Текст книги "Тутанхамон. Книга теней"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Глава 40

Отборные стражники Симута были расставлены вдоль темных соседних улиц и на соседних крышах. Город притих, придавленный ночным запретом выходить из домов; лишь одинокие собаки яростно перелаивались друг с другом сквозь темноту, под луной и звездами.

Хети вернул мне Тота; животное прыгало рядом со мной и тихо ворчало, радуясь нашему воссоединению. Однако время поджимало. И у меня, и у Хети имелись новости, которыми нужно было срочно поделиться. Пока мы шли до места, он вкратце рассказал торопливым шепотом, что моя семья цела и в безопасности и что состояние оставленного под присмотром Нахта мальчика улучшилось. Он не умер. Затем Хети принялся расспрашивать, каким образом я вышел на Себека. Я объяснил ему все как было.

– Так значит, дело сделано! – в восторге сказал он.

– К несчастью, нет, – ответил я.

И, заставив Хети поклясться, что он станет хранить тайну, я рассказал, как умер царь. В кои-то веки мой помощник стал молчалив.

– Скажи что-нибудь, Хети. У тебя всегда находится в запасе что-нибудь нелепо-оптимистическое.

Он покачал головой.

– Ничего не приходит в голову. Это ужасное несчастье. Абсолютная катастрофа.

– Спасибо.

– Я не хочу сказать, что это твоя вина. Ты сделал все, о чем тебя просили. Ты выполнял приказы, которые отдавал тебе сам царь. Но что станет теперь со всеми нами? В городе и так уже беспокойно. Никто не знает, что происходит. Как будто царство повисло на краю пропасти, и в любой момент мы все можем рухнуть вниз.

– Настали темные времена, Хети. Однако не надо так драматизировать, это не поможет. В городе были еще убийства, похожие на убийство мальчика и Нефрет?

Он помотал головой.

– Ничего. Во всяком случае, насколько я знаю. Ни о чем таком не докладывали. Нынче все попритихли. По улицам прошел слух об этих убийствах; он очень быстро разошелся по увеселительным заведениям. Люди перепуганы. Может быть, они попросту стали лучше следить за собой.

Я был обескуражен.

– Но такой убийца, как этот, всегда найдет себе новую жертву! Обычно с каждым убийством стремление проделывать подобное только возрастает. Оно становится непереносимой жаждой. Мы знаем, что у этого человека мания. Так куда же эта мания завела его сейчас? Почему он прекратил убивать?

Хети пожал плечами.

– Может быть, залег на дно. – Он кивнул в сторону дома. – Может быть, он сейчас там. Может быть, ты его застукал.

– Не говори заранее, – отозвался я. – Я начинаю чувствовать себя суеверным.

Дом Себека стоял среди частных особняков, в хорошем квартале города. Ничто не выделяло его среди других. Я кивнул Симуту. По его знаку стражники, затаившиеся на крышах домов, принялись бесшумно, словно наемные убийцы, перепрыгивать с крыши на крышу. Затем, повинуясь другому короткому жесту командира, стражники, которые сопровождали нас, набросились на мощную деревянную дверь с топорами. Очень скоро створка была выломана. В переулок выглянули несколько встревоженных неожиданной суматохой и не успевших одеться соседей, но им безапелляционно приказали вернуться в дома. Я протиснулся в переднюю, сопровождаемый стражниками, которые потом беззвучно разошлись по зданию, держа оружие наготове, и молча, обмениваясь одними жестами, осмотрели комнаты, одну за другой. Их товарищи, чтобы занять верхние комнаты, проникли в дом с крыши. Каждая последующая комната оказывалась менее интересной, чем предыдущая. Судя по всему, это было жилище одинокого человека, поскольку мебель была чисто функциональной, украшения – предельно скромными, и нигде не было видно обычного хлама, сопровождающего повседневную жизнь. Здесь, казалось, никакой жизни не было. Наверху обнаружили деревянные сундуки с практичной, но безыскусной одеждой и несколько безличных, повседневных драгоценностей. Дом был покинут. Его обитатель снова ускользнул от меня. Очевидно, мы что-то упустили? Было такое ощущение, словно он знал, что мы его разыщем. И он не оставил нам никаких намеков. Но откуда он мог узнать? В горьком разочаровании я ходил из комнаты в комнату, рассматривая все подряд, лишь бы хоть откуда-то получить указание, куда двигаться дальше.

Но вдруг из задней части дома, за внутренним двориком, раздался крик. Симут и его стражники стояли возле маленькой двери, наподобие той, какая могла бы вести в кладовку. Шнур на двери был завязан, судя по всему, таким же магическим узлом, что и на коробке с гниющей погребальной маской. На печати я увидел единственный символ, который также был мне знаком: черный круг. Погубленное Солнце. Внезапно меня охватило возбуждение. Стараясь сохранять спокойствие, я полоснул по шнуру ножом, чтобы сохранить узел и печать, и толкнул дверь.

На меня сразу же пахнуло промозглым, душным, пустым запахом гробницы, которую вскрыли спустя долгое время – как если бы тьма понемногу задушила самый воздух. Хети передал мне светильник, и я осторожно ступил внутрь. В голове у меня промелькнула мысль о возможной ловушке. Я держал светильник перед собой, вглядываясь в темноту за пределами сферы колеблющегося света.

Комната, очевидно, была средних размеров. Вдоль одной стены шла длинная скамья, на которой были расставлены глиняные сосуды всевозможных размеров, а также поразительный набор хирургических инструментов: обсидиановые ножи, острые крюки, длинные щупы, медицинские банки и зловещего вида щипцы, разложенные аккуратно, в строгом порядке. Дальше виднелись ряды маленьких стеклянных пузырьков, заткнутых пробками, каждый был снабжен этикеткой. Я открыл один из них – по-видимому, он был пуст. Я взял его себе, чтобы рассмотреть при свете дня. Дальше, на полках, стояли еще банки. Я принялся наугад открывать их; очевидно, в них хранились различные травы и пряности. Однако последняя содержала нечто, что я опознал, – порошок опийного мака. На той же полке стояло еще несколько банок, и во всех было одно и то же вещество. Неплохой запас. Все на скамье выглядело чрезвычайно упорядоченным и практичным.

Однако когда я сделал шаг вперед, то почувствовал, как что-то затрещало и рассыпалось под моими сандалиями. Я присел на корточки, подсвечивая себе лампой, и увидел, что весь пол завален костями: маленькие птичьи черепа и останки крыльев; крошечные скелетики мышей, землероек и крыс; челюсти и ноги собак или бабуинов, гиен или шакалов; были тут и обломки костей покрупнее, которые, как я опасался, были человеческими, расколотыми на куски. Я поднял светильник повыше, заглядывая дальше в темноту, и увидел нечто еще более странное: с потолка на бечевках свисало множество костей и костяных обломков, складывавшихся в раздробленные скелеты странных, невозможных существ, полуптиц, полусобак, полулюдей.

Я двигался вперед, стараясь не отрывать ноги от земли и не наступать больше на останки у себя под сандалиями и содрогаясь от омерзительных прикосновений висящих костей к своим волосам и спине, пока не разглядел какой-то большой, низкий, темный объект в конце комнаты. Подойдя ближе, я увидел, что это бальзамировочная скамья. На ней стоял маленький деревянный коробок. Позади скамьи я увидел нарисованный на черной стене большой черный круг: уничтоженное Солнце. Я поднял светильник повыше и обнаружил по всей окружности те же странные, тревожащие знаки, которые уже видел прежде на коробке: кривые, полукружия, точки и черточки. Вся поверхность черного круга была в потеках и брызгах засохшей темной крови. Я снова взглянул на бальзамировочную скамью – по сравнению с мясницкой летописью на стене, она была настолько же изощренно чистой, что и хирургические инструменты, развешанные вдоль стен. Но они хранились здесь не для того, чтобы лечить. Они предназначались мучить. Над сколькими жертвами он здесь экспериментировал, сколько несчастных вопило, прося милости и жизни – или хотя бы милости и смерти?

Деревянная коробочка была снабжена этикеткой. На ней было написано, аккуратным беглым почерком, одно слово: «Рахотеп». Это был дар Себека, предназначенный мне. У меня не было выбора: я ее открыл. Внутри было то, что я наверняка теперь буду видеть всякий раз, пытаясь уснуть… Глаза. Человеческие глаза. Разложенные попарно, словно драгоценные камни на лотке ювелира. Я подумал о Нефрет и о двух мальчиках – ни у кого из них не было глаз. А здесь была коробка, полная внимательных, вопрошающих, испуганных глаз, словно бы крошечная аудитория, уделяющая мне самое пристальное внимание.

Глава 41

Я закрыл коробку, вновь вернув глаза в темноту. Этот дар был насмешкой. Лекарь обвел меня вокруг пальца. Он знал, что я выясню, где он живет. Он знал, что я до сих пор не понимаю, что он делает. Эти глаза были словно знаки: он следит за мной. И если он следит за мной, то что еще ему известно? Внезапно горло у меня перехватило от страха; возможно, Себек знает про мою семью – в конце концов, он видел их на празднике, на крыше особняка Нахта. Я должен защитить их! Надо немедленно послать Хети, чтобы тот организовал охрану. Но затем мне в голову пришла другая мысль, оттеснившая первую: откуда он узнал, что я обнаружил его связь с Мутнеджемет? И затем еще одна, еще более тревожная. Мы оставили Мутнеджемет без охраны.

Едва лодка причалила к набережной перед дворцом Малькатта, мы с Симутом кинулись ко входу и побежали по длинным коридорам. Я рылся в памяти, пытаясь восстановить маршрут, ведущий к комнатам Мутнеджемет, но темный лабиринт дворца сбивал меня с толку.

– Ведите меня к кабинету Хаи!

Симут кивнул, и мы побежали дальше. Я не стал утруждать себя стуком в дверь, а просто вломился внутрь. Начальник писцов крепко спал, похрапывая на своем ложе и запрокинув голову; он был еще одет, на столике стояла пустая чаша из-под вина. Я яростно затряс Хаи, и он вскинулся, словно человек, просыпающийся во время катастрофы. Он уставился на нас дикими глазами.

– Отведите нас в покои Мутнеджемет, быстрее!

Хаи озадаченно воззрился на меня, но я сдернул его с ложа, поставил на ноги и толкнул к двери.

– Уберите руки! – капризно вскричал он. – Я прекрасно могу идти без посторонней помощи!

И он двинулся вперед, пытаясь вернуть своей поступи былое достоинство.

Двери в покои Мутнеджемет были закрыты, шнур завязан и скреплен печатью. Когда мы подходили, я почувствовал, как у меня под ногой что-то хрустнуло. Заинтересованный, я присел на корточки и увидел какой-то порошок, отблескивающий в свете наших ламп. Я подцепил немного на палец и попробовал его на вкус. Натронная соль. Скорее всего, она просыпалась из мешка, который кто-то пронес в покои. Но зачем кому-то могла понадобиться натронная соль?

Я сорвал печать с двери, и мы осторожно вошли. Внутри царили тишина и темнота. Карликов-близнецов нигде не было видно. Держа лампу перед собой, я пошел по коридору, который вел в гостиную. Однако, проходя мимо кладовок, я заметил кое-что неладное. Содержимое двух больших кувшинов – зерно и мука – было высыпано на пол аккуратными кучками. Симут взглянул на меня. Я осторожно снял крышку с одного из кувшинов и увидел скрюченное тельце в хорошей одежде, по грудь в собственной крови. Присмотревшись внимательнее, я заметил украшенную камнями рукоять кинжала, воткнутого в сердце. Затылок маленькой головы был размозжен. Я открыл второй кувшин – то же самое.

Мы вошли в гостиную. Здесь была борьба. Мебель перевернута, разбитые кубки валялись на полу. И там, на низкой позолоченной скамье, виднелась темная серая груда. Я аккуратно отгреб несколько пригоршней соли в сторону. На меня уставились глазницы Мутнеджемет, пустые и белые; ее изможденное лицо, осыпанное поблескивающими кристалликами соли, было иссохшим и морщинистым, словно время разом высосало из него всю влагу. Губы были сморщенными и белыми, открытый рот – сухим, словно тряпка, оставленная на полуденном солнце.

– Что с ней случилось? – прошептал Симут.

– Натрон поглотил всю жидкость из ее тела. К этому времени все ее внутренние органы уже, должно быть, начали превращаться в темно-бурую кашу.

– То есть она была жива, когда он с ней это сделал? – Бывалый солдат покачал головой, потрясенный такой изощренной жестокостью.

– Должно было пройти какое-то время, прежде чем она умерла подобным образом. Наверное, она сходила с ума от жажды. Это-то как раз его и завораживает: наблюдать, как люди страдают и умирают, запечатлевать смерть в мельчайших подробностях. Но не уверен, что он причиняет им мучения только ради удовольствия. Страдание – лишь часть процесса, но не цель. Он ищет что-то другое. Что-то более оригинальное.

– Но что? – спросил Симут.

Я опустил взгляд на несчастную безглазую женщину. Это был единственный вопрос, который теперь был важен.

Когда мы шли обратно по коридору, я вспомнил о маленьком стеклянном пузырьке, найденном в лаборатории Себека. Я открыл его. Казалось, что в нем нет ничего, кроме затычки и аккуратно надписанной даты. Потом я заметил на донышке остатки какого-то блестящего и мелкого белого порошка. Я потыкал в него пальцем и осторожно лизнул. Снова соль, но на этот раз не натронная. Какая-то другая. Вкус был мне знаком, но я никак не мог вспомнить откуда.

Глава 42

Великолепный корабль Хоремхеба, «Слава Мемфиса», стоял на якоре посреди тихих вод озера. Возвышаясь над собственным прозрачным отражением в воде, он казался каким-то грозным оружием. Вдоль всего корпуса шли повторяющиеся изображения Ока Гора, дарующие особую защиту. Среди них можно было видеть баранью голову Амона, крылатых соколов и фигуру царя, попирающего ногами врагов. По наблюдательным постам возле бортов дерзко вышагивала фигура Монту, бога войны, а надстройки на палубе были разрисованы разноцветными кругами. Даже лопасти весел украшало Око Гора. Чувство исходящей от корабля угрозы усиливалось при виде гниющих трупов семи хеттских воинов, повешенных вниз головой; тела медленно крутились под лучами утреннего солнца.

– Интересно, не показывался ли уже он сам, – сказал я Симуту. Мы стояли бок о бок, разглядывая это устрашающее судно.

– Нет. Он наверняка хочет, чтобы его торжественный вход во дворец произвел как можно большее впечатление.

– Вы знаете его лично? – спросил я.

Симут долгим взглядом посмотрел на корабль.

– Я обучался военному делу в Мемфисе, когда он был заместителем командира Северного корпуса. Я помню, как он прибыл, чтобы произнести речь на закрытом обеде, устроенном для подающих надежды офицеров армии Птаха. К тому времени он уже женился и вошел в царскую семью. Все знали, что вскоре Хоремхеб займет еще более важный пост, и обращались с ним почти так же, как если бы он был самим царем. Его речь была интересной. Он сказал, что у жрецов Амона есть один серьезный недостаток: их организация основывается на богатстве, а, по его мнению, у человеческих существ жажда богатства никогда не бывает удовлетворена – она становится неутолима и всегда оборачивается упадком и разложением. Он доказывал, что это обязательно и неизбежно породит в Обеих Землях цикл нестабильности и тем самым сделает страну уязвимой для врагов. Он говорил, что на армию возложена священная обязанность прервать этот цикл, силой установив власть порядка. Но это право может быть даровано армии только при условии, что она сможет содержать себя в абсолютной нравственной чистоте.

– Когда люди заводят речь о нравственной чистоте, это означает, что они скрывают собственную моральную нечистоплотность за иллюзией добродетели, – сказал я.

Симут взглянул на меня.

– Для того, кто служит в Меджаи, вы говорите интересные вещи.

– Я знаю, о чем говорю, – отозвался я. – Люди не способны на абсолютную нравственную чистоту. И это хорошо, на мой взгляд, поскольку в противном случае они не были бы людьми.

Симут хмыкнул и продолжил разглядывать стоящий в гавани огромный корабль.

– Также он сказал кое-что насчет царской семьи, чего я никогда не забуду. Он заявил, что ее главной целью извечно является сохранение династии как представителей богов на земле. Разумеется, если эта цель совпадает с интересами Обеих Земель, то все в порядке. Однако, говорил он, когда начинаются беспорядки или разногласия или когда царская фамилия не способна выполнять свои божественные обязанности, то в таких случаях страна должна ставить собственные нужды и ценности на первое место. Отнюдь не нужды правящей семьи. И поэтому именно перед армией, которая не желает для себя ни власти, ни богатства, но лишь утверждения своего порядка по всему миру, встает священный долг насаждать свой закон ради дальнейшего существования Обеих Земель.

– И что же, по вашему мнению, он подразумевал под «беспорядками и разногласиями»? – спросил я.

– Он намекал на опасности, неизбежно связанные с наследованием Двойной короны царем, который слишком молод, чтобы править хоть в каком-то смысле этого слова, под эгидой регента, чьи интересы неясны. Но думаю, что на самом деле он имел в виду нечто другое. – Симут понизил голос. – Я думаю, он имел в виду то, что в царской семье частным порядком сохранилась вера в Атона. Запрещенного бога его отца. Эта опасная религия однажды уже вызвала ужасный хаос, память о котором жива по сию пору, и нельзя допустить, чтобы она восстать вновь. Он имел в виду, что армия не потерпит ни малейшего намека на ее возвращение в общественную жизнь.

– Думаю, вы правы. И в этом тоже недостаток Анхесенамон. Поскольку ей, как и ее мужу, трудно отделить себя не только от ошибок своего отца, но и от самого корня всех проблем: от запрещенной религии.

В покоях Анхесенамон находились придворные дамы, готовившие ее к официальному приему. Густые запахи духов и масел плыли в спокойном воздухе. Перед царицей были расставлены маленькие золотые горшочки и стеклянные синие и желтые сосуды с открытыми крышками. Она держала в руках рыбу, сделанную из синего и желтого стекла, и разливала из вытянутых губ рыбы какую-то чрезвычайно ароматную эссенцию.

– Хоремхеб запросил аудиенцию. Сегодня в полдень, – сказала Анхесенамон.

– Как мы и предполагали.

Она бросила на меня взгляд и вновь принялась пристально разглядывать свое отражение в полированном медном зеркале. На ней был восхитительный заплетенный парик из коротких, мелко завитых волос и плиссированное платье из тончайшего льна с золотой оторочкой; подвязанное под правой грудью, оно изящно подчеркивало ее фигуру. Руки царицы были перехвачены браслетами и золотыми извивающимися кобрами. С шеи на золотой цепочке, столь тонкой, что она была почти невидимой, свисали несколько кулонов, а также изящная золотая пектораль с изображением Нехбет, богини коршунов, держащей символы вечности и покровительственно распростершей синие крылья. Затем помощницы царицы накинули ей на плечи еще одно замечательное украшение – шаль, сделанную из множества маленьких золотых дисков. Царица поворачивалась, ослепительно блистая в свете свечей. Помощницы надели ей на ноги сандалии – изящные золотые подошвы, ремешки украшены маленькими золотыми цветочками. И, наконец, на голову ей водрузили высокую корону, закрепив ее золотой лентой, украшенной кобрами-защитницами. Когда я в последний раз видел Анхесенамон в царском одеянии, она выглядела озабоченной, неловкой. Сегодня вид у нее был в высшей степени царственный.

Анхесенамон повернулась ко мне.

– Как я выгляжу? – спросила она.

– Как царица, владычица Обеих Земель.

Она польщенно улыбнулась. Ее взгляд скользнул вниз, на пектораль.

– Она принадлежала моей матери. Надеюсь, какая-то часть ее великого духа будет теперь меня защищать.

Затем, почувствовав мое мрачное настроение, Анхесенамон снова поглядела на меня.

– Что-то случилось, верно? – внезапно спросила она.

Я кивнул. Сразу все поняв, Анхесенамон отослала своих женщин. Когда мы оказались одни, я рассказал ей о смерти Мутнеджемет. Какое-то время царица сидела очень тихо, только слезы катились по ее щекам, смывая сурьмяную краску и малахитовый порошок, наложенные с таким тщанием. Она все качала головой и не могла остановиться.

– Я предала ее. Как это могло произойти здесь, во дворце, когда я была рядом и спала?

– Себек очень умен.

– Но Эйе и Хоремхеб сыграли не меньшую роль в ее убийстве, чем этот злой, отвратительный человек. Они загнали ее в ловушку, они свели ее с ума! А ведь она была последней из моей семьи. Теперь я осталась одна. Погляди на меня! – Анхесенамон указала на свое царское облачение. – Я всего лишь статуя, на которую можно все это надеть.

– О нет, вы нечто гораздо большее! Вы – надежда Обеих Земель. Вы – наша единственная надежда. Без вас наше будущее погружено во тьму. Не забывайте об этом.

Когда вошла царица, тысяча человек, замолчав, склонились в низких поклонах. Дворцовый приемный зал был роскошно убран к визиту Хоремхеба. В медных чашах курились благовония, в вазах стояли пышные, затейливые букеты цветов. Дворцовая стража выстроилась в две шеренги вдоль прохода к трону. Я заметил, что Эйе не было. Царица взошла на возвышение, повернулась лицом к своим сановникам и уселась. Мы принялись ждать в молчании, которое тянулось дольше, чем кто-либо предполагал. Военачальник опаздывал. Капли воды в водяных часах отмеряли проходящее время и все возрастающее унижение, вызванное его отсутствием. Я взглянул на царицу: она хорошо играла свою роль и сохраняла невозмутимость. Затем наконец мы услышали военные фанфары, и вот Хоремхеб уже шагает по залу, сопровождаемый свитой. Он остановился перед троном, окинул царицу надменным взглядом, потом склонил голову. Она оставалась сидеть. Возвышение все же давало ей преимущество в высоте над полководцем.

– Ты можешь поднять голову, – спокойно произнесла Анхесенамон.

Хоремхеб повиновался. Она ждала, когда он заговорит.

– Да будете вы живы, благополучны и здоровы! Моя преданность известна на всем пространстве Обеих Земель. Повергаю ее, а также и свою жизнь, к вашим царственным стопам.

Его слова разнеслись по всему залу. Тысячи пар придворных ушей вслушивались во все нюансы речей.

– Мы издавна полагаемся на твою преданность. Она для нас дороже золота.

– Именно преданность вдохновляет меня сегодня, – произнес Хоремхеб зловеще.

– Так открой же нам свои мысли, командующий.

Он взглянул на нее, повернулся к залу и сказал, обращаясь ко всем собравшимся:

– То, о чем я хочу говорить, предназначено лишь для ушей самой царицы, а это требует более приватной обстановки.

Анхесенамон наклонила голову.

– Наши помощники – одно целое с нами. О чем же ты хочешь говорить с нами, если это не для их ушей?

Хоремхеб улыбнулся.

– Вопрос касается не государственных дел, а личных.

Она окинула его пристальным взглядом. Затем поднялась и пригласила вслед за собой в переднюю. Он последовал за ней, я тоже. Хоремхеб гневно повернулся ко мне, но царица твердо сказала:

– Рахотеп – мой личный телохранитель. Он ходит со мной повсюду. Я могу всецело положиться на его честность и его молчание.

У Хоремхеба не было иного выбора, кроме как согласиться.

Я, словно охранник, встал возле двери. Они уселись на ложах напротив друг друга. Полководец выглядел удивительно неуместно в этой, более домашней, обстановке, как будто был незнаком со стенами и подушками. Слуги налили им вина и исчезли. Царица продолжала играть в молчанку, выжидая, когда он сделает первый ход.

– Мне известно о смерти царя. Приношу вам свои искренние соболезнования.

Хоремхеб внимательно следил за ее реакцией.

– Мы принимаем твои соболезнования. Как принимаем и твою преданность. И в свою очередь приносим тебе соболезнования в связи с ужасной и преждевременной кончиной твоей жены, моей тетки.

Вместо того чтобы выразить удивление или печаль при этом известии, он лишь кивнул.

– Эти вести вселяют скорбь. Однако пусть ее имя живет вечно, – добавил он, используя ритуальную фразу, в которой явственно слышалась ирония.

Анхесенамон отвернулась от него, чувствуя отвращение к его тщеславию и порочности.

– Военачальник хотел сказать нам что-то еще?

Он слегка улыбнулся.

– Я хотел сделать вам одно простое предложение, а учитывая, насколько это деликатное дело, я решил, что будет лучше высказать его в приватной обстановке. Я подумал, что так оно прозвучит более сочувственно. В конце концов, вы же скорбящая вдова великого царя.

– С его смертью мы все лишились всех великого человека, – отозвалась она.

– И тем не менее наша личная скорбь должна занять положенное место среди других, более неотложных соображений.

– Ты так считаешь?

– Сейчас очень многое стоит на кону, моя госпожа. В чем, я уверен, вы полностью отдаете себе отчет.

Его глаза блестели. Я видел, с каким наслаждением он ведет разговор, точно искусный охотник, что подкрадывается с луком к ничего не подозревающей дичи.

– Я полностью отдаю себе отчет в том, какие сложности и опасности несет это переменчивое время для жизни Обеих Земель.

Хоремхеб улыбнулся и развел руки в стороны.

– В таком случае можем говорить откровенно. Я уверен, что мы оба стремимся действовать в интересах Обеих Земель. И именно поэтому я здесь: чтобы кое-что вам предложить. Или, возможно, это нечто, что вам стоит обдумать.

– А именно?

– Я предлагаю вам союз. Брак.

Она сделала вид, будто потрясена.

– Брак? Дни моего траура только начались, твоя собственная жена едва успела умереть, а ты уже говоришь о браке? Как ты можешь быть таким нечувствительным к обычаям и порядкам, связанным со скорбью?

– Моя скорбь – мое дело. Мы вполне можем обсудить эти вопросы сейчас, чтобы у вас было время хорошенько все обдумать. Чтобы в должный час принять правильное решение.

– Ты говоришь так, словно существует только один возможный ответ.

– Вероятно, во мне говорит страсть, но я всем сердцем верю, что это так, – отвечал он без улыбки.

Анхесенамон взглянула на него.

– У меня тоже есть к тебе предложение, над которым я хочу попросить тебя подумать.

Хоремхеб с подозрением покосился на нее.

– И в чем оно состоит?

– В трудные моменты, наподобие теперешнего, есть немалое искушение заключать союзы из политических соображений. Зачастую они кажутся очень привлекательными. Но я – наследница царей, наделивших эту страну величайшей мощью, какую видел мир. Мой дед задумал этот дворец и возвел многие из монументов в этом великом городе. Мой великий предок Тутмос III преобразовал войска Обеих Земель, создав лучшую армию из всех доселе известных. Армию, которую ты теперь ведешь к великим победам. Так как же я могу наилучшим образом нести ответственность, возложенную на меня той властью, которую я унаследовала кровью и сердцем? Как еще? Только править его именем, веря, что я могу рассчитывать на поддержку моих преданных офицеров.

Хоремхеб бесстрастно выслушал ее и поднялся с места.

– Имя – это хорошо. Династия – это хорошо. Но царство – не игрушка. Это не только церемонии и дворцы. Это дикий зверь, грязный и могучий, которого нужно силой воли подчинять власти, не боящейся при необходимости применить всю свою мощь, какова бы ни была цена. А это – мужская работа.

– Я женщина, но в моем сердце есть сила гнева и власти не меньшая, чем у любого мужчины, поверь мне.

– Возможно, вы действительно дочь своей матери. Возможно, у вас достанет воли и силы без страха сражаться с врагами.

Царица посмотрела на него.

– Не суди обо мне ошибочно. Я женщина, но я была воспитана в мире мужчин. Можешь быть уверен, что твоему предложению будет уделено наше самое пристальное внимание.

– Ваши соображения и предложенные мной возможности мы должны обсудить более детально. Можете вызывать меня в любое время. У меня нет намерения покидать этот город до тех пор, пока ситуация не разрешится – к нашему обоюдному удовлетворению. Я прибыл как частное лицо, но также и как главнокомандующий армиями Обеих Земель. У меня есть свои обязанности, и я буду исполнять их со всей строгостью, какой требует мое призвание.

На этом он поклонился, повернулся и вышел.