Текст книги "Тутанхамон. Книга теней"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава 8

На пристани Хаи вручил мне папирус, удостоверяющий мои полномочия и позволяющий мне приходить во дворец Малькатта и просить у него аудиенции в любое время. Он сказал мне, что живет в самих царских покоях и что я должен обращаться к нему, когда мне только понадобится. Все, что он говорил, давало понять, что он – ключ ко всем дверям, человек, чье слово закон, кому стоит шепнуть, и его шепот будет услышан ухом власть предержащих. Когда я повернулся, собираясь уходить, он протянул мне кожаный мешочек.

– Что это?

– Считайте это небольшим авансом.

Я заглянул внутрь. Там лежало золотое кольцо превосходной работы.

– Почему такое маленькое?

– Думаю, его вполне хватит.

Эти слова прозвучали со скрипом, словно песок под жерновом.

Хаи повернулся и зашагал прочь, не дожидаясь, пока я удостою его ответом.

Стоя на корме ладьи, я глядел назад, на удаляющийся дворец, где томились одинокая царица и таинственный молодой царь, пока он не скрылся за огромными стелами вдоль берегов озера.

Ладья незаметно высадила меня в дальнем углу порта, и я двинулся мимо сотен пришвартованных судов, с нарисованными на каждом глазами, качавшихся и бившихся друг о друга на поверхности темных речных струй; паруса были сложены и убраны, члены команд и кое-кто из портовых рабочих спали на палубах и в тени сложенных в кучи товаров, свернувшись во сне клубком, словно уложенные в бухту веревки. В дальнем конце причала, в темноте, я к своему удивлению заметил две ладьи, с которых сгружали товар. Факелов там не зажигали, впрочем, для работы, наверное, было достаточно света луны. Люди трудились молча, сноровисто перенося многочисленные глиняные сосуды с кораблей к группе повозок. Среди грузчиков, направляя ход работы, расхаживал высокий худощавый человек. Скорее всего, контрабандисты, поскольку никто другой не отважился бы плавать по опасной реке в темноте. Ну что ж, это не мое дело. У меня были другие заботы.

Ходьба – мое лекарство от смятения; это единственное, что порой дает мне почувствовать себя душевно здоровым. Я возвращался домой по безлюдным улицам, и теперь ночной город казался мне пустым театром, сооружением из папируса, теней и грез. Я задался целью хорошенько обдумать все, что преподнес этот необычный день. Праздничные ритуалы с их неожиданно угнетающей атмосферой; поразительный акт святотатства; девушка-пленница и ее гнев, вызревший, словно вино, в нечто темное и могущественное; ночное свидание с правительницей царства, сходящей с ума от страха; встреча с царской кормилицей. И возможно, наиболее шокирующее из всего: мертвый мальчик, его жестоко раздробленные члены, его отталкивающе безукоризненная поза готовности к смерти и заклинание на полоске холста. Какое отношение все эти вещи, события этого дня, могли иметь друг к другу? Если, конечно, они вообще имели друг к другу отношение – ибо я склонен находить общие закономерности там, где их, возможно, никогда и не было. Тем не менее я почувствовал что-то – нечто интуитивное, ускользающее, почти недосягаемое для мысли, словно блестящая кромка глиняного черепка, на мгновение вспыхнувшая среди руин, – но оно тут же снова пропало. На настоящий момент ничего не складывалось. Я знаю, что люблю размышлять, каким образом несопоставимые, казалось бы, вещи могут внезапно оказаться связанными, скорее в виде мечты или стихотворения, нежели в реальности. Мои коллеги высмеивают меня, и, возможно, они правы – и все же мне почему-то не кажется, что тайна, сокрытая у человеческих существ в сердце, действительно так уж логически постижима, как они говорят. Но, с другой стороны, какой прок мне от этого сейчас?

Затем я стал раздумывать о резном изображении. На первый взгляд оно выражало враждебность по отношению к прежнему режиму Атона, который нынешний царь пережил, унаследовал и теперь (как это было ясно из его публичных заявлений, действий и вновь построенных зданий) разрушал. Однако совершенное кощунство не было чем-то исключительным, и тут возникал интересный вопрос: почему изображение доставили царю, да еще таким путем, который говорил о тщательном планировании и близком знакомстве с дворцовой жизнью? Если смотреть глубже, в послании таилась серьезная угроза, поскольку уничтожение знака символизировало уничтожение реальности. Царь был также и Солнцем. А значит, уничтожение Солнца и, еще хуже, уничтожение царских имен означало уничтожение царя и царицы в посмертной жизни. Здесь крылось и кое-что еще: откровенное неистовство, с которым были нанесены удары зубилом, говорило о сильнейшем, едва ли не безумном гневе, как будто каждый удар был направлен не на камень, а на вечный дух царя. Но почему и кто это сделал?

Я поднял голову и посмотрел на луну, которая опустилась уже к самым крышам и пилонам храмов, похожая на серпик света в левом зрачке Гора; мне вспомнилась старая притча, которую мы рассказываем детям, – о том, что это был последний недостающий кусочек в разрушенном глазу бога, и как его в конце концов восстановил Тот, бог письма и тайных знаний. Теперь-то нам известно, что это не так, – из наблюдений мы знаем о движениях и конфигурациях небесных тел, в наших звездных календарях записаны их постоянные перемещения и великие возвращения, и через год, и через бездну времен. А потом… внезапно мне пришла в голову мысль: что, если камень должен был донести более очевидный смысл? Что, если он означал затмение? Возможно, имелось в виду настоящее затмение? Возможно, помрачение Живого Солнца было всего лишь метафорой. А если нет? Это казалось возможным, и, так или иначе, мне понравилась эта мысль. Надо будет поговорить с Нахтом – он знает все о подобных вещах.

Я прошел по своей улице, открыл калитку и вошел во двор. Там меня поджидал Тот, настороженно сидевший на корточках, словно он знал, что я вот-вот приду, и заранее принял вид готовности. (Танеферет несколько лет назад настояла, чтобы я приобрел бабуина, поскольку городские улицы становятся все более и более опасными для того, кто работает в Меджаи. Она твердила, что просто хочет сторожа для дома, но ее подлинным намерением было защитить меня, когда я работаю. Чтобы сделать ей приятное, я уступил. А теперь я почти готов признать, что люблю это животное – за его сообразительность, преданность и чувство собственного достоинства.) Бабуин обнюхал меня всего, словно пытаясь догадаться о том, что со мной произошло, потом заглянул мне в глаза со своим обычным сдержанно-пытливым выражением. Я провел рукой по его гриве, и он принялся ходить вокруг меня кругами, не прочь получить еще больше внимания.

– Брось, старина, я устал. Ты-то дрых тут во дворе, пока я работал…

Тот вернулся на свое место и опустился на землю, но его топазовые глаза оставались настороженными, впитывая все, что происходило в окружающей темноте.

Я закрыл наружную дверь и тихо прошел в кухню. Вымыл ноги, налил себе чашку воды из глиняного кувшина, съел пригоршню фиников. Затем, пройдя по коридору, как можно тише отодвинул занавеску перед нашей комнатой. Танеферет лежала на боку: линия ее бедер и плеч, очерченная светом лампы, была подобна изящному курсиву на темном свитке. Я снял одежду и лег рядом, бросив кожаную сумку рядом с ложем. Я знал, что жена не спит. Я подвинулся ближе к ней, обнял обеими руками ее теплое тело, прижался к ней и поцеловал ее гладкое плечо. Она повернулась ко мне в темноте, улыбающаяся и в то же время недовольная, поцеловала меня и уютно устроилась в моих объятиях. Это ощущение, больше чем что-либо во всем мире, было для меня домом. Я поцеловал ее гладкие черные волосы. Что рассказать ей о событиях этого вечера? Она знает, что я редко говорю о работе, и понимает такую сдержанность. И никогда не обижается, поскольку знает, что мне нужно держать это отдельно, наособицу. Но, с другой стороны, она всегда улавливает мое настроение: сразу видит, что со мной что-то не так, что меня что-то беспокоит, по моему лицу или по тому, как я вхожу в комнату. Здесь не может быть секретов. Поэтому я рассказал ей все.

Танеферет слушала, поглаживая мою руку, словно пыталась успокоить собственную тревогу. Я чувствовал, как билось ее сердце – птица ее души в зеленых ветвях дерева ее жизни. Когда я закончил рассказ, она какое-то время оставалась в той же позе, молча обдумывая услышанное, глядя и на меня, и куда-то мимо, как смотрят на огонь.

– Ты мог бы отказаться.

– Думаешь, мне стоило так поступить?

Ее молчание было красноречивым, как всегда.

– Что ж, тогда завтра я верну это обратно. – Я взял сумку и вытряхнул в ладонь жены золотое кольцо.

Она поглядела на него и протянула мне.

– Не спрашивай меня, что тебе надлежит делать. Ты же знаешь, я терпеть этого не могу. Это несправедливо.

– Но тогда в чем же дело?

Она пожала плечами.

– Ну, что такое?

– Не знаю. Но мне от всего этого нехорошо.

– Где? – я потянулся к ней.

– Не разыгрывай дурачка. Я знаю, что каждый день полон опасностей – но что хорошего может из этого выйти? Дворцовые интриги, покушения на жизнь правителя… Все это темные дела, они пугают меня. Однако, погляди-ка: твои глаза снова поблескивают…

– Это потому что я смертельно устал! – Я широко зевнул в доказательство своих слов.

Некоторое время мы лежали молча. Я знал, о чем она думает. А она знала, о чем думаю я.

Потом Танеферет снова заговорила.

– Нам нужно это золото, – сказала она. – И к тому же, тебя все равно не переделаешь. Ты любишь загадки.

И она печально улыбнулась – в темноте, в подтверждение своим словам.

– Я люблю свою жену и детей.

– Но мы ведь достаточно таинственны для Расследователя тайн?

– Наши девочки скоро нас покинут. Сехмет уже почти шестнадцать. Как так получилось? Вот для меня величайшая загадка – то, как быстро пролетело время с тех пор, как они ползали по полу, мучились животиками и самоуверенно улыбались своими беззубыми улыбками. А теперь, посмотри только…

Ладонь Танеферет скользнула в мою.

– А посмотри на нас: стареющая пара, которой только бы поспать.

И она положила голову на подголовник и смежила свои прекрасные ресницы.

Интересно, посетит ли меня сегодня ночью сон? Я сомневался в этом. Мне надо было поразмыслить, как я стану подбираться к новой загадке, когда взойдет солнце – а произойдет это очень скоро. Я лежал на спине и глядел в потолок.

Глава 9

Вскоре после рассвета я появился в управлении казначейства. Уборщик со щеткой и тазом в руках пятился через огромный зал, ловкими движениями разбрызгивая свежую воду на пол и затем вытирая ее, пока камень под его ногами не начинал сиять. Он работал методично и бесстрастно, опустив голову; а тем временем на работу прибывали первые чиновники и служащие, люди в белых одеждах поглядывали на меня и Тота с легким любопытством, но проходили мимо уборщика так, словно его не существовало. Они оставляли грязные отпечатки своих пыльных сандалий на идеально вымытом полу, а он вытирал их, снова и снова, с бесконечным терпением. Он-то никогда не прошел бы по чистому, сияющему камню. И ни разу не взглянул он на незнакомца на скамье и бабуина рядом с ним, терпеливо кого-то ожидающих.

Наконец один из высоких чинов – заместитель главного казначея – пригласил меня к себе в кабинет. За его дружелюбно-уверенным видом скрывалось легкое беспокойство. Мне знаком этот тип людей: лояльный, втайне гордящийся своими достоинствами, наслаждающийся заслуженными наградами за свою работу – всеми удобствами, которые может доставить хороший особняк, плодородная земля и верные слуги. Я оставил Тота привязанным снаружи. Мы уселись на табуреты напротив друг друга. Передвигая предметы на своем низком столике – статуэтки, подносы, тростниковое перо, палетку, два маленьких мешочка для красных и черных чернил, – чиновник перечислил мне весь длинный список своих титулов, от начала профессиональной деятельности и до настоящего момента. Лишь после этого он поинтересовался, чем может мне помочь. Я сообщил, что желаю испросить о даровании мне аудиенции у Эйе.

Он изобразил изумление.

Я придвинул к нему папирус, выданный мне Хаи. Развернув документ, чиновник быстро пробежал взглядом по иероглифам, затем поднял голову и посмотрел на меня уже с другим выражением лица.

– Понимаю. Не могли бы вы подождать здесь несколько минут?

Я кивнул. Он удалился.

Какое-то время я слушал доносящиеся из коридора невнятные звуки и отдаленный хор речных птиц. Я представлял себе, как он стучится в двери, одну за другой, словно вложенные друг в друга коробочки, пока не оказывается на пороге самой последней, сокровенной усыпальницы.

Когда заместитель главного казначея появился вновь, у него был такой вид, будто он проделал длинный путь. Он задыхался.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы прошли по коридорам, исполосованным глубокими тенями и длинными косыми лучами света. Охранники у дверей почтительно приподнимали оружие. Чиновник оставил меня возле последнего порога – дальше ему было нельзя. Высокомерный, чопорный служитель – один из троих, сидевших в напряженном внимании перед кабинетом – постучал в дверь, словно нервничающий школьник, и прислушался к последовавшей за этим тишине. Должно быть, он что-то услышал, поскольку открыл дверь, и я вошел внутрь.

Комната была пуста. В ней имелся минимум мебели: два ложа, оба изящной работы, поставленные аккуратно напротив друг друга; низкий столик, прекрасный в своей чистой функциональности, расположенный так же аккуратно точно посередине между ложами. Стены без украшений, однако выложены камнем столь тщательно, что даже текстура плит совпадала по всей поверхности. Даже достигавший сюда свет был каким-то образом приглушен, безупречен и сдержан. Я всегда ненавидел безукоризненный порядок. Просто ради чистого удовольствия я сдвинул стол с его тщательно выверенной позиции.

В комнате было две двери напротив друг друга, словно варианты ходов в игре. Я не заметил, как одна из них беззвучно отворилась. На пороге темноты стоял Эйе, облаченный в белую одежду, которая сияла в лучах света из высокого окна. Он был похож на жреца. Выражение его лица было трудно прочитать.

Я склонил голову.

– Да будете вы живы, благополучны и здоровы! – проговорил я согласно ритуалу.

Однако когда я вновь посмотрел на регента, то с удивлением заметил, что, несмотря на всю огромную власть, которой обладал Эйе, за те годы, что мы не виделись, время-разрушитель действительно начало над ним свою работу, как сказала Анхесенамон. Он двигался осторожно, неловко, словно не доверял собственным костям. Он явно страдал от малярии, хотя прилагал все старания, чтобы скрыть болезнь. Однако его острые змеиные глаза по-прежнему смотрели поразительно пристально и цепко. Эйе внимательно оглядел меня, словно оценщик предмет сомнительной ценности, и его тонкие губы сложились в неизбежную гримасу разочарования и неодобрения. Я ответил ему столь же пристальным взглядом. Лоб Эйе пересекали складки, тонкие морщинки окружали его холодные глаза, а кожа туго обтягивала скулы; сами глаза были провалившимися, почти как у мертвеца. Красные пятнышки виднелись в тех местах, где ему удаляли угри. Я ощущал запах лекарственной лепешки, которую он держал под языком: гвоздика и корица, средство от зубной боли, этого проклятия стариков.

– Сядь, – произнес регент, очень тихо.

Я повиновался, наблюдая, с каким трудом он опускается на одну из изысканных кушеток.

– Говори.

– Вам должно быть известно, что я…

– Стой. – Он поднял правую руку.

Я остановился.

– Если бы царица отважилась спросить моего мнения, я бы запретил ей посылать за тобой. – Он осмотрел меня сверху донизу. – Мне не нравится, когда городская Меджаи вмешивается в вопросы управления и в дворцовые дела.

– Она пригласила меня неофициально, как частное лицо, – возразил я.

– Мне превосходно известно, в чем заключалась твоя связь с царской фамилией и как все происходило, – спокойно отозвался Эйе. – И если это дело выйдет за рамки неофициального и перестанет быть сугубо частным, можешь не сомневаться, что пощады ни тебе, ни твоей семье от меня не будет.

Я кивнул, но не сказал ничего.

– В любом случае, я решил, что то резное изображение не имеет большого значения. Его нужно попросту уничтожить и забыть о нем.

Его рука, костлявая и испещренная крапинами, задрожала, крепко сжав набалдашник трости. Я оглядел идеальный порядок, царивший в кабинете. Комната казалась полностью лишенной жизни с присущим ей состоянием хаоса.

– Тем не менее оно вызвало тревогу у царя и царицы.

– Они дети. Дети боятся всего невещественного – призрака в гробнице, злого духа под кроватью. Все это предрассудки. В Обеих Землях нет места предрассудкам.

– Возможно, это не предрассудки, а их воображение?

– Никакой разницы.

Для тебя никакой, ты, клочок пустоты, подумал я.

– Тем не менее, – продолжал он, – это говорит о погрешности в порядке. Дворцовая стража должна была распознать ее. То, что эта вещь вообще попала на территорию дворца, говорит о величайшей небрежности. Подобного нельзя допускать.

– Без сомнения, будет проведено следствие, и все недостатки устранят.

Он игнорировал презрение, прозвучавшее в моем голосе.

– Порядок – первая забота любой власти. После непозволительных катастроф прошлого блистательное правление Тутанхамона, по воле богов, представляет собой триумф высшего вселенского порядка – Маат. Мы наставили эти земли на правильный путь и не допустим, чтобы что-либо угрожало установленному порядку. Что бы это ни было.

– Вы сами только что назвали его ребенком.

Эйе вперил в меня свой взгляд, и на мгновение я подумал, что он собирается вышвырнуть меня вон. Однако ничего не произошло, и я продолжил:

– Прошу прощения за то, что углубляюсь в этот вопрос, но когда толпа начала закидывать царя кровью зарезанных свиней, прилюдно, в самый важный момент праздника Опет…

– Всего лишь отдельный инцидент. Подобные элементы инакомыслия не имеют значения и будут жестоко подавлены.

Он заметил, что стол стоит неровно, нахмурился и вернул его в прежнее идеальное положение.

– А потом, это изображение – его ведь обнаружили в тот же самый день! Кто-то, занимающий во дворце определенное положение, злоумышляет против царя. И если принять во внимание слухи о поражении в войне с хеттами и долгое отсутствие генерала Хоремхеба…

Я попал в больное место. Трость с треском обрушилась на стоявший между нами низкий столик. Стеклянная статуэтка опрокинулась и раскололась.

– Твоя работа – насаждать закон! – рявкнул Эйе. – А не оспаривать его этические принципы или способы его применения!

Он попытался успокоиться.

– У тебя нет права говорить о подобных материях. Что тебе здесь надо, зачем ты тратишь мое время? Я знаю, тебя просила царица. Почему я должен беспокоиться, коли ей хочется потакать своим фантазиям, детским страхам и желанию защиты? Что же касается тебя – ты вообразил себя героем повести об истине и справедливости. Однако кто ты такой? Другие получили назначения на должность в обход тебя. Ты прозябаешь на своем заурядном месте, отчужденный от коллег, лишенный всяких достоинств. Ты думаешь о себе как о сложном и утонченном человеке, интересующимся поэзией, и тем не менее, не будучи ни в чем уверен, связал себя с профессией, которая служит жестокому делу исполнения закона. Вот вся твоя сущность.

Молчание. Я поднялся с места. Он остался сидеть.

– Как вы и сказали, я – персонаж романтической повести: нелепый, старомодный и отставший от жизни. Царица убедила меня. Ничего не могу с собой поделать – у меня слабость к женщинам, попавшим в беду! Стоит кому-нибудь крикнуть слово «справедливость», и я тут как тут, словно собака.

– Справедливость… какое она имеет отношение ко всему этому? Никакого.

Насмешка, с которой этот старый, гниющий заживо человек произнес это слово, напомнила мне обо всех несправедливостях на свете.

Я направился к двери.

– Могу ли я полагать, что вы даете мне позволение продолжать расследование этой загадки, куда бы оно меня ни привело?

– Царица сама по себе достаточный авторитет. Я во всем поддерживаю ее желания. – Это значило: «От меня ты никаких полномочий не дождешься».

Я улыбнулся и открыл дверь, оставляя Эйе наедине с его ноющими костями в этой безукоризненной комнате. По крайней мере, теперь я заявил о своей роли в этом деле. И еще я узнал одну важную вещь: Эйе не имел представления о плане Анхесенамон.

Глава 10

Я вернулся в свой убогий кабинет – в самом конце последнего коридора, куда свет разочарованно отказывается проникать, а уборщики не добираются никогда. Никаких признаков власти и влияния. Эйе был, разумеется, прав: я медленно опускался на дно, словно опавший лист в стоячем пруду. И действительно, очарование прошлой ночи и встречи с царицей отступило перед резким светом дня, и я начинал понимать, что едва ли знаю, с чего начинать. В подобные дни я чувствовал себя, как в поговорке: хуже, чем помет стервятников. Бабуин брел впереди меня, он знал дорогу, как знает все, что действительно важно.

Хети ждал меня. У него есть манера сразу обрушивать на меня поток информации, который я способен переносить только в хорошие дни.

– Сядь.

Он на мгновение запнулся, смущенный.

– Говори.

– Прошлой ночью…

– Погоди.

Он остановился с раскрытым ртом, переводя взгляд с меня на Тота, словно животное могло объяснить ему причины моего дурного настроения. Так мы и сидели, словно трое болванов.

– Скажи, Хети, ты веришь в справедливость?

Судя по его лицу, вопрос его ошеломил.

– Что ты хочешь этим сказать? Верю ли…

– Это вопрос скорее веры, чем опыта, не так ли?

– Я… верю в нее, но не сказал бы, что когда-нибудь видел ее собственными глазами.

Хороший ответ. Я кивнул и сменил тему:

– У тебя есть новые сведения.

Он кивнул.

– Нечто, что ты видел собственными глазами, – продолжал я.

Он снова кивнул:

– Нашли еще одно тело.

– Очень печально, – спокойно промолвил я. – Когда оно было обнаружено?

– Сегодня рано утром. Я искал тебя дома, но ты уже ушел. Этот труп не такой, как прежний.

Должно быть, она была прекрасна. Прошлой ночью она, наверное, еще была молодой девушкой, лет восемнадцати или девятнадцати, которая вот-вот достигнет полного расцвета своей красоты. Вот только сейчас то место, где было ее лицо и волосы, закрывала маска из золотой фольги. Кончиком ножа я аккуратно подцепил прилипший уголок и увидел, что под золотом не было лица – ничего, кроме черепа и окровавленных тканей и хрящей. Ибо кто-то с утонченным и отвратительным искусством снял кожу с головы девушки, как спереди, так и сзади, уничтожил лицо и вынул глаза. В очертаниях маски, однако, остался живой отпечаток черт жертвы, когда фольгу, придавая ей форму, прижимали к лицу. Это было сделано до того, как некто изуродовал красоту девушки. Возможно, маска поможет ее идентифицировать.

На шее девушки, засунутый под белую холщовую рубашку, висел амулет-анх на тонкой золотой цепочке; исключительно прекрасный образчик ювелирного искусства, дарующий защиту, поскольку этим символом обозначается слово «жизнь». Я осторожно снял украшение и положил холодное золото на свою ладонь.

– Он не мог принадлежать этой девушке, – заметил Хети.

Я оглядел небогатую комнату, где была обнаружена жертва. Хети был прав: амулет был слишком ценным предметом. Он выглядел как настоящее сокровище, возможно, фамильная реликвия очень богатой семьи. У меня была идея о том, кто мог оказаться владельцем амулета. Но если я прав, то загадка его появления здесь еще больше усложняла ситуацию.

– У нее татуировка. Взгляни, – сказал Хети, указывая на змею, обвившуюся вокруг плеча девушки. Работа была поспешной и грубой.

– Ее звали Нефрет, – продолжал Хети. – Она жила здесь одна. Домовладелец говорит, она работала по ночам. Так что, думаю, мы смело можем предположить, что она работала в каком-то увеселительном заведении. Или в борделе.

Я уставился на привлекательное тело девушки. Почему здесь снова нет следов насилия или борьбы? Никто не смог бы перенести таких мучений – жертва начала бы вырываться, кусать и грызть собственный язык и губы, сражаясь за свою жизнь, стремясь освободиться из уз, которые наверняка должны были связывать запястья и щиколотки. Тут, однако, ничего подобного не было. Как будто все было совершено во сне. Я обошел комнату, ища какой-нибудь намек, но не обнаружил ничего. Когда я возвращался к голому, без тюфяка, ложу, солнечный свет просочился сквозь узкое окошко и упал на тело девушки. И только тогда я заметил на полке рядом с ложем, в длинном косом луче яркого утреннего солнца, еле заметный кружок в пыли: отпечаток кубка, который туда поставили, и которого теперь там не было.

Призрачный кубок; кубок грез. Я снова вспомнил то, что мне пришло в голову первым делом – что убийца хромого мальчика опоил свою жертву маковым соком или каким-нибудь другим сильнодействующим наркотиком, чтобы успокоить ее, пока он занимается своим отвратительным делом. Тайна, скрывающаяся за Обеими Землями в наши дни – за всеми громадными новыми зданиями и храмами, всеми этими великими завоеваниями, блестящих обещаний богатства и успеха для самых удачливых из тех, кто приезжает сюда трудиться и служить и каким-то образом остаться в живых, – состоит в том, что мучительные невзгоды, ежедневные страдания и бесконечная житейская пошлость умеряются, для все большего и большего числа людей, наркотическим забытьем. Некогда средством обретения искусственного счастья было вино; теперь ситуация стала гораздо более изощренной, и то, что когда-то было одной из величайших тайн медицины, стало единственным блаженством, какое могут многие найти в этой жизни. То, что эта эйфория иллюзорна, несущественно, по крайней мере до тех пор, пока действие снадобья не истощится, оставив употребляющего его во власти тех же самых несчастий, которые и толкнули на бегство от реальности. Дети из семей элиты теперь регулярно сбрасывают напряжение и ослабляют так называемое бремя своих бесполезных, проводимых в роскоши и изобилии, жизней именно таким образом. А другие, кто по той или иной причине лишился семейной поддержки, очень скоро обнаруживают, что спускаются по лестнице, преисполненной теней, в подземный мир, где люди продают последнее, чем владеют, – свои тела и свои души – за мгновение блаженства.

В наши дни торговля всех мастей проторила пути-дороги в самые отдаленные и необычные уголки мира. Благодаря ей, наряду с насущными предметами, поддерживающими экономическую мощь государства, – такими как лес, камень, руды металлов, золото, рабочая сила, – к нам нашли дорогу и новые товары, предметы роскоши. По суше, по морю и по реке добираются они сюда: шкуры редких животных, живые умные обезьянки, жирафы, золотые безделушки, ткани, новые тонкие духи – бесконечная процессия модных и желанных предметов. А также, разумеется, и тайные товары, поставляемые продавцами грез.

Лекари и жрецы всегда использовали в своей практике части определенных растений. Некоторые, такие как мак, настолько действенны, что достаточно всего лишь нескольких капель эссенции на стакан воды, чтобы притупить чувствительность пациента перед особенно мучительной процедурой – например, ампутацией. Насколько я помню, одним из указаний на подобное воздействие является расширение зрачков. Мне это известно, поскольку городские проститутки используют это средство, дабы придать себе большую привлекательность, – с его помощью они возвращают блеск своим потухшим, усталым глазам. Однако есть нюанс в дозировке: капни чуть больше, и твои глаза засветятся странным, нездешним светом наркотика и только для того, чтобы закрыться навечно в смерти.

Я поделился своей мыслью с Хети.

– Но почему убийца попросту не опоил свою жертву до смерти, чтобы потом спокойно заняться своим делом? – спросил он.

Хороший вопрос.

– По-видимому, для убийцы имеет значение, чтобы его «работа» проводилась на живом теле, – ответил я. – Это самое ядро его мании. Его фетиш…

– Ненавижу это слово, – вставил Хети. – У меня от него мурашки по коже.

– Нам необходимо выяснить, где работала девушка, – сказал я.

– Эти дети, которые попадают в город и начинают заниматься тем, чем она, приходят отовсюду и ниоткуда. Они меняют имена. У них нет семей. И они уже никуда не могут деться.

– Пройдись по увеселительным домам и борделям. Попробуй, может, тебе удастся напасть на ее след. Кто-то же должен был заметить ее исчезновение.

Я вручил Хети золотую маску.

Он кивнул и спросил:

– А как же ты?

– Я прошу тебя заняться этим, потому что меня ждет еще одно дело.

Он изумленно взглянул на меня.

– Другой на моем месте мог бы решить, что я тебе больше не нравлюсь.

– Ты мне никогда не нравился.

Он широко ухмыльнулся.

– Есть что-то, чего ты не хочешь мне говорить…

– Абсолютно верное умозаключение. Долгие годы, что мы провели вместе, не были потрачены впустую.

– Тогда почему ты мне не доверяешь?

Я прикоснулся к своему уху, подтверждая, что не скажу больше ни слова, и показал на Тота:

– Спроси у него. Ему все известно.

Бабуин взирал на нас со своим обычным невозмутимым видом.

Мы отправились к тихой гостинице вдали от деловой части города. День уже начался, и все были на работе, так что вокруг было безлюдно. Мы уселись на скамейке позади гостиницы, чтобы выпить и закусить – я заказал пиво и блюдо миндаля у молчаливого, но бдительного владельца. Чтобы наш разговор не подслушали, мы сдвинулись поближе друг к другу, и я рассказал Хети все, что произошло этой ночью и предыдущим днем. О загадочном Хаи, об Анхесенамон и о резном изображении.

Он выслушал меня внимательно, но не сказал ничего, только задал несколько вопросов, чтобы получше представить себе, как выглядит дворец. Это было необычно. Как правило, у Хети имелось здравое мнение обо всем. Мы знали друг друга уже много лет. Это я устроил ему назначение в фиванскую Меджаи, чтобы вытащить его и его жену из Ахетатона. С тех пор он был моим постоянным помощником.

– Почему ты молчишь?

– Я думаю.

Он сделал большой глоток, словно процесс мышления вызвал у него жажду.

– От этой семьи одни неприятности, – высказался Хети наконец.

– Очевидно, я должен быть благодарен за эту жемчужину твоей мудрости?

Он ухмыльнулся.

– Я хочу сказать – тебе не стоит в это вмешиваться. Это дурное дело.

– То же сказала моя жена. Но что ты мне предлагаешь делать? Оставить девочку на произвол судьбы?

– Ты не знаешь, какова ее судьба. И она не девочка – она царица. Ты не можешь нести ответственность за всех людей, у тебя есть своя семья, о которой не стоит забывать.

Я почувствовал смутное раздражение.

– Но ты все равно чувствуешь себя ответственным, верно? – спросил он, внимательно наблюдая за мной.

Я пожал плечами, допил пиво и поднялся, собираясь уходить: Тот уже рвался с поводка.