Текст книги "Белорусские народные сказки"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

А мальчик отвечает:

–      Нет, неси меня в сенцы!

Волк внес его в сенцы. А Иванка вылез из требухи, запер сенцы и как закричит:

–      Тата, иди волка бить!

Отец прибежал, схватил палку и убил волка.

Из волчьей шкуры сшили мальчику шубу, и стали они жить поживать и добра наживать.

СИРОТА ИВАН, ДЕВИЦА-ЧАРОВНИЦА И ПАН

Жили себе дед да баба, и был у них сын Иван.

Померли дед с бабой, и остался Иван круглым сиротой. Не было у него ни куска хлеба, ни одежки. Пошел Иван по белу свету, куда глаза глядят. Идет-бредет, глядь – навстречу красавица девица.

Увидала Ивана и спрашивает:

– Куда идешь, Иванушка-сирота? Пойдем-ка на твою родную сторонку, будем вместе жить да поживать.

Так они и сделали. Живут день, живут другой...

Проведал пан, что у Ивана красавица жена и посылает к нему своего батрака.

– Ступай,– говорит,– к Ивану и вели ему прийти ко мне. Пришел Иван к пану. Пан и говорит ему:

– Что ты, Иван, разбогател? Не хочешь ко мне прийти?

– Не могу, пан, некогда.

А пан, задумав погубить Ивана, посылает его на границу в лес охотиться на дикого тура, а сам собирается его жену взять себе, а свою пани извести.

Пришел Иван от пана домой и плачет. А жена спрашивает:

–      Чего ты, Иванушка, плачешь?

А он говорит:

–      Посылает меня пан на границу в лес на дикого тура. Чую я, что ждет меня там неминучая смерть.

–      Не плачь, мой дорогой Иванушка. На, возьми этот клубочек. Куда клубочек покатится, туда и ты иди.

Иван и пошел.

Катится клубочек, а Иван следом идет.

Прикатился клубочек в лес к медведю. Подошел Иван к медведю и накинул на него уздечку. Медведь встал и пошел, а Иван следом за ним. Пришел Иван к пану и спрашивает:

–      Куда девать тура?

Пан приказал пустить его к коровам. Впустил Иван медведя к коровам в хлев и пошел домой.

Назавтра пан встал рано и прямо – в хлев, а там все коровы мертвые лежат; медведь рядом стоит.

Как только пан растворил ворота, медведь и ушел через ворота в лес.

На другой день снова посылает пан батрака к Ивану:

–      Иди скажи, чтобы он сейчас же ко мне шел.

Пришел батрак и позвал Ивана к пану.

–      Что ты, Иван, разбогател? Не хочешь ко мне и прийти?

–      А что же, пан? Все некогда да некогда.

А пан и говорит:

–      Иди ты, Иван, к гуслярам и скажи – пусть они мне одни гусли пришлют.

Приходит Иван домой и плачет. А жена его спрашивает:

–      Чего ты, Иванушка, пригорюнился?

–      Да вот, посылает меня пан за гуслями.

–      Не плачь, Иванушка! На тебе клубочек, куда он покатится, туда и ты иди.

Катится клубочек, а Иван следом идет. Прикатился клубочек к гуслярам и стал. Подошел к ним Иван и просит отдать ему одни гусли.

–      За что это мы станем тебе гусли отдавать?

И давай биться с Иваном. Бились, бились, устал Иван и просится отдохнуть. Сел он наземь, достал платочек и утирается. А гусляры как увидали платочек, сразу узнали его и спрашивают у Ивана:

–      Где ты этот платочек взял? Это нашей сестры платочек.

А Иван отвечает, что платочек ему жена дала.

–      A-а! Так твоя жена – сестра наша, ну тогда бери гусли.

Взял Иван гусли, пошел домой, а навстречу ему какой-то пан.

–      Здравствуй, Иван бездомный! Отдай мне гусли, а я за них тебе палочку дам. Как на кого рассердишься, скажешь ей: «Эй, палочка, шахни, махни и убей!»

Отдал Иван пану гусли и пошел дальше. Идет без гуслей невеселый. И говорит он:

–      Эй, палочка! Шахни, махни, пана догони, убей и гусли верни.

Палочка наша шахнула, махнула, пана догнала, убила, а гусли Ивану вернула.

Идет Иван, играет да приплясывает, а навстречу ему другой пан.

–      Здравствуй, Иван бездомный! Отдай мне гусли! На тебе за них топорик. Этим топориком что захочешь, то и сделаешь.

Отдал Иван пану гусли, взял топорик и пошел невеселый.

Потом говорит своей палочке:

–      Эй, палочка моя! Шахни, махни, пана догони, убей и гусли верни!

Палочка так и сделала.

Пришел Иван домой и отдал пану гусли.

–      И пани свою загубили, и Ивана не убили! – говорит пан своему батраку.

На другой день снова пан батрака за Иваном посылает. Приходит к нему батрак и говорит:

–      Ступай, Иван, к пану!

Делать нечего, думает Иван, надо идти. Приходит он к пану и спрашивает, что ему делать.

–      Иди, Иван,– велит ему пан,– на тот свет и спроси там у своего батьки, где он деньги спрятал.

Пришел Иван домой и плачет, а жена спрашивает:

–      Чего ты, Иванушка, плачешь?

–      Да вот, посылает меня пан на тот свет.

–      Ничего, не бойся, Иванушка.– На тебе клубочек, иди с батраком: куда клубочек покатится, туда и вы ступайте.

Взял Иван клубочек, и пошли они.

Катится клубочек, а Иван с батраком следом идут.

Идут они, идут, приходят на тот свет и видят: какой-то человек плетень подпирает. С одного боку зайдет, а плетень на другой бок валится, и никак не подопрет.

–      Эй, человече! – закричал ему Иван.– Я подопру с этого боку, а ты с того, вот плетень и будет стоять.

А человек отвечает Ивану:

–      Иди куда идешь! Там свое найдешь.

Пошли они дальше, глядят: пташка с пташкой бьется.

Батрак и говорит:

–      Я бы оттуда шахнул, оттуда бы махнул – и убил бы вон ту!

–      Иди куда идешь! Там свое найдешь.

Идут они дальше и видят – молодица в молоке плавает и никак на берег не выплывет.

Батрак ей кричит:

–      Эй, баба, я бы оттуда шахнул, оттуда бы махнул – ты бы и выплыла.

А молодица отвечает:

–      Иди куда идешь. Там свое найдешь.

Пошли они дальше.

Видят: на Ивановом отце смолу возят.

– Иди сюда, батя,– говорит ему Иван,– надо кой о чем потолковать с тобою.

–      Ой, сынок, сам видишь – некогда.

–      А вот у меня свободный человек есть,– он подсобит.

Запрягли они батрака смолу возить, а сами сели толковать.

Спросил Иван отца, куда он деньги спрятал, а отец говорит:

–      Один сундук денег под кормушкой, а другой – в углу, где хомуты вешают.

Пошли после этого Иван с батраком обратно к себе, на белый свет. Идут они, идут – глядь, а молодица, та самая, в молоке плавает и говорит им:

–      Вот была я на том свете ведьмой и отбирала у коров молоко, так у меня на этом свете молока вволю.

Идут они, идут с батраком и видят: те самые пташки бьются. Одна пташка и говорит:

–      Была я на том свете колдуньей, и она была колдуньей, я ее заколдовала, а она меня. Вот мы на этом свете бьемся с ней, бьемся, а никак не одолеем друг друга.

Идут они дальше, глядят: тот самый человек все плетень подпирает, увидал их и говорит:

–      Худо жилось мне на белом свете и просил я у бога смерти да чтоб на том свете мне хоть плетень подпирать. Вот помер я и теперь здесь плетень подпираю.

Пришли наконец Иван с батраком на белый свет и прямо к пану.

–      Ну, пан,– говорит Иван,– один сундук денег под кормушкой, а другой – в углу, где хомуты висят.

Сказал и пошел домой.

А пан советуется с батраком, как бы Ивана погубить.

–      Не знаю, пан, как вы его погубите,– отвечает батрак.

–      Так вот что,– говорит пан,– ступай-ка ты, мой верный слуга, да вели, чтобы из каждой хаты по три горшка смолы принесли.

Принесли все по три горшка смолы.

Пан приказал батраку положить всю смолу в котел и растопить ее так, чтобы она закипела, а потом послал за Иваном.

Как только явился Иван к пану,—тот приказывает ему лезть в котел.

Отпросился Иван у пана домой, с женой попрощаться.

Приходит Иван к жене, а сам плачет горючими слезами.

–      Чего ты, Иванушка, плачешь? – спрашивает его жена.

–      Да вот, пан велит мне лезть в горячую смолу! – отвечает Иван.

–      Ну что ж, Иван, пойдем вместе.

Пришли они, прыгнули оба в смолу и оборотились золотом. Стало пану завидно, прыгнул он тоже в котел, да и сварился в смоле.

Тогда Иван с женой вылезли из котла, зарыли пана под плетнем, а топорику приказали построить новый дом. Топорик за сутки и выстроил им дом. Тогда Иван взял отцовские сундуки с деньгами, и живут они с женой, поживают да добра наживают.

СИНЯЯ СВИТА – НАЛЕВО СШИТА – СОЛОМЕННЫЙ КОЛПАК

Жил-был царь, а у царя была дочь. Вот задумал царь свою дочь замуж отдать. Кликнул он клич:

– Выдам дочь замуж и отдам пол царства тому, кто может от меня схорониться, чтобы я не нашел.

А был тот царь волшебник.

Вот день прошел, другой прошел – нет охотников.

На третий день пришел добрый молодец по прозванию Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак и говорит:

– Я схоронюсь от тебя, царь.

– Ладно,– отвечает Царь-волшебник,– схоронишься, женю тебя на своей дочери и дам пол царства, а нет – мой меч – твоя голова с плеч.

Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак стоял перед царем добрым молодцем, по двору бежал черным соболем, под ворота лез белым горностаем, по полю бежал серым зайцем и убежал за тридевять земель, в тридевятое царство, и там на заповедном лугу обернулся цветком.

На другой день царь встал раненько, умылся беленько, почитал волшебную книгу и говорит:

– Слуги мои верные, ступайте в тридевятое царство на царский заповедный луг, сорвите там все цветы и принесите сюда.

Принесли ему слуги цветы, царь выбрал один цветок, дунул на него, и стал из цветка добрый молодец.

– Ну, что, Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак, на первый раз не мог от меня схорониться.

На другой день Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак стоял перед царем добрым молодцем, по двору бежал черным соболем, под ворота лез белым горностаем, по полю бежал серым зайцем и убежал в тридесятое царство; прибежал к большому болоту, обернулся окунем-рыбой и нырнул в бездонное озеро. А царь взял волшебную книгу, прочитал и говорит:

– Ступайте, мои верные слуги, в тридесятое царство, осушите там большое болото, закиньте сети в бездонное озеро и выловите мне рыбу-окуня.

Принесли слуги того окуня царю-волшебнику. Он дурул на негр, и стал вместо окуня добрый молодец.

–      Ну, вот, Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак, и другой раз не мог от меня схорониться. Если и третий раз не схоронишься, голову тебе отрублю.

И в третий раз Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак стоял перед царем добрым молодцем, по двору бежал черным соболем, под ворота лез белым горностаем, по полю бежал серым зайцем и убежал за тридевять земель в самое дальнее царство, добежал до высокого дуба, корни в земле, а макушка в небе. Влез он на тот дуб, обернулся малой иголкой, схоронился под корой, сидит.

Прилетела птица Нагай, села на тот дуб и спрашивает:

–      Что за человек тут схоронился?

–      Я, Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак.

–      А сюда попал как?

–      Хочу на царской дочери жениться. А царь свою дочь отдаст за того, кто может от него схорониться. Два раза он меня находил, коли третий раз найдет, не быть мне живому.

–      Я тебе, молодец, помогу,– говорит птица Нагай.

И обернула она малую иголку в пушинку, укрыла пушинку себе под крыло и полетела к царю-волшебнику. Когда царь-волшебник лег спать, птица Нагай положила малую пушинку царю за пазуху.

Утром царь встал, волшебную книгу прочитал и дал такой приказ:

–      Слуги мои верные, ступайте за тридевять земель в самое дальнее царство. Найдите в этом царстве самый большой дуб. Тот дуб спилите, на дрова поколите, в костры сложите, а костры сожгите, в золе найдите малую иголку и мне ту иглу принесите.

Слуги все сделали, как царь приказал, а иголки не нашли.

Когда царь о том узнал, он вышел на крыльцо и зовет:

–      Эй, Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак, покажись.

–      Нет, не покажусь,– отвечает ему из-за пазухи малая пушинка,– ты сперва бояр собирай, дочку под венец наряжай, тогда покажусь.

Делать нечего царь-волшебник бояр собрал, дочку в карету посадил и кричит:

–      Покажись. Все сделал, как ты хотел.

Вдруг вылетела малая пушинка и обратилась добрым молодцем.

Тут сыграли свадьбу, и стал Синяя свита – Налево сшита – Соломенный колпак с молодой женой жить-поживать, половиной царства управлять.

ТРИ ВРАТА И СТАРИК

Жили три брата: двое умных, а третий дурак. Пошли они в лес на охоту. Ходили, ходили целый день и заблудились. Видят, что приходится ночевать в лесу. А как ночевать, коли нет огня? Старший брат и велит среднему:

– Залезь-ка, брат, на елку, не увидишь ли где огонька? Тот взобрался на самую высокую елку и говорит:

– Братцы, вон в той стороне словно бы огонек виднеется! Старший брат и пошел за огнем. Приходит он в чащобу к самому болоту, глядит: стоит избушка на курьих ножках. Вошел охотник в избушку, лежит старичок, сам в уголке, нос на крюке, ноги на потолке.

Охотник ему и говорит:

– Здорово, старинушка!

– Здорово, детинушка!

– Дай-ка, старинушка, огня!

– Скажи сказку, да присказку, да еще небылицу. А коли не скажешь, так я у тебя со спины полосу вырежу, об ось потру и огня добуду.

Не сумел старший брат рассказать сказки. Тогда взял старик да со спины у него полосу и вырезал, об ось потер и добыл огня.

Охотник взял огонь и пошел. Совсем было уже дошел до места, как вдруг спина у него разболелась, и огонь погас. Приходит он к братьям и говорит:

– Погас огонь.

И приказывает среднему:

– Ступай теперь ты за огнем.

И со средним братом приключилось то же, что со старшим, и этот не принес огня. Посылают дурака.

Пошел дурак за огнем, а умные меж собой разговаривают: – Пусть старик и нашему дураку полосу вырежет, не одним нам страдать.

А дурак отыскал избушку, вошел в нее и видит: лежит старичок, сам в уголке, нос на крюке, ноги на потолке. Дурак и говорит:

– Здравствуй, старинушка!

– Здравствуй, детинушка!

– Дай, старинушка, огонька.

– Скажи сказку, да присказку, да еще небылицу. А коли не скажешь, так я у тебя со спины полосу вырежу, об ось потру – вот и огонь будет.      ^

Отвечает дурак:

– Сказку-то я скажу, только не говори мне «врешь»! Если же скажешь, так уж я сам у тебя со спины полосу вырежу, об ось потру и сам огня добуду.

На том и порешили, и начал дурак сказку сказывать:

– Вот, старинушка, первая сказка. Жил я с дедом, а батюшка тогда еще не родился. Как батюшка родился, послал меня соседей на крестины звать. Пошел я, два двора миновал, а третий позабыл. Всю деревню обошел и никого не позвал, вот и привалило на крестины народу видимо-невидимо, так что и посадить негде. Да ведь я догадлив: кого на кол, кого на рогатину – всех рассадил.

А у дедушки моего был ковш, из железа выдолбленный. Вот и стал я соседей из этого ковша потчевать: два раза по лбу, а третий с водкой. Так их употчевал, что из-за стола не вылезут.

Ну, кое-как прочухались и разошлись по домам.

Захотелось тут моему деду дичинки. Взял я топор, взял пилу и пошел на охоту. Вижу—гора высокая. Я давай на ту гору лезть.

Лез, лез, шилом подпирался. Влез на гору, глянул: там озеро, плавают три уточки, две беленьких, а третья ну что твоя снежиночка. Я как запущу в них топором: по двум промахнулся, а в третью не попал – всех трех убил. А топор соскочил с топорища, да и плавает, а топорище утонуло. Как его достать?

Я и давай вокруг липняк да орешник рубить, да корзины плесть. Наплел корзин и начал ими воду из озера черпать. Всю воду до капельки вычерпал, достал и уточек и топор с топорищем. Принес домой, а дедушка говорит:

–      Благодарствую, внучек! Вот я с крестин-то подкреплюсь маленечко дичинкой!

Захотелось тут мне еще больше ублажить дедушку, и пошел я снова для него на охоту, а топор-то захватить и забыл. Иду это я около тростника, а в тростниках дятлы пищат. Примерился я, как этих дятлов взять, а рука не пролезает. Ну, я туда голову засунул да всех их там и поел. Хотел идти, а голова обратно не лезет. Что тут делать? Я голову оставил, сбегал домой, взял топор, вернулся к тростнику, голову разрубил, взвалил на плечи и пошел.

Иду себе вдоль речки по крутому бережку, захотелось мне напиться. Снял я со своей головы черепок, зачерпнул воды, напился, положил черепок обратно на голову и пошел дальше.

Посмотрел на тот берег и вижу: медведь шмеля дерет. Я через речку перескочил прямо к медведю да как хвачу его топором, он наземь и повалился.

–      За что ты его дерешь? – спрашиваю медведя.

А медведь отвечает:

–      Обещался он мне два пуда меду дать, да обманул, вот я его за это и деру.

Я, старинушка, медведя прогнал. За это шмель мне два пуда меду дал. А во что мне этот мед взять? Да я догадлив: надрал лыка, к лыку весь мед привязал да за пазуху. Прихожу к берегу, а перейти негде. Тогда сгоряча-то перепрыгнул, а теперь, с медом, не могу. Вдруг вижу под кустом две лодочки: одна дырявая, а другая без дна. В дырявую я сам сел, а в другую, без днища, мед положил.

Переплыл реку, побежал домой, заложил кобылу в телегу. Приехал за медом, поклал на воз сколько мог, да еще малость осталось. Привез домой, а тут, на тебе, воз в ворота не лезет. Недаром я догадлив: пробуравил подворотню буравчиком – кобыла с возом и проскочила. Кобылу я отпряг, привязал, начал мед прибирать, а кобыла оторвалась, пошла к речке, наелась из лодки меда, напилась воды, да и издохла.

Нашел я кобылу у речки, содрал с нее шкуру и поволок эту шкуру домой. Оглянулся назад: идет моя голая кобыла. А мужики у дороги гречку сеяли. Кобыла и улеглась на пашню. И что ты скажешь, на моей кобыле стала расти гречиха! Росла, росла, зацвела и уже поспевать стала.

А тут еще завелись в гречихе тетерки. Я и тут догадался: приладил к кобыле два короба, а к хвосту привязал колотушку. Как сходит кобыла в поле, так два короба тетерок и принесет.

Ходила моя кобыла под дубами. Свалился желудь да прямо на нее, забился между ребрами, и, хочешь верь, хочешь не верь, начал расти на кобыле дуб. Вырос он высокий-превысокий – под самые небеса.

Вот как, мой старинушка! Скоро говорится, да не скоро делается... Ну потом я полез на тот свет поглядеть, как там живут. И что ты думаешь? Вижу мой батька на твоем батьке смолу для грешников возит.

Дед как закричит:

–      Врешь!

А дурак ему и говорит:

–      У нас с тобой уговор был слова «врешь» не говорить. Подставляй-ка спину!

Вырезал он у старика со спины полосу, добыл огня и пошел с ним обратно, к своим братьям.

Братья и спрашивают:

–      Ну что, брат, вырезал у тебя старик полосу? -

–      Нет, я сам у него вырезал.

Братья подивились, подивились и пошли восвояси.

ПРО ГОРОШИНКУ, ВЫРОСШУЮ ДО НЕВА, И ПРО КОЗОЧЕК ОБ ОДНОМ, ДВУХ И ТРЕХ ГЛАЗАХ

Жил дед с бабой. Раз, когда они обедали, у них со стола упала горошинка. И стала эта горошинка расти. Росла, росла и выросла под самые полати. Разобрал дед полати, а горошинка выросла под потолок. Дед и потолок разобрал, а горошинка выросла под крышу. Делать нечего, разобрал дед и крышу.

А горошинка росла, росла и доросла до самого неба. Вот старуха и говорит деду:

–      Влезь-ка ты, дед, на горошинку да погляди, что там на макушке.

Дед лез, лез, взобрался наконец на самую макушку и видит: там хатка стоит, а в хатке и печь, и лавки, и стол—всё из масла да из творога. Наелся дед до отвала и под лавкой схоронился.

Вернулись домой козы, хозяйки той хатки, увидели, что кто-то у них нашкодил, и завыли в голос:

–      Кто нашу творожную печь обглодал? Кто наши масляные лавки облизал?

Собрались козочки снова на пастбище, а одноглазой козе велели дом стеречь. Когда козы ушли, старик запел:

–      Спи, глазок, спи, глазок!

Глазок закрылся, и козочка заснула.

Старик снова наелся досыта и шмыг под лавку.

Козы, вернувшись, отлупили спящую козу, а вместо нее уже оставили двуглазую. И с этой козой то же самое случилось.

На третий раз стерегла дом коза трехглазая. Старик-то и проглядел у нее на лбу третий глаз. А тот все стариковские проделки и увидел.

Хотели было козочки запороть старика рогами, а потом одумались и взяли его пасти их, доить да молочко собирать.

ОГОНЬ В СЕРДЦЕ, А РАЗУМ В ГОЛОВЕ

Давным-давно, когда я еще была девчонкой, рассказывала нам старенькая бабушка всякие сказки. Много она рассказывала (а слышала она их еще от своего покойного деда). Да такие складные сказки – заслушаешься. Да позабыла я их, детки: больно долго живу, скоро ведь мне девяносто. Известно: волос седой – и память долой. Видите, как меня согнуло. А когда-то была молодица кровь с молоком, коса об колени билась. Вот сидим мы, бывало, чуть ли не всю ночь при лучине и прядем тонко-тонко, чтобы сорок пасм через перстенек пролезли. Сидим мы, а бабушка сучит нить да рассказывает сказки, чтобы мы не заснули. Вот, дай боже памяти, и вспомнила одну сказку. Так слушайте, как дело было.

Жил один человек. Хотел он все знать. Куда ни глянет – все спрашивает, что это да зачем. Толковали ему люди, толковали, да и говорят:

– Чудной ты человек, сколько . ни спрашивай – дураком помрешь, ведь всего знать нельзя.

Бросил он хозяйство и пошел по белу свету.

– Пойду,.– говорит,– к ясному солнышку: оно всюду светит да все видит, значит все знает. Спрошу я у него, почему так неладно на свете.

Вот идет он, идет, видит—сидит около дороги на камне человек и кричит:

–      До каких пор я буду сидеть?

Просит он путника, чтобы тот спросил у солнца, когда он встанет. Пошел он дальше и видит, что какой-то человек забор подпирает. Посмотрел и никак не поймет, для чего. Идет дальше. Вот две женщины переливают в реке воду. Дивится он, да не знает, что такое они делают, и дальше пошел. Совсем уже близко подошел он к солнцу, к тому месту, где оно из-за земли всходит на небо, и видит: какой-то человек разгребает мусор. Пошел он дальше в лес и, как взглянул, так сразу глаза зажмурил – такой там блеск. Подошел он ближе, а это дворец солнышка блестите золоте, будто огбнь горит. С трудом пробрался он туда, чуть не ослеп от блеска.

Встретил он во дворце старуху – мать солнца. Она и спрашивает, зачем он пришел.

–      Пришел я,– говорит,– к солнцу, чтобы спросить, почему так неладно делается все на свете.

А она отвечает, что солнце поднялось на небо осматривать землю.

–      Обожди, оно скоро вернется.

Вот достал он хлеба с салом и стал есть. Наелся сала с хлебом. Захотелось ему пить. Пошел он к реке. Только он наклонился к воде, как оттуда выплыла необыкновенной красоты девица. Взглянула на него, и остановился он, будто вкопанный. Стоит, любуется и глаз не может отвести от нее. Понравился он этой девице. Вот она и говорит ему:

–      Не пей воды из реки, а то солнце тебя сожжет.

И повела его к старому дубу, где был колодезь. Наклонился он и начал пить чистую и холодную воду. Сколько он ни пьет, все больше хочется.

Посмотрел он, а солнце опускается с неба в свой дворец.

Нужно идти туда, но не может он отвести глаз от этой девицы. А она и говорит:

–      Вот мой отец вернулся домой. Смотри ничего не говори ему о том, что ты узнал, и о том, что видел меня.

Сказала это, поднялась ввысь и заблистала оттуда ясной звездочкой.

Пошел он к солнцу во дворец. Увидело солнце, что человек осмелился прийти к нему, да как начнет жарить, а он напился холодной воды, ему не жарко. Рассердилось солнце, давай еще пуще жечь, а он шапку надвинул на глаза и подходит ближе. Видит солнце, что ничего не поделаешь с упрямым человеком, и спрашивает, что ему надо. Рассказал человек солнцу, зачем пришел, оно и говорит:

–      Будешь все знать – скоро помрешь.– И блеснуло ему

солнце в голову. Вот и почувствовал, он, что много знает, голова горит, а сердце холодно, как лед.

Снова встретил он мать солнца. Она и говорит ему:

–      Умрешь ты, человек, если не согреешь сердца; сгорит твоя голова.

Страшно стало человеку жить с холодным сердцем.

«Как же согреть свое сердце?» – думает он. Пошел искать он дочку солнца, может она горю поможет. Услыхала про это дочь солнца, покатилась с неба ясною звездочкой и обернулась перед ним пригожей девицей. Вот и загорелось у него сердце, и понял он: покуда будет огонь в сердце, а разум в голове, будет он все знать, все уметь, себе и людям счастье приносить.

Поженились они и пошли в его край. Вот приходят они к тому месту, где человек разгребает мусор.

–      Ой, человек,– говорит он,– ты в мусоре ищешь потерянные деньги, зря ты тратишь время. Ступай лучше трудиться, заработаешь больше, чем потерял.

Понял тот человек свою ошибку, занялся делом и стал счастливым.

Пошли дальше, встретили женщин, переливающих в реке воду. Растолковал он им, что вода водой и останется, так же как слова без дела останутся словами, сколько бы их ни говорили. Идут дальше, вст|речают человека, а он все еще подпирает забор, и говорят ему:

–      Не поддерживай в жизни всякую гниль, все равно она рухнет.

Наконец подошли они к тому человеку, который сидел на камне, но не остановились и прошли мимо. И издали сказали ему:

–      Сидеть тебе тут, покуда не сядет другой, в жизни каждый занимает свое место.

Вот пришли они в его край, нашли ту деревню, где он жил, но хатки его и след простыл: растащили ее на дрова. Ничего не поделаешь, надо жить как приходится. И начал он заново строить себе дом и заводить хозяйство. Отстроились они и стали жить, поживать да добра наживать. И дивились люди, что они никогда не тужат. Стали его спрашивать, почему они так хорошо живут, а он и говорит:

–      Потому мы хорошо живем, что у нас огонь в сердце, а разум в голове.

ИВАНКА ПРОСТАЧОК

В некоем краю жили люди, как в раю: сеяли да жали и горя не знали. Свет велик; земли кругом много; везде тебе вольно, всего и дела, что хозяйством правь да господа славь! И жили там люди в мире да согласии. Весь день трудились, а ночь придет – отдыхать ложились, а напасти случались – всем миром спасались: бедным, хворым помогали и беды не видали.

Только вот откуда он взялся, а повадился летать к ним страшный змей. Стал летать, стал добро отнимать, а под конец и людей хватать да к себе таскать. Нахватает отовсюду людей, сгонит их в одно место, да и заставляет строить хоромы, окапывать их рвами, обводить валами да огораживать частоколом, так, что никто не мог туда ни пройти, ни проехать. Строят люди, копают рвы глубокие, насыпают валы высокие и до тех пор трудятся, пока там же и не загинут.

А змей хватает да таскает туда все новых да новых людей.

Вот настроил он много таких городов, проложил между ними дороги, летает вдоль них да таскает в те города и людей и людское добро.

Гнут люди спину у себя на поле, наработают кое-чего, а тут налетит змей, опустошит все дочиста, словно пожар, да и запрет у себя за валами да за рвами, а обобранные им люди пухнут с голоду и мрут как мухи. И что дальше, то хуже, нет защиты, нет спасения от лютого змея.

А тем временем и сами люди, которых змей натаскал в свои хоромы, жрут себе чужое, ничего не делают, одно знают – жир наращивают. Не только змей, а и сами они, забыв отцов и братьев, начали вылезать из городов на дороги, как муравьи из муравейника, начали похаживать по белому свету и забирать себе чужое добро.

И стало людям еще горше от людей, чем от змея, потому что известно – злых этих слуг у змея великое множество. Они повсюду находят людей и отнимают у них все, что попадется. Нету у них жалости – с живого шкуру дерут. И стали они «считать людей хуже скота, стали стыдиться того, что сами они люди, стали придумывать себе всякие прозвища. Кто назвал себя змеем, кто волком, либо медведем, или другим каким зверем, кто орлом, коршуном или иной птицей, кто каким-нибудь деревом. И только простых людей зовут они по-прежнему людьми, будто это самое зазорное имя. Вот откуда взялись паны Свинские, Волки и другие.

А тем временем змей постарел, обессилел и лежит, как падаль. Лежит он на одном боку тысячу лет. И начал он гнить и так смердеть, что с души воротит. Разошелся там смрад по всем хоромам, запоганил весь город. Свежему человеку и подойти-то близко нельзя, так разит гнилью, такой тяжелый дух идет от этого змея.

А паны принюхались, да и говорят, что это-де не вонь, а душистый запах, вроде как благоухание, что это только темные мужики не понимают, что смердит, а что пахнет. А тем временем змей все гниет да гниет, и так запоганил город, что уже и панам невмоготу стало. Начали они у змея отсекать гнилые ноги либо что другое. Отсекут одно, а вместо того вырастает пять, а то и больше. Ну вот как молодые ростки на пне. И разросся тот змей, как гора, разросся и заполонил собою весь город. Загнил город, пошел смрад по всему свету. И начали паны сами гнить, как падаль.

Еще горше стало людям потому, что гниют паны, едят их черви, точат жуки, а кто здоров, те ловят людей, тащат их в город да заставляют обмывать гной и кормить эту падаль.

Вот служат люди дохлому змею, служат прогнившим панам, отдают им последнее, а сами ходят голодные, холодные и за работой света божьего не видят. Так и живут они из века в век. Одни помирают, другие нарождаются, и нет им никакого облегчения. И до того дожили люди, до того притерпелись они, что уж и не думают о лучшем житье. Сдается им, что так и надо, что коли начать иначе жить, так будет светопреставление. «Так жили наши прадеды и деды, и нам велено блюсти их обычай»,– говорят люди и ничего не делают для лучшей жизни.

Вот родился в том краю хлопчик. Был он вовсе плохонький, худенький; каким немощным родился, таким и жить стал. Ни паны никто его не трогает потому, что такой он никудышный, что никому не нужен.

Уж он и большой вырос, а все играет с ребятами, будто маленький. И прозвали его люди Иванкой Простачком. Зимой Иван сидит себе на печи, игрушки из лучинок мастерит, а лето придет – с малыми детишками на дворе песочек пересыпает. Так прожил он лет тридцать.

Вот как-то раз сидит Иванка Простачок на земле у завалинки да с песочком забавляется. Идут трое нищих. Подошли они к хате и присели на завалинку отдохнуть. В селе – ни души: пан всех на работу выгнал. Пусто, хоть поджигай. Сидят нищие, отдыхают да набивают табаком свои трубочки. Хватились – нет огня, и просят они Иванку, чтобы он им огонька раздобыл. Побежал Иванка в хату, набрал в пригоршни угольков и приносит нищим. Те закурили трубочки, поблагодарили Иванку, да и спрашивают, что, дескать, он делает.

– Песочек пересыпаю,– отвечает Иванка,– потому что ведь работа – нам, а урожай – панам. А люди у нас глупые, сами из себя тянут жилы, работают изо всей силы, бьются, над сохою гнутся, а с нуждой никак не разминутся. Ведь паны-то все себе гребут, с мужиков три шкуры дерут, а иных и насовсем к себе берут, со свету сживают, увечат, мучают, забивают и жалости не знают.

Послушали это нищие, головами покачали да на гуслях заиграли.

Первый раз заиграли – Иванке разум дали, другой раз заиграли – в сердце жалости нагнали, третий раз заиграли – язык Иванке развязали.

Пропали тут нищие, словно их и не бывало, глядь – а Иванка Простачок уже не прежний дурачок, стал он за дело приниматься да в свет белый собираться. Смастерил он себе дудку-самогудку, да и заиграл так-то жалостно, так-то задушевно, что не только люди, а и звери с птицами стали диву даваться да вокруг него собираться. И пошел Иванка Простачок по свету ходить, на дудочке играть, людей собирать да им правду открывать. Как заиграет, так и узнают люди, что правит на свете великая кривда: одни держат кнут, другие под ним спину гнут. Одни богатству счету не знают, другие с голоду подыхают. И разнесся голос той дудки по всему свету. Стали люди к этому голосу прислушиваться да ума-разума набираться; стали думать да гадать, как за правду постоять.