Текст книги "Жуков. Маршал на белом коне"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)

То, что война возможна в самое ближайшее время, Сталин почувствовал в дни победы над Японией.

Шестого и девятого августа 1945 года американские бомбардировщики сбросили на японские города Хиросиму и Нагасаки две атомные бомбы. 8 августа Советский Союз объявил войну Японии и атаковал позиции Квантунской армии на материке. Когда Молотов сказал американскому послу Гарриману, что у союзников в этой войне должны быть два командующих, и предложил генерала Макартура и маршала Василевского, Гарриман ответил твёрдо, как о давно решённом: США воюют с Японией четыре года, а СССР всего два дня, а потому Верховным главнокомандующим союзнических войск будет только американец и никто другой. Затем был отменён десант советских войск на остров Хоккайдо. Стало очевидным, что союзники попросту не желают пускать Красную армию на Японские острова.

Игра получила неожиданный поворот 11 августа. На этот день планировалась очередная встреча Молотова и Гарримана. До капитуляции Японии оставалось трое суток. Американцы спешили занять ключевые объекты и территории. Трумэн отдал распоряжение Макартуру «сразу же после капитуляции Японии занять порт Дальний». Приказ должно было выполнить специальное подразделение морской пехоты.

Когда американские морские пехотинцы подошли к Дальнему, все подступы к порту уже контролировались советскими войсками.

Тогда Трумэн «в категорической форме потребовал» уступить США часть Курильских островов для развёртывания там базы и строительства аэродрома для своих ВВС. На что Сталин ответил, что «так разговаривают с побеждённой страной, но Советский Союз не побеждён», и требование американского президента отверг в том же решительном тоне.

Четвёртого сентября 1945 года штаб ВВС США получил задачу: «Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории». В список для новой Хиросимы попали Москва, Горький, Куйбышев, Саратов, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Грозный, Ярославль и другие крупные города Советского Союза. Этот план совершенствовался, обрастал новыми расчётами и выкладками. Но наступил день, когда американцы вынуждены были положить его в архив как неперспективный. Этим днём стало 25 сентября 1949 года, когда Советский Союз на атомном полигоне взорвал свою бомбу «исключительной силы» и заявил об этом всему миру.

Ещё в июне 1945-го, когда Жуков прибыл в штаб Эйзенхауэра, чтобы вручить своему «американскому другу» орден «Победа» и раздать ордена и медали ещё двум десяткам офицеров и солдат армий союзных войск, ему, его адъютантам и журналистам принимающая сторона продемонстрировала внушительную силу своих военно-воздушных сил. Перед торжественным обедом 1700 американских и британских самолётов, соблюдая почти парадный строй, пролетели над Венденшлоссе. Зрелище было грандиозное, и в нём явно просматривался второй, более важный план церемониального сюжета.

По воспоминаниям Монтгомери, «во время обеда американцы показали красочное кабаре-шоу с плавной музыкой и сложным танцем, исполняемым негритянками, обнажёнными выше пояса. Русские никогда не видели и не слышали ни о чём подобном, и у них глаза на лоб полезли. Тем не менее им это очень понравилось, и они всё время вызывали артисток на “бис”. Весь распорядок дня был тщательно разработан, и русские испытали щедрое гостеприимство американцев. Это был день демонстрации американского богатства и мощи».

В тот же день Монтгомери выполнил поручение правительства Великобритании – вручил Жукову Большой крест рыцарского ордена Бани. Тот же орден, но второй степени – субординация! – был вручён маршалу Рокоссовскому.

Как уже было замечено, угощали на том обеде щедро. Пили много. Русские, как и в бою, на ногах держались крепко.

Эйзенхауэр вспоминал: «В соответствии с русским обычаем провозглашались тосты. Жуков был мастером произносить тосты, судя по тому, что нам переводил переводчик. Он воздавал должное союзникам и выражал надежду на наше успешное сотрудничество в будущем».

В Потсдаме на приёме, устроенном Черчиллем по случаю своего провала на парламентских выборах, произошёл курьёз.

После торжественных тостов, поднятых за здоровье Сталина и Черчилля, последний, встав, неожиданно «провозгласил здравицу Жукову». Черчилль, можно предположить, на этот раз был совершенно искренним: мудрый и искушённый политик, он хорошо понимал, насколько мощно Жуков обеспечил фронт действий своего патрона.

О том банкете маршал написал в «Воспоминаниях и размышлениях»: «Мне ничего не оставалось, как предложить свой ответный тост. Благодаря Черчилля за проявленную ко мне любезность, я машинально назвал его “товарищем” Тут же заметил недоумённые взгляды Сталина и Молотова, у меня получилась пауза, которая, как мне показалось, длилась больше, чем следует. Импровизируя, я предложил тост за “товарищей по оружию”, наших союзников в этой войне – солдат, офицеров и генералов армий антифашистской коалиции, которые так блестяще закончили разгром фашистской Германии. Тут уж я не ошибся. На другой день, когда я был у Сталина, он и все присутствовавшие смеялись над тем, как быстро я приобрёл “товарища” в лице Черчилля».

Сталин посмеялся. Но принял к сведению: вторым после него Черчилль назвал Жукова. В Москву ему регулярно доставляли западную прессу. Газеты и журналы пестрели фотографиями Маршала Победы. Жуков охотно раздавал интервью. Судя по публикациям, маршал наслаждался триумфом, и эта его игра затягивалась и явно выходила из берегов.

На том же банкете произошла забавная пикировка Жукова с английским фельдмаршалом Александером. Александер командовал союзными войсками на Средиземном море, 2 мая 1945 года принимал капитуляцию немецких войск в Италии. На банкете они сидели рядом. Желая поговорить с Жуковым, Александер спросил:

– На каком языке вы, мистер Жуков, кроме русского, предпочитаете говорить?

Жуков, зная, что англичанин неплохо знает русский, как и ещё 11 языков – он был полиглот, – тут же отреагировал:

– На украинском или белорусском.

– К сожалению, я с этими языками не знаком, – усмехнулся Александер и продолжил свою игру: – Кажется, вы хорошо знаете французский?

– Нет, – усмехнулся Жуков. – Я его основательно подзабыл.

Мол, бивали мы, русские, и французов, но это было очень давно. И спросил:

– Вы монгольский знаете? – И запустил длинную фразу по-монгольски.

– Нет, – пожал плечами фельдмаршал, поняв, что на этот раз его конёк его не вывезет.

– А жаль. Надо изучать языки восточных народов.

В эти дни в Берлин к Жукову прилетела из Москвы семья. Александру Диевну и дочерей он встретил на аэродроме Темпельхоф. Город и окрестности постепенно восстанавливались, и Жуков старался занять детей, организовывал для них интересные поездки. В том числе в Дрезден. Старая часть города, знаменитый Цвингер, где находился художественный музей и выставочные залы, был наполовину разрушен. Коллекции картин и художественных ценностей, вывезенных и спрятанных нацистами в шахтах, советские солдаты возвращали назад. Эре и Элле Жуковым повезло, они успели увидеть знаменитый шедевр Цвингера – «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля.

«После окончания Потсдамской конференции, – вспоминала Элла Георгиевна Жукова, – мы перебрались на новое место жительства – в пригород Потсдама Бабельсберг. Это была большая красивая белоснежная вилла, в которой, как рассказал отец, во время конференции останавливался Сталин, а раньше она принадлежала немецкому генералу Людендорфу. Вилла была обставлена с большим вкусом и размещалась в небольшом, тщательно ухоженном парке на склоне, ведущем к берегу реки. Наше перемещение отец объяснил тем, что по долгу службы он должен устраивать многолюдные приёмы, что в прежнем доме было невозможно. Одному из таких приёмов я была свидетелем, правда, по собственной инициативе. К гостям я не была допущена в силу возраста, поэтому удобно устроилась у перил лестницы, ведущей на второй этаж, и с интересом наблюдала за происходящим в главном зале, благо двери были открыты. Приглашённых действительно было множество. Было шумно, звучала музыка. Несколько русских песен исполнила Русланова. А в разгар веселья отец пошёл плясать вприсядку на пару с французским генералом де Латтром де Тассиньи. У отца, конечно же, получалось гораздо лучше».

Сохранилось довольно много фотографий берлинского периода, где Жуков запечатлён рядом с Эйзенхауэром, Монтгомери, де Тассиньи, а также с советскими маршалами и генералами. Он выглядит помолодевшим, по-спортивному подтянутым, коренастым. В осанке и во всей фигуре чувствуется здоровая крестьянская основа, мужская сила.

Довольно точно описал его внешний вид того периода офицер охраны Николай Пучков: «Георгий Константинович был красивым человеком: от лица с правильными чертами, высоким лбом мыслителя и волевым подбородком веяло мужеством и решительностью. Особенно впечатляли серые с голубизной глаза, отражавшие большую работу мысли. Его внимательный проникающий взгляд выдержать было очень трудно, особенно тем, кто провинился. Георгий Константинович был невысокого роста, но низким не казался. Я объясняю это его внушительным видом и могучим телосложением. Жуков обладал прекрасно развитой мускулатурой, и, несмотря на большой вес, его походка была лёгкой, спортивной. Сказывалась многолетняя тренировка спортсмена-конника, охотника. Физическая сила Жукова была настолько велика, что однажды, испытывая её на специальном игровом приборе в парке, он вывел из строя этот прибор: измеритель не выдержал, “зашкалил”».

В дни Потсдамской конференции Сталин, наблюдая подчёркнуто уважительное отношение Эйзенхауэра к Жукову и всей советской делегации, приказал маршалу пригласить американца в Советский Союз.

Поездка эта состоялась. Эйзенхауэр находился под сильным впечатлением. Позднее в мемуарах писал: «Сталин, босс, железной рукой правивший Советским Союзом, был начисто лишён чувства юмора. Вечером в кинозале мы смотрели советскую картину о взятии Берлина, где был показан и мой старый друг маршал Жуков с множеством орденов и медалей на парадном мундире. Во время демонстрации фильма Сталин сидел между мной и Жуковым. В какой-то момент я повернулся и сказал нашему переводчику, сидевшему позади Сталина: “Скажите маршалу Жукову, что, если он когда-либо потеряет свою работу в Советском Союзе, он сможет, как доказывает эта картина, наверняка найти работу в Голливуде” Сталин молча выслушал переводчика. “Маршал Жуков, – сообщил он мне ровным тоном, – никогда не останется без работы в Советском Союзе”».

На самом деле чувство юмора у Сталина было развито очень хорошо. Но даже завзятый юморист порой теряется, когда его вдруг задевают за живое. Кадры берлинской кинохроники, помноженные на газетные публикации, героем которых был Жуков, не просто задевали, а буквально разрывали кавказское самолюбие генералиссимуса.

Восхищённый поездкой по Советскому Союзу, в которой его сопровождал «старый друг», Эйзенхауэр пригласил Жукова в США. Поначалу Сталин счёл, что этот визит может быть весьма полезным.

«Однажды после заседания Контрольного совета, – пишет Жуков, – ко мне подошёл генерал Д. Эйзенхауэр.

– Очень рад, что вы, господин маршал, посетите Штаты, – сказал он. – К сожалению, обстоятельства складываются так, что я не смогу лететь сейчас с вами в Вашингтон. Если не возражаете, вас будут сопровождать мой сын Джон, генерал Клей и другие лица штаба Верховного главнокомандования США.

Я согласился.

– Так как ваши лётчики не знают условий полёта через океан и в Штатах, – продолжал Эйзенхауэр, – предлагаю вам свой личный самолёт “Крепость”.

Я поблагодарил Эйзенхауэра и доложил обо всём лично И. В. Сталину.

И. В. Сталин сказал:

– Ну что ж, готовьтесь.

К сожалению, перед полётом я заболел. Пришлось ещё раз звонить И. В. Сталину:

– В таком состоянии лететь нельзя. Соединитесь с американским послом Смитом и скажите ему, что полёт по состоянию здоровья не состоится.

Вернувшись в Берлин, я снова с головой ушёл в работу Контрольного совета».

Болезнь Жукова оказалась неопасной для его здоровья – дипломатической. Можно предположить, «переболев» ею, он на какое-то время приобрёл иммунитет от осложнений…

Элла Георгиевна Жукова вспоминала: «Отец был глубоко огорчён, когда не смог по приглашению Эйзенхауэра посетить с ответным визитом США. Сталин сначала поддерживал идею визита, но потом по причинам, о которых можно только догадываться, изменил своё решение. “К сожалению, перед полётом я заболел”, – пишет отец в своих мемуарах. И я понимаю, почему он изложил такую версию. Но мы-то знали… что его, по сути дела, вынудили отказаться от желанной поездки. Не исключаю, что таким образом ему указали на место…»

Они были солдатами в той жесточайшей войне XX века – Жуков и Эйзенхауэр. И сохранили тёплые дружеские отношения до конца жизни.

Глава сороковая
Дело авиаторов

«Если Сталин такой умный человек, то почему он верит наветам?..»

Офицер службы безопасности Сергей Марков вспоминал, что, когда Жуков в июне 1946 года приехал на похороны председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина, произошло нечто, что стало сигналом – отношение к Жукову со стороны Сталина изменилось решительно. «Жуков прибыл в Колонный зал Дома союзов, чтобы проститься с покойным, – рассказывал Марков. – И вот при выносе гроба и установке на артиллерийский лафет, за которым медленно двигалась похоронная процессия на Красную площадь, мы заметили, что Жукова потеснили с его привычного места – раньше он находился вместе с членами Политбюро, а теперь был вдали».

В марте 1946 года маршал выезжал из Берлина в Москву – на сессию Верховного Совета СССР, чтобы исполнить свои депутатские обязанности. Виделся со Сталиным. Докладывал обстановку. И вот, как только вернулся в Берлин и переступил порог штаба, раздался звонок.

– Правительство США, – как всегда, без предисловий сказал Сталин, – отозвало из Германии Эйзенхауэра, оставив вместо него генерала Клея. Английское правительство отозвало Монтгомери. Не следует ли вам также вернуться в Москву?

На такие вопросы отвечают немедленным согласием. Именно так ответил и Жуков, и голос его не дрогнул.

Жуков назначил своим преемником в Контрольном совете генерала Соколовского и отбыл в Москву.

Отзыв из Берлина не был простой кадровой перестановкой. Жуков в эти берлинские дни совершил одну непростительную ошибку. Свидетелем этого стал Эйзенхауэр, о чём впоследствии написал в мемуарах: «Жуков резко обошёлся со своим политическим советником Андреем Вышинским, предложив ему выйти из комнаты, чтобы мы могли конфиденциально переговорить». Такое Сталин прощал Жукову только на фронте, и то не всегда.

Жуков возвращался в Москву, уже зная, что его должность – первого заместителя наркома обороны – упразднена, что вместо неё введена должность заместителя по общим вопросам и на неё назначается Булганин. Начальником Генерального штаба – Василевский. А ему предстоит занять должность главнокомандующего Сухопутными войсками.

Когда Жуков приступил к исполнению обязанностей главкома Сухопутных войск, он сразу же почувствовал к себе настороженное отношение многих влиятельных лиц, в особенности из числа высокопоставленных партийцев.

Элла Георгиевна вспоминала, что семья заметила «перемену в настроении отца». «Казалось, что-то его постоянно угнетает и тревожит, он был задумчив и молчалив. Из услышанных разговоров мне запомнилась неоднократно повторённая им фраза: “Если Сталин такой умный человек, то почему он верит наветам?”».

В один из дней Потсдамской конференции Василий Сталин, в то время полковник, командир 286-й истребительной авиадивизии 16-й воздушной армии, встретился с отцом и в откровенном разговоре рассказал ему, почему в авиационных строевых частях «бьётся много лётчиков». После разговора изложил причины большой аварийности письменно: «Командование ВВС принимает от авиапромышленности дефектные истребители Як-9…» Сигнал полковника Василия Сталина подтвердил авиаконструктор А. С. Яковлев. Яковлеву вождь благоволил, всячески его поддерживал и поощрял, и потому его мнение стало решающим. 6 сентября 1945 года Яковлев направил на имя Сталина служебную записку, в ней выражал «серьёзную тревогу» по поводу отставания Советского Союза от США «в развитии реактивной и дальней авиации». Виновником отставания Яковлев назвал наркома авиационной промышленности А. И. Шахурина.

Возможно, полковник Сталин не опустился бы до кляузы. Дело с браком самолётов удалось бы решить, как говорят, «в рабочем порядке». Но тут произошёл случай, который взвинтил самолюбивого Василия. Жуков пригласил его и Серова на охоту. Появилось свободное время, и Жуков предался любимой с юности забаве. На охоте Василий хорошенько выпил и начал стрелять по бутылкам. Старые охотники знают, как отличить дилетанта, случайно взявшего в руки ружьё, от настоящего охотника. Первое: охотник в лесу никогда не напьётся; второе: не будет палить впустую. Жуков прекратил развлечение Василия грубым окриком: «Прекратить!» Василий не боялся никого. Мог нагрубить даже Берии. Но боялся двух человек: отца и Жукова.

Василий покорно прекратил стрельбу. Но злобу затаил. И доложил отцу о бракованных самолётах вскоре после той охоты.

Сталин поручил разобраться в этом деле начальника Смерша В. С. Абакумова. Ведомство генерала Абакумова работало оперативно. Начались аресты, допросы с пристрастием. Среди арестованных оказались: нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин, командующий ВВС Главный маршал авиации А. А. Новиков, заместитель командующего и главный инженер ВВС А. К. Репин, член Военного совета ВВС Н. С. Шиманов, начальник ГУ заказов ВВС Н. П. Селезнёв и др.

Маршал Новиков впоследствии рассказывал: «Арестовали по делу ВВС, а допрашивают о другом… Я был орудием в их руках для того, чтобы скомпрометировать некоторых видных деятелей Советского государства путём создания ложных показаний. Это мне стало ясно гораздо позднее. Вопросы о состоянии ВВС были только ширмой… С первого дня ареста мне систематически не давали спать. Днём и ночью я находился на допросах и возвращался в камеру в 6 часов утра, когда в камерах был подъём… После 2–3 дней такого режима я засыпал стоя и сидя, но меня тотчас же будили. Лишённый сна, я через несколько дней был доведён до такого состояния, что был готов на какие угодно показания, лишь бы кончились мучения».

Следствие дало нужный результат в кратчайшие сроки – не прошло и месяца. Уже в апреле 1946 года Абакумов направил в Совет министров СССР на имя Сталина документ, который диктатор давно ждал.

Из заявления Главного маршала авиации А. А. Новикова на имя И. В. Сталина, написанного в апреле 1946 года в заключении:

МИНИСТРУ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ СССР

И. В. СТАЛИНУ

От бывшего главнокомандующего ВВС,

Ныне арестованного НОВИКОВА

Лично перед Вами виновен в преступлениях, которые совершались в Военно-воздушных силах, больше чем кто-либо другой.

Помимо того, что я являюсь непосредственным виновником приёма на вооружение авиационных частей недоброкачественных самолётов и моторов, выпускавшихся авиационной промышленностью, я, как командующий Военно-воздушных сил, должен был обо всём этом доложить Вам, но этого я не делал, скрывая от Вас антигосударственную практику в работе ВВС и НКАП.

Я скрывал от Вас безделье и разболтанность ряда ответственных работников ВВС, что многие занимались своим личным благополучием больше, чем государственным делом, что некоторые руководящие работники безответственно относились к работе. Я покрывал такого проходимца, как Жаров, который, пользуясь моей опекой, тащил направо и налево. Я сам культивировал угодничество и подхалимство в аппарате ВВС.

Всё это происходило потому, что я сам попал в болото преступлений, связанных с приёмом на вооружение ВВС бракованной авиационной техники. Мне стыдно говорить, но я также чересчур много занимался приобретением различного имущества с фронта и устройством своего личного благополучия…

Только теперь, находясь в тюрьме, я опомнился и призадумался над тем, что я натворил. Вместо того чтобы с благодарностью отнестись к Верховному Главнокомандующему, который для меня за время войны сделал всё, чтобы я хорошо и достойно работал, который буквально тянул меня за уши, – я вместо этого поступил как подлец, всячески ворчал, проявлял недовольство, а своим близким даже высказывал вражеские выпады против Министра Вооружённых Сил.

Настоящим заявлением я хочу Вам честно и до конца рассказать, что, кроме нанесённого мною большого вреда в бытность мою командующим ВВС, о чём я уже дал показания, я также виновен в ещё более важных преступлениях.

Я счёл теперь необходимым в своём заявлении на Ваше имя рассказать о своей связи с Жуковым, взаимоотношениях и политически вредных разговорах с ним, которые мы вели в период войны и до последнего времени.

Хотя я теперь арестован и не моё дело давать какие-либо советы, в чём и как поступать, но всё же, обращаясь к Вам, я хочу рассказать о своих связях с Жуковым потому, что мне кажется, пора положить конец такому вредному поведению Жукова, ибо если дело так далее пойдёт, то это может привести к пагубным последствиям.

За время войны, бывая на фронтах вместе с Жуковым, между нами установились близкие отношения, которые продолжались до дня моего ареста.

Касаясь Жукова, я прежде всего хочу сказать, что он человек исключительно властолюбивый, очень любит славу, почёт и угодничество перед ним и не может терпеть возражений.

Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных целях стремится чаще бывать в войсках, чтобы, таким образом, завоевать себе ещё больший авторитет.

Вместо того чтобы мы как высшие командиры сплачивали командный состав вокруг Верховного Главнокомандующего, Жуков ведёт вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является “добрым дядей” Таким человеком у Жукова был и я, а также Серов.

Жуков был ко мне очень хорошо расположен, и я в свою очередь угодничал перед ним. Жуков очень любил все новости, что делается в верхах, и по его просьбе, когда Жуков находился на фронте, я по мере того что мне удавалось узнать, – снабжал его соответствующей информацией о том, что делалось в Ставке. В этой подлости перед Вами я признаю свою тяжёлую вину…

Жуков очень хитро, тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также и среди других лиц пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандующего, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им. Так, во многих беседах, имевших место на протяжении последних полутора лет, Жуков заявлял мне, что операции по разгрому немцев под Ленинградом, Сталинградом и на Курской дуге разработаны по его идее и им, Жуковым, подготовлены и проведены. То же самое говорил мне Жуков по разгрому немцев под Москвой.

Как-то в феврале 1946 года, находясь у Жукова в кабинете или на даче, точно не помню, Жуков рассказал мне, что ему в Берлин звонил Сталин и спрашивал, какое бы он хотел получить назначение. На это, по словам Жукова, он якобы ответил, что хочет пойти Главнокомандующим Сухопутными силами.

Это своё мнение Жуков мне мотивировал, как я его понял, не государственными интересами, а тем, что, находясь в этой должности, он, по существу, будет руководить почти всем Наркоматом обороны, всегда будет поддерживать связь с войсками и тем самым не потеряет свою известность…

Тогда же Жуков мне ещё рассказывал о том, что в разговоре по “ВЧ” в связи с реорганизацией Наркомата обороны Сталин спрашивал его, кого и на какие должности он считает лучше назначить.

Жуков, как он мне об этом говорил, высказал Сталину свои соображения, и он с ним согласился, но, тем не менее, якобы сказал: “Я подожду вашего приезда в Москву, и тогда вопрос о назначениях решим вместе”.

Я этот разговор привожу потому, что, рассказывая мне об этом, Жуков дал понять, что как он предлагал Сталину, так Сталин и сделал.

Ко всему этому надо ещё сказать, что Жуков хитрит и лукавит душой. Внешне это, конечно, незаметно, но мне, находящемуся с ним в близкой связи, было хорошо видно. Говоря об этом, я должен привести Вам в качестве примера такой факт: Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы по-отечески относится к нему и заботится.

Но дело обстоит иначе. Когда недавно, уже перед моим арестом, я был у Жукова в кабинете на службе, и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом своё неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один высказался по адресу Василия Сталина ещё резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления.

В начале 1943 года я находился на Северо-Западном фронте, где в то время подготавливалась операция по ликвидации так называемого “Демянского котла”, и встречался там с Жуковым.

Как-то во время обеда я спросил Жукова, кому я должен писать донесения о боевых действиях авиации. Жуков ответил, что нужно писать на имя Сталина, и тогда же рассказал мне, что перед выездом из Москвы он якобы поссорился с Верховным Главнокомандующим из-за разработки какой-то операции и поэтому, как заявил Жуков, решил не звонить ему, несмотря на то, что обязан делать это. Если, говорил Жуков, Сталин позвонит ему сам, то тогда и он будет звонить ему.

Рассказывал этот факт мне Жуков в таком высокомерном тоне, что я сам был удивлён, как можно так говорить о Сталине.

В моём присутствии Жуков критиковал некоторые мероприятия Верховного Главнокомандующего и Советского правительства…

После снятия меня с должности главнокомандующего ВВС я, будучи в кабинете у Жукова, высказал ему свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав аресты людей из ВВС.

Жуков поддержал мои высказывания и сказал: “Надо же на кого-то свалить”. Больше того, Жуков мне говорил: “Смотри, никто за тебя и слова не промолвил, да и как замолвить, когда такое решение принято Сталиным” Хотя Жуков прямо и не говорил, но из разговоров я понял, что он не согласен с решением правительства о снятии меня с должности командующего ВВС…

Припоминаю и другие факты недовольства Жукова решениями правительства. После окончания Корсунь-Шевченковской операции командующий бывшим 2-м Украинским фронтом Конев получил звание маршала. Этим решением правительства Жуков был очень недоволен и в беседе со мной говорил, что эта операция была разработана лично им – Жуковым, а награды и звания за неё даются другим людям.

Тогда же Жуков отрицательно отзывался о Ватутине. Он говорил, что Ватутин неспособный человек как командующий войсками, что он штабист, и если бы не он, Жуков, то Ватутин не провёл бы ни одной операции…

В тот же период времени Жуков в ряде бесед со мной говорил и о том, что правительство его не награждает за разработку и проведение операций под Сталинградом, Ленинградом и на Курской дуге…

Жуков везде стремился протаскивать своё мнение. Когда то или иное предложение Жукова в правительстве не проходило, он всегда в таких случаях очень обижался.

Как-то в 1944 году, находясь вместе с Жуковым на 1-м Украинском фронте, он рассказал мне о том, что в 1943 году он и Конев докладывали Сталину план какой-то операции, с которым Сталин не согласился. Жуков, по его словам, настоятельно пытался доказать Сталину правильность этого плана, но Сталин, дав соответствующее указание, предложил план переделать. Этим Жуков был очень недоволен. Обижался на Сталина и говорил, что такое отношение к нему очень ему не нравится.

Наряду с этим Жуков высказывал мне недовольство решением правительства о присвоении генеральских званий руководящим работникам оборонной промышленности…

Осенью 1944 года под Варшавой Жуков также рассказал мне, что он возбудил ходатайство перед Сталиным о том, чтобы Кулика наградили орденом Суворова, но Сталин не согласился с этим, что он, Жуков, стал просить о возвращении Кулику орденов, которых он был лишён по суду, с чем Сталин также не согласился…

Хочу также сказать Вам и о том, что ещё в более близкой связи с Жуковым, чем я, находился Серов, который также угодничает, преклоняется и лебезит перед ним. Их близость тянется ещё по совместной работе в Киеве. Обычно они бывали вместе, а также посещали друг друга…

Когда я был снят Сталиным… Серов говорил мне о том, чтобы я пошёл к Маленкову и просил у него защиты. Во время моего пребывания в Германии Серов содействовал мне в приобретении вещей…

Когда мне стало известно об аресте Шахурина, Репина и других, я был возмущён этим и заявлял в кругу своих родственников, что поскольку аресты этих лиц произведены с ведома Сталина, то просить защиты не у кого.

Вражеские разговоры я в апреле 1946 года вёл со своей бывшей женой Веледеевой М. М., которая проездом останавливалась в Москве…

В разговорах с моей теперешней женой Елизаветой Фёдоровной и с Веледеевой я обвинял правительство и лично Сталина в том, что они не оценивают заслуг людей и, несмотря ни на что, изгоняют их и даже сажают в тюрьму…

Повторяю, что, несмотря на высокое положение, которое я занимал, и авторитет, созданный мне Верховным Главнокомандующим, я всё же всегда чувствовал себя пришибленным. Это длится у меня ещё с давних времён.

Я являюсь сыном полицейского, что всегда довлело надо мной, и до 1932 года я всё это скрывал от партии и командования…

Признаюсь Вам, что я оказался в полном смысле трусом, хотя и занимал большое положение и был главным маршалом.

У меня никогда не хватало мужества рассказать Вам о всех безобразиях, которые по моей вине творились в ВВС, и о всём том, что я изложил в настоящем заявлении.

Новиков.

30 апреля 1946 года».

Заявление, а по сути своей покаянное письмо маршала Новикова Сталину, похоже, писалось коллективно. В нём уже был заложен сценарий дальнейших событий. Система отторгала Жукова и как полководца, и как действующее лицо политики Советского государства, и как военного специалиста.

Анализировать частности заявления Новикова нет смысла. Оно наполнено страхом униженного, сломленного человека, и дрожащий голос его время от времени слышится сквозь стандартные фразы следователей. Чего только стоит вот такой пассаж: «Зная Жукова, я понимал, что он не столько в интересах государства, а больше в своих личных целях стремится чаще бывать в войсках, чтобы, таким образом, завоевать себе ещё больший авторитет».