Текст книги "Демон шарлатана. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Никита Наймушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

   Анжелика смотрела на меня так, словно видела призрака.

   – Твой голос изменился... как будто через тебя говорил кто-то другой.

   И я понял, что она права.

   – Это говорил мой демон, – посмотрев на сверкающую от счастья демоницу, сообщил я. – Я одержим дьяволицей, живущей вовне и внутри меня. Моя богиня и моё проклятье, она разрывает цепи страха, оплетающие мою душу.

   – Да, мой Герберт, зови меня Меридианой! – мурлыкала она в ответ. – Вместе мы найдем тебе тиару по размеру.

   – Твой демон учит лгать без страха, – кое-как подытожила Анжелика, заметным усилием подавляя нервозность.

   Я потер лоб. Слабая головная боль пульсировала в висках.

   – Мне нужно домой.

   Я рывком встал и пошёл прочь из комнаты. Анжелика попыталась схватить меня за руку, но демоница, не отходившая ни на шаг, оттолкнула ладонь девушки. Это произошло за моей спиной, и я никак не мог видеть, но почувствовал столкновение через суккуба. Я вновь ощущал её тело продолжением себя. Мир потемнел, обрел невиданную контрастность, а бело-зелёное Солнце щедро лило лучи сквозь крышу и вышестоящие этажи. Но на сей раз я не лишился обычного зрения, оно лишь исказилось.

   Разглядеть свои сандалии в беспорядочной куче обуви у двери оказалось непросто, но я справился. Самостоятельно открыв дверь, я двинулся вниз по лестнице. Анжелика следовала за мной, я знал это, не оборачиваясь. Возможно, я видел её глазами суккуба.

   – Что ты со мной делаешь? – горько спросил я, покинув давящие на сердце стены дома. Горячий пыльный воздух улицы на миг внушил мне чувство, что неведомая сила перенесла меня в пустыню. – Я перестаю понимать собственные речи.

   Но дьяволица не успела мне ответить. Предо мной возник высокий парень и грубо толкнул в грудь. На полголовы выше меня и несколько шире в плечах, он показался достаточно грозным противником, чтобы я задал вопрос, прежде чем переходить к драке:

   – Ты ещё кто такой?

   – Анжелика – моя! – крикнул он мне в лицо, как будто нас разделяли километры.

   Присмотревшись, я узнал парня. Обновленное зрение сделало его лицо более смуглым, но общие черты остались неизменными – то был тот самый жрец идиотизма, собиравшийся зарезать кота.

   – О, да я ведь тебя знаю. Ты недоумок, вымещающий свою жалкую обиду на мир через мучения домашних животных.

   – Слава? – раздался удивленный окрик Анжелики из подъезда за моей спиной. – Что ты здесь делаешь?

   – С тобой я после разберусь, тупая шлюха! – рыкнул охотник на кошек. – Мне всё рассказали: этот урод провел тут ночь!

   Мне, как и демонице, хохотавшей в стороне от склоки, стало невыносимо смешно. Фарс и глупая ревность никак не вписывались в картину моей жизни, нарисованную красной и черной красками.

   – Слава, попроси у него прощения! – взвизгнула Анжелика, рассмешив меня ещё сильнее, а своего бывшего любовника приведя в подлинное бешенство.

   Предугадать действия таких типов несложно – преимущество в росте кажется им превосходством в силе, и в том их вечная ошибка. Периферийным зрением я готовился уловить движение его правой руки, когда агрессивный болван попытается врезать мне по лицу – фантазии на иной удар в таком состоянии у него бы не хватило. Для уверенности в моменте следовало его спровоцировать.

   – Я мог бы потратить много слов, – стиснув зубы то ли в улыбке, то ли оскалившись, заговорил я, – но в итоге всё равно тебя придется растоптать по асфальту. Ударь меня, ублюдок, если осмелишься.

   Лишь миг он сомневался, затем нанес удар.

   Он оказался левшой. Ненавижу левшей.

   Не иначе как чудом, но я всё-таки сумел увернуться, пригнувшись и отклонившись в сторону. Правда, тяжелый кулак задел мою правую скулу, и в глазах на миг потемнело, однако моему ответу это не помешало. Резко выпрямившись, я врезал противнику снизу по челюсти левым кулаком. Дивной музыкой громко щелкнули зубы. Одного этого апперкота должно было хватить, чтобы примат потерял ориентацию во времени и забыл о цели своего пребывания в данной области пространства, но привычка перестраховываться, буквально вбитая в меня посредством многочисленных драк, в коих мне довелось участвовать, вынудила продолжить атаку. Шагнув вперед, я вложил в прямой удар с правой весь свой вес и вонзил кулак в солнечное сплетение стоявшего передо мной мешка с кишками. Даже Рой Джонс, пропустив такое попадание, не смог бы продолжать поединок.

   Выплюнув весь воздух из легких, жрец-неудачник сначала припал на одно колено, затем повалился набок, выпучив глаза, как ещё живая рыба, коей вскрыли брюхо. Я всё-таки не силач, чтобы убить человека двумя ударами, но при правильном приложении не слишком больших усилий любого взрослого мужчину нейтрализует даже пятнадцатилетняя девочка. А я не девочка. И мне не пятнадцать лет.

   Теоретически, мой удар мог привести к разрыву диафрагмы пострадавшего, но на практике мне ни разу не удавалось достичь такого результата. Наверное, я слабак. Впрочем, успешно избивать людей, как выяснилось, это не мешает.

   – Ты его вырубил, – растерялась подбежавшая Анжелика.

   Я мрачно хмыкнул.

   – А ты думала, я на него порчу наведу? Помоги ему лучше...

   – Нужен он мне, – брезгливо отказалась девушка. – Он кота моего убить хотел. Урод. Так ему и надо. Может, останешься еще?

   Не держи меня под руку хищно скалящаяся демоница, вероятно, я бы согласился. Но против суккуба у смертной женщины нет ни одного шанса.

   – Нет, – мягко отказался я.

   И повел своего демона домой.

   – Не знала, что ты умеешь драться, – ластясь и обнимая меня, прошептала демоница.

   – Ты имеешь представление о моём характере. Дружелюбным и уживчивым его не назовешь. Моё мышление и вовсе оскорбительно для большинства людей, что для тебя тоже не секрет. Как думаешь, часто меня пытаются бить? – демоница кивнула в ответ и я продолжил. – Но разве я похож на забитого и запуганного? – голова суккуба отрицательно мотнулась. – Значит, их попыткам нечасто сопутствует удача. Применяй логику, милая: чтобы оставаться злым, нужно уметь драться.

   – Злоба – признак силы? – хитро спросила демоница, явно заманивая меня в ловушку.

   – Постоянство – признак силы. Неважно, считаю себя добрым или злым, до тех пор, пока мне удается сопротивляться внешним воздействиям, можно сказать, что я силен.

   Я уже почти не обращал внимания на косые взгляды людей, уступавших мне дорогу. Мой змеиный шепот, адресованный суккубу, наверняка мог услышать каждый прохожий в радиусе пары шагов. Я лишь слегка приглушал речь, чтобы чужие уши не могли разобрать слов, остальное меня не беспокоило. Произвести плохое впечатление боятся лишь те, кому хоть раз удавалось оставить хорошее.

   Однако на тех, кто ищет странного, мои уловки не действовали.

   – Простите! Вы не уделите нам пару минут? – натянутая улыбка незнакомой женщины, должно быть, подразумевала открытость и дружелюбие, но лично мне напомнила одного известного злодея родом из комиксов.

   Её спутница, за исключением цвета волос, являвшаяся точно такой же искусственной копией человека, даже не дала мне ответить:

   – Мы представляем программу юридической помощи населению "Юрист в кармане"...

   – Какой именно юрист? – заинтересованно перебил я, оценив красоту названия. – "Судья в кармане" есть? Или хотя бы прокурор?

   Женщины притворно засмеялись.

   – Мы проводим семинары, консультируем граждан по вопросам...

   – Если я нашёл труп человека, которого явно убили, но не стал звонить в полицию, а обшарил его тело и украл драгоценности, ваша система поможет мне отбиться от уголовного преследования?

   – А вы так делали? – моргнула одна из них, забыв отрепетированный текст.

   – Это чисто гипотетическая ситуация, – прижав ладонь к сердцу, сообщил я. – Ведь возможно вывернуть дело так, будто я отыскал клад, верно? Труп же не может являться собственником. Или может? А ведь есть завещания... хм. Есть в них что-то жуткое: живые исполняют волю мертвеца. Попахивает некромантией.

   Одна из дам схватила другую за локоть и повела в сторону. Я проводил их печальным взглядом.

   – Никто не хочет со мной со мной дружить.

   – Зачем тебе ещё друзья? У тебя есть я – и друг, и жена, и загадка.

   – И верно, – согласился я с суккубом. – Если, конечно, ты не исчезнешь столь же неожиданно, как появилась.

   – Даже не надейся.

   Но внешний мир словно решил встряхнуться от многодневной рутинной дремоты. Свернув на соседнюю улицу, которую, в силу её широты и, особенно, высокого памятника солдату со вскинутым в гранитной руке каменным автоматом, можно было назвать проспектом, я наткнулся на плотное скопление беспокойных людей. Как раз за массивной статуей, около зелёного здания банка. Не знаю, имели ли его стены такой цвет в действительности, или же демонические видения так исказили моё цветовосприятие.

   Поодаль, под перекрестными взглядами толпы я обнаружил дымящийся автомобиль инкассационной службы, будто прорвавшийся из остросюжетного фильма: разбитые окровавленные стекла, дыры от множества пуль в тонком металле, опять же, струи серого дыма из-под деформированного капота. Пара человек в штатском осматривали машину, а несколько полицейских в форме и сотрудники службы безопасности банка широкой цепью окружали место битвы, оттесняя не в меру настойчивых зевак.

   Любопытство взяло верх над брезгливостью, и я обратился к ближайшему мужчине – прямому как лом старику со стальным взглядом бывшего военного или, как минимум, стража закона. Такие люди неприятны в общении, но зато не разбавляют факты лишними домыслами.

   Хмурый дед поведал, что буквально полчаса назад в бок выезжавшей от дальней двери банка машины врезался синий джип, из которого немедленно выскочили вооруженные люди и в упор расстреляли инкассаторов. Затем убийцы вытащили сумки с деньгами, вернулись в свой автомобиль и унеслись вниз по улице. Всё произошло примерно за две минуты.

   Заметив изумление на моем лице, старик пояснил:

   – Да, я всё видел своими глазами. Вот, стою, жду, когда эти кретины додумаются поискать свидетелей.

   Мой мозг отказался верить, что полицейские могут быть настолько халатны, когда речь идет о посягательстве на банковскую систему – главный экономический рычаг порабощения людей в развитых странах, посему я принялся искать объяснение их неторопливости. И нашел, немедленно указав старику на камеру видеонаблюдения на фасаде банка. С угла, под которым находился окуляр, несомненно, вся сцена преступления прекрасно просматривалась. Я предположил, что камера могла даже запечатлеть лица разбойников.

   – Они в масках были, – возразил старик. – Хм. В наше время камер было меньше. Только на посольствах...

   Сил слушать предания седой древности я в себе не обнаружил, посему мгновенно ретировался.

   – Не понимаю, зачем убивать потребовалось, – пробормотал я, удаляясь от собрания. – Неужели настолько уверены, что не поймают?

   – О чем ты?

   – Дед сказал, что убийц было трое, и ещё один сидел в машине. За такое побоище всем, кроме водителя, грозят пожизненные сроки. Да и к тому суд не будет особенно милосердным. На такой риск идут только при хорошо составленном плане. Чтобы осуществить успешное нападение, нужно знать время, место и, самое главное, сумму, перевозимую инкассаторами. Если всё это известно, необходимость в убийстве отпадает, всегда можно придумать менее жестокий способ отбора денег.

   – Не всех заботит человеческая жизнь. Убийство – самый надежный способ подавить сопротивление.

   – Не спорю. Но я рос, читая Конана Дойла, и не могу избавиться от подозрений, что кто-то из инкассаторов сам слил информацию грабителям, а те передумали с ним делиться.

   – В жизни редко встречаются скрытые сюжетные линии, – заметила демоница. – Тебе стоит умерить подозрительность, иначе скоро до обнаружения мировых заговоров дойдешь.

   Я сдержанно улыбнулся.

   – Нет. Я не верю в конспирологию. Большинство так называемых мировых заговоров можно объяснить не слишком удачными попытками правящих кругов скрыть свою некомпетентность и безответственность. Я верю в глупость.

   – Лечебница на тебя плохо повлияла, – с неудовольствием заметила демоница. – Уверена, в детстве ты верил, что некто злой дергает тебя за ниточки.

   Я честно попытался вспомнить что-нибудь похожее, но затем отрицательно покачал головой.

   – Ничего подобного. Напротив, всю жизнь я наслаждаюсь волей. Если хочу что-то сказать или сделать, я себя не останавливаю. Проблема только в том, что обычно я ничего не хочу.

   Демоница больно ткнула меня локтем в бок и на моё справедливое возмущение ответила, что я несу чушь.

   – Воля – это стремление и умение достигать желаемого. Если ты ничего не хочешь, то и воли у тебя нет, так что бросай выражаться внутренне противоречивыми фразами. Сам недавно защищал логику.

   Мне хватило наглости возразить, что я волен противоречить самому себе, но суккуба это не впечатлило. Демоница внезапно проявила упорство и весьма жестко осудила мою беспечность. По её словам, человек, не стремящийся к возвеличиванию своих потребностей, довольствующий настоящим и оставляющий возможность преобразования мира другим силам, не более чем животное.

   – Они питаются продуктами, приготовленными другими людьми, пользуются чужими изобретениями и технологиями, даже мысли свои заимствуют: семья, работа, страна, дом, пища; бездарные твари, лишенные творческой искры, называют это естественными потребностями. И они правы, ведь для животных нет иных потребностей, кроме потребления и поглощения, только жрать и не производить ничего, кроме навоза, – вот удел зверей. Считая себя важными, они, по сути, являются машинами по переработке чужого труда в дерьмо; умеют только переваривать: еду или идеи – неважно. И ты пока что один из них – скот, щиплющий траву на склоне мироздания. Что ты создал? Чему дал жизнь? И я не говорю о продолжении рода, ибо оно есть мерзкая ошибка: будь ты хоть отцом целого выводка, дети вырастут и без тебя, даже раньше поймут, какая помойка этот мир. Я говорю о плодах ума, которым ты по воле хаоса наделен: что нового породило твоё великое воображение? Разум каждого человека невероятно могущественен, способен подменить собой целый мир; а твой выделяется даже на столь ярком фоне. Но как ты его применяешь? Для мелкого обмана, шуток и самоизоляции. Проснись! Вселенная – это гигантская коробка с подарками, надо только открыть её, и дары природы сами падут к твоим ногам. Хочешь быть бессмертным драконом? Ты можешь им стать! Уже сейчас ты способен увидеть путь к осуществлению своей мечты, ведь всё начинается с фантазии, игры воображения. Позволь своим желаниям вести тебя!

   Злая откровенность, с коей говорила демоница, тронула моё сердце. Остановившись в гибком потоке людей, огибающем нас, как ручей обходит камень, мы смотрели в глаза друг другу, почти соприкасаясь лбами и носами.

   – Не могу понять, – медленно заговорил я. – Ты демон страсти или прогресса?

   – Они едины. И поверь, ты сполна это ощутишь, когда поддашься мне и примешься за дело. Я утолю все твои порочные страсти и распалю те, чей жар нельзя потушить, не изменив мир.

   – Ты не всадник Апокалипсиса. И даже не суккуб. Ты муза, – подобрал я верное сравнение и удивился, как мог не понять этого раньше.

   – Нет, милый, – сверкнула белыми зубами моя мечта. – Музы не спят со своими поэтами. Тебе повезло больше.

   – Но ради чего всё это? Я имею в виду – для тебя. Чего ты сама хочешь?

   – Хватит донимать меня вопросами, – отмахнулась демоница. – Слушай свои желания, а не мои. Я лишь часть тебя.

   – То есть, – поразмыслив, предположил я, – мои действия в настоящую минуту можно считать проявлением нарциссизма?

   И поцеловал суккуба. Да, это случалось всё чаще, но это чертовски приятное занятие, и не вижу ничего плохого в повторении снова и снова.

   Наверное, окружающим людям в те двадцать секунд я казался страннее, чем когда-либо.

   "Да вообще к черту их. Я просто целую невидимого демона посреди улицы в ответ на призыв следовать страстям. Ничего такого, о чем стоит рассказывать в новостях", – пронеслось в моей голове.

   – Это прекрасно, – шепнула дьяволица, оторвавшись от моих губ. – Но я хочу услышать твою ответную речь. Говори. И пусть дураки, что бранят, не понимая твоих действий, тебя не стесняют.

   Я закрыл глаза и прислушался к своим мыслям. Они всегда звучали во мне, каждую минуту жизни, гудением великого роя. Чтобы говорить без запинки, надо просто выпустить их, направить вовне.

   – Мне наплевать на собственную жизнь. Абсолютно. Меня ни капельки не беспокоит, что со мной будет завтра и уж тем более послезавтра. Буду ли я жив, мертв, здоров или болен – мне безразлично. Я не дурак, и вижу, что почти у всех людей иное отношение к себе. Вероятно, у них есть какие-то причины считать свои жизни ценными, не знаю. Себе я таких причин не нахожу.

   Я и прежде обдумывал это. Даже чуть не покончил с собой дважды – если тебя, моя муза, это убедит, что я серьезно подошёл к проблеме. Факт отсутствия объективного смысла у моей жизни неоспорим. Никакие внешние условия не оправдывают и не поощряют бытия такого существа как я. Напротив, внешний мир определенно стремится меня уничтожить (взять хотя бы голод и жажду – я вынужден каждый день бороться за жизнь). Более того, ему это неизбежно удастся, ибо я, очевидно, смертен.

   И даже если какие-то бредни о посмертном существовании соответствуют действительности, осмысленности моему бытию это не придаст – лишь растянет меня во времени.

   Словом, сама по себе жизнь для меня не представляет ценности.

   Но моя жизнь – это нечто большее, чем просто метаболизм. Синергия процессов жизнедеятельности порождает во мне желания, порой явно не соответствующие биологической целесообразности. Желание целовать тебя или говорить это – тому примеры.

   Но даже если моя воля нацелена на обыденные вещи, еду и питье, женщин и развлечения, субъективно для меня такие желания по своей сути мало отличаются от более, скажем так, возвышенных. Разница лишь в силе желания, в его побуждающей способности. Если следовать желаниям, то жизнь, хотя и не становится осмысленной, все же приобретает некоторую привлекательность. Чем бы ни были обусловлены мои страсти, они у меня уже есть, игнорировать их – значит лгать самому себе.

   Нет, я веду свою мысль не к гедонизму. Удовольствие, как награда за исполненное желание, всё-таки уступает по ценности самому желанию. В некотором смысле награда убивает стремление, поскольку она означает завершение его. Во всяком случае, во мне нет жажды именно удовольствия как состояния, оно лишь сопутствует иным достижениям, из чего я делаю вывод, что можно обойтись и без него.

   Страдание также не видится мне чем-то существенным. Я не считаю боль необходимой, но жертвовать своими желаниями, чтобы избегать страдания, нахожу глупым. Страсти – это все, что у меня есть. Даже разум лишь обслуживает их, и без моих желаний он был бы бесполезен.

   Итак, единственным, что побуждает меня жить, является страсть, острый недостаток в чем-то. Простые желания вроде похоти или голода не могут поддержать моё стремление жить, мой разум отметает их как рекурсивные: "я ем, чтобы завтра поесть снова?" – чушь. Желание обрести некую вещь, овладеть чем-то материальным не менее нелепо, ибо ведет в тупик. Подобные страсти недостаточно сильны, чтобы сопротивляться ради них попыткам мира меня прикончить.

   Желание прославиться и обрести признание у людей при должном рассмотрении показалось мне попыткой переложить оценку своей жизни на других. Но какое мне до них дело, и зачем позволять им осуществлять их желания через меня? Это просто бег по кругу.

   Единственный человек, который признает и действительно ценит мои желания, это я сам. Следовательно, мои страсти должны быть направлены на него, как бы эгоистично это ни звучало. И основная, та самая жизнеутверждающая страсть должна быть направлена на самого себя, поскольку речь идет именно о моей жизни, о конкретном субъекте, который, с его – моей – точки зрения, обособлен от внешнего мира. Пусть объективно это неверно (я как материальный объект неразрывно связан с другими объектами), но объективизм уже лишил меня шансов отыскать что-то ценное в жизни, посему он сам не имеет ценности.

   Только субъективная, сугубо эгоистичная точка зрения придает смысл желанию продолжать жить.

   И сущность этой жизненной страсти – в преобразовании. Желать сохранения нынешнего меня абсурдно, поскольку сейчас я ничтожен. Ты верно сказала: я скот. В данном случае субъективные и объективные оценки совпадают, ведь настоящий я даже не может понять, зачем вообще живет. Следовательно, моё желание должно быть направлено на превращение меня в некую личность, способную уже из факта собственного бытия черпать потребность в продолжении такового.

   Мне наплевать на собственную жизнь. Поэтому меня не пугает, что нынешний я исчезну в результате этой метаморфозы. Но облик будущего меня определяется не единым желанием преобразования, а всеми моими настоящими страстями, ведь я обоснованно не стану приносить то, что дает мне возможность жить сейчас, в угоду тому, что, возможно, будет жить завтра.

   – Я не знаю, как это закончить красиво, поэтому просто закончу.

   И я открыл глаза. Зелёное пламя суккуба перекинулось на мои руки, сжимавшие плечи демоницы, и ползло вверх, к моей груди и шее.

   – Что это значит?

   – Ты принял меня! – в пылающих глазах демона бушевал восторг. – Наконец-то!

   Она задрала подбородок к небу и прокричала что-то на незнакомом мне наречии. Огонь к тому времени охватил всё моё тело. Но ничего необычного я не ощущал. Солнце пекло сильнее колдовского пламени.

   Мне не хотелось нарушать красоту и торжественность момента, но любопытство в который раз оказалось сильнее вежливости:

   – А у меня теперь появятся суперспособности?

   Дьявольская улыбка на лице суккуба стала несколько скромнее.

   – Прости, что?

   – Ну, это ведь слияние, верно? Ты это так называла, я помню. Ты проникаешь в меня, я в тебя, и мы взаимно... о боги, забудь, это прозвучало как сюжет порнофильма. Я переформулирую...

   – Не утруждайся, я уловила мысль. Ответ отрицательный. Никакой левитации, чтения мыслей и телекинеза. Ничего из того, что ты мог увидеть в фильмах и прочесть в книгах.

   – Только секс?

   – Только секс.

   – Ладно, – смирился я. – Раньше и с этим были проблемы.

   Демоница снова взяла меня под руку, и мы продолжили путь.

   – А пауков есть не нужно?

   Странно, что никто не услышал страдальческого вздоха моей музы. Новая игра нам понравилась, и всю дорогу я, притворяясь полнейшим инфантом, задавал абсурдные вопросы, вытекающие из сюжетов мирового искусства, а демоница терпеливо, будто молодой учитель нерадивому ученику, разъясняла тонкости подлинной, а не вымышленной одержимости. И хотя ничего нового я не узнал, время за ироничной беседой пролетело весело.

   Уже на пороге квартиры демоница спросила, а почему я так решительно отказался остаться у Анжелики. Мой ответ содержал лишь одно слово:

   – Суп.

   Расстройство сна с самого раннего детства было моим верным спутником. Посему, зная, что спать мне не грозит до рассвета, мать, сварив ближе к вечеру чего-нибудь вкусного, просила меня убрать кастрюлю в холодильник, когда та остынет, и спокойно ложилась спать. Со временем привычка переросла в потребность, и когда я вспомнил, что на плите остался неубранный сосуд с божественным варевом, рефлексы возроптали.

   – А я надеялась, что ты хочешь остаться со мной наедине, – угрюмо произнесла демоница, наблюдая, как я проверяю вкус продукта.

   – Я хотел ответить так, – прозвучало моё признание, – но решил не лгать без необходимости.

   – Тебя в самом деле волнует еда? Серьезно?

   Я поставил кастрюлю в холодильник и обернулся к демону.

   – Моё тело светится, будто облитое радиоактивными отходами, я вижу Солнце сквозь потолок и разговариваю с неведомым привидением, угрожающим стереть мою личность, если попытаюсь сбежать. Ум подсказывает, что я должен бояться тебя больше ядерной войны, но ничего подобного я не чувствую, ибо испытываю к тебе необоримое влечение, и оттого мой разум в глубочайшем диссонансе. Ты устраиваешь паранормальные шоу для посторонних, а со мной общаешься как дьявол, искушающий мессию. Да, черт подери, суп – это единственное, о чем я могу сейчас думать, ибо отказ от вменяемости в моём положении охренительно уместен. Идиотские шутки, по крайней мере, позволяют мне снять напряжение.

   Я раздраженно хлопнул дверцей и сам недоверчиво фыркнул столь наигранному проявлению ребяческого раздражения. Распинаясь про фрустрацию, на деле я не чувствовал ничего. Сердце билось ровно, ни страх, ни сожаление, ни раздражение никак не отзывались во мне. Я чувствовал себя персонажем рассказа Азимова – роботом, у которого отказал блок имитации эмоций. Лишь некое подобие усталости окутывало мои плечи и спину, склоняя к земле.

   – Тимур умер. Я на грани исчезновения. Ты до сих пор не ответила ни на один вопрос. У меня нет сил даже на испуг, я вымотан. Твоё тело кажется мне продолжением моего собственного. Я горю, но не чувствую жара. Какие-то психопаты устраивают побоище среди бела дня. Прошу, убеди меня, что это мир свихнулся, а не я.

   – Ты слишком часто говоришь "я", – бесстрастно заметила демоница. – Словно между тобой и остальным миром есть явная граница. Не повторяй ошибку глупцов, верящих в свою исключительность – вселенная богаче тебя, ты лишь её грань.

   – Не дави на мою самооценку. Я не грань вселенной, не элемент и не огрызок. Мир – это громадный фрактал, и я, будучи его частью, несу в себе отпечаток всего мироздания. Увеличение масштаба не снижает сложность наблюдаемой структуры. Поэтому аргументы в духе "будь скромнее на фоне величия вселенной" – абсурдны, поскольку каждый из нас не проще вселенной в целом.

   – Для человеческого разума, – возразила демоница. – А он не является совершенным. Для понимания мира ты вынужден прибегать к выдуманным логическим костылям вроде математики, основанным на вере, что реальные объекты можно уподоблять абстрактным идеям. Совершенный разум, напротив, не нуждается в сравнении реальности со своим пониманием её, а каждый объект рассматривает в его индивидуальности...

   – Значит, этот твой совершенный разум бессодержателен, – отрезал я. – Внешнее и внутреннее должны быть подобными, чтобы исследователь не терял связи с реальностью, но не должны быть идентичными – иначе наблюдатель, как анализирующий субъект, перестаёт существовать, растворяясь в клятой нирване. Кстати, надо запомнить, это неплохой аргумент против солипсизма... – Я тряхнул головой. – Однако какого черта мы вообще об этом заговорили? Ты постоянно уводишь разговор в сторону, лишь бы не отвечать на мои вопросы.

   – Твой ум перевозбужден.

   – Мой ум в порядке. Мне всего лишь нужен ответ на вопрос: ты сама-то знаешь, что ты такое?

   Демоница, мгновение назад пытавшаяся меня перебить, застыла.

   – Замечательно, – процедил я, оценивая, сколь высока вероятность притворства. – Вижу два варианта: либо ты действительно ничего о себе не знаешь, либо это ещё один способ сбить меня со следа. Предположим, что некоторые мои предыдущие гипотезы верны, и ты кочуешь из разума в разум, частично смешиваясь с личностями носителей. Человеческая память – великая вещь, но едва ли она способна запоминать целые столетия. А раз ты можешь проникать в мозг к людям, то и сама должна иметь сходную структуру, иначе контакт был бы невозможен. Либо речь идет о процессах невообразимой для меня сложности, и тут я ничего не могу понять. Но тогда ты бы не отделывалась молчанием, а могла успокоить меня упрощенной версией. Так что я буду исходить из того, что твоё мышление подобно человеческому. И если ты и вправду живешь сотни лет, то твоя память, если она хотя бы отдаленно похожа на людскую, неизбежно должна терять целые десятилетия воспоминаний при переходе от одного хозяина к другому.

   Я взял амулет и поднес к глазам.

   – Либо твои воспоминания записаны в этой штуке. Но она тоже нестабильна, в чем я уже убедился, посему малопригодна для хранения точной информации. Так что, полагаю, если у тебя нет другой иглы в яйце в утке в зайце в сундуке, закопанном в песок какого-нибудь острова Тихого океана, то твоя память представляется весьма ненадежной. Подытоживая всё сказанное, я выдвигаю теорию: ты ни черта не знаешь о своём устройстве и происхождении. Даже если ты когда-то знала, то почти наверняка забыла. Если кислотные солнечные лучи, которые я вижу сквозь толщу кирпича и бетона, действительно являются нейтринным потоком, то у тебя попросту не было возможности изучить свою природу. Само существование нейтрино было впервые косвенно замечено менее столетия назад, не говоря уже об экспериментальных доказательствах. И ты едва ли когда-либо была демоном гениального физика или биолога, чтобы с помощью носителя заново раскрыть свою природу. Вот истинная причина твоих сказок – твоё собственное незнание.

   Демоница демонстративно похлопала в ладоши, мило улыбаясь.

   – Поздравляю. Ты всего четвертый мой хозяин, достигнувший таких глубин паранойи.

   – Благодарю, – польщенно отозвался я. – Тебе есть, чем ответить?

   – Нет.

   Я был обескуражен.

   – Как "нет"?!

   – Женщина – загадка, мой дорогой натуралист, – значительно произнесла демоница и пошла в комнату.

   Несколько секунд я стоял с отвисшей челюстью. Наглость суккуба выходила за рамки неуважения и пренебрежения, наверное, так олимпийские боги обращались со смертными. Демоница попросту не заботилась, что я думал и кем её считал. Или же – вдруг подумалось мне – в том и состоял её план: извести меня недомолвками и раскачать мой ум. В совокупности с её призывами изменить мир всё это выглядело как программа подготовки к продолжительному интеллектуальному труду.

   – Да чего она хочет от меня? – пробормотал я и поднес руку к лицу, чтобы почесать лоб, но остановил её, увидев забытое в растерянности свечение. – И когда я перестану гореть?

   Но задать эти вопросы суккубу у меня не вышло: стоило мне переступить порог спальни, как я был захвачен в плен объятий и брошен на кровать.

   Глава 7.

   Никогда не считал себя эмоциональным человеком. Вероятно, никто не назовет себя таковым, если только не пытается произвести впечатление на противоположный пол. Люди редко склонны объяснять свои действия страстями, чаще в качестве оправданий приводятся внешние обстоятельства. Причину «я так пожелал» назовут ребячеством, хотя в большинстве случае именно она является краеугольным камнем человеческого поведения. Однако общественный этикет предписывает искать своим даже самым бредовым поступкам объяснение, основанное на воздействии внешних сил. Как будто реакция на раздражители это всё, на что способен человек.