученого. Черный вихор над его смуглым лбом торчал, как всегда, воинственно, маленькие цепкие руки непрерывно двигались, будто искали точку опоры.
Возле Ярослава топтался молчаливый и внешне неуклюжий Валька Коваль, ныне уже техник-лаборант, влюбленный и в Чудакова и в ускоритель, неизвестно, в кого больше. Этот рыжеволосый детина с простодушным лицом и руками фокусника – так они были ловки и удачливы – улавливал желания Чудакова даже не по словам и жестам, а по выражению лица. Вот Чудаков скосил глаза на счетчик Черенкова, и Валька, чуть притронувшись к талям, повернул аппарат, и, как видно, именно на столько градусов, на сколько требовалось Чудакову. Чудаков покосился на пузырьковую камеру – толстостенный металлический ящик с боковыми стеклами, – и Коваль поспешно перебрал кнопки манипулятора, – тяжелое сооружение начало вращаться, и вот уже камера встала боком прямо под дуло коллиматора, из которого в нужную минуту вырвется тонкий пучок протонов и пройдет через входной фланец камеры, чтобы, соударяясь с атомами рабочей жидкости, оставить свой след в виде тонкой прерывистой цепочки пузырьков.
Уже много лет работает Алексей в этом институте, но каждый день разглядывает мощные машины и аппараты с неослабным вниманием. Ведь они созданы только для того, чтобы обнаружить невидимое! И сам ускоритель – круглое сооружение в шесть метров высотой и в десятки метров в диаметре, снабженное мощнейшими магнитами, в котором невидимые частицы приобретают огромную скорость, – все еще поражает его воображение. А частицы? Вот они ускорились по спирали за три миллионных доли секунды, получили энергию, достаточную для того, чтобы пробить эти толстые бетонные плиты и чугунные ограждения, прорезали, подобно световому лучу, мрак пузырьковой камеры и дали знать о себе вспышками сцинтилляционных счетчиков, импульсами тока на выходе фотоумножителей. Вот они уловлены, сфотографированы, их путь зафиксирован от рождения до гибели, хотя весь этот процесс порою длится миллионную долю секунды… Как же не гордиться тебе, человек, делом рук твоих!
Эти возвышенные мысли никогда не оставляли Алексея, едва он спускался в святая святых института, как он именовал про себя машинный зал. А вот Чудаков, который день за днем ловил эти частицы, ничем не восхищался и самый зал, в котором расположен ускоритель, называл не иначе, как «преисподней». Да посмеивался над «романтизмом» Алексея, отвечая на его вопросы, продиктованные наивным восхищением:
– Мы хоть имеем дело с материальными и вполне ощутимыми приборами, а вот как вы, теоретики, угадываете в разрушенном ядре не только те частицы, которые мы видим, но и такие, о которых мы и не догадываемся? – И взглядывал лукаво прищуренным глазом на Алексея, так что тот поневоле смущался. И, довольный, небрежно прибавлял: – Впрочем, часто ли у вас это получается?
Но сегодня Чудаков был мрачен, Коваль вообще походил на гробовщика, и Алексей понял: все, что происходило наверху, уже донеслось сюда в виде отдаленного грома. И как бы ни пощелкивали счетчики, сколько бы доказательств существования вновь открытых частиц ни получили Чудаков и Коваль, в сущности, они лишь проверяют открытие Ф. Моргана, тогда как это Ф. Морган должен был проверять их открытие.
– Послушай, Ярослав, ты говорил, что в «Вестнике» физического института ГДР было упоминание о наличии следов ро-мезонов в нашем фотоматериале?
– Собираются отстаивать приоритет? Не поздно ли? – сердито спросил Чудаков.
– Михаил Борисович просит отыскать эту ссылку, – не ввязываясь в спор, сообщил Алексей.
– Одиннадцатый номер «Вестника». Впрочем, фотокопии у меня, кажется, здесь, в столе.
– Но одиннадцатый номер – это ноябрь! У них же «Вестник» ежемесячный.
– Ну и что? Кроха и сам Шеф так крепко зажали нашу статью, что мы опоздали с публикацией на полгода.
– Но если «Вестник» ссылался на нашу работу…
– А, теперь это меня уже не интересует! Пусть думают те, кто сидит наверху. – И совершенно непоследовательно спросил: – Слушай, Алексей, ты как-то говорил, что нужно искать анти-ро-мезоны. Ты еще не отбросил эту мысль?
Алексей с удивлением взглянул на друга. Тот настороженно ждал. Нечаянно Алексей перевел взгляд на Коваля и поразился, как изменилось у техника выражение лица: он стал похож на доброго пса, застывшего в стойке. И Алексей понял: эти чудотворцы уже удовлетворились первой победой, насытились ею. Им хочется продолжать поиск, но в другом направлении. Ярослав все еще выжидательно молчал.
– Я подумаю…
– Понимаешь, нам нужны не раздумья, а теоретические оценки. Расчеты нам нужны: интенсивность, энергия, предполагаемый угол рождения, угол аннигиляции… Тут, – Ярослав осторожно, с какой-то странной боязливостью указал на пузырьковую камеру, окруженную фотообъективами, – тут какая-то чертовщина дает явный эффект. Может быть, это и есть отрицательные анти-ро-мезоны, а возможно, это какие-то совсем иные частицы. Ночью мы проявим фотографии, но если бы ты посчитал сегодня… – Голос его стал умильным, как будто он уже собрался на охоту и только от Алексея зависело, будет ли у Чудакова заряженное ружье.
А Горячев в это время думал, что для получения нужных оценок придется идти к счетной машине, а там теперь Нонна… Чудаков этого еще не знает, да и говорить ему об этом незачем. Пусть скажет кто-нибудь другой, но идти туда Алексею придется самому. Алексей поморщился, словно у него заныл зуб, сказал:
– Хорошо, я пересчитаю все снова…
– Только ты не откладывай, пожалуйста! – заторопился Ярослав. – Я вас, теоретиков, знаю. Вам подавай вдохновение! А у меня материал горит. Ты знаешь, сколько фотографий за эту неделю мы сделали? Около двадцати тысяч!
– Давай фотокопию из «Вестника», и я пойду рассчитывать…
Коваль остался отмечать показания счетчиков, а Ярослав повлек Алексея почти бегом в свою каморку в цокольном этаже. Там он расшвырял какие-то бумаги, фотографии и наконец подал с совершенно безразличным видом фотографию страницы из «Вестника». Ему все это было уже ни к чему. И Алексей понял: Ярослав увидел в своем фотоматериале что-то новое. Иначе зачем бы ему делать столько снимков?
Алексей снова поднялся к Шефу и положил на стол «вещественное доказательство». Михаил Борисович уставился в фотокопию настороженным взглядом.
Немецкий ученый сухим, бесстрастным языком протокола писал:
«В переданном нашему институту фотоматериале советских ученых Горячева и Чудакова по поводу обнаружения новых частиц, названных этими учеными ро-мезонами, вопреки мнению их коллеги советского ученого Крохмалева, утверждающего, что новых частиц он не видел, в трех случаях ро-мезоны идентифицируются совершенно надежно. Масса, энергия и угол вылета совпадают с теоретическими вычислениями Горячева…»
– Но это же как раз то, что надо! – с неожиданной пылкостью воскликнул Михаил Борисович.
– А вы уверены, что это так необходимо нашему Крохмалеву? – подчеркнуто добродушно спросил Алексей. – Как же он подпишет работу, для обоснования которой придется включить и эту справку?
– Ну, Сергею Семеновичу я выдал все, что ему положено!
– Однако приказа о его увольнении или объявления о том, что он отныне «персона нон грата», я не видел, – попробовал пошутить Алексей.
– И не увидите! – внезапно разъяряясь, воскликнул Михаил Борисович. – Не знаю, почему он стоит у вас поперек горла, а мне он нужен! Понимаете?
– Еще бы! – вспылив в ответ на эту непонятную ярость, воскликнул Алексей. – Но в какой роли он вам нужен? Как ученый или как передаточный механизм для ваших мыслей и желаний?
– Прошу не забываться, Алексей Фаддеевич! – вдруг грозно и высокомерно отрезал Михаил Борисович. И Алексею ничего не осталось, как попросить разрешения вернуться к своей работе.
Так он и сделал.
Простота отношений с начальством, которая столь приятна для любого младшего сотрудника, тоже должна иметь свои пределы. Так будет лучше и для младших и для старших.
13. ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ И ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ
Алексей не любил заходить в вычислительный центр. Надо было отвечать на просительную улыбку Веры, придумывать причины, которые мешали встретиться с нею, а ведь прошел уже почти год, во всяком случае, больше десяти месяцев, как Алексей прекратил эти безрадостные отношения. Но Вера все еще ждет чего-то…
Впрочем, сейчас, может быть, не ждет: ведь она увидела Нонну!
А когда-то Вера занялась его спасением. В первый год после отъезда Нонны в Ленинград Вера требовательно предложила ему и дружбу и заботу, а потом и свою непылкую любовь, в которой было больше от материнского чувства к заброшенному и обиженному, чем страсти. Она не знала Нонну, однако сумела выспросить у Алексея о ней все. Наверно, расспрашивала и других, потому что Алексею скоро стало казаться, что Вера знает о Нонне больше, чем он сам, чем родители Нонны. И она никогда не осуждала Нонну. Если Алексей сам принимался обвинять Нонну во всех грехах, Вера слушала с удовольствием, но никогда не забывала рассудительно посетовать, не преувеличивает ли он. Она словно боялась, что когда-нибудь Нонна снова встретится на пути Алексея и тогда Алексей не простит Вере того, что так сурово разговаривал при ней о своей первой любви.
Она была не очень красива, Вера, – маленькая, с утиным носиком, сухими губами, невыразительными глазками, но фигурка у нее была ловкая, руки нежные, сердце терпеливое. Ведь она знала, что Алексей не любил ее, а вот возилась с ним, пытаясь «сделать из него человека». Она так и говорила:
– Подожди, Алеша, я еще сделаю из тебя человека!
Делала это она по-своему. У нее был культ физического здоровья. Она была убеждена, что дурное настроение возникает от отравления человека токсинами, от кислородного голодания, от плохо приготовленной пищи. Теперь Алексею кажется, что Вера отказалась от своей слишком уж прямолинейной теории. Это произошло после того, как Алексей вышел из подчинения, перестал встречаться с нею, стал ссылаться на занятость работой, даже на тиранию Михаила Борисовича. Вера как-то увяла, поблекла. Не помогла ей теория «физического здоровья». Но раньше, когда Алексей хватался за ее чувство, как утопающий за соломинку, она была очень привлекательной.
Вера учила его жить полнокровно. Она первая обратила внимание на то, что Алексей все свободное время проводит за книгами. А свободным временем он считал то, когда не занимался в институте вычислениями. Вера заставила его купить лыжи и повезла за город на прогулку. Лыжи были горные, они даже понравились Алексею, пластмассовые, желто-красные, с металлическими полосками по бокам, с жестким креплением. Вера беспощадно тащила Алексея за собой сначала пять километров, потом десять, заставляла его скатываться с гор и пригорков, довела до того, что он вывихнул ногу, а потом дежурила около него две недели, пока опухоль спала и Алексей снова смог ходить.
В конце концов Алексею даже понравилось это времяпрепровождение. Он научился отличать лето от зимы, стал плавать, отправлялся в бездумные туристические походы с рюкзаком за плечами и пробегал по двадцати километров на лыжах. Одному он так и не научился – любить Веру…
Аннушка и Чудаков думали, что Алексей вот-вот женится на Вере, да и сама Вера, должно быть, ждала этого, но Алексей захандрил, перестал заходить в вычислительный отдел иначе, как по делу, на каждую Верину просьбу о встрече отговаривался работой, а когда она перестала верить отговоркам, стало еще хуже, потому что он начал отвечать сухо и даже резко. И Вера перестала звонить…
Когда Алексей появлялся в вычислительном отделе, где Вера работала сменным техником при машине, он всегда встречал ее жалкую, просительную улыбку и привык входить туда с мрачно отсутствующим видом, держаться надменно, вызывая всеобщее недоумение: ведь все знали, что он добрый человек. И все жалели Веру и сердились на Алексея.
А теперь там еще и Нонна…
Войдя в вычислительный отдел, Алексей прежде всего увидел Нонну.
У Нонны была странная особенность: где бы она ни находилась, сколько бы ни было вокруг людей, прежде всего замечали ее одну. Вот и сейчас Алексей прежде всего увидел ее стоящей среди девушек-программисток и о чем-то оживленно беседующей с ними. Алексей повел глазами направо и налево и с трудом отыскал Веру. Вера была бледна, еще более незаметна, но ни просительной улыбки, ни ищущего взгляда Алексей не увидел. И когда Алексей пересек зал, направляясь к главному инженеру, Вера тихо ушла за стеллажи, на которых мигали живые огоньки «памяти» машины.
В этот зал, защищенный тяжелыми бетонными сводами, не доносилось ни звука. Вычислительная машина, занимавшая бо́льшую часть зала своими пультами управления, хранилищами «памяти» с магнитофонными лентами и иридиевыми барабанами, стеллажами и ящиками, в которых заключены тысячи радиоламп и полупроводниковых устройств, требовала полной тишины для работы. Люди тут разговаривали вполголоса, обмениваясь непонятными замечаниями, поглядывая на мерцающие осциллографы, на вспыхивающие цветные сигналы: зеленые – когда все шло хорошо, красные – если какая-нибудь связь в машине нарушалась. Из печатающего устройства торопливо ползла непрерывная лента и свертывалась в рулон, «читающий» аппарат переворачивал перфорированные карты вопросов и проводил по ним электронным щупом, почти так же, как слепой человек читает пальцами книгу, напечатанную по системе Брайля – выпуклыми знаками. Кто-то только что задал машине большую работу, и машина добродушно ворчала через динамик, поставленный на пульте, выговаривая звуки, похожие на сигналы марсиан, как их описывал Уэллс: «Улла-улла-улла-улла!»
Как ни неприятно было Алексею заходить в вычислительный отдел, но работать с вычислителями он любил. Чем сложнее придумывал он задачу, тем добродушнее ворчала машина. Иногда звуки динамика начинали литься, словно симфония, и Алексею нравилось записывать за машиной эту неожиданную музыку. Но если Алексей допускал какую-нибудь ошибку, машина, сбившись с ритма, начинала так гневно рычать, что главный инженер – низенький, черный, густо-курчавый человек с толстыми добрыми губами – испуганно выключал все агрегаты и потом еще долго стыдил Алексея за неправильно поставленный вопрос. Порой Алексею казалось, что главный инженер и сам побаивается своей машины: мало ли что она может выкинуть!
– Что у вас? – нетерпеливо спросил главный инженер, глядя на плотную пачку карточек в руке Алексея. Ему не нравилось, когда машине давали слишком много задач, а у Горячева этих задач всегда было невпроворот, и все срочные.
– Опять ро-мезоны, – с виноватой усмешкой ответил Алексей.
– С этими задачами обращайтесь теперь к Нонне Михайловне! – суховато сообщил инженер и окликнул ее: – Нонна Михайловна! Вот Алексей Фаддеевич Горячев! Он по вашему ведомству. Знакомьтесь!
– Мы знакомы с Алексеем Фаддеевичем, – ответила Нонна, отходя от девушек-программисток.
Алексей заметил, как тускло зазвучал ее голос, как все оживление, с которым она болтала с девушками, словно смыло с ее лица. – Прошу, Алексей Фаддеевич, ко мне! – И медленно пошла в дальний угол, который Алексей всегда помнил пустым. Теперь в углу стояли письменный стол, ящик перфоратора, буквопечатающий аппарат, похожий на телеграфный. Вдоль стены протянулось несколько шкафов и книжных полок, на одной из полок сияло маленькое зеркало, на письменном столе – в колбе – букетик увядающих подснежников.
– А вы неплохо устроились! – небрежно сказал Алексей.
– Это все они. – Нонна кивнула в сторону программисток. – Я уже привыкла обходиться без цветов.
Этими словами она как бы сразу отрезала все постороннее и заговорила более оживленно:
– Можно взглянуть на ваш вопросник? – решительно перехватила карточки из руки Алексея и стала проглядывать их. – Так, так! Вот здесь надо разбить последовательно на ряд заданий… – И странное, отвлеченное от встречи, от прошлого оживление снова окрасило ее бледное лицо.
Затем она вдруг пытливо подняла глаза на Алексея, спросила:
– Это работа для моего отца?
– Почему вы так думаете?
Она не обратила внимания на его явное недовольство. Продолжая перебирать карточки, остановилась на одной, пожала плечами:
– Тут же должен быть знак плюс!
Он взглянул, перечитал вопрос, сухо спросил:
– А вы уже проникли во все тонкости ядерной физики?
– Если вы будете и дальше так же любезны со мной, я перейду к другому учителю.
– Простите! – Он смутился, но не хотел сдаваться. – А почему, собственно, вам не нравится этот отрицательный знак?
– Потому что тут явная ошибка! Если вы хотели проверить, понимаю ли я ту работу, за которую взялась, вам следовало бы просто переписать вопросник Крохмалева. А вы ставите загадочный отрицательный знак перед явно положительной величиной, а потом будете утверждать, что я все напутала в вашем вопроснике!
Сначала он подивился только тому, как остро ей хочется успеха на новой работе. Лишь потом до него дошел смысл ее упрека: почему он не переписал вопросник Крохи? Тут он сразу забыл, что хотел извиниться без всякой вины, и сердито потребовал:
– А ну-ка, что за вопросник дал вам Кроха?
Она взглянула подозрительно, но ответила довольно кротко:
– Вопросник Крохмалева в машине.
Алексей резкими шагами пошел прямо к машине, и она последовала за ним.
Алексей остановился у печатающего устройства, считывая быстро набегающие строки ответов машины. Вопросы действительно были удивительно похожи на те, что принес сам Алексей. Опять ро-мезоны, их соударения, угол вылета из мишени. Нонна стояла за его спиной, он слышал ее дыхание.
– Глупо! – сказал он. – Кроха снова допускает те же ошибки: не учитывает два электрино, которые выделяются при соударении…
В этот миг динамик машины вдруг взвыл яростно и зло, голубой экран осциллографа замигал и прочертился молниями, затем на нем выплыли два слова: «Крохмалев – дурак!»
Алексей засмеялся. Это была новинка. Программистам надоело получать выговоры за перебои. Но перебои зависели от того, правильно или неправильно поставлены вопросы, вот они и «научили» машину высказывать их мнение об авторах неверных вопросов и задач. Машина продолжала рычать, слова на экране забавно выгибались и плясали, а Крохмалев как раз вошел в зал. Увидев на экране краткую оценку своей деятельности, Крохмалев грохнул кулаком по пульту:
– Прекратите безобразие! Это вам даром не пройдет!
Главный инженер выключил машину. Погасли лампы, погасла и фраза на экране. Главный инженер меланхолически сказал:
– Оценку дала машина. И предупреждаю: за всякую неверно поставленную задачу она будет давать оценку по пятибалльной системе.
– И академику и Михаилу Борисовичу? – засмеялся Алексей.
– Они сюда не приходят, – ответил главный.
– А вы что здесь делаете, Божий человек? – сердито спросил Крохмалев. – Вас ждет Шеф.
– Я только хотел исправить вашу ошибку, уважаемый Крох. Вы опять забыли об электрино.
– А что это за карты? – подозрительно спросил Крохмалев, тыча толстым пальцем в пачку, которую держала Нонна.
– Собираюсь узнать, есть ли жизнь на Марсе! – сказал Алексей.
– Все шутите?
– Нет, вспомнил совет Михаила Борисовича.
– Какой еще совет?
– Что разговаривать с вами о делах можно только при включенном магнитофоне.
– Что это значит? – с каким-то трусливым раздражением выпалил Крохмалев.
– А помните ваш разговор с Чудаковым у него на квартире?
– Он что, включал магнитофон? – быстро, не удивляясь, спросил Крохмалев.
– Тогда нет, а теперь включит!
Крохмалева сразу словно подменили. Он выпрямился, на лице воссияла победительная улыбка.
– Шантажировать собираетесь? – насмешливо спросил он. – Не выйдет! И вообще этот недостойный разговор станет предметом обсуждения на партбюро. Вы еще об этой сплетне пожалеете.
– Вы ведь беспартийный, Кроха!
– Зато вас скоро должны принимать в партию! – напомнил Крохмалев.
И, гордо вскинув голову, как боевой конь при звуке полковой трубы, удалился, забыв даже захватить свой вопросник и ответы машины.
Алексей смотрел ему вслед и размышлял, стоит ли задавать свои вопросы машине. Кроха непременно прибежит сюда, как только Алексей уйдет. И, как он ни глуп, кое-что поймет. Он уже собирался взять вопросник у Нонны, чтобы прийти попозже, ночью, когда у машины останутся только дежурные. Ночью машина работает по заказу разных ведомств. Если придут геодезисты, это свои ребята, они дадут Алексею полчаса машинного времени…
– Зачем вы с ним так? – вдруг спросила Нонна.
Он взглянул на нее и удивился: Нонна была явно расстроена.
– Не люблю крохоборов ни в жизни, ни тем более в науке! – резко ответил Алексей.
– Берегитесь, он очень опасный человек!
В этом было что-то новое. До сих пор Нонна была мила с Крохой.
– Дайте мне вопросник, – невпопад сказал Алексей.
– Не бойтесь, Кроха его не увидит, – тихо ответила Нонна.
