Текст книги "Демон шарлатана. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Никита Наймушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

   Я видел сумасшедших, чьё существование (не могу назвать его "жизнью") было настолько мучительно, что самым гуманным выходом для них стала бы эвтаназия. Ад, построенный внутри разума каждого из них, превращал каждую минуту их жизней в жестокую пытку, и это не преувеличение. Я хорошо помню, как одна женщина рыдала и кричала, что черви жрут её голову изнутри; она не притворялась, но на самом деле чувствовала это.

   Как ведет себя человечество, если уподобить его единой личности? Отравляет землю под собой, наносит увечья самому себе, ненавидит собственные мысли и постоянно пугает себя угрозами вечных страданий. Человеческая культура – итог многотысячелетнего безумия, и не вижу способа сделать её менее чудовищной через преобразование.

   Некоторых мучеников гуманнее убивать; не заслужил ли наш вид того же дара?

   – Нет, – вздохнул я и улыбнулся новой мысли.

   Разум не является самостоятельной сущностью, но только тонкой пленкой между звериными страстями и давлением внешнего мира. Яблочной кожурой над раскаленным хаосом, как писал один немец, имевший, видимо, аналогичный диагноз. Опыты по созданию искусственного интеллекта не дают положительных результатов, потому что ученые хотят сразу создать чистый разум, свободный от искажений и врожденных ошибок биологических систем; и я не сомневаюсь, что науке рано или поздно удастся его сотворить; но сначала следовало бы позволить машине испытывать боль, внушить ей страх и научить ненавидеть, привить ей ряд зависимостей, подобным голоду и жажде, за неудовлетворение которых следовало бы жестокое наказание; и только тогда механизм обретет разум – как следствие необходимости.

   Разум – это не просто способность решать дифференциальные уравнения, но и стремление их находить, а также способность получать удовлетворение от своей работы, но сопряженное с вечной жаждой большего.

   Безумие человечества есть следствие бессилия, а не малости разума. Тот, кто жаждет справедливости, но не способен её создать, придумывает бога. Тот, кто ищет наслаждения, но боится боли, изобретает любовь. И так фантазия каждого обманывает злую реальность, бесстрастно взирающую на людские слабости.

   Не смерть спасет человечество от плена сладких и болезненных иллюзий, но новая сила. Таким будет мой вклад в опустевшую за века ресентимента сокровищницу культуры, но стремительно наполняющуюся в последние два столетия – начала эры рассвета могущества рода Homo.

   Поддавшись порыву, я поделился своими мыслями с демоницей.

   – Какой же ты ещё мальчишка, – засмеялась муза. – Говоришь о том, в чём нисколько не смыслишь. Твой неожиданный оптимизм беспечен и слеп, и ничем не отличается от романтических сказок, присущих каждому веку. Останови любого из тех, кто идет мимо тебя, и спроси, кем он или она является. Если занятое своими ничтожными делами существо снизойдет до ответа, то в лучшем случае ты услышишь из его уст имя и, быть может, ещё видовую принадлежность: названия, кои его научили произносить. Истинно говорю тебе, любовь моя, никто из них не имеет даже приблизительного представления, кем является и зачем делает то, что делает. Дай такому могущество свободно встречать рассвет на Меркурии – и он отправится туда с проститутками. Расширение возможностей не исцеляет болванов, как не превращает обезьяну в человека подаренная граната. Я понятия не имею, как устроен разум и как его создать; но ты явно ошибаешься – твой рецепт пригоден для создания крокодила, акулы или иного идеального в своей среде хищника, но никак не разумного существа. Ты настолько зациклен на теме страдания и неудовлетворения страстей, что не видишь иных стимулов для существования.

   – Стимул – это острая палка, которой... – разозлился я, но демоница новой вспышкой смеха меня перебила.

   – Любовь моя, вот опять! Ты сумел побороть бред и научился отличать иллюзии своего ума от воздействий внешнего мира, но так и не собрал свой рассудок воедино. Ты до сих пор ощущаешь себя маленьким мальчиком в окружении буйных безумцев и грубых санитаров. Очнись! Ты вырос. Ты достаточно силен, чтобы исполнить всё, о чем мечтаешь, говорю тебе снова. Не нужно изобретать безумных теорий, чтобы вершить свою волю – просто исполняй свои желания. Оставь оправдания тем, кто не умеет притворяться и заботится о чужом мнении. Ты и я будем действовать иначе.

   Конечно же, дьяволица попросту меня искушала. За всю мою жизнь ни один человек не заявлял в вере в мои силы просто так, без корысти, и то, что моя нынешняя собеседница не относилась к роду людскому, ситуацию особенно не меняло. Но я всё равно послал к черту свою паранойю и успокоился. Раз демону взбрело в голову сводить меня с ума лестью и обольщать обещаниями триумфа, пусть так. В конце концов, это ничем не отличалось от моих собственных грёз о величии, коим я с наслаждением предавался с раннего детства.

   Хотя нет, различие было, понял я мгновением позже, и весьма существенное: демоница на самом деле побуждала меня к действию, а фантазии лишь помогали забыться.

   Развить идею мне помешало столкновение с невысоким, но спортивного телосложения парнем примерно моего возраста. Не отводя на ходу глаз от прекрасной спутницы, я совсем забыл смотреть под ноги.

   – Куда прёшь! – прорычал незнакомец и ткнул кулаком меня в грудь – универсальная форма приветствия между половозрелыми самцами, не вступившими ещё в возраст нравственной зрелости.

   Будь он один, я бы ударил его в ответ. Но с боков его прикрывали ещё два стайных зверя, и я презрел совет суккуба не сомневаться в своих силах. Тем более что стоявший справа от меня субъект был знаком – один из бесчисленных покупателей и продавцов Тимура, худощавый и вечно настороженный, похожий на метамфетаминового наркомана тип, периодически сбывавший моему покойному другу краденые телефоны. Судя по его испуганно-задумчивому взгляду, он меня узнал и теперь сомневался, стоит ли сообщать своим товарищам о нашем знакомстве.

   Моя биография никогда не держалась в секрете, и Тимур, в силу общительности, нередко делился со знакомыми историями из своей бурной жизни, сопровождая рассказы поясняющими фразами в стиле: "ну, тот, что в детство в психушке провел" или "вы его видели – на психопата похож", или "так вот, идем мы с ним, ну, который сумасшедший"; так что встреченный на улице парень был хорошо осведомлен о моих психологических особенностях.

   Поймав мой внимательный взгляд, нервозный тип вздрогнул и понял, что отделаться от признания не выйдет.

   – Привет, Макс.

   Я ответил аналогичным приветствием, опустив только имя, вспомнить которое у меня не хватило усердия. Последовал непродолжительный пустой разговор, в ходе коего собеседники удивлялись факту знакомства меж мной, мобильным вором и, как оказалось, общим для всех товарищем – Тимуром. Меня это утомило, и я собрался уйти, раз конфликт заглох сам собой, но стоявший в центре вновь толкнул меня – теперь в плечо и без приложения силы и явной агрессии – в попытке привлечь внимание. Забавно наблюдать, как в иной голове будто щелкает рубильник, переключающий модели поведения с незнакомцами, знакомыми и друзьями; словно срабатывает программа распознавания лиц и запускает подходящий алгоритм.

   – Слушай, друг...

   И хотя я понимал, что для него это просто уместное обращение к незнакомому сверстнику, сдержать глумливую ухмылку было непросто.

   – ...а ты не в курсе, чего с Тимуром случилось?

   Мой краткий рассказ привел их в столь заметное уныние, что я поддался любопытству и поинтересовался, в чем причина скорби. Помявшись немного, центральный, очевидно являвшийся вожаком группы, поведал о денежном долге Тимура к каждому из троих, сумме не слишком большой, но достаточной, чтобы сделать среднестатистического горожанина счастливым на пару дней.

   Я, конечно, знал, что мой друг широко развернул свою подпольную деятельность, но не предполагал, что буду натыкаться на её следы постоянно. Грусть, что столь неординарный человек покинул мир, снова кольнула меня изнутри, но я задавил её злостью.

   В это время раздался громкий грохот, и вслед за ним послышались ругательства нескольких людей. Обернувшись в сторону шума, я и мои собеседники увидели упавший на дорогу рекламный щит с нарисованным на нём полуголым мускулистым мужчиной.

   – Господь сбрасывает педиков, – осклабившись, заметил вор мобильников, вызвав у своих приятелей множество усмешек.

   – В ад, – добавил помалкивавший до сих пор третий член стаи, тоже спортсмен на вид. В любой компании есть такой человек: он слушает разговоры, в нужных местах смеется или кивает, но сам заговаривает лишь раз в полчаса, будто имеет ограниченное количество слов и остерегается потратить все разом.

   Троице пришлось по вкусу направление беседы, и они принялись обсуждать бывший в ту пору у всех на слуху законопроект о запрете пропаганды гомосексуализма. Все трое, желая показать себя доминантными самцами, яро поддерживали инициативу парламентариев и не стеснялись поливать геев матом. Демоница с интересом следила за моим лицом, вероятно, угадав, как тяжело мне удержаться от провокации. Их было трое, и моё ехидство грозило обернуться дракой с превосходящими силами, посему благоразумие требовало молчания. Но...

   – Вообще эта гейская пропаганда уже вконец достала. В каждом новом фильме педиков показывают, хотят вырастить нацию гомосеков. Расстреливать за такое надо! – высказался вожак триады, и архетип трикстера во мне вновь перехватил управление телом.

   – А не кажется ли тебе, – заговорил коварный дух, обернувшись к троице моим лицом, – что ты упускаешь из виду важную часть проблемы? С младенчества тебя и всех нас окружала повсюду гетеросексуальная пропаганда: все эти сказки о царевичах и принцессах, боевики, где герою-спасителю мира в конце обязательно достается в награду женщина, не говоря уже о комедиях, сплошь построенных на сексуальных играх меж полами. Девяносто процентов книг, фильмов и песен описывают отношения между мужчиной и женщиной, и это весьма серьёзное давление на психику. Возможно, ты осуждаешь геев только по привычке. Но, полагаю, проблема ещё глубже. Вас явно оскорбляет сама идея гомосексуализма, что говорит о эмоциональной заинтересованности в её порицании. Общество научило вас тому, что быть геем – неправильно, но быть вором – тоже неправильно, однако я что-то не слышу призывов расстреливать карманников. К ворам вы относитесь как к неизбежному злу, без ненависти, присущей вашему отношению к геям. Уж не является ли ваша злоба признаком того, что гейская пропаганда что-то затрагивает в ваших чувствах; быть может, вы подсознательно считаете её убедительной?

   Я перевел дух, и это позволило вожаку троицы попытаться возразить, но я тут же его перебил и продолжил:

   – Просто вы боитесь разочаровать всех, кто прививал вам "правильную" сексуальную ориентацию, признав, что испытываете запретную тягу к гомосексуализму, и потому маскируете свои чувства их противоположностью – злобой и отрицанием.

   – Ты считаешь, что мы педики?! – вспыхнул центральный, когда я замолк.

   – Это ты мне скажи.

   – Нет!

   – Но почему?

   Кратковременный ступор собеседника позволил мне продолжить.

   – Ты не являешься геем, потому что ты сам выбрал ориентацию, или потому что тебе просто запретили им быть?

   – Я сам выбрал!

   – Уверен?

   Вожак стаи ответил незамедлительным воплем "да!", и я невинно поинтересовался, на чем же основывается его столь нерушимая уверенность.

   – Если ты так ясно видишь свою позицию, тебя не затруднит её логически обосновать, верно? Ты ведь на самом деле обдумывал это и выбирал, каким быть: гетеро– или гомосексуальным?

   – Нет! – снова в ярости воскликнул вожак, не понимая, что загоняет себя в ловушку. – Мне даже в голову не приходило сравнивать и выбирать!

   – Вот именно, – с видом носителя абсолютной истины кивнул я. – Воспитание поставило в твоём уме барьер, который ты не можешь сознательно преодолеть. Ты почувствуешь страшный стыд, если хоть на миг задумаешься над перспективой стать геем, и будешь ощущать себя предателем.

   Ноздри гомофоба расширились, а глаза начали наливаться кровью. Я ещё не удовлетворил свою жажду издевательств полностью, но понял, что следует дать задний ход. Драка не пугала меня, но никак не входила в мои планы, и следовало пресечь возможность её начала.

   – Ты напрасно злишься на меня, – смягчив тон, вновь заговорил я. – Обрати внимание: я ни разу не назвал тебя геем. Это только ты сам можешь решить, к кому тебя влечет, со стороны такие выводы делать невозможно. Я лишь говорю, что ваша совместная злоба проистекает от того, что на самом деле вы не испытываете к гомосексуалистам никакой ненависти, вам просто вбили в головы, что их нужно ненавидеть, и вы сами накручиваете себя, боясь оказаться в списке "неправильных".

   Гнев на лице стоявшего передо мной спортсмена несколько сгладился, но не исчез полностью. Идеальное состояние – теперь я мог переключить его злобу на что-нибудь другое.

   – Этот будущий закон ведь принимают не для того, чтобы в стране стало меньшее гомосексуалистов. Государству на это плевать, ты сам это знаешь – проблемы народа наверху никого не волнуют. Нет, такие законы нужны, чтобы власть могла затащить под суд кого угодно и когда угодно. Так уж сложилось, что либералы, в большинстве своём, люди толерантные, и почти всякий, желающий перестроить наше общество по европейскому образцу, склонен терпимо воспринимать геев. Против таких людей, оппозиционных к нынешней власти, и направлен этот законопроект. Плюс государство отвлекает внимание народа от реальных проблем. Сам посуди: разве геи – главная причина сегодняшнего культурного и экономического упадка? Нет, мы живем в дерьме из-за бездарного руководства!

   В шести глазах предо мной зажглись огоньки понимания, как будто я открыл некую сакральную истину. Людям всегда нравится снимать с себя ответственность за распространяемый вокруг бардак, а нынешняя свято чтущая принцип Питера властная верхушка так и даёт повод за поводом для обвинения во всех смертных грехах, что этим просто стыдно не пользоваться в своих интересах, заодно тренируя ораторские навыки.

   Дальнейшая беседа шла по проложенному мной курсу, и суть её сводилась к ёмкой фразе, произнесенной вором:

   – Они нас обворовывают!

   Мой дар слова всё-таки прельстил троицу, собеседники даже позвали меня выпить по кружке пива в баре, но я вежливо отказался, сославшись на неотложные дела, и мы распрощались.

   – Любимый, – вкрадчиво заговорила демоница через пару минут после расставания со стаей, – а ты не боишься однажды наткнуться на кого-нибудь, способного распознать твою технику наведения иллюзий?

   – Нисколько, – ответил я и пояснил, что подобные люди редко отличаются хорошей физической формой, поскольку слишком заняты тренировками ума, и бояться получить от них по челюсти не стоит. – Вообще, я не раз сталкивался с людьми, превосходящими меня интеллектуально. Это только глупцы верят в мир, состоящий из идиотов, поскольку сами не знают, что такое ум и как его увидеть. Здравомыслящих людей немало, просто они редко стремятся выделяться, чтобы не спровоцировать тупую агрессию недалеких завистников.

   – Да, храбрость и ум редко идут рука об руку, – насмешливо согласилась муза.

   Это прозвучало уничижительно, однако я всё же засмеялся. Какая-то женщина средних лет в ужасе шарахнулась в сторону, и это развеселило меня ещё больше.

   – Над разумными людьми я не издеваюсь. С ними приятно беседовать на равных, получая удовольствия от совместной игры умов. Потребность унизить собеседника у меня возникает, только когда тот не использует свой мозг для самостоятельного анализа действительности; мне оскорбительно признавать, что подобные недоумки принадлежат к тому же биологическому виду, что и я. Поэтому, собственно, у меня и появляется желание доказать самому себе, что на самом деле я выше них. Вероятно, это проявление какой-нибудь детской травмы, но пока оно позволяет мне получать удовольствие, я не буду считать его проблемой.

   – По крайней мере, ты не отрицаешь, что это слабость, – заметила демоница. – Однажды тебе придётся проститься с подобными милыми развлечениями. Дракону не подобает тешить самолюбие через комплекс превосходства, ты должен на деле возвеличивать себя, а не только доказывать своё величие...

   Я кисло покосился на демоницу, и та резко оборвала свою речь.

   – В чем разница между словом и делом, моя муза? Только что я внес хаос в мысли случайного человека, впервые встреченного на улице, разбудил в нём гнев и направил это чувство на сторонних людей, неотделимо слитых с абстрактной идеей. Да, я действовал по прихоти, однако если бы это принесло мне не просто удовольствие, а, скажем, ещё и деньги, ты бы сочла мой поступок более достойным дракона? Сильные существа не вправе развлекаться? Твоя реплика подобна заявлениям моих школьных товарищей, почитавших компьютерные игры уделом детей, но стремившихся пьянствовать и курить – ведь этим занимаются взрослые, не правда ли? Ответь мне, моя муза, как ты отличает потворство слабостям от поиска выгоды?

   – Разница очевидна, – ледяным тоном ответила она. – Потворство слабостям не расширяет твои возможности в будущем, не делает тебя сильнее и не имеет ценности в перспективе. А вот выгода – это то, с помощью чего обретаешь дополнительную власть.

   Поразмыслив над её словами, мне пришлось признать поражение, и дьяволица снова стала ласковой и милой.

   – Пойми, любимый, чтобы твой план осуществился, тебе придётся научиться изображать всемогущего сверхчеловека, полностью лишенного слабостей. Ты таковым не являешься, поэтому тебя ждёт нелегкий труд по обузданию своих мелких недостатков. Вся затея полетит к чертям, если кто-то из твоих будущих последователей заметит за тобой хоть толику низменной стороны человечности.

   Я открыто засомневался, что столь крайние меры будут необходимы, но демоница переубедила меня одной ироничной сократовской репликой:

   – Если всемогущий бог будет ковыряться в носу, ты признаешь его превосходство?

   Пришлось сознаться, что даже для такого монстра рациональности как я примитивные представления о "порядочном" поведении в итоге оказываются решающими для оценки иных людей и, потенциально, прочих гуманоидов. Если некто делает то, что я сам для себя считаю непристойным и недопустимым, становится невозможно относиться к нему как, к старшему; в лучше случае я буду почитать такого субъекта равным себе, и ясно, как рисунок молнии в ночном небе, что эту сомнительную привычку во мне взрастило нетерпимое окружение. Наверное, именно на это сетовал описанный Лукой Иисус – "друг мытарям и грешникам".

   – Кстати, а куда ты меня ведёшь?

   Я молча указал на высящийся впереди недостроенный девятиэтажный дом, походивший на обглоданный скелет великана. Строительная компания успела возвести только основные стены и немедленно разорилась, оставив десятки вкладчиков ни с чем. Уже шестой год к стройке никто не приближался, и высокая заготовка жилья стала приютом бродячих собак, бомжей и наркоманов. Впрочем, они обитали там лишь в холодное время года, а с приходом тепла отправлялись жить в более приятные убежища, чем загаженный бетонный саркофаг. Когда-то дом был обнесен металлическим забором-сеткой, а во дворе хранились стройматериалы, но ушлый народ давно унёс всё, включая неподъемные железобетонные плиты, сдвинуть которые без специальной техники едва ли представлялось возможным, и, конечно же, само ограждение.

   На верхнем, девятом, этаже, куда мы вскоре забрались по разбитой, разрисованной неумелыми граффити лестнице, даже стены не были возведены на должную высоту, а потолок и вовсе отсутствовал. Но зато, благодаря дождям, сей этаж выглядел гораздо чище остальных, да и бездомные, будь то люди или животные, предпочитали не устраивать ночлег под открытым небом.

   Я сел в широком оконном проёме, свесив ноги наружу, и посмотрел на город. Дьяволица стала за моей спиной и опустила ладони мне на плечи.

   – Если ты захочешь меня столкнуть, мне не за что будет уцепиться, – сказал я, любуясь тем, как закат окрашивает улицы в оранжевый цвет.

   – Я подумываю над этим, – негромко отозвалась дьяволица, массируя мои трапециевидные мышцы. – Да не напрягай шею, – рассмеялась она. – Расслабься, ты постоянно напряжен, будто ждешь нападения. А когда по улице идешь, разве что клыки всем прохожим не скалишь.

   Я молчал. Демоница должна была понимать, что не в моих силах унять туго свёрнутую внутри меня злобу, дрожащую, будто задетая пружина, всякий раз, когда незнакомый человек сталкивается со мной взглядом. Люди – вездесущие напоминания моей ограниченности, кривые зеркала, отражающие мои собственные недостатки. Как я могу не приходить в бешенство, когда они окружают меня?

   Но мне уже порядком надоели сеансы психоанализа, устраиваемые демоницей по любому поводу. Если она действительно намерена быть соучастницей грядущего великого обмана, ей пора раскрывать карты, о чем я немедленно и заявил.

   – Мне нужно иметь точное представление о твоих способностях, чтобы составить план представлений. Одного мнимого телекинеза мало, чтобы впечатлить достаточно упрямого человека. Вот чтение мыслей бы пригодилось.

   – Ты видел всё, что я могу, – со вздохом ответила дьяволица. – Посему придется ограничиться фокусами на уровне начинающего иллюзиониста.

   Вряд ли стоило сомневаться, что муза лжёт. Взять хотя бы её управляемую бесплотность: такой трюк теоретически мог позволить проникать в запертые помещения; но что бы случилось, явись дьяволице желание обрести осязаемость в плотной среде, например, в теле другого человека? Того бы разорвало на части? Или взаимодействие с неведомыми зелёными огнями: что они такое, и почему я их вижу? Дьяволица определённо что-то сделала с моими глазами или мозгом, или со всей конструкцией зрения в целом. Ну и, конечно же, не стоило забывать о способности суккуба управлять человеческой памятью. Но на мои упрёки демоница снова ответила лишь очередным обещанием прояснить всё в будущем.

   – Допустим, я поклянусь прямо сейчас спрыгнуть, если ты не ответишь на мои вопросы, это сработает? – мрачно поинтересовался я, поглядывая на частично проложенную асфальтовую дорожку внизу.

   Руки демоницы скользнули вниз по моей груди и замком сцепились вокруг пояса. Прижавшись к моей спине, муза уткнулась подбородком мне в правое плечо и неожиданно усталым тоном проговорила:

   – Давай я расскажу одну историю. Она, наверное, получится длинной, но тебе будет полезно послушать.

   Отказываться от информации я не собирался, поэтому, обрадованный хоть незначительным, но прогрессом на пути к взаимному доверию, изъявил желание ознакомиться с рассказом, и муза со вздохом продолжила.

   – Это произошло приблизительно в сороковые годы десятого столетия христианской эры. Точнее сказать не могу, поскольку долгое время находилась в спячке, оставшись без хозяина. Предыдущий носитель амулета был настоятелем монастыря и погиб, когда викинги решили разграбить обитель. Так вышло, что варвары не обыскали труп, отвлекшись на другие сокровища, хранившиеся в аббатстве, а перед уходом забавы ради подожгли всё, что только могло гореть. Около десятилетия обгорелые стены пустовали, пока новый папа не решил восстановить монастырь. Скелет аббата с амулетом на костлявой шее был обнаружен одним из монахов, участвовавших в ремонте. Ты, полагаю, уже понял, что от соблазна присвоить такую вещь крайне трудно удержаться, и устав ордена не остановил молодого бенедиктинца. Войти в его разум оказалось непросто, да и во время спячки я слабею, но голод вынуждал торопиться. И на четвертый день я предстала ему. Не следовало действовать так спешно, теперь я могу это признать. Он испугался. Вместо моих объятий он побежал к аббату, чтобы рассказать о дьявольском искушении, а у меня не хватило сил его остановить. Как ни странно, они не сразу увидели связь между амулетом и демоном и поначалу пытались обойтись молитвами. Я снова скрылась и терпела истощение, как могла, но понимала, что всё равно придётся снова явиться владельцу креста – иначе мои мучения будут лишь возрастать, такова моя природа. Забрать же амулет, чтобы передать кому-нибудь другому, не в моих силах – я не выбираю носителей, они сами находят крест. В общем, настоящая катастрофа наступила именно во время второго контакта. К тому времени я ослабла ещё больше, поэтому даже не смогла проявиться полностью, но беда была не в этом, ибо монах сбежал, едва услышав мой голос. На сей раз аббат сумел выпытать у своего нерадивого подчиненного признание о присвоении креста, и источник скверны оказался обнаружен. Проклятую вещь немедленно изъяли, освятили и заперли в надежном месте, из которого, как ты уже догадался, она пропала через несколько часов, опять оказавшись на шее несчастного монаха. Я рискнула в третий раз поговорить с непокорным, попыталась объяснить, что мы теперь неразрывно связаны, и тот вообразил себя одержимым, после чего в третий раз сдался в руки аббату и потребовал провести над собой должный ритуал. Конечно же, у них ничего не вышло: амулет не исчез, а я по-прежнему была привязана к болвану и уже перестала прятаться, поскольку не могла больше терпеть вынужденную диету. Я ещё тешила себя надеждой пройти с ним слияние, чтобы тут же подавить его сознание и заставить сбежать из монастыря. Звучит жестоко, я знаю, но иногда приходится так поступать, чтобы отыскать более приемлемого носителя, пожертвовав нынешним. Однако у меня ничего не вышло. Фанатичный глупец только вопил молитвы, стучал головой в пол и хлестал себя плёткой, чтобы через усмирение плоти добиться прощения и благословения небес. И, ты будешь смеяться, мне хватило глупости обмолвиться, что он причиняет вред и боль нам обоим. Если ты не знаешь: среди способов изгнаний бесов с самой древности наряду со сравнительно безопасными заклинаниями и всяческими брызгами водой широко применялись и пытки. Во многих странах палачи, на правах профессионалов этого дела, занимались целебными пытками, как бы безумно это ни звучало. Впрочем, то началось чуть позже и не имеет прямого отношения к моему рассказу. Вконец свихнувшийся монах добровольно отдался в руки мучителей и, прижигаемый железом, кричал, что хочет больших страданий. Да, твоя злая усмешка уместна, и я посмеялась бы вместе с тобой, если могла бы тогда не страдать вместе с ним. Даже без полного слияния я могу управлять восприятием хозяина амулета, но тот монах силой своего фанатизма вообще не допускал меня к себе и в себя. Привязанная к этому израненному безумцу, я сполна впитывала его муки. Полагаю, он страдал сильнее меня, но моего положения это не облегчало. Две проклятые недели мы с ним провели в земном аду, пока он не убедился, что у боли всё-таки есть предел, и я могу его вынести. Тогда он покончил с собой. Да, странная смерть для христианского фанатика, но он, похоже, считал, что Господь оценит его непоколебимое стремление не отдавать Сатане ни душу, ни тело. Амулет перешёл к аббату. Тот послал демоническую вещь в Рим, и по пути посланника зарезали всё те же викинги, а я досталась их хёвдингу. Атаман морской шайки любил женщин и, будучи язычником, нимало не переживал за свою душу, поэтому сделку со мной заключил с огромным удовольствием. Впоследствии он завоевал себе обширный остров, безбожно растолстел и тихо умер в старости, окруженный десятком сыновей от трех наложниц и полусотней внуков, положив начало целой династии прославленных мореходов. Конец истории.

   Я молча почесал лоб и продолжил смотреть вниз. От моей прежней уверенности в себе не осталось и следа.

   – Скажешь что-нибудь? – полюбопытствовала демоница.

   – Ладно, – сломался я. – Это было глупо с моей стороны. Даже если всё это чистый вымысел, суть рассказа я понял. Но и ты пойми, что мне уже поперёк горла твоя скрытность. Я отчаянно ищу способ побудить тебя к откровенности.

   Сардонический ответ демоницы меня удивил.

   – Нет. Ты лениво перебираешь аргументы. Слова, одни лишь слова – вот и весь результат твоего "отчаянного поиска". Я жду, когда ты начнёшь действовать, твои поступки – вот что убедит меня в твоей надёжности.

   Всё-таки, хоть и ценой огромного количества нервных клеток, я подавил в себе желание встать и отлупить суккуба. Дьяволица прежде вела себя так мило и разумно, что неожиданная, до неприличия женская уловка ошеломила и взбесила меня, как удар молотком.

   Я проворчал, стиснув зубы и с трудом не сбиваясь на рычание:

   – Если ожидаешь, что я начну спрашивать, как именно могу доказать тебе то или это, ты не с тем говоришь. Возможно, я молод, но из возраста, в котором принято восхищаться вымышленными рыцарскими добродетелями, давно вышел. Мы не станем разыгрывать пьесу, в которой принцесса позволит спасти себя из башни только тому, кто перережет всех драконов. Ты нуждаешься в помощи не меньше, чем я. Даже если упомянутый тобой голод был лишь искусной демонстрацией слабости, уравновешивающей твою способность стирать личности людей, всё равно ты явно не заключаешь сделки из прихоти – тебя толкает в чужую постель необходимость. Кем и чем бы ты ни являлась, ты разумна, и, как следствие, амбициозна. Вечно служить подстилкой лысым обезьянам – это не тот вид бессмертия, о котором приятно мечтать. Посему довольно испытывать меня и моё терпение.

   Несколько минут мы молчали, храня объятия. Ссора не мешала мне получать удовольствие от прикосновений дьяволицы. Пусть я не мог догадаться, о чём она думала, это не мешало просчитывать варианты её реакций. И если я угадал, сочтя музу слабой и зависимой, преимущество находилось у меня, и демоница должна была это показать, смирившись хотя бы для вида.

   Так и вышло.

   – Любимый, давай поступим так: я подтверждаю обещание следовать твоим указаниям и оставляю тебе полную свободу действий, ты же, в свою очередь, перестаёшь пытать меня допросами.

   На миг я почувствовал себя сапёром, наугад перерезавшим провод на часовом механизме и выжившим после этого, но затем понял, что муза меня опять обманывает. Какими бы мистическими талантами она ни обладала, с какой бы лёгкостью ни убивала сознание носителя, она не мешала предыдущему хозяину домогаться малолеток. Это, конечно, могло свидетельствовать о чём угодно, начиная от вполне уместной для демона любви к нарушениям табу и заканчивая предельным равнодушием к делам носителя, пока тот не проявляет строптивости. Однако в свете речей дьяволицы о недопустимости скотства и глупости данный факт выглядел весьма странно.