Текст книги "Жуков. Маршал на белом коне"

Автор книги: Автор Неизвестен

В этом параде унтер-офицер Жуков участия не принимал. Он прибыл в полк чуть позже. Но именно в тот период, когда генерал Келлер энергично формировал свой корпус. Действовала жёсткая система отбора. Брали не всех. Ценз был высок. Особенно это коснулось казачьих полков. Привыкшие к некоторой вольнице казаки порой не выдерживали требований, предъявляемых приказами командира корпуса. Многие из них отсеивались и направлялись в другие части.

Самыми подготовленными оказались полки 10-й кавалерийской дивизии. Именно она стала костяком 3-го конного корпуса.

Дивизией в то время командовал генерал-майор Василий Евгеньевич Марков[13]13
  Василий Евгеньевич Марков (1864–1935) – русский военачальник, генерал-лейтенант. Окончил Второй московский кадетский корпус, затем Николаевское кавалерийское училище. В 1888 году – поручик. В 1901-м – полковник, командир 30-го драгунского Ингерманландского полка. В 1910 году – генерал-майор, командир 1-й бригады 10-й кавказской кавалерийской дивизии. В 1915-м назначен начальником 10-й кавалерийской дивизии. Участник Гражданской войны: с января 1918 года в Добровольческой армии Вооружённых сил Юга России (Русская армия Врангеля). После поражения белых эмигрировал. Жил и скончался в Париже. Награждён четырьмя орденами и золотым оружием «За храбрость».


[Закрыть]. Он отличился в рубке при Ярославицах, за что был награждён офицерским орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием.

Полком командовал полковник Сергей Дмитриевич Прохоров. А до него – полковник Александр Романович Алахвердов – обрусевший армянин.

Среди документов и архивных материалов, которые накануне Первой мировой войны публиковались в различных изданиях, удалось отыскать полковую песню. Сочинили её, по всей вероятности, офицеры Новгородского драгунского полка. Пели все, в том числе и солдаты. Характер песни шуточный, с намёком на армянское происхождение командира, который, хотя и обрусел, однако придерживался армяно-григорианского вероисповедания. Что, впрочем, не мешало ему вместе со всей православной массой полка посещать полковую православную церковь и причащаться у русского батюшки.

Вот эта песня. Удивительное дело: её исполняли и офицеры полка под гитару в часы отдыха, и солдаты под гармонь и балалайку, и пели как строевую.

 
Алла Верды уже два года,
Как к нам пожаловал сюды.
Мотив кавказского народа —
Аллаверды, Аллаверды.

Его привез из гор Кавказа
Наш новый добрый командир.
По Высочайшему приказу
Одев наш доблестный мундир.

И с той поры, зимой и летом,
Как воздаянье за труды,
Звучит в собрании приветом —
Аллаверды, Аллаверды.

Хорош Кавказ гостеприимный,
Но и у нас не пьют воды,
Когда в компании интимной
Затянут вдруг: «Аллаверды!..»

И до утра бодры, хоть пьяны,
Забыв на время свой манеж,
Мы щедро льём вино в стаканы
Взамен кавказских азарпеш.

С Кавказом сродны мы во многом,
И, чтобы не было беды,
Мы говорим обычно: «С Богом!»
А он своё: «Аллаверды!»

И мы друзей не различаем,
Богат, бедняк – нам все равны,
Мы всех приветливо встречаем,
Во вкусе русской старины.

В бою от нас не жди пощады,
Но кончен бой и шум вражды —
И мы врагу, как брату, рады:
Аллаверды, Аллаверды.

Давно мы боя не видали.
Но грянет с Австрией война,
И в исторической скрижали
Запишут наши имена.

Так будем пить, пока нам пьётся,
И будем тем уже горды,
Что носим имя НОВГОРОДЦА:
«Аллаверды! Аллаверды!»
 

Можно предположить, что эту весёлую и одновременно боевую песню пел и унтер-офицер, командир отряда разведчиков Георгий Жуков.

Вскоре началось новое наступление. 3-й конный корпус как наиболее боеспособный, имевший большой опыт и победный дух, шёл в авангарде ударной группировки. Однако австро-венгерские и германские войска успели перебросить на угрожаемый участок фронта достаточные резервы, а наши новые союзники-румыны замешкались и действовали в отрыве от Юго-Западного фронта, и вскоре наступление замедлилось, а затем и вовсе выдохлось.

О первых боях Жуков сохранил вот такие воспоминания: «Когда на войне очутился, поначалу была какая-то неуверенность, под артобстрелом, но она быстро прошла. Под пулями никогда не наклонялся. Трусов терпеть не могу».

Солдат как солдат. Примерно то же самое говорят все бывалые бойцы, кому пришлось привыкать к окопам, к передовой, к обстрелам и бомбёжкам.

В октябре 1916 года близ местечка Сас-Реген в Восточной Трансильвании, куда подошли авангарды 3-го конного корпуса, Жукова назначили в головной дозор. Отряд продвигался по горной тропе цепочкой. Жуков ехал третьим, прислушиваясь к звукам леса. И вдруг впереди раздался сильный взрыв. Горячей волной, смешенной с песком и галькой, Жукова выбросило из седла.

Очнулся он спустя сутки в полевом лазарете.

– Ну что, унтер, охрял[14]14
  Пришёл в себя (диалектное слово калужан и жителей Смоленской губернии).


[Закрыть]? – кивнул ему с соседней койки пожилой солдат с забинтованной рукой.

– Повезло тебе. Одни царапины. Скоро заживут.

Жуков почти не слышал его. Сквозь шум в ушах доносились лишь обрывки фраз.

Оказалось, что двое товарищей Жукова, ехавших впереди, ранены тяжело. Сам он, по всей вероятности, сильно контужен.

– Кто-то из вас на мину наехал. – Старый солдат кивнул на соседние койки, где лежали раненые драгуны.

Вскоре Жукова отправили в глубокий тыл, в Харьков. Из госпиталя его выписали в 6-й маршевый эскадрон его родного 10-го драгунского Новгородского полка, который по-прежнему стоял в селе Лагери. Почти никого из знакомых в полку не осталось. Но Жуков всё равно был рад, что вернулся. Тем более – с лычками унтер-офицера и двумя Егориями[15]15
  Солдатское название георгиевских крестов.


[Закрыть] на груди. Первый, 4-й степени, он получил за ценного «языка» – австрийского офицера, которого вместе с товарищами захватил во время разведки. Второй – за контузию.

За ордена награждённым тогда платили из царской казны хорошие деньги. К примеру, за Егория 4-й степени – 36 рублей в год. За Егория 3-й степени – 60 рублей. Кавалер 1-й степени получал 120 рублей. Унтер-офицер имел прибавку к жалованью на треть за каждый крест, но не больше двойной суммы. Прибавочное жалованье сохранялось пожизненно после увольнения в отставку. Вдовы могли получать его ещё год после гибели кавалера или его смерти от ран. Кроме того, удостоенный Егория 1-й степени жаловался званием подпрапорщик. Это высшее звание, которое мог получить солдат, последняя ступень к офицерскому званию. Соответствовало званию старшины в Красной и Советской армиях. Звание подпрапорщика присваивалось и кавалерам 2-й степени при увольнении их в запас.

Жуков добывал свои кресты и лычки кровью, потом и самодисциплиной при необычайном рвении, желании быть во всём первым. Первую свою войну он закончил кавалером двух Егориев.

Такие же отличия имели будущие маршалы Р. Я. Малиновский и К. К. Рокоссовский. И. В. Тюленев, К. П. Трубников, С. М. Будённый и А. И. Ерёменко были награждены всеми четырьмя степенями.

В маршевом эскадроне Жукова приняли хорошо. Свой. Побывал в боях. Ранен. Грудь в крестах. Грамотный. Читает газеты и умно их растолковывает. Вспоминал: «Беседуя с солдатами, я понял, что они не горят желанием „нюхать порох“, не хотят войны. У них были уже иные думы – не о присяге царю, а о земле, мире и о своих близких».

Начались разговоры о забастовках в крупных городах, о рабочих стачках, о том, что кругом несправедливость и притеснение простого люда.

Вначале на молодого унтера солдаты посматривали с опаской. Но потом поняли – офицерам не донесёт.

Мало того что он не доносил, а ещё и говорил, читая газеты и листки, которые разными путями и сквозняками заносило в эскадрон, что «мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики и никто больше».

Глава шестая
Большевики

«Советская власть отдаст всё, что есть в стране, бедноте и окопникам…»

Разговоры разговорами, а в стране уже кипели нешуточные страсти. Назревали, как точно определил модный в то время в офицерской среде поэт Александр Блок, «неслыханные перемены, невиданные мятежи…»[16]16
  Поэму «Возмездие» Александр Блок в общих чертах набросал в 1909 году, возвращался к работе над ней в 1910-м, 1914-м и позже, но так и не завершил. Литературоведы называют её поэмой-пророчеством, потому что в ней А. Блок предугадал многие события, которые вскоре до оснований потрясли Россию.


[Закрыть].

Февральский вихрь не миновал и дальнего гарнизона в Лагерях.

Как вспоминал Жуков, ранним утром 27 февраля 1917 года эскадрон был поднят по тревоге. Построились повзводно.

Жуков, улучив момент, спросил командира взвода поручика Киевского:

– Ваше благородие, куда нас собрали по тревоге?

– А вы как думаете? – ответил поручик вопросом на вопрос.

– Солдаты должны знать, куда их поведут. Всем выдали боевые патроны. Волнуются.

– Патроны могут пригодиться, – снова уклончиво ответил взводный.

В это время на плацу появился командир эскадрона ротмистр барон фон дер Гольц. Старый вояка, награждённый за храбрость золотым оружием и офицерским крестом Святого Георгия, он после тяжёлого ранения был направлен в тыловую часть и от этого страдал больше, чем от последствий ранения. На солдат рычал, и его не любили и боялись.

Вскоре поступила команда «рысью», и эскадрон, вытянувшись в колонну по три, начал выдвижение в сторону Балаклеи. Драгуны немного успокоились: к штабу. Когда показался плац перед зданием штаба, скакавшие впереди увидели, что там уже строятся одесские уланы и ингерманландские гусары. Никто не знал, что случилось и чего ждать. Офицеры, стиснув зубы, молчали и на вопросы солдат не отвечали. Но в воздухе, как говорят в таких случаях, пахло порохом…

Эскадроны строили в несколько рядов, развёрнутым строем, в затылок друг другу. Словно для атаки. Офицеры всматривались в дальний поворот улицы. Кого они ждут, думал Жуков, поглядывая по сторонам.

И вот из-за угла каменного дома появилась толпа с красными знамёнами. Эскадроны затихли. Даже лошади присмирели. Ротмистр фон дер Гольц поскакал в сторону штаба. Следом за ним поскакали командиры уланского и гусарского эскадронов.

Из штаба навстречу им вышла группа людей, среди которых Жуков увидел рабочих и военных, но не только офицеров. Они шли к эскадронам. Впереди шагал высокий человек в распахнутой солдатской шинели.

Как вспоминал впоследствии Жуков, «он сказал, что рабочий класс, солдаты и крестьяне России не признают больше царя Николая II, не признают капиталистов и помещиков. Русский народ не желает продолжения кровавой империалистической войны, ему нужны мир, земля и воля. Военный окончил свою короткую речь лозунгами: „Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов! Ура!“

Солдаты ответили дружным: „Ура!“

Спустя некоторое время в полку был создан солдатский комитет. Перво-наперво Комитет арестовал офицеров, которые отказывались выполнять его решения, а значит, подчиняться. Среди арестованных оказался и командир 6-го эскадрона ротмистр фон дер Гольц».

По воспоминаниям Жукова, большевики в их полку быстро перехватили власть. В основном делами заправляли офицеры. Начали избирать делегатов в полковой совет и эскадронный солдатский комитет. Шумели недолго, делегатами избрали поручика Киевского и солдата из первого взвода. Солдата звали Петром. Оказалось, земляк – калужский, родом из Мосальска, оттуда и призывался. А председателем солдатского комитета единогласно избрали Жукова.

Временное правительство, министры, депутаты, эсеры, меньшевики, кадеты, анархо-коммунисты, анархо-индивидуалисты, анархо-синдикалисты… Но всю эту разноголосицу накрывали лозунги большевиков, их лидеров. Большевики глубже почувствовали настроения и чаяния народных масс и дали им идею, от которой невозможно было отказаться. «Советская власть уничтожит окопную страду. Она даст землю и уврачует внутреннюю разруху. Советская власть отдаст всё, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы – отдай одну солдату. У тебя есть тёплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему…» – так агитировал солдат Петроградского гарнизона председатель Петросовета и инициатор создания в Петрограде Военно-революционного комитета Лев Троцкий.

Такие простые и понятные речи сыпались на измученных затяжной войной солдат и обозлённых неопределённостью петроградских рабочих долгожданной манной небесной. Прощай, проклятый вонючий окоп! Наконец-то помещичья земля достанется крестьянам!

Слушая такие речи, Жуков думал о своих родных в Стрел-ковке и Чёрной Грязи, о земляках Угодско-Заводской волости, о тяжком их беспросветном существовании. И вот появилась сила, которая обещает дать этим труженикам то, чего они были лишены и о чём всю жизнь мечтали. И эта сила готова взять власть!

Итак, судьба прибила нашего героя к большевикам. Впрочем, он осознанно выбрал этот путь. Тогда ещё можно было выбирать. Никто за уклон и отступничество не карал.

Постепенно власть в полковом солдатском комитете захватили меньшевики и эсеры, «которые держали курс на поддержку Временного правительства».

Двадцать пятого октября 1917 года большевики совершили в Петрограде революцию. В стране началось жестокое противостояние сторонников и противников революции. 28 октября в Киеве юнкера и казаки окружили Мариинский дворец и арестовали заседавший там ревком в полном составе. Узнав об этом, солдатские комитеты подняли гарнизон. Революционно настроенные отряды атаковали казармы Николаевского военного училища, овладели артиллерийскими складами, гарнизонной гауптвахтой и выпустили арестованных на свободу. Но тем временем Центральная рада стянула к Киеву верные войска, сформированные из солдат и офицеров, настроенных националистически. «Вольные казаки» и гайдамаки Петлюры дрались за провозглашённую ими Украинскую народную республику. Когда самостийщики ворвались в Киев и другие крупные города Украины, начались повальные кровавые расправы над красногвардейцами. Рада не признала Октябрьскую революцию в Петрограде и власть большевиков. Подразделения и отряды, подчинявшиеся Временному правительству или симпатизировавшие большевикам, начали разоружать и распускать по домам.

«Кончилось тем, – вспоминал Жуков, – что в начале осени 1917 года некоторые подразделения перешли на сторону Петлюры.

Наш эскадрон, в состав которого входили главным образом москвичи и калужане, был распущен по домам солдатским эскадронным комитетом. Мы выдали солдатам справки, удостоверяющие увольнение со службы, и порекомендовали им захватить с собой карабины и боевые патроны. Как потом выяснилось, заградительный отряд в районе Харькова изъял оружие у большинства солдат. Мне несколько недель пришлось укрываться в Балаклее и селе Лагери, так как меня разыскивали офицеры, перешедшие на службу к украинским националистам».

Нечто подобное в эти же дни пережил фейерверкер и будущий Маршал Советского Союза Иван Конев, находившийся неподалёку, под Киевом, в составе артиллерийского дивизиона гвардейского Кирасирского полка. «Полк категорически отказался украинизироваться, что по единому решению офицеров и кирасир было явно недопустимым для старого русского гвардейского полка». Конев в одной из бесед с Константином Симоновым рассказал, как гайдамаки разоружали их дивизион: «Я прятал шашку и наган под полушубком, мне за это здорово попало. Все командиры перешли на сторону гайдамаков. Наш дивизион был настроен революционно, многие поддерживали большевиков, поэтому Рада приняла решение дивизион расформировать и отправить на родину».

Дальнейшая судьба двух будущих маршалов весьма схожа: Конев отправился в родную деревню Лодейно под Великим Устюгом, а Жуков в Стрел ковку под Малоярославец. Военная карьера для них, казалось, закончилась, едва начавшись.

Жуков в мемуарах пишет, что приехал в Москву 30 ноября 1917 года. Многие тогда возвращались с фронта. Много было дезертиров. «Декабрь 1917 и январь 1918 года, – продолжает Жуков, – я провёл в деревне у отца и матери и после отдыха решил вступить в ряды Красной гвардии».

Как видим, в Москве, уже большевистской, Жуков не задержался. Но, конечно же, он заезжал к Михаилу Артемьевичу Пилихину, чтобы повидаться с двоюродными братьями и сёстрами.

Предусмотрительный и мудрый Михаил Артемьевич к тому времени своё дело ликвидировал и жил со своей семьёй тихо и мирно как простой московский обыватель. Некоторых дочерей выдал замуж. Сыновей переженил. Жизнь продолжалась. Младший брат Михаила Артемьевича Иван Артемьевич Пилихин, все эти годы работавший в мастерской брата мастером, скопил кое-какой капитал и открыл собственное дело. В Дмитровском переулке купил конюшню. Часть её перестроил в квартиру. Занимался лошадьми и скорняжным делом. Выступал на московском ипподроме на собственном жеребце по кличке Пороль Донер.

О контузии Жуков помалкивал. Хотя вскоре обнаружилось, что временами он плохо слышит.

На родине царили нищета и разорение.

Ещё в 1913 году у Константина Артемьевича Жукова закончился срок полномочий как представителя общины деревни Стрелковки на волостных сходах в Угодском Заводе. С той поры из-за преклонных лет на общественную должность, которая давала кое-какое положение и достаток, его не избирали. После ухода Георгия на фронт материальное положение семьи и вовсе пришло в упадок. Устинья обратилась к местным властям с просьбой о помощи. Краевед и биограф Жукова А. И. Ульянов пишет: «Комиссия, побывав у них дома, выяснила, что отец призванного „по дряхлости всякую трудоспособность утерял, мать содержать мужа… и сохранять своё хозяйство до прибытия сына с войны без посторонней помощи не может, ввиду чего хозяйству и семье грозит полное разорение“. Жуковы имели дом, хозяйственный двор, лошадь, корову. В те годы многие крестьянские семьи очень бедствовали. Поэтому просьба Устиньи, хотя и подкреплённая волостным попечительством, видимо, осталась безответной».

Что и говорить, куда, если не к большевикам, оставалось идти унтер-офицеру из такой семьи.

Но, как говорят, беда не приходит одна. Георгий тяжело заболел. Извечный спутник затяжной войны – сыпной тиф не только на фронте, но и в тылу. «В начале февраля тяжело заболел сыпным тифом, – вспоминал маршал, – а в апреле – возвратным тифом. Своё желание сражаться в рядах Красной армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии».

По всей вероятности, здесь Жуков не совсем точен. Жанр мемуара – вольный жанр. Дело в том, что ещё в конце мая 1918 года ВЦИК издал постановление «О принудительном наборе в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию». По этому постановлению унтер-офицер Жуков подлежал призыву. Но его скосила болезнь. И если бы не своевременная помощь земского доктора Николая Васильевича Всесвятского, кто знает, каким был бы её исход. Доктор Всесвятский поднял Жукова на ноги, спас от смерти. Спустя год Всесвятский заразится от больного тифом и умрёт в возрасте сорока пяти лет от роду.

В 1938 году Жуков собственноручно напишет в автобиографии: «В РККА – с конца сентября 1918 года по мобилизации. Службу начал в 4-м Московском полку (кавалерийском) с октября 1918 года».

Что ж, в 1938 году память у Жукова была лучше, да и год такой, что в анкетах ошибки допускать было опасно. Так что, скорее всего, Жуков из Стрелковки уехал в Москву и там был призван рядовым по «принудительному набору».

В полку Жуков быстро освоился, записался в сочувствующие большевикам. 1 марта 1919 года первичная партийная ячейка 4-го кавполка утвердила Жукова кандидатом в члены РКП(б). А 8 мая 1920 года он стал членом РКП(б).

В стране заполыхала Гражданская война.

Глава седьмая
Вторая война

«Среди казаков – полное смятение…»

Первая кавалерийская дивизия Московского военного округа, с которой Жуков прибыл на фронт, была сформирована на основании приказа Высшего военного совета № 54 от 19 июня 1918 года. Полки её дислоцировались в разных районах Москвы. 4-й кавалерийский – в Октябрьских казармах на Ходынке.

Кстати, именно здесь, в Николаевских казармах, после октября 1917-го переименованных в Октябрьские, находилась учебная команда 2-й гренадерской артиллерийской бригады, в которой за два года до того учился будущий боевой товарищ и соперник Жукова Иван Конев. Отсюда в чине фейерверкера Конев отбыл на Юго-Западный фронт.

Весной 1919 года четырёхсоттысячная армия Колчака захватила несколько крупных городов и подступила к Казани и Самаре. После взятия этих поволжских городов Верховный правитель России намеревался двинуть свои войска на Москву. Одновременно армия генерала Деникина атаковала по всему фронту с юга, прорвала оборону красных в нескольких местах, захватила Донбасс, часть Украины, Белгород, Царицын. После перегруппировки началось наступление на Москву. Положение осложнял Чехословацкий корпус австро-венгерской армии, по стечению обстоятельств оказавшийся растянутым по Транссибирской магистрали от Пензы до Владивостока. В руках легионеров оказались крупные станции, города, связь, важнейшие коммуникации.

Для молодой Советской республики всё складывалось очень скверно. Казалось, ещё одно усилие, и офицерские полки и казачьи сотни прорвутся в центр России, поднимут на штыках московских комиссаров, и с большевизмом будет покончено. Но советское правительство объявило массовую мобилизацию под лозунгом «Все на борьбу с Деникиным!». На Восточном фронте гремел другой лозунг большевиков «Колчака за Урал!».

На Восточный фронт был брошен полк, в котором служил Жуков. Сюда же, к Самаре, прибывали из центра хорошо экипированные и вооружённые части новой Красной армии. Она создавалась на основании декрета Совета народных комиссаров РСФСР от 15 января 1918 года «О Рабоче-Крестьянской Красной армии».

В своих мемуарах маршал пишет, что сразу после болезни, в конце сентября он поехал в уездный Малоярославец, чтобы добровольно вступить в только что созданную Красную армию. Но принят, по его словам, не был, так как следы болезни свидетельствовали о его непригодности к службе. И тогда он отправился в Москву.

Из «Воспоминаний и размышлений»: «Наш кавалерийский полк двигался на Восточный фронт.

Помню момент выгрузки нашего полка на станции Ершов. Изголодавшиеся в Москве красноармейцы прямо из вагонов ринулись на базары, купили там караваи хлеба и тут же начали их поглощать, да так, что многие заболели. В Москве-то ведь получали четверть фунта плохого хлеба да щи с кониной или воблой. Зная, как голодает трудовой народ Москвы, Петрограда и других городов, как плохо снабжена Красная Армия, мы испытывали чувство классовой ненависти к кулакам, контрреволюционному казачеству и интервентам. Это обстоятельство помогло воспитывать в бойцах Красной Армии ярость к врагу, готовность их к решающим схваткам».

Что и говорить, воспитание голодом – самое сильное, действенное. Оно быстро ставит человека в строй, безошибочно определяет ему место в том строю и указывает путь.

А путь Жукова и его боевых товарищей лежал к Уральску. Здесь, на фронте 4-й армии, сложилось самое тяжёлое положение. Белые, развивая наступление на Самару и Саратов, блокировали Уральск.

Город был плотно осаждён казаками генерала Толстова[17]17
  Владимир Сергеевич Толстов (1884–1956) – русский военачальник, генерал-лейтенант (1919). Окончил Николаевское кавалерийское училище (1905). Хорунжий 2-го Уральского казачьего полка. Участник Первой мировой войны – командир 6-го Уральского казачьего полка. Полковник (1917). В 1918 году участвовал в восстании астраханского казачества против большевиков. Командир Гурьевской группы уральских казачьих войск. В 1919 году избран войсковым атаманом Уральского казачьего войска, а затем Уральской отдельной армии. После поражения с остатками войска ушёл в форт Александровский («Марш смерти»). В 1920 году с отрядом в 214 человек ушёл в Персию. Помещён в лагерь русских беженцев в городе Басра (Ирак). Там написал книгу «От красных лап в неизвестную даль». В конце лета 1921 года отправлен с казаками во Владивосток. После падения Владивостока ушёл с остатками своего отряда в Китай. В 1923 году вместе с группой казаков перебрался в Австралию. Смог увезти с собой жену и пятерых детей. Умер в Брисбене (Австралия). Внуки атамана до сих пор живут в Австралии. Награждён семью орденами.


[Закрыть]. Гарнизон – 22-я стрелковая дивизия и отряды рабочих, – отрезанный от основных сил южной группы войск Красной армии, сражался из последних сил. Южной группой командовал М. В. Фрунзе. На помощь осаждённым Фрунзе бросил 25-ю Чапаевскую дивизию и 1-ю Московскую кавалерийскую, 3-ю бригаду 33-й стрелковой дивизии и отдельные отряды.

4-й кавалерийский полк вышел к станции Шипово. Разъезды передового боевого охранения вскоре донесли: впереди несколько сотен казаков, движутся встречным маршем. И вот под станцией Шипово красные конники схватились во встречном сабельном бою с восемьюстами уральских казаков.

Казачий полк – 400 сабель. В военное время – 600. Под Шипово на 4-й кавполк навалилась большая сила – до семи сотен. Казачья сотня – 110–115 всадников. Эскадроны развернулись и кинулись навстречу друг другу. Рубка была отчаянной, жестокой и непродолжительной. Дело решил неожиданный и лихой манёвр полковых артиллеристов. Когда первая волна кавалеристов и казаков сошлась и с сёдел полетели порубанные тела тех и других, а эскадроны и сотни второй и последующих волн пришпоривали своих коней, развёртывая строй для своей очереди кинуться в гущу рубки, из-за насыпи во фланг казакам выскочил эскадрон с пушкой. «Артиллеристы – лихие ребята – на полном скаку развернули пушку и ударили белым во фланг. Среди казаков – полное смятение» – так маршал спустя десятилетия описал картину боя при станции Шипово.

Нам, конечно же, интересны были бы подробности этой схватки, детали. Но на частности мемуарист оказался весьма скуп.

Уральский гарнизон был деблокирован чапаевцами. Свою задачу выполнили и кавалеристы.

В это время произошло событие, которое, возможно, произвело на Жукова сильное впечатление. Потому что он написал о нём в своих мемуарах. Хотя, как всегда, без особых подробностей.

«Во время боёв за Уральск мне посчастливилось увидеть Михаила Васильевича Фрунзе. Он тогда лично руководил всей операцией.

М. В. Фрунзе ехал с В. В. Куйбышевым в 25-ю Чапаевскую дивизию. Он остановился в поле и заговорил с бойцами нашего полка, интересуясь их настроением, питанием, вооружением, спрашивал, что пишут родные из деревень, какие пожелания имеются у бойцов. Его простота и обаяние, приятная внешность покорили сердца бойцов.

Михаил Васильевич с особой теплотой и любовью рассказывал нам о В. И. Ленине, говорил о его озабоченности в связи с положением в районе Уральской области.

– Ну, теперь наши дела пошли неплохо, – сказал М. В. Фрунзе, – белых уральских казаков разгромили и обязательно скоро добьём остальную контрреволюцию. Освободим Урал, Сибирь и другие районы от интервентов и белых. Будем тогда восстанавливать нашу Родину!

Мы часто потом вспоминали эту встречу…»

Вскоре 1-ю Московскую перебросили на другой участок – под Царицын. В бой дивизию не вводили. Полки стояли во втором эшелоне и усиленно занимались боевой подготовкой.

Однажды Жуков – в то время он уже был помкомвзвода – увидел, как один из кавалеристов «выезжает» свою лошадь. Лошадь хорошая. По всей вероятности, недавний трофей. Хозяин к ней ещё не привык. В манеже он отрабатывал «подъём коня в галоп с левой ноги». Приём непростой. Нужна выучка.

Жуков остановился. Всадник нервничал. У него ничего не получалось. «Конь, – впоследствии вспоминал Жуков, – всё время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу».

– Укороти левый повод! Укороти! – по-командирски крикнул Жуков седоку.

Тот ничего не ответил, перевёл коня на шаг, подъехал к Жукову и сказал:

– А ну-ка, попробуй.

И только тут Жуков узнал комиссара дивизии – своего однофамильца и тёзку Георгия Васильевича Жукова.

Жуков принял повод. Быстро и ловко подогнал под свой рост стремена. Легко вскочил в седло. Прошёл несколько кругов, чтобы привыкнуть к повадкам и характеру коня. На очередном круге поднял в галоп с левой ноги. Прошёл галопом круг, другой. Хорошо. Перевёл с правой – хорошо. Снова перевёл с левой – конь шёл без сбоя. Умный, хороший конь. Командирский. Такого коня иметь на войне – счастье.

Комиссар удивлённо покачал головой.

– Надо вести его покрепче в шенкелях, – сказал Жуков наставительно.

Тот на наставления не обиделся, рассмеялся. Глядя на ладную посадку кавалериста, на точные его движения, в которых чувствовались выучка и опыт, спросил:

– Ты сколько сидишь в седле?

– Четыре года. А что?

– Так, ничего. Сидишь неплохо.

Они разговорились. Комиссар, по долгу своей комиссарской службы, поинтересовался, где его однофамилец начал службу, где воевал, когда призван в Красную армию, является ли членом партии. Рассказал и о себе: в кавалерии десять лет, воевал, привёл в Красную гвардию из старой армии значительную часть своего полка.

После этого разговора между ними завязались хорошие отношения. Однажды комиссар Жуков предложил кавалеристу Жукову перейти на политработу. Ему требовался толковый и грамотный помощник. Но кавалерист отказался.

– Нет, товарищ комиссар, политработа – дело не моё. Больше люблю строевую службу. Думаю, что и партии, и Красной армии буду больше полезен в строю.

– Ну, хорошо, тогда пошлём тебя на курсы красных командиров. При первой же возможности. Пойдёшь?

– А вот за такое доверие – спасибо. На курсы пойду с удовольствием.

Но дальнейшие события отодвинули учёбу и курсы на неопределённое время. Белые неожиданно переправились через Волгу на левый берег и захватили плацдарм – село Заплавное между Чёрным Яром и Царицыном. Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России генерал А. И. Деникин гнал свои дивизии вперёд, всё ещё надеясь соединиться с Уральской армией и образовать единый фронт против большевиков. Село Заплавное находилось в непосредственной близости от места дислокации 1-й Московской кавалерийской дивизии, поэтому её полки и подразделения тут же были втянуты в тяжёлые бои.

Белые шли напролом. В мемуарах Жуков упоминает об офицерских полках, действовавших на их участке. Здесь в одном из боёв Жуков был ранен. Произошло это в октябре 1919 года. «В бою между Заплавной и Ахтубой во время рукопашной схватки с белокалмыцкими частями меня ранило ручной гранатой. Осколки глубоко врезались в левую ногу и левый бок, и я был эвакуирован в лазарет, где ещё раз, кроме того, переболел тифом». Жукову и на этот раз повезло. Из боя, раненого и теряющего сознание, его вынес друг – эскадронный политрук и старый большевик Антон Митрофанович Янин.

Янин тоже был ранен, но легко. Когда раненых начали отправлять в тыл, Янин запряг лёгкую рессорную бричку, уложил на неё товарища и погнал коня в сторону Саратова. Там, в лазарете, работала подруга политрука – Полина Николаевна Волохова. Она-то и позаботилась о том, чтобы раны Жукова поскорее зажили – пригласила ухаживать за молодым командиром свою младшую сестру-гимназистку.

И тут начинается история, клубок которой так туго и ожесточённо затянут спорящими сторонами, что пытаться распутать его, даже в такой обширной книге, как эта, – затея абсолютно безнадёжная. Когда дело касается наследства, когда вскипают обиды отвергнутой женщины, сюжет любого романа начинает двоиться, троиться и т. д. И который из них настоящий, понять совершенно невозможно.

Судя по многим свидетельствам и поступкам, наш герой был мужчиной пылким, влюбчивым. Даже в зрелые лета влюблялся как мальчишка. А что уж говорить про неполных 23, когда он однажды, лёжа в лазарете, открыл глаза и увидел над собой лицо девушки, которое сразу поразило его своей красотой и юной чистотой. После фронта, крови, ужаса кавалерийских атак, после рубок, бессонницы и постоянного напряжения в ожидания вражеской пули тишина лазарета и голубые глаза «белой голубки» не могли не ранить сердце солдата.

Но любовь была недолгой. Как и всё на войне.

Сёстры Волоховы вернулись к себе на родину, в Полтаву.

Жукова в госпитале снова сразил тиф. После выздоровления он получил месячный отпуск на родину.

Жизнь в Стрелковке протекала уныло. Только Протва и лес радовали взгляд, манили к себе, навеивали воспоминания юности. Народу в Стрелковке заметно поубавилось. Девушки вышли замуж и уехали в другие деревни. Друзей детства и юности разметало по стране. Кто был в Москве, кто на войне. А кто сгинул ещё несколько лет назад в Галиции и Мазурских болотах…

Отец совсем состарился, сгорбился. Но ещё тюкал своим молотком, чинил соседям изношенные сапоги. Смотрел на мир добрыми глазами. Мать, как и прежде, тянула воз за двоих.

Зашёл к соседям Жуковым. Прочитал им письмо от их сына, Пашки Жукова, друга детства. Пашка служил в Красной армии. Письмо он получил от него под Царицыном. Берёг. Всюду возил с собой, как частичку родины. Пашкины родители всплакнули.