Текст книги "Иоанна I (ЛП)"

Автор книги: Нэнси Голдстоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

* * *

Шаробер и Андрей покинули Венгрию и отправились в Неаполь в июне 1333 года в сопровождении внушительной свиты, состоящей из знатных венгерских баронов и прелатов. Королева и ее старший сын, наследный принц Людовик, остались дома. Отец Елизаветы, Владислав, только что умер, и Шаробер нуждался в присутствии жены дома, чтобы поддержать восхождение ее брата Казимира на польский трон.

Организацией путешествия занимались флорентийские банкиры Шаробера, семьи Барди и Перуцци, которые наравне со своими конкурентами Аччаюоли владели самыми богатыми и успешными суперкомпаниями в Италии. Средств на роскошные транспортные средства и провизию не жалели. Королевская свита проехала через Хорватию до Адриатики и пересекла ее на кораблях. Не имея иного выбора, кроме как согласиться на этот компромисс, константинопольская императрица предоставила одно из своих самых больших судов – галеру со 120 гребцами, чтобы помочь переправить венгерского короля и его свиту через море. Королевский багаж, включавший более двухсот лошадей, был доставлен отдельным транспортом. "Воистину представители Анжуйской династии путешествовали более красиво, чем императоры", – замечает один из поздних хронистов[45]45
  Ibid., p. 216.


[Закрыть].

Шаробер и Андрей высадились в порту города Вьесте, на восточном побережье Неаполитанского королевства, 31 июля 1333 года. Там их встретил Иоанн, герцог Дураццо, самый высокопоставленный принц при дворе, вместе с толпой достаточно именитых неаполитанских дворян, которым Роберт Мудрый поручил сопровождать венгров до западного побережья королевства. Чтобы подчеркнуть серьезность и великолепие события, в знак исключительного гостеприимства сам король Неаполя выехал навстречу своему племяннику и внучатому племяннику в Мельфи, чтобы лично сопроводить их в столицу. Процессия, состоящая из неаполитанцев и венгров, величественно въехала в Неаполь 18 сентября 1333 года, к восторгу толпы, собравшейся, чтобы взглянуть на двух государей и их великолепные свиты.

Венгерский король, несомненно, сохранил приятные воспоминания о своем детстве на юге Италии, но ничто не могло подготовить его сына или его приближенных к тому величию, роскоши и изысканности, которыми отличалось Неаполитанское королевство при Роберте Мудром. "Италия, как всегда, представляет собой несколько особый случай, поскольку она, по сути, была лидером мировой моды и образцом роскошного стиля"[46]46
  Miskimin, The Economy of Early Renaissance Europe, p. 135.


[Закрыть]. Кипящий людьми мегаполис был заполнен купцами и дипломатами из, казалось бы, всех уголков известного мира. В воздухе витал пьянящий аромат экзотических специй, таких как гвоздика и мускатный орех, а на пирах подавались такие незнакомые венграм блюда, как инжир и угорь. На пиршественных столах были выставлены удивительные богатства: сверкающие драгоценные камни в богатой византийской оправе; гребни из слоновой кости, привезенные из Александрии и украшенные резьбой парижскими мастерами; изысканное белое мыло, изготовленное на основе оливкового масла из Кастилии; редчайшие китайские шелка, дамаски, постельное белье и парча, блестящие разноцветные ткани с великолепными узорами, изображающими цветы и птиц, вышитые золотыми и серебряными нитями, которые "могли позволить себе только императоры, короли, Папы и их придворные, или епископы и принцы"[47]47
  Jones, The New Cambridge Medieval History, vol. 6, p. 167.


[Закрыть]. Территориально Венгерское королевство было больше Неаполитанского, но оно находилось вдали от налаженных торговых морских путей и не могло сравниться со своим собратом по численности населения. Число жителей городов-близнецов Буды и Пешта, которые в XIV веке были крупнейшими в Венгрии (они не будут объединены в единое целое еще несколько столетий), не достигало и 20.000 человек еще сто лет. Более того, ведущие представители венгерской аристократии проводили большую часть своей жизни в отдаленных поместьях, окруженных лесами. Приезд в великолепную столицу с населением в 100.000 человек, культурный и торговый перекресток востока и запада, севера и юга, должно быть ошеломил их.

Бароны Шаробера были еще больше поражены элегантными манерами и беззаботным образом жизни неаполитанского двора. Прислуга суетящаяся в Кастель-Нуово насчитывала почти 400 человек. Сто четыре всадника сопровождали короля в его процессиях, а двенадцать погонщиков мулов следили за его багажом и другими припасами. Сорок два камердинера и двадцать два камервалета были готовы удовлетворить любые потребности государя. На кухне толпились колбасники, кондитеры, зеленщики, носильщики дров и воды. За скатертями следили двое слуг, а курятником заведовал специальный слуга. Среди придворного персонала были плотники, уборщики, врачи, камергеры, переписчики манускриптов и переводчики с греческого. Двадцать четыре капеллана и священнослужителя обслуживали королевскую часовню, а укротитель львов заведовал зверинцем. Во время пребывания венгров в столице их чествовали в соответствии со значимостью события, но, скорее всего, они казались местным аристократам дремучей деревенщиной. Боккаччо бывал при неаполитанском дворе и оставил подробные описания развлечений и увеселений, которым предавались знатные рыцари и дамы в течение долгих летних дней. Например, о светской жизни в Байях, излюбленном месте знати в жаркую погоду, Боккаччо писал:

...по-моему, там даже самые порядочные женщины, несколько позабыв женскую стыдливость, вели себя в некоторых отношениях значительно свободнее чем где бы то ни было[108]

[Закрыть]: не я одна так думаю, но почти все, даже привыкшие к местным нравам. Там большую часть дня проводят в праздности, а если чем и занимаются, то рассуждениями о любви или одни женщины между собою, или с молодыми людьми; пища самая изысканная, благороднейшие старые вина, способные в каждом не только пробудить уснувшую Венеру, но и уже умершую воскресить; а сколько свойств имеют различные купанья, про то знает кто их испытал; морской берег, прелестные сады, всегда всевозможные развлечения, новые игры, танцы, со всех сторон звучит музыка, молодые люди и дамы поют любовные песни.… В некоторых местах перед глазами юношей представало чрезвычайно желанное зрелище: прекрасные женщины, в шелковых туниках, босые и с обнаженными руками, ходили по кромке воды, и наклоняясь собирая ракушки, открывали скрытые прелести своих спелых грудей[48]48
  Boccaccio, The Elegy of Lady Fiammetta pp. 72–73, 84.


[Закрыть].

Неаполитанская аристократия, особенно члены королевской семьи, такие как Екатерина Валуа и Агнесса Перигорская, хотя и вынуждены были принять соглашение с Венгрией, были явно им недовольны, и не только потому, что оно не позволяло одному из их сыновей жениться на Иоанне. Этнические предрассудки также обусловили их неприятие этого брака, ведь Андрей был всего лишь вторым сыном короля, а его мать была дочерью какого-то польского королька. Многие из сопровождающих будущего короля были коренными венграми, которые одевались иначе, вели себя иначе и даже пахли иначе. Их внешний вид и общая непривычность к местным обычаям и изысканным манерам хозяев ставили венгров в невыгодное положение в этом надменном обществе; за глаза Андрея и его свиту пренебрежительно называли варварами. То, что культурная и политическая элита Италии и Франции придерживалась подобного стереотипа для всей Восточной Европы, подчеркивает письмо Петрарки пражскому архиепископу, в котором итальянский поэт упоминает о своем визите к императорскому двору в Богемии. "Я вспоминаю, – пишет Петрарка, – как вежливо Вы [архиепископ] неоднократно говорили мне: Мне жаль вас, о друг мой, что вы оказались среди варваров"[49]49
  Petrarch, Letters on Familiar Matters, XVII–XXIV, p. 165. О короне Иоанны см. Hoch, "The Franciscan Provenance of Simone Martini's Angevin St. Louis in Naples", p. 32.


[Закрыть]. Вероятно, признавая эти глубокие культурные различия, Роберт попросил Шаробера оставить Андрея в Неаполе после подписания договора о помолвке, чтобы тот воспитывался вместе с Иоанной при королевском дворе. По всей видимости, это была попытка смягчить возникшую проблему, познакомив молодого принца с обычаями королевства.

Церемония бракосочетания, сопровождавшаяся возведением Андрея в герцога Калабрийского и князя Салерно (кем ранее был его отец), состоялась 27 сентября 1333 года. Масштабность интересов, поставленных на карту, отразилась в беспрецедентной пышности и великолепии, которыми это событие сопровождалось. Самой церемонии предшествовали дни захватывающих рыцарских поединков и роскошных пиров. Были приглашены послы со всей Италии; одна только Флоренция отправила 150 своих самых знатных граждан на это возвышенное мероприятие. В отличие от собрания 1330 года, на котором Иоанна была объявлена наследницей трона, Роберт Мудрый позаботился о том, чтобы на этот раз все члены королевской семьи, а также вся неаполитанская знать были в сборе, чтобы стать свидетелями брака его внучки с сыном короля Венгрии. Знатные гости прибыли на усыпанных драгоценностями лошадях, одетые в самые лучшие наряды, которые только могло позволить богатство королевства, и большой зал Кастель-Нуово наполнился буйством шелков, золота и драгоценных камней. Роберт и Санция явились в роскошных одеждах лазурного цвета, украшенных геральдическими лилиями. В этом нарочито продуманном зрелище был элемент устрашения. Если сомнения, амбиции и нелояльность можно было искоренить демонстрацией невероятных украшений, Роберт постарался это сделать.

В центре этого потрясающего зрелища стояли маленькие мальчик и девочка шести и семи лет соответственно. Возможно, Андрей имел некоторое представление о том, что такое посвящение в рыцари, и думал, что именно это и происходит, когда он преклонял колени перед этим странным человеком, королем Неаполя, и приносит оммаж за дарованные ему владения; но если это и так, то он явно перепутал церемонию, в которой участвовал. Точно так же и Иоанна, на голове которой в подражание старшим красовалась золотая диадема, ранее принадлежавшая ее неродной бабушке (на которую Санция получила от Роберта 450 унций золота), была еще слишком мала, чтобы полностью осознать роль, которую она играла, совершая поклоны перед этим августейшим собранием и слушая проповеди деда о святости брачного обряда. Они не могли знать, эта пара детей, что, когда во время церемонии они обменялись клятвами и целомудренным поцелуем, как им велели родственники, они посвятили себя друг другу на всю оставшуюся жизнь. Они не знали о причинах торжественного события, на которое их пригласили, не знали о надежде на будущее, которую они олицетворяли для Роберта и Шаробера, не знали о горечи и ревности, которые их союз вызывал в их семьях.

Однако доверие вряд ли было преобладающим чувством, посетившим зрителей, оценивавших эту сцену. Итальянский историк XVI века Анджело де Костанцо, один из самых ранних исследователей этих событий, сообщал, что императрица Константинопольская и ее сыновья, принцы Тарентский, а также Иоанн и Агнесса, герцог и герцогиня Дураццо, и их сыновья, в соответствии с пожеланиями своего государя, выглядели на помолвке особенно эффектно. Но их великолепие произвело эффект, противоположный тому, который задумывал Роберт. Это было воспринято как проявление скрытой агрессии, заявление о социальном превосходстве и демонстрация завуалированной власти, присущей их высокому положению. Они прекрасно понимали, что пройдет шесть лет, прежде чем этот брак будет заключен, и еще как минимум восемь, прежде чем Иоанна станет достаточно взрослой, чтобы править. Они могли позволить себе ждать.

Поэтому принц Тарентский и герцог Дураццо наблюдали за церемонией, которую им полагалось посетить, и участвовали в праздничном пире, последовавшем за формальностями. Присутствовали они и при прощании с королем Шаробером отправлявшимся домой. Кризис возникший в Польше в связи с наследованием трона требовал его немедленного внимания, поэтому король Венгрии отправился в путь вскоре после завершения обряда и подписания бумаг, оставив заботу о своем сыне, будущем короле-консорте, на неаполитанских родственников.

Глава IV.
Королевское воспитание

Скорый отъезд Шаробера в октябре 1333 года означал конец свадебных торжеств. Дома Таранто и Дураццо возобновили свои напряженные переговоры о владении Ахайей. Екатерина, похоже, умерила свое противодействие браку племянницы, чтобы снова сосредоточиться на приобретении восточной империи. Андрей, теперь герцог Калабрийский, и его внушительный придворный персонал, состоящий почти из шестидесяти человек, включая его кормилицу Изабеллу Венгерскую, поселились в Кастель-Нуово.

Воспитанию Иоанны не помешали ни ее замужество, ни новый титул (ранее принадлежавший ее матери) герцогини Калабрийской. Она продолжала жить в одних апартаментах со своей младшей сестрой Марией, как и до приезда Андрея. Санция упорно пыталась привить будущей королеве Неаполя свое религиозное мировоззрения. Иоанна вставала каждое утро, умывалась и вместе с Марией посещала мессу в часовне Кастель-Нуово. В определенное время юная герцогиня получала религиозные наставления в компании бабушки и своего духовника; предположительно, здесь же она обучилась грамоте, читая псалтырь, что в Средние века было обычным способом обучения детей. Бабушка привила ей глубокую религиозность, а также пожизненную склонность к благотворительности. Еще будучи маленькой девочкой, Иоанна была известна своей заботой о бедных: она щедро раздавала горсти монет, когда проезжала по городу, чтобы посетить могилы родителей в церкви Санта-Кьяра, и вместе с Санцией омывала ноги нищим в Великий четверг во время Страстной недели.

Но религиозное воспитание было лишь одной из сторон жизни Иоанны при дворе. Как и подобает принцессе, будущая королева Неаполя росла в роскошных обстановке королевского двора, в окружении придворных и слуг. Предполагалось, что дочери всех высокородных неаполитанских семей будут прикреплены к королевскому двору, поэтому у Иоанны и Марии было около двадцати четырех фрейлин. У двух маленьких девочек также был собственный кухонный персонал, включая сомелье (виночерпия), по одному повару для приготовления соусов и супов и даже специальный камердинер заведовавший поставкой фруктов из сада. Маленькая герцогиня, очень любила айвовое варенье. Когда она выезжала в процессии, Иоанну сопровождали два конных гвардейца и паж в ливрее. Она спала на кровати, покрытой красным и зеленым атласом, а ее седло было обшито красным бархатом с вышитыми павлинами и гербом ее родителей. Уже в раннем детстве будущая королева носила бархатные платья пурпурного цвета с вышитыми на них серебряной нитью геральдическими лилиями, что сразу же, даже на расстоянии, позволяло узнать в ней королевскую особу.

Во время отдыха она предавалась придворным удовольствиям. Кастель-Нуово славился своими садами, и Иоанна с Марией играли в тени деревьев, среди изобилия цветов и фонтанов. Девочки рано научились ездить верхом. Когда Иоанна была совсем маленькой, дедушка подарил ей чудесную деревянную лошадку, вырезанную в виде арабского скакуна, с седлом, похожим на те, что использовали сарацинские вельможи. Позже у них с Марией появилась своя конюшня. В Неаполе, в среде аристократии, была популярна охота, даже среди дам, которые использовали луки и стрелы в дополнение к охотничьим собакам и соколам. Загнав дичь, ее ловили сетями. В жаркую погоду Иоанна, ее сестра, их кузины и другие дети знати катались на лодках и устраивали пикники. Неаполитанская культура поклонялась молодости и красоте. Очаровательная Иоанна производила притягательное впечатление на своих подданных. Боккаччо был очень увлечен королевской семьей и прелестями аристократической жизни в Неаполе во времена юности Иоанны и оставил подробное ее описание:

Часто случалось в самую жару (какая стояла соответственно времени года) многие дамы и я, чтобы легче переносить зной, на легкой лодке со многими веслами, рассекали морские волны с пением и музыкой и искали далеких скал или пещер, где было прохладно от тени и ветра.… Достигнув цели нашей прогулки и выбрав самые удобные места для наших желаний, мы видели то здесь, то там компании дам и молодых людей, так что все – малейшая скала, малейший уголок берега, защищенный тенью горы от солнечных лучей, – было наполнено нами… Во многих местах виднелись разостланными белоснежные скатерти, так богато уставленные яствами, что один их вид возбуждал аппетит даже у тех, кто его был лишен, в других местах уже виднелись весело пирующие компании, которые радостными криками приглашали проходивших мимо принять участие в их веселье[50]50
  Boccaccio, The Elegy of Lady Fiammetta, p. 83.


[Закрыть].

Вечера проводились в пирах с музыкой и танцами. Роберт Мудрый покровительствовал художникам всех мастей: живописцы, музыканты, трубадуры и сказители постоянно присутствовали в Кастель-Нуово. Королевский двор проявлял интерес к театру – записи показывают, что в июне 1335 года король заплатил группе апулийских актеров шесть таринов (мелких золотых монет) за постановку спектакля. Чуть повзрослев Иоанна стала принимать участие в этих развлечениях. Единственным реальным изменением в жизни герцогини стало то, что теперь ей и Марии иногда приходилось привлекать к играм и различным развлечениям этого странного мальчика, ее кузена и мужа Андрея.

Жизнь Андрея сильно отличалась от жизни его жены. Шестилетним ребенком, он был оторван от семьи и оставлен с чужими для него людьми. Вместо ласки и близости родных Андрей получил роскошь королевского двора: его апартаменты были обставлены дорогой мебелью и увешаны знаменами с гербом его семьи, у него был собственный придворный персонал, даже больший, чем у Иоанны; его отец позаботился об этом перед отъездом в Венгрию. Когда Андрей выезжал на прогулку, его сопровождали восемнадцать всадников. Его обслуживали три сомелье, меховщик, врач, хирург, несколько поваров – но вокруг не было ни родителей, ни братьев, ни друзей. В знак уважения к его рангу Роберт назначил несколько высокопоставленных неаполитанских и провансальских баронов, чтобы они консультировали и помогали новому герцогу Калабрийскому, но поскольку Андрей не говорил ни по-итальянски, ни по-провансальски, неясно, насколько эти люди были ему полезны. Время от времени Иоанна или один из ее младших кузенов играли с Андреем в шарики (должно быть, они играли на результат, поскольку в отчетах упоминается, что в один из месяцев он задолжал Иоанне три тарина в качестве проигрыша), но в целом принц чувствовал себя не в своей тарелке.

Этот дискомфорт приводил к угрюмости и грубости в поведении – естественная реакция чужого и несчастного маленького мальчика. В его личных апартаментах дела обстояли не лучше. Коренные неаполитанцы не скрывали своего общего презрения к венграм, которые в ответ на это стали держаться отчужденно и замкнулись в своем маленьком обществе. Вскоре при дворе поняли, что нужна программа по ассимиляции герцога Калабрийского в новом окружении. С этой целью в 1336 году ко двору Андрея был приставлен специальный воспитатель и духовник, которому платили четыре унции золота в год. Поскольку ответственность за воспитание Андрея, как и за воспитание Иоанны и Марии, лежала на Санции, именно она произвела это назначение. Неудивительно, что королева назначила на эту должность монаха францисканца-спиритуала по имени Роберт.

Хотя нет сомнений в том, что большинство неаполитанских спиритуалов, проповедовавших бедность наперекор Папе, делали это из самых чистых побуждений, монах Роберт был не из их числа. Хитрый и пронырливый, новый наставник Андрея быстро уловил возможность для получения личной выгоды. Скрывая свое стремление к власти и богатству под личиной смиренной святости, францисканец, посвященный в тонкости взаимоотношений придворных группировок, быстро занял главенствующее положение в окружении Андрея. Петрарка, познакомившийся с ним позже, язвительно описывал этого человека. "Увы, какой позор, какое чудовище! Пусть Бог удалит эту нечисть с итальянских небес! – сообщает поэт своему другу кардиналу Джованни Колонна в письме от 29 ноября 1343 года. – Я видел ужасное трехногое чудовище [намек на монаха], с голыми ногами, лысой головой, высокомерное в своей бедности, жаждущее удовольствий. Я видел маленького человечка, плотного и румяного, с пухленькими ножками, едва прикрытыми поношенной мантией, и со значительной частью тела, нарочито неприкрытой. Он надменно презирает не только Ваши слова, но и слова Папы, словно с высоты башни своей чистоты. Меня не удивило и то, что свое высокомерие он укореняет в золоте. Как известно, его кошелек и его одеяния контрастируют"[51]51
  Petrarch, Letters on Familiar Matters, I–VIII, p. 234.


[Закрыть].

Чтобы стать властной и устрашающей фигурой, монаху Роберту оказалось достаточно завоевать доверие одинокого, испуганного и замкнутого мальчика, который был женат на наследнице трона.

* * *

Эти годы детства и юности Иоанны стали решающими для ее будущего политического развития. К этому времени она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, что однажды станет королевой. Как и многие средневековые наследники трона, она училась своему ремеслу, ежедневно наблюдая за тем, как управляет ее дед. Однако ученичество Иоанны было необычным. Поскольку неаполитанская линия наследования была вынуждена пропустить одно поколение, она впитывала уроки правления старого короля.

На самом же деле, с 1317 года, когда королевство Роберта Мудрого простиралось на всю гвельфскую Италию, когда король Неаполя одновременно носил титулы сенатора Рима, имперского наместника Романьи, вице-губернатора Тосканы и сеньором Генуи, Пьемонта и Ломбардии, влияние Роберта неуклонно падало. Когда-то его амбиции были направлены на то, чтобы править всей Италией. В письме к Папе в 1314 году Роберт выступал против избрания германского императора, считая его устаревшим. "Кто из здравомыслящих людей сомневается, кто не понимает, что все светские владения в превратностях судьбы претерпевают постоянные изменения? Как же бессмысленна эта идея увековечить всеобщее господство! Где теперь царство халдеев, деспотия персов, государства египтян и евреев, мудрость греков, сила и энергия троянцев? Где, прежняя, уникальная империя римлян, которая со всемирного владычества сократилась до горстки германских земель?"[52]52
  Baddeley, Robert the Wise and His Heirs, p. 131.


[Закрыть] – писал он, прежде чем высказаться за выбор качестве итальянского лидера самого себя вместо германца.

Однако в дни юности Иоанны король Неаполя дожил до того времени, когда его владения значительно сократились. Смерть Иоанна XXII в 1334 году привела к избранию нового понтифика, который предпочел оставить управление Римом и Кампанией в своих руках. К 1335 году контроль короля Роберта над Генуей, Пьемонтом и Ломбардией также ослаб.

Большая часть вины за это была возложена на Санцию. Система правления Анжуйской династии основывалась на том, что король управлял своими владениями с помощью большого числа высокопоставленных военачальников и дипломатов из своей семьи, которым доверялось выступать в качестве представителей короны по всей Италии. До появления Санции королевская семья без труда с этим справлялась. Отец Роберта, Карл Хромой, был одним из семи детей своего отца, четверо из которых были сыновьями. Сам Роберт был одним из четырнадцати детей, девять из которых были мужского пола. В начале своего правления Роберт привык посылать своих братьев Филиппа, принца Тарентского, и Иоанна, герцога Дураццо, в Тоскану и Северную Италию, чтобы обеспечить защиту своего суверенитета и интересов, а поскольку они принадлежали к тому же роду, что и король, братьев без колебаний принимали и уважали как его представителей. Флорентийцы предложили Карлу Калабрийскому стать сеньором их коммуны, когда им понадобилась защита от гибеллинов, поскольку он был сыном короля Неаполя. Точно так же Роберт назначил отца Иоанны своим главнокомандующим в продолжавшейся войне с Сицилией, когда король стал слишком стар, чтобы самому возглавлять войска.

Все изменилось в последние годы правления Роберта, и нельзя не признать, что ответственность за нехватку потомков лежит непосредственно на решении Санции посвятить себя обеспечению почетного места в загробном мире, а не плотским трудам в этом. О том, что именно Санция отвергла сексуальные притязания мужа, а не наоборот, можно судить по ответу Папы на просьбу королевы о разводе в 1317 году, в котором он увещевал ее быть благосклоннее к мужу. С другой стороны, король Неаполя, похоже, пытаясь получить доступ в будуар Санции, добрался только до одной из ее фрейлин, от которой у него родился внебрачный сын Карл д'Артуа.

К 1335 году Роберту было пятьдесят семь, а его жене – пятьдесят. Сын короля, как и все его братья были уже мертвы, кроме одного – младшего, Иоанна, мужа Агнессы Перигорской, который скончался в следующем году. Если бы он не капитулировал перед Шаробером и Папой, Роберт мог бы однажды привлечь к управлению государством сыновей константинопольской императрицы, но Екатерина Валуа, получившая отказ в попытке получить неаполитанский трон для одного из своих отпрысков, строила другие планы. В 1338 году императрица собрала флот и, со всем своим семейством, отплыла в Ахайю, намереваясь поднять восстание против местного византийского деспота и установить свое правление в Греции.

Роберт Мудрый понимал, что его жизнь приближается к закату, и стремился одержать последнюю победу в надежде вернуть былую славу. С самого начала своего правления, четверть века назад, главная цель короля Неаполя – свергнуть Педро Арагонского, короля Сицилии, – оставалась прискорбно невыполненной. Для выполнения этой задачи Роберт решил использовать все оставшиеся у него ресурсы. В течение четырех лет он трижды собирал армады флотов. Первой экспедицией, состоявшейся в 1338 году, командовал его племянник Карл Дураццо, старший сын Агнессы Перигорской, поскольку эта дама желала заручиться благосклонностью королевской семьи. Однако высадившись на острове неаполитанцы не успев толком разбить лагерь, обнаружили, что среди пехоты начался тиф, и были вынуждены отступить. Пятнадцатилетнему Карлу Дураццо посчастливилось спастись. В следующем году внебрачный сын короля, Карл д'Артуа, добился несколько большего успеха: ему удалось на короткое время захватить Мессину, но потом он также отступил. Последняя экспедиция, командование которой номинально осуществлял принц Андрей, была предпринята после смерти короля Сицилии в 1342 году. Хотя Педро Арагонский оставил в качестве наследника лишь беспомощного ребенка, Роберт не смог воспользоваться этой возможностью, и остров упорно не желал ему покориться. Единственным ощутимым результатом этой траты людей, снаряжения, припасов и усилий стало накопление большого долга. К концу этого периода Роберт задолжал 100.000 флоринов банкирским домам Барди и Перуцци.

Уменьшение влияния за границей и неспособность вернуть Сицилию были не единственными признаками растущего бессилия Роберта. Король ощущал, что внутри страны  его власть тоже ослабевает. В годы юности Иоанны, несмотря на многочисленные эдикты, предписывающие соблюдать закон,  резко возросла преступность. Представители суперкомпаний жаловались на неаполитанский бандитизм новому Папе, Бенедикту XII, который отправил эмиссаров, чтобы попытаться укрепить власть короля, но их усилия оказались столь же неэффективны. Чтобы пресечь бандитизм у власти просто не хватало ресурсов.

Еще более серьезной проблемой была склонность неаполитанской аристократии к насилию. Богатство Неаполя было сосредоточено в руках королевской семьи и небольшого числа привилегированных придворных. Большая часть трудоспособного населения, облагаемая высокими налогами и изнурительной барщиной, вынужденная заниматься земледелием в гористой, засушливой местности, быстро нищала. Жизнь крестьян, обрабатывавших землю во времена правления Роберта Мудрого, была суровой, да и для их господ, местных землевладельцев, она была не намного лучше. Из-за нехватки средств споры между соседними семьями за клочок земли или привилегии разгорались со страстью, несоизмеримой с первоначальной причинной. Банды вооруженных дворян бродили по сельской местности, совершая налеты на предполагаемых врагов и грабя незадачливых путешественников. Затем члены этих банд сами подвергались расправе со стороны разъяренных родственников их жертв, и так постепенно укоренилась форма внесудебного возмездия, которая и сегодня, семь веков спустя, известна как вендетта.

Реакция Роберта на эти внутренние беспорядки, похоже, была неоднозначной. Когда в 1330-х годах произошла вспышка вражды между столичными дворянами и дворянами Капуи и Нидо, он попытался выступить посредником и издал строгий указ, "согласно которому жители города не могут нарушать его спокойствие, носить запрещенное оружие ни днем, ни ночью, собираться толпами, бродить по пьяцце с оружием, совершать насилие над равными или нижестоящими, открыто или тайком, в общественных или частных местах"[53]53
  Dean, The Towns of Italy in the Later Middle Ages, p. 167.


[Закрыть]. Но его строгие указы против бандитских разборок не часто и не достаточно быстро подкреплялись силовым воздействием, и к концу десятилетия королевскую администрацию открыто обвиняли в коррупции. Джованни Виллани оставил в своей хронике подробное описание продолжительного и особенно разрушительного вооруженного конфликта, в котором участвовали граф Минервино и его родственники, известные как братья Пипини:

В 1338 году в Неаполитанском королевстве, которым правил король Роберт, начались большие волнения и беспорядки в городе Сульмона, а также в городах Аквила, Гаэта, Салерно и Барлетта. В каждом из этих мест организовались группировки, которые воевали друг с другом, причем одна группировка старалась изгнать другую. Эти города и их окрестности были опустошены, и, как следствие, сельская местность наполнилась бандами разбойников, которые грабили повсюду. Многие бароны королевства приложили руку к этим беспорядкам, поддерживая то одну, то другую сторону… Одну группировку возглавляла семья Марра, а с ними граф Сан-Северино и все его приверженцы; в другой группировкой была семья Гатти и граф Минервино, которого называли "Паладином", и его приверженцы… Король подвергся большой критике из-за этих беспорядков… из-за его терпимости к опустошению своего королевства, из-за его личной жадности к штрафам и репарациям, которые должны были быть выплачены в результате этих злодеяний… Затем, только когда города были почти разорены, король послал свои войска осадить графа Минервино; братья графа прибыли в Неаполь и отдались на милость короля. Все их имущество было конфисковано в пользу короны, а затем продано, и они оказались в тюрьме в Неаполе[54]54
  Ibid., pp. 165–166.


[Закрыть].

Разочаровавшись в своих попытках управлять страной, король занялся своими проповедями и книгами и тем самым по иронии судьбы способствовал единственному подлинному достижению своей администрации: созданию энергичного сообщества ученых, посвятивших себя сохранению и распространению знаний. Неаполитанский университет, один из старейших в Европе, славился преподаванием права, как Парижский – теологии, Оксфордский – математики, а Салернский – медицины. На протяжении всего своего правления Роберт Мудрый защищал и поощрял этот важный центр образования и широко использовал его профессорско-преподавательский состав. Магистры университета занимали высокие посты в неаполитанском правительстве, помогали кодифицировать законы королевства и приводили обширные юридические аргументы, на которых основывалось широкое толкование королевских прерогатив.