Текст книги "Тутанхамон. Книга теней"

Автор книги: Ник Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Она потащила меня прочь. По улице вновь прокатилась широкая волна ликования, подобная грому; все дальше и дальше катилась она по толпам, запрудившим сердце города. Нам открывался превосходный вид на открытое пространство перед стенами храма.

– Что там происходит? – спросила Туйу.

– Царь и царица ждут в храме нужного момента, чтобы появиться и приветствовать бога, – сказал Нахт.

– А что там, в храме?

– Тайна внутри тайны, покрытая тайной, – ответил он.

Туйу искоса бросила на него раздраженный взгляд.

– Это все равно что вообще ничего не сказать, – отметила она, совершенно справедливо.

Нахт улыбнулся.

– Там находится совершенно новое сооружение – Колонный зал. Его только-только закончили после многих лет работы. На всей земле не существует ничего подобного. Его колонны вздымаются до небес, и они целиком покрыты резьбой и удивительными изображениями царя, приносящего жертвы, а крыша разрисована бесчисленными золотыми звездами, посреди которых изображена богиня Нут. За этим залом расположен просторный Солнечный двор, окруженный множеством высоких, стройных колонн. А дальше нужно идти через множество входов, проходя дверь за дверью, а полы поднимаются все выше, а потолки опускаются все ниже, а тени сгущаются все гуще и гуще – и все это ведет в сердце всего сущего: в тайный склеп бога, где его будят на рассвете, кормят самой лучшей пищей, одевают в самые роскошные одежды, а потом укладывают спать на ночь. Однако входить туда позволяется лишь очень немногим жрецам и самому царю, и никто из них не может даже говорить о том, что они видели. И ты тоже не должна никогда говорить о том, что я только что тебе рассказал. Потому что это великая тайна. А великие тайны влекут за собой великую ответственность. – Он строго посмотрел на девочку.

– Я хочу увидеть все это! – Она улыбнулась широкой, самоуверенной улыбкой.

– Ты никогда этого не увидишь, – внезапно сказала Сехмет. – Ты же всего лишь девочка!

Нахт все еще думал, как на это ответить, когда трубы разразились оглушительными фанфарами; по этому сигналу ряды жрецов, все как один, упали на колени в мелкую пыль, а солдаты встали навытяжку, сверкая наконечниками копий и стрел на безжалостном солнце. Затем из тени огромной стены, ограждавшей храм, возникли две маленькие фигурки: они сидели на тронах, несомых сановниками и окруженных чиновниками и их помощниками. В тот момент, когда царственные фигуры явились из тени на свет, яркие солнечные лучи упали на их одежды и высокие короны, и те засияли ослепительным блеском. Полная тишина воцарилась над городом. Даже птицы умолкли. Началась самая важная часть праздничного ритуала.

Однако первые несколько мгновений ничего не происходило, словно царская чета прибыла слишком рано, и никто еще не придумал, чем бы их занять. Держатели царских зонтов достали свои орудия и укрыли правителей кружками тени. Затем из конца улицы донесся рев, возвещая прибытие бога в его золотой раке, покоящейся на плечах носильщиков, и процессия медленно и торжественно обогнула угол, возникнув в яркой вспышке света. Царственные фигуры сидели в ожидании, похожие на куклы – разряженные, деревянные и маленькие.

Бог приближался. Перед ним шли высокопоставленные жрецы, распевая молитвы и заклинания, вокруг толпились акробаты и музыканты, позади вели белого жертвенного быка. Наконец царь с царицей поднялись на ноги: Тутанхамон, Живой образ Амона, и рядом с ним Анхесенамон.

– Она выглядит испуганной.

Я опустил взгляд на Сехмет, потом вновь посмотрел на царицу. Моя дочь была права. Если отвлечься от атрибутики власти – короны и пышных одежд, – было видно, что жена правителя нервничает.

Краем глаза я заметил, как над плотной толпой, стоявшей под зонтами, чтобы уберечься от яркого солнечного света, возникло несколько фигур, поднятых другими фигурами – так поднимают акробатов на сомкнутых руках, – затем быстрые движения, мелькание что-то бросающих рук, и в воздух по высокой дуге взмыли маленькие темные шарики, следуя над головами толпы по неумолимой траектории к стоящим царю и царице. Время, казалось, растянулось и замедлилось, как бывает в последние секунды перед катастрофой.

Череда ярко-красных всплесков внезапно взорвалась на безукоризненно чистых одеждах правителей и на земле вокруг них. Царь, пошатнувшись, отступил назад и осел на трон. На бесконечное мгновение все остановилось в безмолвии и в глубочайшем шоке. А затем мир раскололся на тысячу осколков в шуме, хаосе движения и воплей.

Я боялся, что Тутанхамон мертв, однако он медленно поднял руки, в ужасе и отвращении, не желая прикасаться к красной жидкости, что стекала по царским одеяниям и лужицей скапливалась в пыли. Кровь? Да, но не царская – ее натекло слишком много и чересчур быстро. Рака бога заколебалась, несущие ее жрецы, не зная, как действовать, ждали указаний, которые не поступали. Анхесенамон в смятении оглядывалась; затем, словно пробуждаясь от тяжелого сна, ряды жрецов и солдат вдруг сломали строй.

До моего сознания наконец дошло, что девочки визжат и заливаются слезами, что Туйу прижалась ко мне всем телом, а Танеферет обнимает двух других. Нахт бросил на меня быстрый взгляд, в котором читались потрясение и изумление этим святотатственным деянием. Повсюду на террасе мужчины и женщины оборачивались друг к другу, поднося руки ко рту, или же взывали к небесам, ища утешения в минуту бедствия. Внизу под нашим домом поднялась суматоха – паникующая толпа в смятении разворачивалась, прорываясь сквозь ряды стражников-меджаев в попытке выбраться на Аллею сфинксов и убежать подальше от места преступления. Меджаи в ответ налегали на толпу, лупя дубинками всех, до кого дотягивались, волоча безвинных очевидцев за волосы, валя мужчин и женщин на землю – где кое-кого и затаптывали – и сгоняя всех, кого могли, в одну кучу.

Я снова посмотрел на то место, откуда кидали шарики, и заметил молодую женщину с напряженным от волнения лицом. Она, несомненно, была одной из кидавших; я увидел, как она оглянулась вокруг, проверяя, не заметил ли ее кто-нибудь, а затем целеустремленно направилась прочь в окружении молодых людей, которые, казалось, специально обступили ее, точно охрана. Потом женщине в голову пришла новая мысль, она подняла голову и увидела, что я на нее смотрю. Мгновение она глядела мне прямо в глаза, затем спряталась под зонтом, надеясь скрыться в царящем на улицах столпотворении. Однако я видел, что группа стражников-меджаев окружает и собирает вместе всех, кого может поймать, словно рыбаки, и она тоже попала в сети вместе со многими остальными.

Царя и царицу уже унесли, с неподобающей поспешностью, обратно под защиту храмовых стен, куда за ними последовали таинственный бог в своей золотой раке и толпы вельмож – понимая, что выглядят трусливо, они все равно пригибали головы и двигались рысцой. Все исчезли за воротами храма, оставив у себя за спиной такой пандемониум, какого еще не видело сердце города. Несколько наполненных кровью пузырей – оружие, внезапно ставшее не менее могучим, чем самый искусно сработанный лук и самая лучшая и верная стрела – переменили все.

Я смотрел на площадь далеко внизу подо мной, переполненную пародом, вихрящуюся водоворотами паники, и на мгновение эта кажущаяся твердь превратилась в бездонную пропасть, полную теней, и я увидел, как змея хаоса и разрушения, которая лежала там, свернувшись, невидимая для всех, под нашими ногами, открывает свои золотые глаза.

Глава 4

Я оставил свое семейство, распорядившись, чтобы они подождали в доме у Нахта, пока не смогут безопасно вернуться к себе под присмотром его личных телохранителей. Прихватив с собой Тота, я осторожно переступил через порог и вышел на улицу. Стражники-меджаи разгоняли остатки толпы, забирая и связывая всех, кого заподозрили в преступных действиях. Крики и вопли доносились словно бы издалека в душном, дымном воздухе. Аллея казалась широким свитком папируса, на котором была запечатлена истинная история того, что здесь сейчас произошло, – на ее утоптанном песке, исчерченном смазанными отпечатками множества ног, которые бежали, теряя тысячи сандалий. Порывы горячего ветра бесцельно перекатывали и кружили всякий мусор, и сердитые вихри затихали в дрожащей пыли. Маленькие группки людей собирались вокруг мертвых и раненых, плача и взывая к богам. Ворохи принесенных для праздника цветов, перепачканные и раздавленные, валялись на земле, словно отвергнутая искупительная жертва богу всего этого опустошения.

Я внимательно рассмотрел пятна расплескавшейся крови – черные лужицы, уже липкие и запекшиеся на солнце. Тот осторожно понюхал кровь, быстро взглядывая на меня снизу вверх. Мухи затеяли яростную борьбу над новоявленными сокровищами. Я аккуратно поднял один из пузырей, покачал его на ладони. Ничего особенно хитроумного не было ни в нем, ни в самом произведенном действии. Однако оно было радикальным в своей незаурядности – и грубой эффективности нанесенного оскорбления, поскольку злоумышленники своим поступком унизили царя не меньше, чем если бы просто перевернули вверх ногами и вымазали собачьим дерьмом.

Пройдя под резным каменным изображением нашего покровителя-волка, «Открывающего Пути», я вошел в здание Меджаи. Меня немедленно поглотил хаос. Люди всех рангов куда-то спешили, выкрикивали приказания и отмены приказаний, всячески демонстрируя свое положение и целеустремленность. В толпе я увидел Небамона, начальника фиванской Меджаи. Он воззрился на меня, явно раздраженный тем, что меня здесь обнаружил, и резким жестом указал в сторону своего кабинета. Я вздохнул и кивнул.

Небамон пинком захлопнул дверь, с силой вогнав ее в хлипкую раму. Мы с Тотом смиренно уселись с нашей стороны не особенно опрятного низкого стола, заваленного свитками папируса и кусками пищи и заставленного закопченными масляными светильниками. Крупное лицо Небамона, вечно заросшее черной щетиной, выглядело темнее обычного. Он презрительно взглянул на Тота, ответившего ему бесстрашным взглядом, и принялся гонять по столу документы своими мясистыми ладонями. Его руки не подходили для бюрократа. Он был создан для улицы, а не для возни с папирусами.

Мы с ним избегали разговаривать непосредственно друг с другом, но я старался показать Небамону, что не держу на него обиды за то, что начальником стал он, а не я. Это была не та работа, которой я бы для себя желал, несмотря на разочарование моего отца и желания Танеферет. Она предпочла бы, чтобы я пребывал в безопасности кабинета, – но она прекрасно знает, как я ненавижу быть пленником душной комнаты, погрязшим в скуке и бессмыслице внутриполитической возни. Нет, пусть Небамон все это забирает себе. Однако теперь он имел надо мной власть, и мы оба знали это. Вопреки моей воле, что-то грызло меня изнутри.

– Как семья? – спросил Небамон без особого интереса.

– У них все хорошо. А ваша?

Он неопределенно махнул рукой, словно утомленный жрец, отгоняющий надоевшую муху.

– Что за бардак, – проговорил он, качая головой. Я решил молчать о том, что видел.

– Как по-вашему, кто за этим стоит? – спросил я невинным тоном.

– Не знаю. Но когда мы их найдем – а мы их найдем! – я лично сдеру кожу с их тел, медленно, длинными полосками. А потом выставлю их в пустыню под полуденное солнце, в качестве угощения для муравьев и скорпионов. А сам буду смотреть.

Я знал, что в его распоряжении нет достаточных ресурсов, чтобы хоть одно из этих дел расследовать как положено. За последние годы бюджет Меджаи вновь и вновь урезали в пользу армии, и слишком много бывших меджаев сидели теперь без работы или же нанимались – за лучшее вознаграждение, чем когда-либо получали на прежней службе – личными охранниками к богатым клиентам, оберегать их семьи, их дома или их набитые сокровищами гробницы. Это создало неблагоприятные условия для работы городской сыскной службы. Поэтому Небамон делал то, что обычно делал, сталкиваясь с настоящей проблемой: арестовывал пару подходящих подозреваемых, придумывал на них дело и устраивал показательную расправу. Так протекает правосудие в наши дни.

Он откинулся назад, и я увидел, насколько вырос его живот с той поры, как он был назначен на новую должность. Судя по всему, тучность, подразумевавшая богатую и спокойную жизнь, стала частью его нового «я».

– Давненько вы не выдавали своих больших идей, а? Полагаю, вы пришли разнюхать, не удастся ли и вам поучаствовать в расследовании…

Он посмотрел на меня так, что мне захотелось выйти вон.

– Это не про меня. Я наслаждаюсь спокойной жизнью, – ответил я. Небамон, кажется, обиделся.

– Тогда какого черта вам здесь надо? Осматриваете достопримечательности?

– Сегодня утром я обследовал мертвое тело. Мальчик – юноша – умер при любопытных обстоятельствах…

Но он не дал мне закончить.

– Кому какое дело до мертвого мальчишки! Напишите рапорт, подшейте к делу… а потом, сделайте мне одолжение, ступайте домой. Сегодня для вас здесь ничего нет. На следующей неделе, быть может, я подыщу вам чуток работы, подчистить хвосты, когда остальные закончат. Настало время дать молодым офицерам возможность проявить себя.

Я заставил себя улыбнуться, но это больше походило на оскал разъяренного пса. Небамон это увидел. Он ухмыльнулся, встал, обошел вокруг стола и с насмешливой любезностью открыл передо мной дверь. Я вышел. Дверь захлопнулась у меня за спиной.

Сотни несчастных мужчин и женщин всех возрастов, согнанных во внутренний двор городской Меджаи, кричали о своей невиновности и выкрикивали мольбы или же осыпали друг друга оскорблениями. Многие протягивали все, что только оказалось у них на этот момент, – драгоценности, кольца, одежду, порой даже записку, нацарапанную на обломке камня, – пытаясь купить себе свободу у стражей. Никто не обращал на них внимания. Их будут держать здесь без всяких оснований столько, сколько потребуется. Стражники-меджаи методично и безжалостно связывали запястья и лодыжки тем, кто еще не был связан.

Я прошел через низкий темный проход в тюремный блок и немедленно ощутил горячее, устойчивое зловоние страха. В крошечных камерах пытали закованных в цепи пленников, им выкручивали руки и ноги и осыпали жестокими ударами, в то время как их исповедники спокойно повторяли одни и те же вопросы, снова и снова – так отец мог бы обращаться к лгущему ребенку. Жалобные причитания и мольбы пленников оставались без ответа. Никто не смог бы вынести такой боли – и такого страха перед болью, – и, разумеется, задолго до того, как на свет вытаскивали ножи и их острые лезвия показывали жертвам, те соглашались дать любые показания, какие им скажут.

Я увидел ее в третьей из переполненных камер. Она сидела в темном углу на корточках на вонючей земле.

Я вошел в клетку. Пленники испуганно расступались передо мной, словно я мог их пнуть. Девушка сидела, опустив лицо, так что его скрывали черные волосы. Я остановился перед ней.

– Погляди на меня.

Когда пленница подняла голову, то нечто в ее лице – то ли гордость, то ли гнев, то ли его неожиданная молодость, – меня тронуло. Мне захотелось узнать ее историю. Я чувствовал, что на девушку обрушилась какая-то несправедливость, из тех, что способны исковеркать целую жизнь.

– Как твое имя?

Она хранила молчание.

– Твоя семья будет тосковать по тебе.

Она слегка обмякла. Я опустился на колени рядом с ней.

– Зачем ты это сделала?

По-прежнему нет ответа.

– Ты ведь знаешь, что здесь есть люди, которые заставят тебя сказать все, что захотят?

Ее начала колотить дрожь. Я знал, что должен о ней доложить, – но в этот момент понял, что не смогу этого сделать. Не смогу отдать эту девушку заживо в руки мучителей. Иначе я не смогу жить с самим собой.

Она отвернулась от меня, ожидая решения своей судьбы. Я молча смотрел на нее. Что делать?

Грубым жестом я поднял ее на ноги и вывел из камеры. Меня достаточно хорошо знали, и мне не было нужды показывать стражникам какие-либо бумаги. Я попросту кивнул им, словно говоря: «Она моя». Толкая девушку перед собой, я провел ее по зловонному проходу.

Мы свернули за угол, в мой кабинет, и тут она, опасаясь худшего, начала яростно вырываться.

– Успокойся и веди себя тихо, – настойчиво прошептал я ей. Быстрым движением я перерезал веревки, связывавшие ее руки и ноги. Ее лицо озарилось выражением благодарного изумления. Она была почти готова заговорить, но я жестом велел ей хранить молчание. Намочив тряпку в кувшине с водой, я как мог вытер девушке лицо, одновременно задавая вопросы.

– Говори тихо. Кто приказал сделать то, что вы сделали?

– Никто не приказывал. Мы действовали самостоятельно. Кто-то должен выступить против несправедливости и порочности этого государства!

Я покачал головой, удивляясь ее наивности.

– Неужели ты думаешь, что, бросаясь кровью в царя, можно что-то изменить?

Она поглядела на меня с презрением.

– Ну конечно же, можно! Разве прежде у кого-то хватало храбрости отстаивать свое мнение? Люди не забудут этого жеста. Это только начало.

– И за это ты была готова умереть?

Она кивнула, убежденная в своих идеалах. Я покачал головой.

– Поверь мне, твоя настоящая цель – вовсе не этот мальчик в золотых одеждах. Существуют другие, гораздо более могущественные люди, заслуживающие твоего внимания.

– Я знаю, что на этой земле творится во имя справедливости, что делают люди, обладающие властью и богатством. А вы? Вы служите в Меджаи. Вы тоже часть той же проблемы!

– Ну, спасибо. Почему ты это делаешь?

– Почему я должна вам отвечать?

– Потому что если ты не ответишь мне, я не сделаю того, что намереваюсь, – не отпущу тебя на свободу.

Она изумленно воззрилась на меня.

– Мой отец…

– Продолжай.

– Мой отец был писцом в канцелярии у прежнего царя. В Ахетатоне. Когда я была маленькой, отец перевез всю нашу семью в новый город. Он говорил, что новый режим дает ему шанс выдвинуться и добиться прочного положения. И казалось, так оно и было. Нам жилось хорошо. У нас были все те красивые вещи, которые он мечтал нам подарить, было немного земли. Однако когда все рухнуло, нам пришлось переселиться обратно в Фивы, ничего не взяв с собой. Его лишили работы, земли и всего, чем он владел. И это его сломало. А потом однажды ночью в дверь постучали. И когда он открыл, там его ждали солдаты. Отца заковали в кандалы. Нам даже не позволили поцеловать его на прощание. И его увели. И больше мы никогда его не видели.

Девушка помолчала, не в силах продолжать, но я видел, что виною было не горе, а гнев.

– Моя мать до сих пор каждый вечер ставит для него еду на стол. Говорит, что перестанет это делать в тот день, когда узнает, что он мертв. Все это сделали с нами люди нынешнего царя. И вы удивляетесь, что я их ненавижу?

Ее история была не нова. Пострадали многие из тех, кто принадлежал к старому режиму: их ждали принудительный труд, лишение имущества и, в некоторых случаях, исчезновение. Мужей, отцов и сыновей арестовывали и уводили в оковах, ни слова не говоря, и больше их никогда не видели. Я также слышал рассказы о частях человеческих тел, вынесенных на берег дальше к северу, вниз по течению Великой Реки. О безглазых, гниющих трупах, которых выуживали сетями, без ногтей на пальцах или вовсе без пальцев, без зубов и языков.

– Мне жаль.

– Не стоит меня жалеть.

По крайней мере, теперь она выглядела достаточно презентабельно. Я вывел ее во внутренний двор. Был огромный риск, что нас кто-нибудь заметит, однако, воспользовавшись общей сумятицей, мы поспешно протолкались сквозь толпу, прошли под резным изображением волка и наконец очутились на оживленной улице.

– Я понимаю твои чувства, – шепотом сказал я. – Несправедливость – ужасная вещь. Однако подумай хорошенько: твоя жизнь стоит большего, чем красивый жест. Жизнь и так достаточно коротка. Твоя мать и без того уже много потеряла. Возвращайся к ней и оставайся дома.

Я настоял, чтобы девушка назвала мне свое имя и сказала, где живет, на случай, если эти сведения понадобятся мне в будущем. Затем я разжал руку, отпуская ее, словно дикое животное. Она исчезла в гуще города, ни разу не обернувшись.

Глава 5

Когда я вернулся домой, было уже поздно. Мы с Тотом открыли калитку и вошли во двор. Однако вместо того, чтобы подбежать к своей лежанке, он настороженно выпрямился, подняв хвост и внимательно прислушиваясь. В доме было неестественно тихо. Возможно, Танеферет с детьми еще не вернулась от Нахта – однако в передней комнате горел масляный светильник, хотя мы там никогда не сидели.

Я пересек двор, подошел к кухонной двери, беззвучно открыл ее и переступил через порог. Еще один светильник горел в стенной нише, но детей нигде не было видно. Я подошел к двери в переднюю комнату. Танеферет сидела на скамье возле стенной росписи, на завершение которой мы за все эти годы так и не собрали достаточно денег. Она не заметила меня. Вид у нее был напряженный. Я двинулся дальше и увидел еще одну тень, падавшую на пол. Затем тень шевельнула рукой, и я быстро скользнул в комнату и схватил сидевшего за предплечье сзади.

Кубок со стуком упал на пол. Вино разлилось небольшой лужицей. На меня глядело снисходительное лицо вельможи из высших кругов. Среднего возраста, роскошно одетый, он был заметно удивлен, но сохранял самообладание. Танеферет поднялась на ноги, встав как на параде. Кажется, я позволил своим нервам чересчур разгуляться.

– Добрый вечер, – проговорил гость ровным ироническим тоном.

Я отпустил его. Он поправил свое внушительное золотое «ожерелье славы» – чрезвычайно тонко отделанное, – затем, заметив, что плеснул вином на свою одежду, с недовольным видом осмотрел красное пятно. Возможно, это было худшее, что случилось с ним за многие годы.

– Этот господин ждет здесь, чтобы встретиться с тобой… И уже довольно долго. – Судя по выражению лица моей жены, она была мною недовольна. Подозреваю, без меня их разговор был не очень оживленным. Многозначительно глянув на меня, она исчезла в кухне, чтобы принести воды и чистую тряпку.

– Я должен извиниться за то, что явился вот так, – проговорил незнакомец бархатистым, приглушенным голосом. – Неожиданно, не предупредив…

– Ничего не объясняя… – добавил я.

Он оглядел комнату. Увиденное не произвело на него впечатления. В конце концов его взгляд вновь обратился ко мне.

– Даже не знаю, как продолжить этот разговор. Я нахожусь в затруднении. Мое положение двусмысленно…

– И неприятно.

– Да, если хотите, и неприятно. Неприятность состоит вот в чем: я не могу рассказать вам, зачем я пришел. Я могу лишь попросить вас пойти со мной, чтобы встретиться с одним человеком.

– И вы не можете сказать мне, что это за человек.

– Вы правильно поняли, в чем состоит мое затруднение.

– Это тайна.

– Ну, вы ведь и слывете чем-то вроде специалиста по тайнам. «Расследователь тайн»… Никогда бы не подумал, что встречусь с подобным человеком, и однако вот, довелось. – Гость наградил меня леденящим взглядом.

– По крайней мере, вы могли бы назвать мне свое имя и титул, – предложил я.

– Я Хаи, главный писец, управляющий царскими владениями. По крайней мере, это все, что я могу вам сказать на данный момент.

Что делает столь высокопоставленное лицо, занимающее одно из центральных мест в дворцовой иерархии, в моей гостиной, в этот странный день, полный зловещих предзнаменований и крови? Я злился сам на себя за то, что настолько заинтригован. Я налил нам по кубку вина. Гость покосился на свой кубок – качество напитка явно не произвело на него впечатления, – однако осушил его залпом, словно то была вода.

– Вы хотите, чтобы я пошел с вами прямо сейчас?

Он кивнул, почти небрежно, но я видел, что я очень ему нужен.

– Уже поздно. С какой стати я должен оставлять семью, даже не зная наверное, куда иду и когда вернусь обратно?

– Я, разумеется, обеспечу вам безопасность. Точнее, я могу дать слово, что прослежу за вашей безопасностью, что, наверное, не совсем одно и то же. И я, несомненно, гарантирую, что вы вернетесь домой до восхода солнца, если таково будет ваше желание.

– А если я откажусь?

– Ох… Боюсь, будет очень сложно… – он не договорил.

Внезапно он полез в складки своей одежды и вытащил из кожаного кошеля некий предмет.

– Тот, кто меня послал, просил показать вам вот это.

Это была игрушка: деревянный человечек и большая собака с широкими красными глазами, скрепленные веревочками и шкивами. У игрушки рычажок. Я знал, что если нажать на рычажок, то руки человечка поднимутся, защищая лицо, а деревянная собака встанет на задние лапы, нападая на человечка. Я это знал, потому что уже видел эту игрушку прежде, много лет назад, в детской комнате царской семьи – когда молодая царица, которую сегодня забрызгали кровью, была еще ребенком.

В кухне я все объяснил Танеферет. Девочки все же потихоньку выбрались из своей комнаты и стояли теперь в безопасном круге света от лампы.

– Кто этот человек? – требовательно спросила Туну.

– Высокопоставленный чиновник.

– Чиновник? Из какой канцелярии? – прошептала Сехмет, чрезвычайно взволнованная появлением в нашем доме настоящего, живого сановника высшего ранга.

Танеферет цыкнула на девочек, пресекая дальнейшие вопросы, и настояла, чтобы они вернулись к себе в спальни. Неджемет, моя сладкая, осталась стоять, почти не глядя в мою сторону. Я поднял ее на руки, поцеловал и пообещал, что обязательно вернусь к завтраку.

– Куда ты уходишь? Там темно!

– Мне надо кое с кем повидаться.

– По работе?

– Да, по работе.

Она важно кивнула, и я передал ее Танеферет, которая бросила на меня выразительный взгляд.

– Я оставлю Тота сторожить вас.

Танеферет бережно поцеловала меня и удалилась в нашу спальню.

Мы дошли до причалов, до того места, где через реку ходили паромы. Днем здесь было тесно от лодок и кораблей всех мастей, от маленьких тростниковых лодочек и пассажирских паромов до больших торговых судов и транспортов с камнем. Вся экономика, благодаря которой город процветает и богатеет, которая обеспечивает приток предметов роскоши, строительных материалов и продовольствия, сосредоточена в порту; здесь заключаются и нарушаются сделки, здесь официально или контрабандой ввозятся товары. Однако ночью здесь тихо. В ночные часы никакой торговли нет, поскольку плавать в темноте по Великой Реке очень опасно: в воде, невидимые, шныряют крокодилы, пряча свои хищные перемещения в потоках и завихрениях темной воды.

Однако для того, чтобы опрокинуть изящное и прекрасное судно, на борт которого мы поднялись, потребовалась бы целая стая крокодилов. Мы уединились в занавешенной шторами каюте и все время короткой переправы просидели в молчании. Хаи предложил мне еще вина, но я отказался. Он пожал плечами, налил себе и уселся с кубком в руке. Я забавлялся с игрушкой, поворачивая колесико, и собака, с ее грубо вырезанным гребнем вставшей дыбом деревянной щетины и красными клыками, раз за разом нападала на человечка. Я размышлял о девочке, которая сказала мне много лет назад: «Гляди-ка! Это ты!» Но я пока не спешил вскрывать запечатанную коробку с этими воспоминаниями. Еще не время. Мы плыли к западному берегу, и я глядел на залитые луной низкие крыши и белые стены Фив. Почти все жители большого города крепко спали, готовясь назавтра вернуться к нескончаемому труду; лишь счастливые обладатели богатства и свободы, возможно, были еще на ногах, продолжая праздновать в своем кругу, вкушая вино и удовольствия, сплетничая о событиях дня, об их политическом значении и возможных последствиях.

Подплыв к западному берегу, мы не стали причаливать, а, миновав сторожевые посты, начали подниматься по длинному темному каналу среди деревьев и полей, живших сейчас ночной жизнью. Канал, прорытый по прямой линии, столь любимой нашими инженерами, неожиданно вывел судно к гигантскому прямоугольному водоему – озеру Биркет-Абу. На его спокойной глади ссорились стаи ночных птиц. Пандусы из тесаного камня, защищавшие комплекс прибрежных строений от паводков, закрывали окрестный ландшафт. Но я знал, что лежало за этими крутыми откосами: дворец Малькатта, громадное скопление зданий, где располагались бдительно охраняемые покои царской семьи, а также жилища тысяч сановников, должностных лиц и прислужников, чья работа обеспечивала их странную жизнь. Дворец был известен как «Обитель ликования», но мало что в темном строении, которое начинало понемногу вырисовываться перед нами, могло служить оправданием для столь оптимистического наименования. Постройка дворца была сопряжена с огромными трудностями и расходами – это было во времена деда Тутанхамона, – а также он славился своей замечательной системой водоснабжения, которая, по слухам, подводила воду к ваннам, бассейнам и садам даже в самых недоступных его частях. Говорили, что кровати во дворце инкрустированы эбеновым деревом, золотом и серебром. Говорили, что тамошние дверные рамы сделаны из чистого золота. Нечто подобное люди рассказывают о дворцах грез, в которых им никогда не доведется побывать.

Мы причалили у широкой пристани, окаймлявшей берег озера вдоль всего дворцового комплекса. В медных чашах на кованых подставках пылало масло, давая тусклый, зловещий желто-оранжевый отсвет. Едва лишь мы с Хаи сошли с корабля, как дворцовая стража склонилась в низком поклоне. Глубина их почтительности давала ясное представление о статусе этого человека. Во всяком случае, он полностью игнорировал их присутствие, как это в обычае у всех высокопоставленных вельмож.

Мы двинулись по длинной аллее для процессий, освещенной светильниками и моей доброй знакомой, луной, направляясь к длинному низкому силуэту дворцового комплекса. А затем – мое сердце влекла лежавшая впереди тайна, ноги же повиновались необходимости – мы вступили в великий сумрак.