Текст книги "Три версты с гаком. Я спешу за счастьем"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

3

Проснулся он рано, и долго не хотелось открывать глаза. Сразу вспомнил, что произошло ночью. Наконец открыл глаза: палатка наполнена розовым светом, как абажур. На дворе солнце. Оба глаза видят хорошо, значит, синяков нет. Ощупал голову: три изрядные шишки. По привычке вскочил с раскладушки и поморщился: ноют шея, бок. Добросовестно отделали его! Это, конечно, дружки Таниного ухажёра. Все произошло так быстро, и потом в темноте он никого не разглядел в лицо. Был ли среди них этот кавалер?

Настроение сразу поднялось, когда он рассмотрел своё лицо в зеркало: кроме синяка на скуле и припухлости на челюсти, все было в норме. Спасительная борода надёжно укрыла синяки. «Можно снова на танцы…» – усмехнулся Артём. Как ни странно, злости он не чувствовал, наверное, оттого, что один его удар все – таки достиг цели и тому парню сегодня утром тоже несладко. Злости не было ещё и потому, что парень с бачками, собрав компанию, как бы признался в своей слабости. При его росте и широких плечах вряд ли нужно было обращаться к дружкам за подмогой. Если уж захотелось выяснить отношения, то почему бы не поступить по старому мальчишескому обычаю: один на один? Выходит, в могучем теле слабый дух?..

Отбросив полог, Артём увидел голубой квадрат неба и красный флаг поселкового Совета, левее флага – купол водонапорной башни. Над ним носились стрижи. Они свили себе гнездо на башне. Иногда, словно черная молния, один из них устремлялся с неба на купол и исчезал в невидимой снизу щели.

Натянув синие спортивные штаны, он полуголый выскакивает на заваленную строительным материалом и мусором лужайку. Яркая зелёная трава буйно растёт на свободных клочках земли. В огороде взошли картошка, лук, укроп, морковь. Это сосед дал семян, и Артём впервые в жизни все это сам посадил. Сосед сказал, что земля не терпит бесхозяйственности и ему будет очень неприятно видеть, если чертополох оккупирует десятилетиями ухоженную землю.

Достав из колодца ведро ледяной воды, Артём стал, фыркая, умываться, плескать на шею, плечи, грудь. Иногда он морщился, прикасаясь к синякам. Великое дело – привычка. Хотя ныли мышцы, ломило в боку, Артём тем не менее сделал зарядку.

Послышался негромкий смех. Артём обернулся и увидел, как тоненькая девичья фигурка спряталась за поленницу в соседнем дворе. Это пятнадцатилетняя дочь Николая Даниловича – Маша. Вместе с одноклассниками она целый месяц работала в совхозе на производственной практике. И вот на днях вернулась. Наверное, со стороны смешно смотреть на него. Интересно девчонке: что это за странный бородач тут объявился?

4

Днём у калитки остановился невзрачный мужичонка в гимнастёрке и кепочке блином. Наклоняя голову то на один бок, то на другой, долго разглядывал сруб. Лицо хмурое, губы шевелятся, будто разговаривает сам с собой. На Артёма – тот вставлял в отремонтированную раму стекло – не обращал внимания.

Рядом с ним стоял великолепный фокстерьер и, задирая бородатую морду, смотрел на него смышлёными глазами. Артём бросил работу и уставился на эту странную пару. В посёлке много было собак, в основном дворняги. А тут фокстерьер! И ещё при таком неказистом хозяине.

Сняв кепку, мужичонка поскрёб лысеющую голову и длинно выругался. Он даже сплюнул в сердцах. Разделяя его негодование, пёс тоже негромко рыкнул.

– Вы ко мне? – спросил Артём.

Хозяин собаки, бормоча что – то под нос, нехотя толкнул калитку. Теперь Артём разглядел его как следует: роста среднего, с бугристым багровым носом и мутноватыми, неопределённого цвета глазами. На загорелом с шелушащимися скулами лице щетина.

Вслед за ним степенно вошёл и пёс. Ошейник у него был из отличной кожи и украшен никелированными бляхами. Если хозяин был одет кое – как, то пёс гордо блистал своим дорогим ошейником.

– Здравия желаю, – буркнул мужичонка.

– Как вас величать?

– Хоть горшком назови, – не очень – то приветливо ответил человек, присаживаясь на бревна. – А его, – он глянул на собаку, – зовут Эдуард, антиллигент, значит… Я его стал называть Дурак, так обижается…

Пёс и вправду, услышав своё прозвище, поднял голову и, поглядев на хозяина умными тёмными глазами, заворчал, показав белые клыки.

– Не любит, когда дураком обзывают, как и человек… Не гляди, что скалится – не укусит. Ещё ни одного человека не укусил, а люди боятся. Вид у него такой сурьезный.

Эдуард – странное имя для собаки – зевнул и улёгся у ног хозяина. И даже глаза прикрыл. Только стриженые уши вздрагивали.

– Мой дед случайно не остался вам должен? – улыбнулся Артём. Больно уж ершистый вид у мужика.

– Дед твой, царствие ему небесное, никому не должен, – сказал мужик. – А вот я у него в долгу…

– Кто же вы?

– Спроси что – нибудь полегче, – ухмыльнулся мужик. – Слыхал такую поговорку: и швец, и жнец, и на дуде игрец? Вот и я из этого роду – племени… А ты, слышал, художник? Дед твой как – то говорил… Солдат и художников сразу узнаешь: солдат в форме, а художник при бороде… Правда, ты на Андрей Иваныча здорово смахиваешь. Артиста я тоже сразу определю: барская физиономия, гордый такой, при шляпе, а за душой и на маленькую не наскребёшь…

– Сердитый ты… – Артём тоже стал называть его на «ты».

– Сердитый… – возразил мужик. – Ты меня только увидел, а уже туда… характеризует! Может, я сроду такой. А кличут меня Васькой – плотником… Ну, а ежели тебе так несподручно – зови Василь Гаврилычем, только я не обижусь и на Ваську – плотника.

– Василь Гаврилыч, дорогой! – обрадовался Артём. – Тебя – то я и жду!

– Знаю, что ждёшь, – сказал Гаврилыч.

– Как же я тебя раньше – то здесь не видел? И собаку тоже?

– Вчера только вернулся с Эдом из лесу.

– Что же ты там делал?

– Делал… – Гаврилыч с сердцем сплюнул. – Корабельный лес губил. Переводил добро на дерьмо. Не бережём мы своё добро. Лес под корень, реки загаживаем… Слыхал, на той неделе в Вышнем Волочке какой – то сволочной заводишко разную пакость спустил в реку Цну? Три дня рыба шла кверху брюхом. Говорят, прямо в городе отравленный сом всплыл пудов на пять.

– Не слыхал, – сказал Артём.

– А, что попусту языком молоть! – махнул рукой Гаврилыч. – Когда – нибудь хватятся, да будет поздно.

Артём смотрел на этого ершистого мужика, и он все больше ему нравился С юмором, глаза умные. От носа к щекам ползли тоненькие склеротические жилки. Такие бывают у пьяниц. Волосы, как и глаза, неопределённого цвета, торчат седоватыми кустиками из – под добела выгоревшей кепчонки. Руки узловатые, мозолистые, в старых порезах.

– Гаврилыч, не посидишь смирно с полчасика, я твой портрет набросаю? – попросил Артём.

– Чего выдумал! – сказал Гаврилыч. – Не люблю я эти разные карикатуры. В прошлом году в поселковой газетёнке намалевали меня… Тьфу! Вспомнить противно.

– Это будет не карикатура, а портрет.

– Моя харя не годится для портретов… С таким мурлом только сидеть в сортире и кричать «Занято!».

– Наговариваешь, Гаврилыч, на себя, – с сожалением сказал Артём. Не очень – то охотно смеховцы позируют ему.

– А за это дело мало руки – ноги переломать, – кивнул Гаврилыч на сруб. – Я полагаю так: ежели нету таланту к такому – то делу – не берись. Не можешь с топором – иди с лопатой землю копай… Но зачем же над деревом – то изгаляться?

– Я их в три шеи прогнал, – сказал Артём.

– Я полагаю так, – продолжал Гаврилыч. – Ежели человек взялся дом строить, а дом это не корыто, он стоит в ряду, и всем его видно. Идут люди по улице и глядят. А дом на них глядит и сам за себя говорит… Человек помрёт, а хороший дом стоять будет.

– Возьмёшься, Гаврилыч? О цене договоримся…

– Мне деньги ни к чему, – огорошил плотник. – Какой от них, денег – то, прок? И потом они в моих карманах не держатся. Вроде бы и дырок нет, а куда – то проваливаются… У меня заведён свой порядок: кажинный вечер выставляй мне бутылку. После работы, конешно. А там, что лишнего наработаю, жёнка прибежит получит. Только вряд ли ей много достанется… А ты заведи книжечку и все записывай.

– Условия у тебя того… – протянул Артём. – Запутаемся мы с тобой в этой арифметике.

– Ты что, неграмотный?

– Записывать – то я буду, но расценки на сделанную работу ты сам составляй.

– Мне главное, чтобы вечером была бутылка.

– Будет, – сказал Артём.

– Вообще – то не взялся бы я за это дело, – сказал Гаврилыч. – Дом гнилой, пиломатериалов мало, доставать надо будет… Кое – как делать не люблю, так что придётся как следует повозиться.

– Я буду тебе помогать, – сказал Артём.

– Обещал, понимаешь, я твоему деду дом на ноги поставить. Кабы не его проклятая хвороба, в этом году и начали бы… Ведь я и не знал, что он помер. Вот вчера заявился, говорят – Андрей Иваныч богу душу отдал. В леспромхозе – то я с зимы вкалывал. Лес валил, сучья рубил, трелевал. Все как есть профессии прошёл.

– Я смотрю, дед мой обо всем позаботился…

– Андрей Иваныча я сильно уважал, – сказал Гаврилыч.

– Когда же начнём?

– Сейчас, – сказал Гаврилыч. – Ты иди за бутылкой, а я за топором.

5

С приходом Гаврилыча работа закипела. Они разобрали сруб. Плотник заменил гнилые венцы новыми, все бревна тщательно подогнал одно к другому, пронумеровал, и они стали собирать дом.

Дни стояли погожие, Артём работал с охотой. С полуслова схватывал все указания плотника. Эд приходил вместе с хозяином, с час дремал в тени под кустом, потом подходил к нему и пристально смотрел в глаза, чуть наклонив набок похожую на топор голову.

– Ну иди, леший с тобой, – говорил Гаврилыч, и пёс радостно мчался к калитке, которую научился ловко отворять черным лоснящимся носом.

Артём обратил внимание, что фокстерьер немного хромал на одну ногу и, приходя в возбуждение, дрожал ляжками, будто ему было холодно. Он как – то спросил Гаврилыча: что с собакой и откуда она у него?

И Гаврилыч рассказал такую историю. Года три назад он был на заработках в Макарове и, возвращаясь по обочине шоссе домой, увидел, как у «Москвича» с ленинградским номером на большой скорости отвалилось переднее колесо. Процарапав на асфальте глубокую борозду, машина пошла кувыркаться, разбрызгивая вокруг кусочки растрескавшегося стекла… Когда он подбежал к разбитой, лежащей в кювете кверху колёсами машине, два пассажира и водитель были недвижимы. Тут стали останавливаться другие машины. Общими усилиями перевернули «Москвич». Двое были мертвы, а один чуть жив. Когда их стали вытаскивать, увидели на полу собаку. У неё оказались перебитыми обе передние лапы.

Собаку положили на обочину, и она оттуда, вытягивая морду, следила, как грузят в машину трупы и раненого. Когда машина тронулась, собака завыла и на брюхе поползла вслед за ней… Кто – то предложил прикончить её, чтобы не мучилась, но ни у кого не поднялась рука. Машины уехали. Инспекторы ГАИ измерили борозду на шоссе, записали показания Гаврилыча и, остановив самосвал, кое – как прицепили к нему покалеченный «Москвич» и отогнали его к посту.

Собака так и осталась на обочине. Она глядела умными, понимающими глазами на Гаврилыча и плакала. Он видел, как текли по смешной бородатой морде собачьи слезы. И тогда он осторожно взял пса на руки и три версты с гаком тащил до своего дома. И вот выходил без ветеринара. Наложил на сломанные лапы лубки, крепко перевязал бинтами, кормил с ложки…

Во время этого рассказа Эд внимательно смотрел на Гаврилыча и даже кивал топорообразной головой, будто подтверждая каждое его слово. И в собачьих глазах светилось такое понимание, что даже как – то неловко было.

– Уже четвертый год, как стряслась эта авария, а на шоссе с ним лучше не ходи, – сказал Гаврилыч. – Подбежит к тому месту, нюхает, нюхает, а потом сядет, морду к небу – и завоет, аж мурашки по коже…

– Куда же он все время отлучается? – поинтересовался Артём. На него эта история с собакой произвела впечатление.

– У него все село – приятели, – усмехнулся Гаврилыч. – Ребятишки так и ходят за ним следом. Эд да Эд, а взрослые что дети. Кто кость приготовит, кто конфетину… Каждый норовит домой зазвать да угостить, погладить… У нас ведь интересных таких собак отродясь не было. Вот люди и интересуются…

– Настоящая породистая собака не должна из чужих рук брать и позволять себя гладить, – заметил Артём.

– Кто тут чужие – то? – сказал Гаврилыч. – Все свои. А погладит кто – велика беда! Собака ласку любит, чего ж я лишать буду её такого удовольствия?

Шли дни. Дом постепенно принимал свои очертания. Поднялись стропила, в оконные проёмы вставили рамы. Начали подгонять пол.

Это днём. А вечером он переодевался и бежал к Тане. Они шли по тропинке к Березайке, спускались с насыпи на луг, иногда присаживались под огромной сосной и, глядя на закат, разговаривали.

Она сидела совсем близко, касаясь его плечом, Артём только что прочитал в «Иностранной литературе» роман. Он стал небрежно критиковать его. Таня молча слушала. А потом, когда закончил, убедительно опровергла все его доводы.

Артём даже растерялся. Он не ожидал, что сельская учительница уже успела прочитать только что появившийся в печати роман.

Оказалось, что Таня читала не меньше, а, пожалуй, больше его. И ещё она умела слушать и никогда не перебивала, даже если Артём толковал о вещах, ей известных.

Она все больше и больше нравилась Артёму.

Он ещё не успевал остыть от разговора, Таня круто сворачивала к низенькому дому, прятавшемуся среди яблонь и вишен, останавливалась на крыльце и протягивала маленькую узкую ладонь.

– Спокойной ночи, – ровным голосом говорила она.

Артём задерживал руку, проникновенно смотрел в глаза. Таня молчала, но лицо её становилось холодным, а поза напряжённой. Она осторожно, но настойчиво высвобождала руку. И Артём, горько усмехаясь, отпускал тёплую ладонь. Таня облегчённо вздыхала и, достав из – под крыльца прут, ловко через щель в двери поднимала крючок и исчезала в тёмных сенях. Стучать после десяти вечера её хозяйке – старухе бесполезно.

Ни за что не проснётся и не слезет с русской печи, где она спала и зимой и летом.

Щелкал крючок, скрипели ступеньки под её ногами, отворялась ещё одна дверь, в избу, и все умолкало.

Возвращаясь со свидания, Артём злился на себя, обзывал размазнёй, идиотом… Потом долго ворочался на своей раскладушке, тяжко вздыхал, доставал сигареты, закуривал и понемногу успокаивался.

Как только настелят с Гаврилычем полы, махнёт на недельку на озеро! Пока будет рыбу ловить да писать пейзажи, плотник переберёт все рамы, наспех сляпанные молодчиками Серёги Паровозникова.

Пуская дым в потолок, Артём вспомнил сегодняшнюю встречу с Володей – так звали Таниного ухажёра. Володя поспешно перешёл улицу и сделал вид, что не заметил Артёма. После той драки он больше не попадался на глаза.

«К черту Володю!» – пробормотал Артём и, потушив сигарету, лёг на живот, обхватил руками подушку. Обычно в такой позе он засыпал.

Глава девятая

1

Солнце стоит в зените. Ничего вокруг не отбрасывает тени. Припекает голову и плечи. В ярко – синем небе медленно плывут облака. Пышные, причудливые. Они то сближаются, касаясь друг друга закруглёнными краями, то снова расходятся. Артём с детства любил смотреть, как разгуливают по небу облака. Иногда они гигантским раскрытым веером наползают из – за лесов, иногда плотными рядами двигаются над самой землёй, отбрасывая тени, иногда сворачиваются и подолгу стоят на одном месте. Потом разворачиваются и, бледнея, тают.

Артём лежал в резиновой лодке и смотрел на небо. Рыба что – то не клевала. Удочку он положил поперёк лодки. Неожиданно из – за облаков показался тощий бледный месяц. Он совсем был ненужным на этом синем солнечном небе. Месяц словно напоминал, что день не вечен, когда – нибудь кончится, и тогда придёт его час. Невзрачный, блеклый, он нальётся ядреной желтизной, расправит острые рога, перевернётся и поплывёт по Млечному Пути, затмевая самые яркие звезды.

Озеро было большое и вытянутое, с красивыми лесистыми островами. Лес постепенно подступал к берегам: сначала могучие сосны и ели, потом берёзы и осины, бузина и орешник, и, наконец, залезали в воду плакучие ивы. У берегов ещё топорщился, скрипел прошлогодний перезимовавший камыш. Густая зелёная поросль дружно атаковала его со всех сторон. Кое – где появились круглые блестящие листья кувшинок. Это, так сказать, первые ласточки. Целая армия кувшинок ещё пряталась под водой. Если перегнуться через борт лодки и посмотреть в спокойную воду, то можно увидеть тянувшиеся со дна к солнцу длинные красноватые стебли со свернувшимися в трубки листьями.

У прибрежного леса множество различных оттенков: от нежно – зеленого на горизонте до ярко – коричневого вблизи. Один из островов напоминал шапку Мономаха. На полукруглом пригорке внизу, будто соболевал опушка, рос невысокий бархатный кустарник, немного выше – берёзовая роща, а на горе – сосновый бор. И увенчивала эту остроконечную шапку огромная сосна с зарубцевавшимся продольным шрамом от молнии.

Второй день Артём и Таня на острове. Машину оставили на берегу под вековой елью, а сами на резиновой лодке перебрались на дикий необитаемый остров. Артём натянул оранжевую палатку, неподалёку соорудил для себя из тонких жердей шалаш, покрыл куском толстого брезента, а сверху накидал зелёных веток. Девушка молча помогала ему. Когда лагерь был разбит, она взяла учебник, надувной матрас и ушла в глубь острова.

Артём наладил снасти и выехал на рыбалку. В первый день он поймал полтора десятка окуней и маленькую щуку. Как раз на уху. Таня приподняла садок с трепещущей рыбой и спросила:

– Её нужно потрошить? Живую?

– Ладно, подождём, пока уснёт…

Артём захватил с собой картошку, лук, перец, лавровый лист. Как только котелок закипел, он стал бросать туда специи. Таня, видя, что он не нуждается в её помощи, присела у костра и стала смотреть на огонь. Пока Артём священнодействовал у котелка, они не обмолвились и двумя словами. Попробовав в последний раз сварившуюся уху, он снял котелок с рогатки. Остудив немного, чтобы уха стала душистее, Артём пригласил к «столу» девушку. Она уселась на ватник напротив, подогнув под себя ноги. Взяла деревянную ложку, зачерпнула из котелка и попробовала. Артём ждал, что она скажет. Ему очень хотелось, чтобы уха понравилась.

– Очень вкусно, – сказала Таня, придвигаясь поближе к котелку.

Артём улыбнулся и достал из вещмешка бутылку водки, пластмассовые стаканчики. Таня отрицательно покачала головой.

– Я не люблю водку, – сказала она.

– Под уху – то? Одну рюмку?

– Я не понимаю, почему люди могут выпивать в любое время… Ну ладно, в праздник, а сейчас?

– Сейчас тоже праздник, – сказал Артём.

Она пить не стала. Опрокинув один – единственный стаканчик, он закупорил бутылку и спрятал в мешок.

И хотя уха была отменной, ночь тёплой и звёздной и добродушно потрескивал костёр, а у берега всплёскивала крупная рыба, перекликались ночные птицы, хорошего разговора не получилось. Таня изредка вскидывала на него тёмные с блеском глаза, и взгляд её был насторожённый. Это связывало Артёма, он даже отодвинулся от неё подальше. Поужинав, Таня взяла котелок, ложки и спустилась к воде. И долго не возвращалась: по – видимому, дожидалась, пока Артём уляжется. Он стоял под деревом и курил. Костёр потух, и синеватый дым, поднимаясь вверх, запутывался в ветвях. Она вернулась, пожелала спокойной ночи и забралась в палатку, закрыв её с той стороны на «молнию».

Артём усмехнулся, докурил сигарету и тоже отправился в шалаш. Утром он встал на зорьке – Таня ещё крепко спала – и уплыл под другой остров, где с вечера поставил жерлицы. На двух сидели щуки. Одна с килограмм, вторая около двух. Борьба с зубастыми хищницами доставила ему удовольствие. Побросав их в лодку, он поплыл к камышам половить на удочку. Часы остались в шалаше, и он не знал, сколько времени. Судя по солнцу, часов десять – одиннадцать. В садке с дюжину подлещиков, штук пять приличных окуней. Когда солнце поднялось над островом, рыба перестала брать. Захотелось есть. Интересно, догадалась Таня сварить похлёбку из картофеля и мясных консервов? Он положил все припасы рядом с котелком.

…Вдруг удочка поползла с лодки в воду. Артём подумал, что отвязался якорь и лодку понесло, но ничего подобного не случилось. Поплавка не было видно, а удочка упорно уходила в воду. Ухватив за конец, Артём подсёк и почувствовал приятную тяжесть. По всем приметам это был…

– Лещ! – свистящим шепотом произнёс он.

Двигая прогнувшимся удилищем, осторожно стал подводить тяжёлую рыбину к лодке. Из глубины показался черный плавник и изумлённая треугольная голова с вытянутыми в трубку жёлтыми губами. Красавец лещ с золотистыми боками спокойно и зачарованно шел прямо в руки.

– Ну, иди, иди, милый, дорогой… – стонал Артём, шаря за спиной подсачек.

Нужно дать рыбине глотнуть воздуха, тогда будет совсем смирной… Артём стал подсовывать подсачек, и тут лещ, втянув губы – трубочку, мощно ударил хвостом, так что брызги взметнулись выше лодки. Тоненькая леска, жалобно тренькнув, лопнула. И лещ, ещё раз взболтнув тёмную воду, сердито ушёл в глубину. У Артёма было такое ощущение, будто его обокрали. Швырнув в лодку удочку со свившейся в блестящую пружинку леской и мокрый подсачек, он ухватил себя за бороду и сильно дёрнул, а потом принялся обзывать себя всякими нехорошими словами. Этого ему показалось мало. Вскочив на ноги, плюхнулся в воду и, сразу остыв, поплыл вокруг лодки, качающейся на поднятой им волне.