Текст книги "Тутанхамон. Книга теней"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 15

– Ну и зрелище! – сказал Хети, раздувая щеки. – Это место напоминает мне школу с особенно жестокими порядками. Там всегда есть большие мальчики и маленькие мальчики. Всегда есть те, кто использует кулаки, и те, кто использует мозги. Есть деспоты, воины, дипломаты, слуги. И всегда найдется какой-нибудь странный ребенок, где-нибудь в сторонке, который мучает несчастных животных, медленно доводя их до смерти… Так вот это Эйе, – заключил он.

Мимо нас проплывали залитые лунным светом берега; мы двигались по каналу к Великой Реке. Прежде чем заговорить, я какое-то время наблюдал, как черная вода исчезает под килем.

– Ты разглядел знаки на обратной стороне крышки? В особенности черный круг? Это какой-то язык…

Хети покачал головой.

– Я заметил, что у того, кто это сделал, нездоровое воображение и тяга к крови и потрохам, – отозвался он.

– Однако он образован, обладает определенными умениями и почти наверняка принадлежит к элите. Его одержимость кровью и внутренностями, как ты говоришь, вызвана тем, что они имеют для него какое-то особое значение. Они существуют скорее как символы, чем сами по себе.

– Скажи это той девушке без лица, или тому парню с раздробленными костями, или новой таинственной жертве, лишившейся головы, – ответил Хети вполне здраво.

– Это не то же самое. И еще – правы ли мы, предполагая, что во всех случаях имеем дело с одним и тем же человеком?

– Ну, нам стоит только поразмыслить над взаимосвязями, выбором времени и почерком преступлений.

– Я уже думал. Да, приемы одни и те же. И та же одержимость разложением и разрушением… И еще… во всех этих случаях я ощущаю любовь к красоте и совершенству. И даже почти печаль. Нечто вроде гротескной жалости к жертвам.

Хети взглянул на меня так, словно я сошел с ума.

– Когда ты говоришь такие вещи, я рад, что нас никто не слышит. Какая печаль может быть в том, чтобы срезать прекрасной девушке лицо? Я здесь вижу только кошмарную, извращенную жестокость. И кроме того, чем это нам поможет?

Какое-то время мы сидели молча. Свернувшийся возле моих ног Тот глазел на луну. Хети, конечно же, прав. То, с чем мы столкнулись, было, скорее всего, просто безумием. Не придумываю ли я закономерности там, где их, возможно, нет? И тем не менее я чувствовал нечто. За всеми этими убийствами и жестокостью, за угрозой уничтожения святынь и разрушения крылось нечто более глубокое и темное: нечто наподобие поиска или видения. Но если мы правы и за все эти происшествия нес ответственность один и тот же человек, тогда вставал более серьезный вопрос: зачем? Зачем он это делает?

– А еще я думаю, что тот, кто это сделал, хочет показать нам, что он принадлежит к узкому кругу, чтобы еще больше усилить свою угрозу. То есть, фактически, игра состоит отчасти и в том, чтобы мы почувствовали, что он за нами наблюдает, – продолжал Хети.

И когда он это произнес, я внезапно понял, что у всех этих подарков и смертей есть еще один общий элемент.

Рахотеп, Расследователь тайн.

Мы как раз приблизились к причалу, так что вместо того, чтобы поделиться с Хети этой странной мыслью, я решил дать ей время отлежаться у меня в голове. Она казалась слишком глупой и тщеславной, чтобы высказывать ее вслух.

Распрощавшись с Хети, я отправился домой по опустевшим улицам; Тот мягко трусил впереди. Отпустив бабуина к его подстилке, я вошел в темный дом. Царившая в нем тишина была мне укором. Иногда я чувствую себя не на месте в этом доме, принадлежащем молодым женщинам, старикам и детям. Перед тем, как пойти спать, я немного посидел на кухне при свете масляной лампы, оставленной Танеферет к моему возвращению – налил себе большой кубок неплохого красного вина из оазиса Харга, положил на блюдо горсть сушеного инжира и миндаля.

Я сидел на скамье на своем обычном месте под статуэткой домашнего бога, который знает, что я в него не верю, и размышлял о семьях. Мне часто кажется, что все несчастья и все преступления начинаются с семьи. Взять даже нашу древнюю историю – завистливые братья убивают друг друга, разгневанные жены кастрируют мужей, оскорбленные дети мстят своим виновным или невинным родителям. Я вспомнил, что и у моих девочек нежная привязанность порой готова смениться кровожадной яростью, в одно мгновение они гладят друг друга по волосам, а в следующее – вырывают их голыми руками, по таким пустяковым причинам, что сами краснеют от стыда, признаваясь в проступках.

То же самое и с браком. У нас крепкий брак. Если я и разочаровал Танеферет тем, что не добился мирского успеха, то она хорошо скрывает свои чувства. Она говорит, что вышла за меня не из-за состояния – и сопровождает свои слова понимающей улыбкой. Но я знаю, что между нами есть недопонимание, что-то мы обходим молчанием, словно бы слова каким-то образом могут обнажить болезненную реальность. Возможно, так же обстоят дела у всех супругов, чья связь продлилась много лет, – незаметное влияние привычки и опасность домашней скуки. Даже знакомость тел друг друга, некогда столь страстно желаемых, приводит к явной тяге к неожиданной красоте кого-то неизвестного. Прелесть и позор близкого знакомства… возможно, именно этого я так хочу избежать, находя удовольствие в том волнующем чувстве, которое дает мне моя работа? Эта мысль не добавляет мне гордости. Нынче я стою на середине своего жизненного пути, и я боюсь этой срединной позиции. Почему я не могу удовлетвориться тем, что даровал мне домашний бог над моей головой?

Если так все обстоит для обычных людей вроде нас, насколько же более странно, должно быть, родиться в семье, чьи стремления всегда на виду, чью личную жизнь приходится защищать и охранять постоянно, словно некую ужасную тайну? Несмотря на все богатство и власть, дети царской фамилии и большинства семей элиты воспитываются в атмосфере, лишенной человеческого тепла. О чем они говорят за обедом? О государственных делах? О правилах поведения на торжественных пиршествах? Приходится ли им раз за разом выслушивать истории о героических деяниях деда, Аменхотепа Великолепного, на которого, как они прекрасно понимают, они никогда не будут похожи? И если мои девочки спорят из-за того, кому из них принадлежит гребень, то каково же, когда братья и сестры начинают бороться за обладание сокровищами, властью, Обеими Землями?

Но я видел брата и сестру, которые, как казалось, вовсе не боролись друг с другом за власть. Они держались вместе и поддерживали друг друга; возможно, их связывали общие невзгоды и страдания под надзором Эйе. Их взаимная привязанность казалась совершенно искренней. Однако план Анхесенамон имел один изъян: Тутанхамон не был царем-воином. Возможно, он имел целый ряд интеллектуальных достоинств, но очевидно, царь не обладал физической мощью и неустрашимой доблестью. К несчастью, мир требует от властителей демонстрировать энергичность и мужественность на парадах, в торжественных выступлениях и в перипетиях власти. Да, можно высечь из камня героические статуи и вырезать на стенах храмов впечатляющие изображения, восславляющие подвиги Тутанхамона, его боевые походы и восстановление старых традиций и полномочий. Тут помогла бы и родословная Анхесенамон, поскольку она, хотя и была еще молода, но уже сильно напоминала свою мать, вызывая в памяти ее красоту, ее популярность, ее независимость мышления. И этим вечером Анхесенамон выказала замечательную стойкость, противостоя Эйе. Но факт оставался фактом: в самом сердце великой драмы государственной власти таился изъян – Образ Живого бога был умным, но испуганным и физически не очень годившимся для героических деяний молодым человеком, что делало уязвимым и его самого, и царицу. И тот, кто мучил царя, насылая на него страхи, понимал это.

Танеферет стояла в темном дверном проеме, наблюдая за мной. Я подвинулся, давая ей место. Она села рядом, взяла с блюда орешек и принялась его покусывать.

– Настанет ли когда-нибудь ночь, когда я буду знать наверняка, что никто не постучит в дверь и не потребует от тебя идти с ними?

Я обнял ее одной рукой и притянул к себе, но не этого она от меня хотела.

– Никогда, – промолвила она. – Этого не будет никогда.

Ни одно слово не пришло ко мне на помощь, чтобы исправить положение.

– Пожалуй, я привыкла к этому. Я принимаю это. Знаю, это твоя работа. Но порой – как сегодня вечером, когда мы празднуем, – я хочу, чтобы ты был здесь, и хочу знать, что ты не уйдешь. И это невозможно. Потому что преступления, жестокости и кровопролитие творятся людьми постоянно, и у тебя всегда будет новая работа. И всегда к нам будут стучать в дверь по ночам.

На меня Танеферет не смотрела.

– Я всегда, всегда хочу быть здесь, с тобой, – запинаясь, пробормотал я.

Она повернулась и поглядела мне в глаза.

– Я боюсь. Я боюсь, что однажды ты не вернешься ко мне. И я этого не вынесу.

Танеферет печально поцеловала меня, поднялась и вышла в темноту коридора.

Глава 16

Царский кортеж вступил в огромный зал для совещаний в Карнакском храме, шум и крики смолкли, словно перед началом спектакля. Ослепительный свет позднего утра лился из ряда верхних окон в сложенный из камня зал. По толпе собравшихся прокатился шепот, эхом отдаваясь от величественных колонн, и затем стих.

Тутанхамон и Анхесенамон вместе шагнули на помост, попирая маленькими царственными ногами фигуры врагов государства, изображенные на ступенях. Они повернулись и уселись на троны в ярком круге света. Они были похожи на маленьких богов – и вместе с тем выглядели такими молодыми! Их безукоризненной формы руки сжали подлокотники тронов в виде резных львиных лап, как если бы они повелевали и самой дикой природой. Я заметил, как Анхесенамон быстро прикоснулась к руке мужа, словно подбадривая его. В белых льняных одеждах, в великолепных ожерельях, украшенных головой коршуна и распростертыми крыльями, они сияли славой.

И что за гротескную процессию представляли собой члены совета! Древние старики, сгорбленные, поддерживаемые слугами, которые оставили свои лучшие дни давным-давно в прошлом; лица с несмываемой печатью привычной для их положения роскоши и продажности, с навечно застывшей на них высокомерной усмешкой – она читалась и в морщинах стариков, и во вкрадчивой самоуверенности молодых. Мягкие руки, отвисшие животы… Жирные трясущиеся щеки, почти женоподобные рты, наверняка полные остатков гнилых зубов… Члены совета с быстрыми, смышлеными взглядами, оценивающими постоянные изменения в политической ситуации и возможные ходы многомерной игры, которую они ведут между собой. И тираны – эти дородные, пышущие злобой громилы, вечно выискивающие жертву, кого-нибудь, на кого можно напасть, а затем обвинить. Я вдруг понял, что один из этих последних пристально смотрит на меня. Это был Небамон, начальник городской Меджаи. Судя по всему, он пребывал в несказанной ярости из-за моего присутствия на этом элитном сборище. Я приветствовал его дружеским кивком, с виду полным почтения. Я надеялся, что он оценит всю глубину иронии, с которой был сделан этот жест. Затем я повернулся и принялся глядеть на царя. В конце концов, когда воцарилось абсолютная тишина, Тутанхамон заговорил. Его голос был высоким и не сильным, однако разносился громко и ясно в тишине огромного помещения.

– Сооружение Колонного зала в честь Амона-Ра, Царя Богов, осуществлялось в равной степени на деньги этого храма и нашей собственной царской казны. Это – знак единства наших целей. Строительство этого замечательного памятника было начато по приказу моего деда, Аменхотепа III. Он был бы горд, если бы увидел, как то, что он задумал много лет назад, было наконец приведено к величественному завершению силами его внука.

Тутанхамон помедлил, прислушиваясь к выжидающему молчанию, царившему в комнате.

– Наша страна сама по себе – великолепное здание, огромное сооружение, которое пребудет вечно. Мы, все вместе, строим новое государство – и этот новый зал, высочайший и наиболее впечатляющий из всех, что стоят или когда-либо стояли на земле, служит свидетельством наших побед и устремлений, а также нашей близости к богам. Я приглашаю всех вас, великих мужей совета этого великого города и Обеих Земель, присоединиться к нам на этом праздновании в его честь, ибо вы принимали участие в его строительстве, и мы желаем соединиться с вами в его славе!

Его тихая речь была поддержана молчаливым откликом собрания. Многие согласно кивали, довольные тем, что он не забыл никого из них.

– А сейчас я приглашаю Эйе, нашего регента, Отца Бога, который так хорошо служил нам все это время, обратиться к вам от нашего лица еще по некоторым государственным вопросам.

Возможно, я был не единственным, кто отметил новый и любопытный намек на напряжение в искусно употребленном царем прошедшем времени. Эйе наверняка должен был услышать это, с его-то вниманием к тончайшим нюансам, однако он не подал вида. Регент медленно выступил вперед из тени, скрывая боль, грызущую его старые кости словно собака, и занял положенное ему место ступенькой ниже царя с царицей. Он обвел властным взглядом лица перед собой. Его лицо было изможденным, взгляд – безжалостным и немигающим. Затем, своим почти лишенным интонаций голосом, он начал оглашать обширный, безжизненный, формальный ответ царю и собранию. Я поглядел вокруг: слушатели подались вперед, ловя каждое слово, словно были очарованы не содержанием речи, но его неотразимым спокойствием, гораздо более эффективным, нежели несдержанная и пустая шумливость. Закончив, Эйе обратился к настоящей повестке дня.

– Вслед за постыдным и недопустимым происшествием на празднестве было проведено тщательное расследование, со всей расторопностью и умением, на какие только способна наша городская служба охраны правопорядка.

Он принялся всматриваться в толпу, пока не обнаружил Небамона, и кивнул ему. Окружавшие начальника Меджаи люди тоже закивали, выражая ему почтение. Небамон моментально надулся от гордости.

– Зачинщики сознались и были посажены на кол, вместе с женами, детьми и всеми членами их обширных семей. Тела были выставлены напоказ на городских стенах. И хотя нет наказания, достаточного для подобного преступления, урок был преподан, и проблема, таким образом, полностью решена.

Он помедлил, оглядывая советников, словно вызывая их оспорить такую оценку правосудия и налагаемых оным наказаний.

– Глава городской Меджаи заверил меня, что впредь подобных нарушений общественного спокойствия не будет, и я поверил его слову. Его оперативность в расследовании этой смуты, а также дисциплинированность и усердие, проявленные им при аресте и наказании виновных, могут быть признаны образцовыми. Я лишь желал бы, чтобы другие трудились с такой же самоотдачей. Ввиду вышесказанного мы даруем ему, в знак признания его заслуг, ожерелье «золото славы», а также с этого дня удваиваем бюджет городской Меджаи, находящейся под его началом.

Небамон прошествовал через восхищенную толпу, принимая знаки одобрения и приветствия, кивки и похлопывания, и наконец со склоненной головой предстал перед костлявым стариком. Когда Эйе возложил ожерелье на толстую шею моего начальника, я ощутил желание подойти и избавить его от этой вещи. Ибо кто из присутствующих знал о несправедливостях и жестокостях, которые он совершил над невинными людьми ради этого момента, ради этого золота? В моей груди теснилось отвращение. Небамон поднял голову, жестами поблагодарил Эйе, царя и царицу, затем повернулся и направился обратно к своим приспешникам. По дороге он наделил меня холодным победным кивком, и я понял, что он воспользуется своими новыми почестями, чтобы еще больше осложнить мне жизнь.

– Порядок – это самое важное, – продолжал Эйе. – Мы восстановили Маат на территории Обеих Земель, и я не позволю ни преступникам, ни войскам неприятеля нарушать стабильность и безопасность нашего государства!

Регент говорил так, словно все должно было свершиться по его слову, словно бы он один был вершителем этого порядка.

– Поэтому давайте теперь обратимся к вопросу о войне с хеттами. Мы получили донесения о боевых успехах – завоеваны новые земли, а существующие города и торговые пути обеспечены всем необходимым, их оборона усилена. Вскоре мы ожидаем получить от хеттов условия для ведения переговоров. Старые враги Обеих Земель отступают!

В ответ на это пустое заявление раздалось лишь несколько угодливых хлопков, поскольку все знали, что война далеко не выиграна и битва с хеттами – которая представляла собой лишь последнее столкновение в нескончаемой борьбе в пограничных областях и странах лежащих между двумя государствами, – не может разрешиться так запросто.

– Если у нас с моими досточтимыми друзьями и коллегами больше не осталось тем для обсуждения, – продолжал Эйе, – предлагаю на этом закончить и перейти к пиру.

Он обвел своих слушателей мрачным взором. В зале царило молчание, и я видел, что никто не осмеливается противоречить регенту.

Все простерлись ниц, медленно и неубедительно, словно стая пожилых дрессированных обезьян, и Эйе, идя впереди Анхесенамон и Тутанхамона, спустился с помоста.

Во внешнем помещении было расставлено множество столов, ломившихся от блюд с едой: хлеб, пироги и булочки только что из пекарни, куски жареного мяса, жареная птица с аппетитной хрустящей корочкой, жареная тыква с луком-шалот, соты с медом, блестящие от масла оливки, тяжелые гроздья черного винограда, инжир, финики и миндаль в ошеломляющем изобилии – все дары нашей земли, громоздящиеся грудами.

Далее последовало поучительное зрелище. Ибо эти люди, ни один из которых никогда не трудился в поле под полуденным солнцем, не зарезал собственной рукой ни единого животного, ринулись к столам так, словно их обуревал отчаянный голод. Не выказывая ни стыда, ни манер, они отталкивали друг друга локтями и пихались, стремясь поскорее добраться до ароматных гор пиршественного угощения. Лакомые блюда, на изготовление которых, несомненно, ушло немало времени, падали с их переполненных тарелок им под ноги. Жадность приглашенных на пир была так велика, что они хватались за блюда сами, не дожидаясь, пока их обслужат. Несмотря на довольно-таки устрашающее количество еды, о какой большая часть населения могла лишь мечтать, они вели себя так, словно очень боялись, что ее на всех не хватит. Или что – независимо от того, сколько еды положат перед ними – ее никогда не будет достаточно.

Возможно, наивно с моей стороны сравнивать бесстыдную роскошь этой сцены с той нищетой, когда нет ни мяса, ни хлеба, ни воды, от которой страдают те, кто живет за пределами этих привилегированных стен, но я ничего не мог с собой поделать. Стоявший здесь шум напомнил мне толкающихся возле корыта свиней. А пока продолжалась эта кормежка, царь с царицей, восседавшие теперь на другом помосте, принимали длинную цепочку высокопоставленных сановников и их приближенных, каждый из которых желал выразить свое раболепное почтение, а также обратиться с какой-нибудь последней, без сомнения своекорыстной, просьбой.

Ко мне подошел Нахт.

– Просто противно смотреть, – сказал я. – Вот тебе богачи, как они есть: словно воплотили в жизнь поучительную басню о жадности.

– Да, картина действительно способна испортить аппетит, – тактично согласился он, хотя, видимо, не испытывал того же отвращения, что я.

– Что ты думаешь о речи Эйе? – спросил я.

Нахт покачал головой.

– Она показалась мне довольно отталкивающей. Еще одна пародия на правосудие… В каком мире мы живем! Однако помимо всего прочего она показывает, что даже тираны, достигнув определенной точки, начинают бороться за сохранение своей власти. Ведь на самом деле несколько казней не разрешат насущнейших проблем государства. И хотя здесь никто и ни за что на свете так не скажет, все это знают. Эйе блефует, что интересно, поскольку это означает, что у него большие проблемы.

Я кинул быстрый взгляд на окруженного придворными Эйе. Это было словно маленькое представление: его надменность и снисходительность, их подобострастные, застывшие, отчаявшиеся улыбки. Рядом топтался Небамон, словно глупый пес, с обожанием глазея на хозяина. Эйе увидел, что мы смотрим на него, – и отметил это, а также выражение наших лиц, в холодной гробнице своего мозга. Он кивнул в ответ на какие-то слова Небамона, и тот посмотрел в мою сторону, словно собираясь подозвать меня для снисходительных расспросов, которых я страшился.

Однако в этот момент, когда шум пира, крики и споры достигли высшей точки, внезапно, утихомирив всех, раздался звук длинной серебряной военной трубы; набитые рты удивленно раскрылись, перепела и гусиные ножки замерли на полпути от тарелок к губам, и все уставились на молодого воина, который шагал к центру зала. Эйе, судя по всему, был застигнут врасплох. Нечто совсем не похожее на уверенность блестело в его змеиных глазах. Его не предупредили о прибытии этого человека. Вперед выступил храмовый глашатай и объявил, что прибыл гонец от Хоремхеба, командующего армиями Обеих Земель. Тишина сгустилась еще больше.

Следуя церемониалу, воин простерся ниц перед Тутанхамоном и Анхесенамон и проговорил соответствующие слова восхваления. Присутствие Эйе он никак не отметил, словно бы понятия не имел, кто это такой. Он с юношеским высокомерием обвел взглядом притихший зал и собравшихся в ней чревоугодников, явно разочарованный их порочным поведением. На лицах многих из тех, кто еще продолжал обжираться, заалела краска стыда. Изысканная глазурованная посуда и резные каменные блюда тихо застучали, поспешно опускаемые на столы. Почтенные советники торопливо глотали, вытирали пухлые губы и заляпанные жиром пальцы.

– Я имею честь привезти и огласить послание Великому совету Карнака от полководца Хоремхеба, командующего армиями Обеих Земель, – горделиво провозгласил воин.

– Мы выслушаем послание при закрытых дверях, – сказал Эйе, быстро делая шаг вперед.

– Мне дан приказ донести послание военачальника до сведения всех собравшихся на Совет Карнака, – возразил гонец настойчиво и громко, так, чтобы его слышали все.

– Я – Эйе! – рявкнул старик. – Я выше по положению и тебя, и твоего полководца. Ты не смеешь оспаривать мои приказы!

Солдат заколебался. Однако тут заговорил Тутанхамон, тихим, ясным голосом:

– Мы желаем выслушать то, что сообщает нам наш великий главнокомандующий.

Анхесенамон согласно кивнула со всей невинностью, однако я видел по ее глазам, что она наслаждается двусмысленным положением, в которое попал Эйе, – поскольку у того не было иного выбора, кроме как уступить, прилюдно, воле царя. Регент помешкал, потом демонстративно поклонился.

– В таком случае говори скорее, – сказал он, отворачиваясь, и в его голосе отчетливо слышалась угроза.

Гонец отсалютовал, развернул папирусный свиток и принялся читать записанные слова своего командира:

Тутанхамону, Живому образу Амона, владыке Обеих Земель, и его царственной супруге Анхесенамон, а также вельможам, входящим в Совет Карнака. Когда говорит молва, из миллиона ее ртов слышен шепот страха, бормотание догадок и ропот подозрения. Истина же говорит обо всем так, как оно есть, и ничто не меняется в ее устах. Поэтому когда я, ведя кампанию на равнинах Кадеша, слышу о прилюдном нападении на царя в великом городе Фивах, чему я должен верить? Конечно же, всё это слухи? Или же, хоть этому и трудно поверить, правда?

Гонец замешкался. Он чувствовал себя неловко, нервничал. Я не мог его винить за волнение.

Обеими Землями безраздельно управляет Эйе, от имени нашего господина, Тутанхамона. Так почему же я должен чувствовать беспокойство? Однако что, молва или истина, говорит мне и о других заговорах против царской особы, там, где он должен быть в безопасности, – в самом дворце?

Потрясенные новым в открытую высказанным обвинением, все уставились на Эйе и царскую чету. Эйе начал было что-то отвечать, но Тутанхамон с неожиданной властностью поднял руку и заставил регента умолкнуть. Теперь внимание зрителей было полностью поглощено этой удивительной переменой в их отношениях. Затем царь кивнул гонцу Хоремхеба, который, осознавая опасности и угрозы, таящиеся в том, что ему поручено было передать, неумолимо продолжал читать, убыстряя темп:

Итак, наши враги и снаружи, и внутри. В последнее время хетты возобновили свои атаки на богатые порты и города конфедерации Амурру, включая Кадеш, Сумур и Библ, и мы с трудом можем лишь защитить их. Почему? Потому что у нас не хватает ресурсов. У нас не хватает войск. У нас не хватает годного к бою оружия. Мы оказались в незавидном положении, будучи не способны поддерживать и вдохновлять наших наиважнейших союзников в этом регионе. Мне стыдно в этом сознаваться, однако истина требует, чтобы я не молчал. Говорят, что нынче интересами нашего царства в иных землях пренебрегают ради строительства грандиозных сооружений во имя богов. Тем не менее я обращаюсь к царю и совету с предложением принять мое присутствие и мою помощь в Фивах в эти критические времена. Если необходимо, чтобы я вернулся, я вернусь. Мы противостоим врагу на границах, однако враги внутри страны – угроза гораздо большая. Ибо, возможно, они обманом проникли в самое сердце нашего правительства. А чем иным могут быть угрозы нашему царю, великому символу нашего единства? Как мы могли оказаться настолько слабы, что стали возможны столь беспрецедентные нападения? Мой гонец, чью безопасность на обратном пути я передаю в ваши руки, доставит мне ваш ответ.

Все взгляды обратились к Эйе, на чьем аристократическом лице не отразилось никаких эмоций. Он повелительно махнул рукой одному из писцов, который поспешил вперед с табличкой из слоновой кости и тростниковыми перьями. Эйе заговорил, а писец принялся записывать:

Мы рады возможности обменяться посланиями с достойным полководцем. Выслушай наш ответ от имени Тутанхамона, владыки Обеих Земель. Во-первых. Все затребованные войска и оружие были направлены для участия в кампании. Почему их оказалось недостаточно? Почему ты до сих пор не вернулся с победой? Где процессия закованных пленников, колесницы с грудами отрубленных рук мертвых врагов, клетки с побежденными вражескими военачальниками, вывешенные на носах наших кораблей, – военные дары нашему царю? Во-вторых. Военачальник позволяет себе необоснованные заявления, сомневаясь в способности нашего города и дворца справляться со своими делами. Он наслушался людской молвы и поверил заключенной в ней лжи. Но пусть даже так – опираясь на ложные доводы, он собирается пренебречь своей первейшей обязанностью и покинуть свое место в битве за Кадеш. Это глупое, безответственное и никому не нужное намерение. Его можно расценивать – хотя я и не уверен в таком определении – как отказ от взятых на себя обязательств и, по сути, как измену. Главное сейчас – это победа, и как раз в этом ты, очевидно, не можешь добиться успеха. Не потому ли твое предложение дошло до нас именно сейчас? Тебе приказано, именем Тутанхамона, владыки Обеих Земель, оставаться на своих боевых позициях, сражаться и победить. Не подведи нас!

В зале слышался только лишь шорох тростникового пера, скользящего по папирусному свитку. Закончив, писец подошел к Эйе, чтобы тот запечатал послание. Эйе пробежал его взглядом, свернул, завязал и скрепил шнур своей печатью, затем передал его гонцу, который принял послание со склоненной головой, отдав взамен привезенное им письмо.

И затем Эйе наклонился вперед и что-то тихо произнес солдату на ухо. Никто не слышал его слов, но впечатление, которое они произвели, ясно отразилось на лице вестника. У него был такой вид, будто он услышал слова наложенного на него смертельного проклятия. К тому моменту я уже начал испытывать к бедняге неподдельное сочувствие. Отсалютовав, гонец вышел из зала. Я засомневался, останется ли он в живых, чтобы доставить ответ.

Однако слова Эйе, какими бы могущественными они ни были, не могли вновь соединить то, что оказалось разбито. Ибо послание Хоремхеба разрушило иллюзию политической устойчивости – и тихий гул возбужденных и испуганных голосов, поднявшийся сразу же, едва только гонец покинул зал, звучал грохотом, с каким рушатся и раскалываются ее строительные блоки. Я заметил, как Анхесенамон незаметно дотронулась до руки мужа, и Тутанхамон неожиданно поднялся на ноги. Какое-то мгновение он, казалось, сам не мог взять в толк, зачем это сделал, но затем овладел собой и сделал знак трубачам. Загремели фанфары, в зале вновь воцарилась тишина, и царь заговорил.

– Мы выслушали все, что хотел нам сказать великий полководец. Он неправ. Великое Имение твердо и уверенно стоит на ногах. Государство столь исключительное, столь возвышенное и вечное, как Обе Земли, неизбежно навлекает на себя зависть и вражду. Однако с любыми нападениями будет покончено быстро и наверняка. Мы не потерпим никакого инакомыслия! Что же до «заговора», о котором упомянул военачальник, то это всего лишь мелкие беспорядки, не более. Уже назначено расследование, и виновные будут наказаны. Тут мы полагаемся вот на этого человека.

Внезапно все до единого повернулись, уставившись на меня, незнакомца в их среде.

– Это Рахотеп, главный сыщик городской Меджаи. Мы назначаем его расследовать обвинения великого полководца, касающиеся нашей личной безопасности. Он уже получил соответствующее распоряжение. Мы облекаем его полномочиями продолжать свое расследование, независимо от того, куда оно может его привести.

В зале повисла звенящая тишина. Тутанхамон улыбнулся и продолжил:

– Нас ждет много незавершенных государственных дел. Работа на сегодняшний день еще только началась. Надеюсь увидеть вас всех на освящении Колонного зала.

Во второй раз за этот день Эйе был выбит из седла. Анхесенамон бросила на него быстрый взгляд. По-видимому, что-то в ней черпало вдохновение в таких мгновениях, и глаза выдавали ее. Теперь в них зажглась искорка решимости, так долго еле тлевшая. Торжественно ступая к выходу, царица взглянула на меня с незаметной улыбкой в уголках губ. Затем процессия стражников подхватила ее и унесла прочь, обратно во дворец, исполненный теней.

Не теряя ни минуты, Небамон тут же наскочил на меня. Он истекал п о том. Его льняная одежда промокла, маленькие красные жилки под замутненными глазами еле заметно подрагивали. Задыхаясь, он поднес к моему лицу жирный мизинец.

– Что бы вы там ни затевали, Рахотеп, запомните одно: держите меня в курсе! Я хочу знать обо всем, что происходит. Какими бы полномочиями ни наделил вас царь, лучше сделайте, как сказано. А иначе, поверьте мне, когда все закончится и порученное вам маленькое дельце придет к завершению – если предположить, что вы вообще чего-нибудь добьетесь, в чем я сомневаюсь, – вам поневоле придется прийти ко мне. И тогда вы увидите, какая работа осталась для вас в городской Меджаи!