Текст книги "Демон шарлатана. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Никита Наймушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

   Но быть собакой Павлова считается достойным порядочного человека, а творить свою волю – нет, отчего всякий, желающий прослыть приличным членом общества, вынужден изощряться в самообмане. "Так правильно", "так надо", "сам бог велел", "действовал по обстоятельствам", "любой бы на моём месте" и тому подобными отговорками люди скрывают простую истину: общество страшится эгоистов.

   Само слово "эгоист" люди стадные используют как оскорбление, не задумываясь, что их стремление к общности тоже является проявлением эгоизма, поскольку проистекает из персонального желания каждого из них чувствовать себя защищенным. Альтруистов вообще не существует; даже если некто самостоятельно и бескорыстно помогает окружающим, он просто следует своему желанию быть добрым – утоляет свою страсть. Подлинный альтруист должен быть равнодушным как старый хирург: честно стараться творить благо, но не страдать из-за чужой боли. Стадные люди этого не понимают и называют черствостью. В их понимании альтруизм – это самопожертвование.

   Страшно представить, каким дерьмом забиты головы людей, призывающих к миру и требующих жертв.

   Но всё это не имеет ко мне прямого отношения. Демоница вернула мне чувства – и сделала это очень интересным способом – благодаря чему я смог осознать всю глубину различий между своим обычным дремлющим гневом и ложным равнодушием. Как выяснилось, я никогда не был бесчувственным, просто ленивая злость плавилась во мне ровно, не остывая, но и не закипая.

   Демоница объяснила, что не лишала меня чувств полностью, но только подавила их в целях предосторожности: чтобы я не паниковал во время повторного слияния; да и то не смогла погасить все эмоции. Из-за всего этого я вел себя довольно странно: дождался Анжелику, хотя в обычном состоянии постарался бы покинуть чужой дом как можно скорее; легко принял известие о власти демона над моим самосознанием; избил бывшего друга новой знакомой, не поведя бровью; забыл об окровавленной машине, едва отвернувшись от неё. Власть суккуба надо мной поражала. Конечно, я и прежде не был особенно чувствительным, но демоница, по-видимому, могла усугубить мою холодность и выдержку, превратив меня в небритую копию Ганнибала Лектера.

   Когда я высказал сию догадку, демоница не стала прятать правду за привычным смехом или жеманными уловками:

   – Я скульптор. А ты... нет, не глина, скорее, гранит. Я могу отсечь лишнее – придать твоей форме большую выразительность. Но наделить тебя новыми качествами не в моих силах.

   Ответ показался мне слишком обтекаемым, да и аналогия явно выглядела искусственной. В человеке нет ничего незыблемого, мы все призраки, цепляющиеся за форму, чтобы не раствориться в пустоте. Если демоница умела перенаправлять течение моей личности, она могла побудить меня на любой поступок – а ведь только по делам возможно судить человека. Возможности не существуют сами по себе, но возникают лишь в миг действия.

   До позднего вечера я провалялся в постели, сжимая суккуба в объятиях, и размышлял, к чему меня может привести эта милая девушка, сочетающая внешность моей мечты с повадками дьявола. Огонь угас, и демоница, по её словам, перестала давить на меня изнутри, благодаря чему я мог мыслить более или менее обычным образом: язвительно и уничижительно.

   Как показала практика, даже если принять на веру утверждение о неразрушимости амулета, от него всё же возможно было избавиться при должной внимательности: трижды в сутки быстро снимать цепь с шеи и выбрасывать не так уж и сложно. Попрактиковавшись, я наверняка сумел бы составить относительно точный график, предсказывающий время возвращения демонического украшения, вычислить зависимость срока от расстояния, на которое выбрасывается бижутерия, и провести прочие расчеты. Демоница держала меня не так крепко, как ей бы самой хотелось, и даже угроза стирания моей личности после некоторого обдумывания казалась не столь страшной. Потерять самосознание – это всё равно что умереть, а в смерти нет ничего постыдного; другое дело – стать рабом. Потерять возможность управлять своей жизнью – хуже смерти, поскольку низводит человека до уровня обычной обезьяны. "Просто жить и радоваться жизни" – удел шимпанзе, чей мозг весит в пять раз меньше моего, имея все те же древние отделы. Человека выделяют из животного мира только сверхъестественные амбиции.

   Но как я жил до встречи с демоном? Узник собственной неволи, добровольно заперший себя в клетку из недоверия и презрения, достоин называться человеком не больше краснозадого павиана. Молчание и фатализм были моими главными качествами. Я лгал, издевался над глупцами и обворовывал идиотов, но не пытался вырваться за установленные самим собой рамки; мнил себя свободным, но думал только о свободе от внешних тенёт. Мой главный тюремщик – я сам – неуловимыми цепями отвращения приковал мой ум к настоящему.

   Я нуждался в помощи, но не понимал этого. Демоница стала моим лекарством от неверия в свои силы и презрения к миру. Ограничив себя суровым реализмом, я запер своё безумие, но вместе с ним лишился пафоса бытия: из всемогущего демиурга в своих собственных глазах стал просто человеком, пусть ловким, даже умным, но лишенным возможности творить свою реальность.

   Демоница не отвечала на мои вопросы, не говорила правды и не вписывалась в моё видение мира: именно загадка вылечила меня. Скука – вечный спутник всех умников, и лишь неведение выбивает из рутины.

   – К черту привычное, – сказал я вслух, и демоница благодарно кивнула.

   Даже если она управляла моими мыслями, на истинность выводов это не влияло. Моё зрение прояснилось: прежняя жизнь была отвратительной, и старый я не собирался её менять.

   – Не могу поверить, – пробормотал я, новыми глазами осматривая свою серую комнату, – что у меня не было никакого плана на будущее. То есть совсем никакого. Я собирался жить и умереть в один паршивый день. Куда смотрело моё чувство юмора? В этом же нет совершенно ничего интересного.

   Нет, физически мои глаза пришли в норму сразу после волшебного трипа (мысль не поворачивается называть это всего лишь сексом) с демоном, и зелёное пламя угасло для меня, не считая очей суккуба, сверкающих огнями святого Эльма. Мой новый взгляд можно было назвать духовным зрением, будь я склонен к сомнительным метафорам религиозного происхождения.

   – Так чем планируешь заняться? – осведомилась демоница.

   Ответ требовал подготовки, и я молчал около десяти минут, отыскивая в своём разуме необходимые слова. Демоница терпеливо ждала, не отвлекая меня ни речью, ни ласками.

   – Моё желание невозможно исполнить в настоящем, – заговорил я. – Значит, мне придется создать подходящее будущее. Слабая людская природа не удовлетворяет мои потребности. Быть выдающимся человеком – что оказаться муравьем с самыми сильными жвалами в муравейнике. Моя воля ищет путь за пределы человечности. Но моих знаний недостаточно, чтобы приступить к действиям, как и ресурсов. Мне нужны информация и богатство. Не обязательно в таком порядке, но одно без другого будет бесполезно.

   – А затем?

   – Термин "титан" кажется мне подходящим.

   – Врач говорил, что у тебя мания величия?

   – Да. И он был прав. Никогда прежде моя мания не была столь сильна. Даже не являйся ты демоном, меня всё равно можно было бы назвать одержимым.

   Мой ум продолжал искать решения. Что нужно для преобразования? Во-первых, главной моей уязвимостью, как человека, являлся хрупкий мозг, подверженный множеству разрушительных воздействий и деградирующий с годами. Нервные клетки обладают крайне слабой способностью к восстановлению, и первейшей необходимостью был поиск способа укрепить и расширить хранилище своей личности. Фантазия навскидку предложила несколько вариантов, подчерпнутых из научной фантастики, но я отверг их без колебаний, признав свою некомпетентность. К тому же, прямо сейчас подле меня нежилось ещё одно возможное решение – ментальные способности демона требовали тщательного изучения; правда, симбиотический способ существования суккуба не отвечал моей жажде могущества, однако сие ограничение могло оказаться весьма условным: демоница до сих пор не раскрывала целей заключения сделок со смертными. Кто знает, вдруг её вела одна лишь прихоть?

   По большому счету, на этом "во-первых" можно было и остановиться. Усовершенствовав мозг, я уже перестану принадлежать человечеству. И хотя выход из видовой принадлежности не является самоцелью, он позволит свободнее ориентироваться в моих желаниях.

   Нет, я не хотел становиться богом. Логика подсказывала, что сверхсложные существа со столь обширными сознаниями не могут существовать едино. Наверняка есть некий порог сложности, за которым интеллектуальная система разваливается на части; и потому Создатель, если он есть, обречен на шизофрению. Вполне возможно, что весь наш мир с его бесконечной ледяной пустыней космоса, где, однако, само ничто полно хаотичных флуктуаций; с его раскаленными под собственной тяжестью, переваривающими сами себя звёздами; с его островками жизни, невообразимо жалкой на фоне вселенской пустоты, где каждый вынужден пожирать каждого; словом, всё наше немыслимо изогнутое пространство-время может быть бредом величайшего шизофреника, отчаянно пытающегося собрать свою разрозненную личность. И разум, человеческий и последующий за ним, есть попытка преодолеть кризис, обрести желаемое единство. Что лучше: поддержать болезненную жизнь безумца или завершить её, возможно, уничтожив Вселенную? Если Бог есть, Он должен быть убит – из милосердия.

   Что есть безумие? В психиатрической клинике я сумел увидеть только одно отличие сумасшедших – абсолютную уверенность в себе. Безумцы не сомневались в своём бреде, охотно раздавали советы и почитали себя знатоками всего на свете.

   – Скажи, дьяволица, моя мечта о сверхчеловечности – безумие?

   – Зависит от того, как именно ты собираешься её осуществлять.

   В ответе суккуба звучала мудрость. Мечта без действия – безумие, поскольку лишь терзает человека, угнетая его своим далеким светом, невыносимо ярким на фоне обыденного сумрака. Мечта без правильного действия – также безумие, ибо ум должен находить верные пути к власти, а не обманывать себя иллюзиями.

   Человек, обладающий мечтой, не может бездействовать или ошибаться – иначе сойдет с ума.

   Вот и меня обуяла жажда деятельности. Просто лежать и наблюдать в окне наступление вечера стало невыносимо, и я выбрался из цепкой хватки огорченной этим музы. За бытовыми мелочами, вроде питания или принятия душа, исполняемыми без участия рассудка, я продолжил составления плана.

   Знание и богатство: всего две ступеньки на лестнице превосходства. И хотя первая очевиднейшим образом являлась важнейшей, свои усилия я собирался сосредоточить сначала на второй. Необходимой мне информации в мире ещё не существовало, и шансы, что я смогу вырвать её из ничто самостоятельно, представлялись мне трагично микроскопическими.

   Кроме того, было бы наивно считать, что моя мечта уникальна. Опыты по преодолению слабостей человека велись со времен основания Вавилона. Когда цивилизация обретает могущество, она уже не вмещается в старые сосуды, ей требуется новое вместилище. Так создаются народы. Но сегодня ни один народ не может впитать всю силу и гибкость человечества, посему требуется новый шаг – создание нового вида; и всякий разумный это понимает. Не должно существовать существам, способным полностью уничтожить самих себя вместе со средой обитания; но и уменьшать свою власть – путь недостойный.

   Посему, правильным решением для меня стало бы сосредоточение усилий на обретении возможности собрать вокруг себя людей, одержимых той же мечтой, что и я, и способных добиться успехов в этом деле.

   – Муза, ты представляешь меня в роли главы научно-исследовательского института? – поинтересовался я, зачёсывая к затылку мокрые волосы, когда вышел из ванной.

   Дьяволица не раздумывала ни секунды и даже не оторвалась от компьютера:

   – Нет. Там придется работать.

   И в очередной раз оказалась права. Формальные, скованные дисциплиной должности не для меня. Мне следовало отыскать собственный сумрачный путь, сокрытый от полуслепых глаз невежественной, но способной всё разрушить толпы. Скрытность – грань свободы...

   Я прервал ход мыслей и обматерил сам себя.

   Нашу культуру насквозь пронизывают вечные призывы к свободе от "стада". "Будь независимым", "думай сам", "решай за себя", – и прочие, не менее страстные и не более осмысленный возгласы издает каждый сколько-нибудь себялюбивый индивид, отчаянно воображая себя борцом со всеобщей инертностью. Для кого, как не для стадных баранов, так важно постоянно искать независимости от общества? Свободные люди не ищут свободы – они и так свободны, как бы тавтологично это ни звучало. Все эти вопли – обман и самоутешение; что проку быть овцой, плетущейся в стороне от отары? Так лишь опаснее. Нет, это не свобода. Это только шаг к ней – сопротивление давлению. Что есть свобода и для чего она нужна? Это состояние, в котором возможно исполнять свои желания, только и всего.

   В отаре нет свободных, но свободен человек, ведущий овец, куда ему угодно. Воля и хитрость освобождают его от общей массы, позволяя направлять её. Вот путь к свободе – заставить всех вокруг исполнять твои желания.

   Я вспомнил страх и восхищение в глазах Анжелики и сделал выбор. На самом деле, момент был настолько важным, что я почти ощутил, как высоко в небесах нечто сдвинулось, отвечая моему решению. Либо то соседи снова двигали мебель. Временами с потолка доносились странные звуки, как будто в верхней квартире кто-то катал по полу массивные металлические шары, и природа этих шумов оставалась для меня не вполне понятной.

   Кто обладает неограниченной властью? "Бог" – ответят религиозные идиоты; "пророк" – возражу я.

   – Ты не видела телефон? – спросил я, уже догадываясь, что придется лезть под кровать.

   Демоница вежливо осведомилась, кому замкнутый отшельник собрался звонить, и почему у неё на этот счет такое весёлое предчувствие.

   – Мне нужна помощь умелого мошенника, – пояснил я, отряхиваясь от собранной на полу пыли, и набрал номер старого сообщника.

   Саня долго не отвечал, а когда всё-таки взял трубку, говорил быстро и как-то скомкано. Я извинился, что отвлек от, несомненно, важных дел и предложил перезвонить позже.

   – Нет, – помедлив, ответил он. – Давай лучше так: завтра похороны Тимура. Ты ведь придешь?

   И хотя я терпеть никогда не мог подобные мероприятия, мне оставалось только согласиться, и Саня назвал время, после чего быстро попрощался и отключился.

   Стоило отдать должное интеллекту бывшего и, вероятно, будущего коллеги: он сразу понял, что просто так я с ним болтать бы не стал, а раз дело серьезное, то действовать наобум не начну и потому спокойно подожду ещё день. Предложение встретиться лично также говорило, что Саня собирался выслушать меня со всей возможной внимательностью и уже готовился к новым авантюрам.

   Приятно быть человеком, которого воспринимают всерьёз.

   Но план требовал ещё одного участника, чьё воздействие могло стать решающим. Несколько минут я молча наблюдал за демоницей, сидящей спиной ко мне, и раздумывал, чем именно возможно её соблазнить к участию в моём грандиозном мошенничестве. Муза прекрасно притворялась человеком: ерзала в кресле, потягивала якобы затекшие конечности, накручивала прядь волос на палец; трудно было точно сказать, где заканчивалось подражание, и начинались подлинные рефлексы.

   Само существование суккуба являлось обманом, и я понял, что не смогу обыграть мастера в его многовековую игру, отточенную до совершенства. Следовало оперировать искренностью.

   – Муза, я собираюсь основать свою религию и нуждаюсь в твоей помощи как сверхъестественного существа. Ты мне поможешь?

   – Да, конечно, – рассеянно отозвалась демоница, по-прежнему изучая мерцающий монитор, словно речь шла о покупке мороженого.

   – Серьезно? – недоверчиво уточнил я, не ожидавший столь небрежного согласия.

   – Да, это будет весело. Я на твоей стороне, не сомневайся.

   Особых причин сомневаться в лояльности демона у меня не нашлось, как, впрочем, и несокрушимой веры; оставалось только довериться будущему, как известно, обнажающему все секреты.

   Из любопытства я стал за спиной музы и вгляделся в экран. На сей раз моя искусительница выступала непоколебимой противницей абортов и защитницей "ценностей материнства", что бы она под этим ни подразумевала. Судя по комментариям, попавшие под удар чайлдфри были немало шокированы, что схлестнулись в полемике не с обычной одинокой мамашей, чьи интересы не выходят далее цен на подгузники, а со злой и хитрой соперницей, логически обосновывавшей нравственную и политическую неполноценность людей, не желающих продолжения своего рода. Из-под изящных пальчиков дьяволицы выходили такие забавные аргументы как:

   – Человек, не желающий продолжать свою волю и ум в потомках, подобен неразумной скотине, живущей одним днём.

   – Аборты калечат женщин и являются преступлением по отношению к следующим детям, чьё здоровье будет расплачиваться за желание тупой самки пожить ещё немного ради бессмысленных удовольствий.

   – Никто из нас не является индивидом – все мы лишь часть единого человечества; разум каждого человека воспитывается общей культурой, и если мы не вносим в неё ничего в ответ, то живем взаймы, будто паразиты.

   Последнее утверждение выходило далеко за пределы спора о материнстве, но распаленные участники не заметили этого, хотя кто-нибудь вроде меня обязательно уцепился бы за данную фразу и обернул себе на пользу, заявив, что размножаться генами может всякий идиот, но передавать свою сущность потомкам посредством идей куда важнее и благороднее. Покопавшись в памяти, я вспомнил, что подчерпнул эту мысль у самой дьяволицы и фыркнул своей "находчивости". Однако, к сожалению, оппозиция моей музе и в самом деле состояла поголовно из инфантильных эгоистов, только порочащих, в общем, хорошую идею контроля рождаемости.

   В 1999 году население Земли составляло шесть миллиардов человек, а к началу 2012 это число возросло до семи. Миллиард человек за двенадцать лет – это пугающе быстрый прирост населения, и хотя всеобщий голод современной цивилизации вряд ли грозит, мне не хотелось бы превращать нашу и без того потрепанную планету в громадный аналог коммунальной квартиры.

   – Тебе и вправду так нравится бесить незнакомцев в сети? Я полагал, этим могут заниматься только неудачники или моральные уроды вроде меня.

   – А разве я не неудачница? – удивилась муза. – Чего я добилась в жизни? Живу за чужой счет, сплю с тобой ради жилья, и ладно бы ты был человеком хорошим, но ты ведь опасный психопат. Я тебя боюсь и плачу по ночам в подушку, а уйти не могу.

   Мы помолчали, затем одновременно засмеялись.

   – Нам не хватает только ребенка, который бы смотрел, как я тебя бью и насилую, после чего вырос бы серийным убийцей.

   – И ты бы стал его первой жертвой, – весело согласилась демоница. – Ладно, мне в самом деле уже надоело спорить с глупцами. За что не люблю эгоцентристов, так за веру, что их фраза "я так хочу" является достаточным обоснованием для навязывания своей позиции.

   Я заметил, что тоже этим грешу.

   – Нет, ты обосновываешь своими страстями только собственное поведение. А они требуют, чтобы их желания стали всеобщими. Глупые дети. Не понимают, что попытки воздействия вида "я делаю это и мне хорошо, так попробуй и ты" слишком грубы и потому неэффективны. Понимаешь, почему так?

   Мне пришлось поразмыслить перед ответом.

   – Потому что удовольствие и личное благоденствие слишком долго считались порочными, ибо в древних нищих культурах достичь их можно было только за чужой счет. В современном обществе изобилия такой проблемы нет – вполне возможно жить в достатке, никого не ограбив, но культура хранит старинные предубеждения.

   – Молодец, – похвалила демоница и, подмигнув, послала мне воздушный поцелуй. – А теперь давай поговорим о твоём плане.

   Муза велела мне сесть на кровать, а сама развернула кресло ко мне. Закинув ногу на ногу, она начала походить на главную героиню какого-нибудь полицейского триллера, допрашивающую подозреваемого.

   – Ответь мне на самый главный вопрос: какую конечную цель ты преследуешь?

   Демоница спросила без нажима, будничным тоном, как будто ответ не являлся таким уж и важным; но я понял, что именно сейчас моя муза решает, насколько далеко готова зайти в помощи мне. И если сообщу, что просто ищу могущества ради утоления комплекса власти, она отнесется к моей мечте как к очередному своему развлечению, не стоящему больших усилий. Также, если отвечу, что не имею конкретной, четко выраженной цели, то демоница может принять нерешительность за неразумность и причислит меня к числу "глупых детей".

   Но и лгать тоже не стоило: демоница видела меня насквозь. Вполне возможно, что она уже всё решила, и теперь просто подталкивала меня действовать по её собственному плану.

   Мне вспомнились её прежние шутливые замечания про мессианство и про поклонение со стороны тех, кто сталкивается со сверхъестественными сущностями. Осмыслив это, я пришёл к выводу, что моё желание с самого начала было спровоцировано демоницей. Это и позволило составить идеальный ответ:

   – Тебя. Ты подталкиваешь меня к поиску могущества, и я хочу обрести достаточную силу, чтобы научиться сопротивляться тебе. Чтобы мы стали достойны друг друга и вместе превзошли наше нынешнее жалкое состояние.

   Не думаю, что у меня получится описать реакцию демона на мои слова. Взрыв восторженного хохота? Дьявольская радость? Люди не демонстрируют таких эмоций, поэтому в языке нет подходящих слов.

   – Ладно, – муза сделала движение, будто утирает слёзы, – признаюсь, именно это я хотела услышать больше всего. Но эти слова не могут быть правдой. Я всё-таки способна воспринимать твои эмоции, и ты на самом деле ничего подобного не чувствуешь.

   Вместо возражения я изо всех сил попытался воспылать страстью к дьяволице, что было совсем несложно; а также мысленно принялся клясться ей в любви, описывать прелести музы и восхищаться ею, – на тот маловероятный случай, если она всё же читала мои мысли.

   – Знаешь, – кое-как справившись с новым приступом смеха, заговорила демоница, – среди людей почитаются опасными те, кто способны принуждать себя к хладнокровию; но почему-то незаслуженно забывают мастеров, чьего самообладания хватает по-настоящему управлять своими чувствами, с легкостью пробуждая и усыпляя любое из них. Признаю, твоё искусное лицемерие – моя вина. Я слишком часто вмешивалась в твои эмоции, держала их под контролем, и ты сумел нечаянно выучиться этому трюку.

   Снисходительный тон дьяволицы мне не понравился, и я возразил, что всегда хорошо владел собой. Последовала непродолжительная дискуссия, итогом которой стало следующее заключение музы:

   – Все мои ощущения утверждают, что ты говоришь правду. Но мы оба знаем, что ты притворяешься. Ты любишь меня, но никогда твоя страсть ко мне не затмит твоей любви к самому себе. Я разбудила твои амбиции, не просчитав всего как следует.

   С моей стороны это выглядело почти грубостью, но я всё же напомнил демонице о судьбе предыдущего носителя амулета.

   – Ты прав, – спокойно согласилась она. – Я стала совершать слишком много ошибок. Именно поэтому я собираюсь полностью положиться на тебя. Сочтем это своего рода экспериментом: ты будешь решать, как применять наши совместные силы.

   Я закрыл глаза и привычно погрузился в уютный космический мрак. Демоница отплатила мне моей же монетой: именно такие отношения устроили бы меня более всех прочих, и муза, разумеется, сразу это поняла. Я окончательно запутался в паутине взаимных манипуляций.

   – Раз уж так вышло, – продолжала тем временем дьяволица, – что слияние со мной улучшило твои способности лжеца, то было бы кощунством не найти достойное применение такому подарку. Забавно, ты чуть ли не единственный, кому общение со мной сразу пошло на пользу.

   Усталость тяжким грузом прижала мои плечи. Опустив лицо, я разомкнул веки. Миг в темноте позволил осознать, что я не смогу интриговать с демоном на равных. Она вновь называла меня особенным, но на деле просто крепче привязывала меня к себе узами симпатии и благодарности. И я уже не мог точно предсказать, смогу ли при необходимости порвать дьявольскую связь, если это будет в моих интересах, или же предам свою жизнь и свободу во имя демоницы. Любовь – ужасное чувство, побуждающее на жертвы, и дьяволица сумела возбудить во мне эту страсть, насколько вообще возможно пробудить её в ледяном истукане вроде меня.

   Возможно, единственным выходом из клетки стал бы немедленный разрыв. Я коснулся амулета, раздумывая над этим, и демоница тут же соскользнула с кресла. Бросившись предо мной на колени, она обхватила мою руку, сжимающую распятие, и быстро заговорила, умоляя меня не совершать глупостей и обещая, что будет только повиноваться. Я не особенно вслушивался в её речь, но просто следил за гипнотизирующими движениями нежных губ.

   – Да какого черта?! – бросил я в сердцах и принудил музу к молчанию поцелуем.

   Несколько минут спустя мы продолжили разговор, усевшись на кровати бок о бок. Прежнюю тему, не сговариваясь, мы сочли исчерпавшей себя, и ныне обсуждали более практичные моменты грядущего развлечения.

   – Первым делом следует определиться с целевой аудиторией, – говорила дьяволица. – Тебе нужно овладеть умами людей обеспеченных, способных платить снова и снова.

   Я усмехнулся и ответил, что проще и справедливее всего будет промыть мозги самым бесполезным среди богачей: деятелям массовой культуры.

   – Эти люди занимаются невероятнейшей чушью на потеху невежественной публике и получают за это безумные деньги. Кто важнее обществу: футболист, пинающий мяч полтора часа перед камерой, или шахтер, добывающий уголь с риском для жизни? Разумеется, второй, но их жалования смехотворно несоизмеримы. Для меня будет делом чести обворовать бесполезных паразитов на теле человечества. К тому же, каждый из них в глубине души осознаёт свою никчёмность и с радостью уцепиться за возможность поучаствовать в чем-нибудь "важном". Они вечно ищут подтверждений своим претензиям на элитарность, в том их уязвимость.

   Демоница иронично одобрила мой настрой и добавила, что через людей публичных и богатых следующим шагом мне нужно будет перейти к влиянию на законодателей. Я пожал плечами.

   – То будет несложно: в моей стране это те же самые люди. Здесь законы принимают дешёвые актрисы, бывшие спортсмены и престарелые певцы. Несомненно, народ, избирающий столь компетентных парламентариев, заслуживает жить в беззаконии.

   Я спросил дьяволицу, затевал ли кто-нибудь из её старых держателей контракта аналогичные аферы. Та мило улыбнулась и сообщила, что не станет давать ответ, поскольку тот выставит меня неопытным подчинённым мальчишкой, а это снова поставит наши тёплые отношения под угрозу.

   – То есть – да, – заключил я, и муза рассмеялась.

   Мы будто фехтовали словами. Никогда прежде мне не приходилось столько думать, прежде чем что-либо сказать. Это утомляло, но и доставляло удовольствие.

   Демоница предложила определиться с практическими методами, и я поделился планом, возникшим в моём рассудке в тот миг, когда было принято решение.

   – Я не собираюсь повторять ошибку всех неудачливых диктаторов, стремившихся лично всё контролировать. Организация, которую я создам, будет иметь двойное управление. На публике будет появляться только внешний глава, ведущий открытые дела и достаточно широко известный. Я же стану внутренним главой и буду создавать идеологию, оставаясь неизвестным для непосвящённых. Ты же, моя муза, послужишь незримым источником моей власти.

   – Для этого нужен твой друг, – заключила демоница. – Чтобы подставить его под возможные удары.

   – Он мне не друг, – отрекся я, но кивнул. – Да, я не собираюсь рисковать своей головой. Учитывая, что она отчасти принадлежит и тебе, ты согласишься, что мой череп следует беречь.

   Муза погладила меня по волосам и согласилась, но высказала сомнение, что мой не друг примет предложение стать зиц-председателем.

   – Не волнуйся, милая. Этот подлец не упускает способов заработать на обмане и будет пытаться провести даже меня. Как только он увидит перспективы, жаром его энтузиазма возможно будет разжигать спящие вулканы.

   – Подозреваю, вы расстались не в лучших отношениях.

   Дьяволица не ошиблась, хотя никакой конкретной ссоры упомянуть я не мог. Просто в какой-то момент я устал постоянно контролировать напарника, всё время пытавшегося меня обокрасть.

   – У Сани есть серьезный недостаток: он не просто считает себя очень умным, что, в целом, соответствует истине, но и всех окружающих почитает круглыми идиотами, что уже несколько расходится с действительностью. Многие умники совершают эту ошибку.

   – Да у тебя талант замечать чужие слабости, – сказала демоница со странным выражением лица.

   Я не придумал, что на это ответить, и сменил тему, высказав предположение, что лучше будет строить коварные планы на свежем воздухе, а не в душном помещении. Открытого окна явно не хватало, чтобы охладить комнату, да и вообще следовало отходить от сюжетных штампов банальных мистических фильмов, где одержимый демоном персонаж избегает солнечного света. Чтобы ползать по потолку и летать от стены к стене, нужно иметь крепкие кости, а без витамина D, коему для образования необходим ультрафиолет, это очень трудно; придется пить рыбий жир, а он мне никогда не нравился.

   Демоница согласилась с доводами и через десять минут уже вела меня под руку по тесному тротуару. Я смотрел на измученных жарой людей, бредущих к своим домам после трудового дня, и благословлял своё безумие за невозможность стать одним из них. Лишившись возможности идти простым путём, слушаться советов и следовать указаниям, я был вынужден выковать себе собственный хребет, научиться прокладывать новые тропы и изобрести для себя даже новые желания – поскольку все прежние были навязаны мне воспитанием, не подходящим тому, кто выпал за пределы стадиона по крысиным бегам, называемого "социализацией".

   Высказанная музой мысль, что общественная культура сделала в меня вклад, наделив разумом, и с моей стороны будет честно вернуть его с процентами, не давала мне покоя. Если бы всё было так просто, то где объяснение моему сумасшествию? Выходит, в самой культуре заложена фундаментальная ошибка, если я в самом начале своей жизни столкнулся с бредом? И не только мой разум, но вообще вся квазиразумная метасистема под названием "человечество", имеет серьезный изъян?