Текст книги "Три версты с гаком. Я спешу за счастьем"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

2

Артём бежит к дому старухи. На дороге белым – бело. Видны лишь чуть припорошенные снегом неглубокие следы. Посёлок спит. Ни в одном окне не видно света. Медленно и тихо падает снег. У крыльца следы обрываются. Артём стучит в дверь, но, не дождавшись ответа, подходит к окну и барабанит. Наконец распахивается форточка.

– Зачем ты пришёл? – спрашивает она. – Я не хочу тебя видеть.

– Ты ведёшь себя как девчонка – школьница… Ну что такого произошло? Ко мне приехали друзья… Неужели из – за этого нужно было прыгать в окно и бежать через все село босиком?

– Эта женщина приехала к тебе… Ты ждал её и ничего мне не сказал. И тебе было очень стыдно, я ведь видела. Стыдно, что ты со мной…

– Дурочка, – говорит он.

– Ты был страшно растерян. Даже не мог посмотреть мне в глаза…

– Я тогда ещё не проснулся толком, да ещё этот дурацкий сон…

– Зачем ты меня обманул, Артём?

– Ты все придумала…

– Не приходи больше ко мне… Ты мне стал противен! Она захлопывает форточку, и её фигура растворяется в сумраке комнаты.

– Таня! – стучит он в окно. – Таня!

Когда форточка снова распахивается, быстро говорит:

– Тебе все показалось. Ты ведь фантазёрка. Пойдём ко мне, тебя ждут. Мало ли у меня знакомых? И вообще, какое это имеет значение? Я тебя люблю – вот что главное!

– Я тебя просила не произносить это слово… Я видела твоё лицо, когда ты, открыв им дверь, пришёл в комнату… Вот что, Артём, хватит об этом… И прошу тебя больше не барабанить в стекло – весь посёлок разбудишь. Ты тогда был противен, а сейчас ещё больше!

– Ну, знаешь… – взрывается Артём. – Да не закрывай форточку… Забери свои туфли!

Он швыряет одну за другой туфли и слышит, как они поочерёдно с глухим стуком ударяются об пол.

3

– Ну, показывай своё имение! – утром сказал Алексей. Нина и Ира ушли в магазин купить что – нибудь на завтрак, и они остались одни. Артём, мрачный и невыспавшийся, изо всех сил старался быть любезным и радушным хозяином. Осмотр «имения» занял всего несколько минут. Пока Артём рассказывал, как он достал и поставил большое стекло в мастерской, Алексей вертел в руках скамейку, сделанную ещё летом Гаврилычем.

– Художественная работа, – сказал он. – Где ты такую купил? В Латвии?

– Здешний плотник за два часа сделал.

– Мне бы такую в мастерскую…

– Подарок, – сказал Артём. – Гаврилыч скоро появится. Попроси – и тебе сделает.

Алексей присел на скамейку, закурил.

– Бедно живёшь, – сказал он. – Разве это дача? Обыкновенная русская изба. И что это за мастерская? Чулан с большим окном… Участок неплохой. Сколько соток? Десять – одиннадцать?

– Не знаю.

– А я присмотрел себе дачку в Павловске, на берегу залива… Прекрасный дом, одних комнат пять или шесть, участок с фруктовым садом. И от Ленинграда каких – то полчаса – час езды на машине. Не понимаю я тебя, Артём! Ну чего прицепился к этому Хихиколову?

– Мой родной посёлок называется Смехово, черт бы тебя побрал! – ругнулся Артём. – Если ты ещё хоть один раз назовёшь его по – другому, я тебе по шее дам!

– Гляди, какой патриот! – рассмеялся Алексей. – Так о чем я говорил?.. Да, нечего тебе тут делать. И это ты очень скоро поймёшь. Ну, сколько ты сможешь высидеть в этой глуши? Год, два? Добраться к тебе сюда почти невозможно, если бы не Нина, я ни за что не поехал бы по этой проклятой дороге… Как вспомню, что нужно обратно ехать, – мурашки по коже! Может быть, тут есть объезд? Можно другим путём на шоссе выскочить?

– Объезда нет, – сказал Артём.

– Серо тут, скучно, неинтересно, – продолжал Алексей. – Настоящий художник не может надолго отрываться от большого культурного центра, от памятников, музеев, от интеллигентного общества…

– Пижон ты, вот кто, – сказал Артём. – Ещё и за ворота не вышел, а уже ему скучно, серо… Пойдём, я тебе покажу Смехово и окрестности, а потом ещё кое – что…

– Может, подождём девчат да позавтракаем?

– Я тебе сейчас покажу бор, который ты ни у Шишкина, ни у Левитана не видел! Задери вверх голову и посмотри на водонапорную башню. Где ты ещё такую увидишь? А вокзал с цинковой башенкой? А вон ту пожарную вышку?

– Я есть хочу, Артём! – взмолился Алексей.

– А ты видел мой Светлый ручей? Берёзовую рощу? Я напою тебя такой хрустальной водой, какой ты сроду не пил!

Часа три бродили они по осеннему бору. Попили холодной и прозрачной воды из Светлого ручья. На опушке берёзовой рощи наткнулись на целую россыпь крепких головастых подберёзовиков. Просто удивительно, как это они вывернулись из – под земли после заморозков. Алексей накинулся на грибы и стал их срезать один за другим. Подберёзовики оказались почти без червоточин.

– Какая красотища! – шумно восторгался Алексей, разглядывая и обнюхивая каждый гриб. Он стащил рубаху и стал туда складывать подберёзовики. – Эх, сейчас нажарим громадную сковородку! С картошечкой и постным маслом! Это дело я никому не доверю – буду сам жарить.

Артём наблюдал за приятелем. Алексей ползал на коленях возле толстых берёз и осин, собирая грибы. На лице – широченная счастливая улыбка. Знал бы он, что Артём всего две недели назад собирал в соседнем бору за несколько часов по шестьдесят – восемьдесят боровиков. На подосиновики и подберёзовики и не смотрел. А какие волнушки и грузди были в этом самом березняке…

Когда бор отступил и они вышли на дорогу, которая вела в посёлок, Артём спросил:

– Ну как наше Смехово?

– Не для меня это, Артём, – сказал Алексей. – Бор, грибы, роща, ручей – все это, конечно, прекрасно, но я предпочитаю Ленинград и дачу под Павловском. А к тебе буду в гости приезжать, разумеется, когда дорога будет отремонтирована.

– Я здесь себя впервые художником почувствовал, – сказал Артём.

– Может быть, ты и прав… Каждый по – своему с ума сходит… Покажи, что ты тут написал.

– Неужели тебя не взволновало все, что ты сейчас увидел? – спросил Артём.

– Как не взволновало? А грибы? Даже рубашку не пожалел…

– Мне жалко тебя, – сказал Артём. – А ведь совсем недавно и я был таким же бесчувственным к истинно прекрасному, как и ты… Родина! Миллионы раз слышим мы это слово, и только когда я приехал сюда, это не стало для меня пустым звуком… Подожди, как это у Лермонтова?..

 
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её подобные морям…
 

– Ура! – сказал Алексей. – Из твоей трубы дым идёт! Девочки печку затопили, сейчас грибы будем жарить…

Артём взглянул на него и улыбнулся:

– Мой отец часто говорил: «Я не разбирок – мне что хлеб, то и пирог, а пирог ещё и лучше…» В этом отношении ты очень похож на моего отца.

После завтрака Нина и Ира пошли знакомиться с окрестностями, а художники забрались в мастерскую. Алексей долго и внимательно перебирал эскизы, наброски, готовые картины. Артём молча наблюдал за ним. Для него было очень важно услышать мнение Алексея. Особенно пристально приятель изучал эскизы к портрету Гаврилыча.

– Я полагаю, это тот самый плотник, который такую замечательную скамейку сделал? – спросил он.

– Он почти весь мой дом срубил… Я был у него подмастерьем.

– Мне вдруг почему – то вспомнился Франс Гальс… Помнишь его пьяниц, оборванцев, гуляк – офицеров, кухарок? О нем хорошо сказал Ванг – Гог: «Никогда не писал он Христа, благовещания с пастухами, ангелов или распятий….»

– При чем тут Франс Гальс?

– Это я так, к слову… Если я скажу, что это шаг вперёд, значит, я ничего не скажу… Это скачок, прыжок, старик! Дай я обниму тебя, черта бородатого!.. Если бы я знал, что смогу достичь такого же, завтра бы бросил все, поселился в любой глуши, хоть в полутёмной баньке, и начал бы зверски вкалывать!

Алексей вскочил со стула и заходил по комнате. Светлые волосы топорщились на его продолговатой голове.

– Я тебе завидую, Артемка, честное слово! По – хорошему завидую. Черт с тобой, сиди в своём Хохо… пардон, Смехове и пиши плотников, старух, мальчишек, пейзажи… Я и подумать не мог, что ты сможешь так чувствовать природу… Да, чтобы не забыть! Меня включили в комитет по организации Всероссийской выставки советских художников, приказываю представить к марту «Светлый ручей», «Берёзовую рощу», «Земляничный остров», «Шапку Мономаха» и «Гаврилыча», если к этому сроку закончишь.

– А ты что представишь? – спросил Артём. – «Фронтовиков»?

– Не твоё дело, – оборвал Алексей. – Значит, договорились? Я вношу эти картины в каталог выставки. Срочно сделай репродукции и пришли мне.

– Посмотри ещё эти альбомы, – предложил Артём. Женины рисунки произвели на Алексея точно такое же впечатление, как в своё время и на Артёма.

– Покажи мне поскорее этого вундеркинда! – потребовал он. – Я в этом году веду курс в институте, честное слово, у меня нет ни одного студента, который мог бы сравниться с этим твоим мальчишкой… Сколько ему лет?

– Тринадцать.

– Я бы его без экзаменов принял в академию… Где же он?

– Ещё увидишь.

– Да тут у вас в Смехове, я гляжу, пропасть талантов, – сказал Алексей. – Гаврилыч, теперь Женя… А этот графин с петухом у тебя на буфете? Тоже скажешь – в Смехове сделали?

– В Смехове, – сказал Артём. – Кстати, вон Женя идёт… Ты поговори с ним, а я тут схожу в одно место…

4

С тяжёлым предчувствием шел Артём к дому старухи. Он вспоминал Танин взгляд, когда она сидела на кровати, сжав одеяло рукой у горла, её слова: «Ты мне противен!» Он уже немного узнал девушку и понимал, что она очень на него обиделась. Но за что, спрашивается? Откуда он мог знать, что они приедут? И потом ему и в голову не приходило, что он должен был рассказать Тане о своих отношениях с Ниной. С тех пор как он увидел Таню, Нина перестала существовать для него.

Тугая на ухо старуха с запавшим ртом, хозяйка дома, увидев его, затрясла седой головой, заохала:

– Ушла Танюшка – то с квартиры, родимый. Утром собрала вещички, а у ней и добра – то всего один шалгун да чемоданчик, и ушла. Обидел кто её, что ль? Иль в школе неладно… Лица на ней не было, а вот молчит, гордая… Я говорю, куда ты, посиди, я сейчас самовар вздую, чайку попьём, а она пихнула деньги за комнату и бегом, бегом…

– Куда?!

Старуха покачала головой и вздохнула.

– Хорошая жиличка была, грех жаловаться. И деньги аккуратно платила. Не задерживала, а вот до неё жила у меня продавщица…

Артём наклонился и заорал старухе в ухо:

– Куда ушла, спрашиваю?

– Может, к Лизке… Не сказала, родимый. А может, и сказала, да я не расслышала. Скоро восемь десятков, глухая стала, батюшка.

Артём выбежал из дома, не затворив за собой дверь.

На дороге блестели лужи, отражая небо. Он обогнал Гаврилыча, направляющегося к его дому. Плотник что – то сказал, но Артём только рукой махнул: мол, сейчас недосуг!

На крыльце лежал небольшой пёс. Приоткрыв один глаз, взглянул на Артёма, повозил хвостом, но так и не поднялся. Артём перешагнул через него. Дверь в Лизину квартиру была заперта. Артём стал стучать, сначала тихонько, потом загрохотал кулаком изо всей силы. Сердце его гулко колотилось, словно он только что взбежал на крутую гору. С ненавистью глядя на обшарпанную дверь, бил по ней кулаками…

Дверь отворилась, и на пороге появилась рослая Лиза. Поджав полные, как у сестры, губы, неприветливо смотрела на Артёма.

– Где Таня? – спросил он, даже не поздоровавшись.

– Я к ней сторожем не приставлена, – резко ответила она и захлопнула дверь перед самым его носом. С той стороны щелкнула задвижка.

Артём ошеломлённо стоял в полутёмном коридорчике, пропахшем квашеной капустой и кошками.

– Откройте! – снова забарабанил он в дверь.

Дверь приоткрылась, только не эта, а соседняя. Пожилая багроволицая женщина, с накрученным на мокрую голову наподобие тюрбана полотенцем, с любопытством посмотрела на него и, хихикнув, исчезла.

Предчувствие, что произошло непоправимое, терзало Артёма. Почему эта женщина не открывает? Почему? Он должен увидеть Таню, немедленно, сейчас! Если бы Лиза не открыла, он, наверное, выломал бы дверь.

– Прекратите грохотать, я… я сейчас в поселковый заявлю! – с возмущением сказала она. – Говорю вам – не караулю я её. А она мне о своих делах не докладывает… Уж вы – то, слава богу, должны Таньку знать!

Не солоно хлебавши вернулся он домой. Гаврилыч строгал на верстаке зимние рамы. Их давно уже пора было вставлять. Когда ветер дул в окна, все тепло из комнаты выдувало, и Артёму приходилось на ночь поверх одеяла укрываться дедовскими ватниками и тужурками. Присев на чурбак, он задумался. Плотник, снимая с бруска тонкую стружку, искоса взглянул на него, но ничего не сказал.

Из мастерской доносились оживлённые голоса: протяжный баритон Алексея и тонкий Женин тенор. Ира и Нина готовили обед. Часто хлопала дверь в сенях, слышалось трескучее шипение картошки на сковороде, Гаврилыч взвалил раму на плечо и понёс в дом.

Куда она могла деться? У сестры её нет, это факт. Сестра сама не знает, где она. Может быть, поэтому и такая злая…

На крыльцо вышла Нина. Она раскраснелась у горячей плиты, золотистые волосы стянуты белой лентой.

– Артём, где у тебя лук? – спросила она.

– Какой лук? – не сразу сообразил он. – Ах лук… Наверное, кончился…

Нина спустилась с крыльца и, смахнув опилки со скамейки, присела рядом.

– У меня сердце разрывается, глядя на страдания молодого Вертера, – сказала она.

Артём неприязненно покосился на неё:

– Я уже давно заметил, ты всегда очень кстати используешь свои обширные познания в литературе и живописи…

– Мы так некстати нагрянули… – помолчав, сказала она. – Честное слово, мне очень захотелось тебя увидеть. Каков ты в своём родном Смехове.

– Ну и каков же я?

Нина посмотрела ему в глаза и невесело улыбнулась:

– Тогда, в Ленинграде, ты мне показался мятущимся, неустроенным, неуверенным в себе, а теперь ты совсем другой.

– Ты любишь слабых? Таких, чтобы можно было пожалеть, да?

– Когда – то для меня идеалом был мужественный, сильный мужчина. За такого я и вышла замуж. По крайней мере, мне сначала так показалось…

– За моряка?

– Какое значение имеет профессия? Он прирождённый артист. В зависимости от обстановки он всегда кого – нибудь играет. Познакомившись со мной, он угадал мой идеал и блестяще сыграл свою роль. А потом… как это и бывает иногда с артистами, он с треском провалился… Сейчас он переменил амплуа. Изображает из себя кого – то на служебной сцене. Рвётся в начальники. Пока получается…. – К чему ты мне все это говоришь?

– Женщины любят сами себе придумывать героев. А говорю тебе потому, что не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне. И не сердись за тот последний вечер в Ленинграде. У меня было очень плохое настроение.

– Я не сержусь. С чего ты взяла?

– А у неё красивые глаза, у твоей дикой Бары… Убежать через окно в одних чулках по снегу… Я уже на такое не способна.

– Я знаю, – сказал Артём.

– Не печалься, мой дорогой, – улыбнулась Нина. – Когда любовь лёгкая и безмятежная, без тревог и переживаний, она быстро и легко проходит… Как у нас с тобой… Правда, то, что было у нас, и назвать – то любовью нельзя… Так, небольшая интрижка… Радуйся: у тебя, кажется, трудная любовь.

– Я и радуюсь, – пробурчал Артём.

На крыльцо выскочила Ира с полотенцем на юбке вместо передника. Тоже румяная, озабоченная.

– Куда ты пропала? Где же лук?

– Лука в этом доме нет, – сказала Нина. – Бедная Ирочка, что же нам делать? Алёша любит картошку с луком, а его, как назло, нет.

– Иди кофе вари, – распорядилась Ира. – Артём, будь добр, попроси у соседей пару головок лука.

– Золотая жена будет у Алексея, – сказала Нина, поднимаясь. – Ведь для вас, мужчин, хорошая еда – это главное в семейной жизни… Недаром же говорят: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

– Злая же ты, Нина! – усмехнулся Артём.

– Я ревную тебя, дурачок! – засмеялась она. – И не сердись, в конце концов, я ведь тоже баба!..

Артём встал с чурбака и пошёл к Кошкиным за луком. Сосед был дома и дал ему целую золотистую связку.

– Этого добра нонче много уродилось, – сказал он. – Головки одна к одной. А чесноку дать?

И, не дожидаясь ответа, вручил Артёму увесистый пучок чесноку.

У калитки Артёма догнала Машенька. Она была в синих трикотажных брюках в обтяжку и капроновой курточке с серым воротником. Лицо у неё очень серьёзное и таинственное.

– Чего тебе? – спросил Артём.

– Тс-с! – Машенька, оглянувшись на свои окна, потащила Артёма за рукав к поселковому. Там, за поленницей дров, остановилась и, поглядев на него круглыми блестящими глазами, покачала головой:

– Ой, что теперь будет! Что теперь будет!

– Что же будет?

– Ой, какое у вас лицо, дядя Артём! Несчастное какое… А кто это к вам приехал? Важные такие, нарядные… У той высокой тётечки с конским хвостом на голове, с ума сойти, какая красивая кофточка.

– Чтобы об этом спросить, ты меня притащила сюда?

– Ой, что вы, дядя Артём! У меня есть большие новости… А эти тётеньки артистки? Они поют?

– Сама ты артистка. Я пойду, «тётеньки» лук ждут.

– Идите. Я хотела вам сказать… Татьяна Васильевна… – девчонка сделала паузу, наблюдая, как будет реагировать Артём. – Ну, если вам неинтересно.

– Где ты её видела? – сразу оживился Артём.

– Обещали мне портрет нарисовать, а сами…

– Нарисую, нарисую. Где Таня… Татьяна Васильевна?

– Уехала, – сказала Машенька. – Села на автобус с вещичками и уехала. Ой, что теперь будет! Придут ребята в школу, а учительницы нет… Лучше бы наша химичка уехала… Позавчера пять двоек поставила.

– Погоди ты со своей химичкой! Когда уехала?

– С утренним автобусом, я ещё помогала ей сумку нести… Идём по дороге, а она все на ваш дом оглядывается…

– Ну а дальше?

– Села в автобус, я ей вещи подала. Спрашиваю: далеко собрались, Татьяна Васильевна? А она молчит, будто не слышит. И все на ваш дом смотрит, а вас никого не видать.

– Так ничего и не сказала?

– Очень расстроенная была, а в глазах ни слезинки… Чего же она сказала? «Прощай, Машенька». И ещё письмо дала… Я ей долго рукой махала, пока автобус…

– Где оно? – перебил Артём.

– Так письмо не вам, дядя Артём.

– Покажи!

– Так оно у меня дома. В географии лежит.

– Неси же скорее, черт бы тебя… – увидев озадаченные девчоночьи глаза, спохватился. – Извини, Машенька, вырвалось… Я лишь на конверт взгляну.

Машенька, обиженно надув губы, подумала, потом повернулась и пошла к дому.

– Вам она потом по почте пришлёт, – обернувшись, сказала она.

– Неси, неси, – торопил Артём.

Ему казалось, что она слишком медленно идёт. Выхватив из её рук голубой конверт, Артём надорвал его.

– Ох, дядя Артём! – укоризненно сказала Машенька. – Чужие письма ведь читать стыдно!

Это было заявление на имя директора восьмилетней школы. Таня сообщала о своём внезапном уходе и просила уволить её с работы. Куда она уходит, об этом в письме не было ни слова. О причине тоже. Артём сунул Машеньке конверт и, пробормотав: «Это не письмо, а заявление…», бросился к своей калитке. Связка лука упала на землю, он даже не заметил.

– Лук уронили! – крикнула Машенька, но он не оглянулся.

Девочка подняла связку и степенно пошла вслед за ним. Когда она отворила калитку, Артём уже сидел за рулём и подавал машину назад. На крыльце стояли Алексей, Ира и Нина и с недоумением смотрели на него.

– Куда же ты, Артём? – расстроилась Ира. – Сейчас обедать будем.

– Обедайте без меня… – отмахнулся он. Выскочив из машины, отворил ворота и выехал на дорогу. «Москвич» фыркнул и рванулся вперёд.

– Как же обед? – растерянно спросила Ира.

– Не расстраивайся, дорогая, – сказала Нина. – Поверь, ему сейчас не до обеда…

– Вот ваш лук. – Машенька поднялась на крыльцо и протянула тяжёлую связку.

– Дядя Артём поехал в Бологое, – затараторила она, с любопытством разглядывая незнакомцев. – За Татьяной Васильевной, нашей учительницей… Она утром уехала на автобусе, я ей ещё сумку помогала нести…

– Тебя как звать? – спросила Нина.

– Машенька.

– Мы приглашаем тебя пообедать с нами, Машенька.

– Ой, спасибо, я уже пообедала… Я просто так посижу!

5

Артём стоял на обочине шоссе и смотрел на проносящиеся мимо машины. Снова ночью выпал снег и снова утром растаял. Сохранился лишь на дне оврагов и канав. На откосах кое – где вяло зеленела жухлая поникшая трава – последний привет лета. Холодный северный ветер с сухим шорохом возил по асфальту истрёпанные листья, раскачивал телефонные провода, завывал в голых ветвях ольшаника.

Артём ждал попутную машину. Он бы и пешком дошёл – подумаешь, три версты с гаком, – но у его ног, завёрнутая в мешковину и перевязанная шпагатом, лежала тяжёлая рессора. Три дня назад сломал её Артём, пустившись в погоню за Татьяной Васильевной на своём «Москвиче» по смеховскому бездорожью.

Не доезжая речки Березайки, машина вздрогнула от тяжёлого удара, затем тяжко охнула и присела.

Артём свернул с просёлка на лесную просеку, бросил в кустарнике покалеченный «Москвич» и, остановив мотоциклиста, – на его счастье, тот ехал в Бологое, – продолжил свой путь.

И все – таки он опоздал: Тани на станции не было. Уехала в неизвестном направлении.

В Смехово Артём вернулся лишь к вечеру. Алексей и его пассажирки, так и не дождавшись его, уехали в Ленинград. В доме все прибрано, подметено, посуда вымыта, а на столе приготовлен для Артёма давно остывший обед. Ничего не скажешь, хозяйственная эта девушка Ира!..

На следующее утро Артём пригнал домой «Москвич», снял рессору и отвёз её на автобусе в Вышний Волочек, где была станция технического обслуживания. Там проторчал до вечера, пока не отремонтировали рессору. На автобусе доехал до повертки, а теперь вот нужно ждать оказии. Автобусы до утра не пойдут в Смехово.

Со стороны Ленинграда стал притормаживать ЗИЛ‑130. В кузова большие зеленые контейнеры. У висячего моста грузовик остановился. Из кабины выбралась на обочину дородная женщина в длинном в обтяжку пальто. Шофер подал мешок. Женщина поклонилась шоферу и, оглянувшись – нет ли близко машин, – перешла шоссе. ЗИЛ взревел и, набирая скорость, покатил под уклон в сторону Москвы. Женщина бросила взгляд на молчаливого Артёма и остановилась неподалёку. Видно, тоже в Смехово.

Быстро сгущались осенние сумерки. Низкие темно – дымчатые облака проносились над головой. Ветер порывами налетал на ольшаник, заставляя голые сучья стучать друг о дружку. На шоссе ярко вспыхнули и погасли автомобильные фары. Две большие молчаливые птицы, спланировав сверху, нырнули под нависший над путями железнодорожный мост.

Женщина неподвижно стояла в стороне, повернувшись к Артёму боком. Из – под шерстяного платка выглядывала черная прядь волос. Что – то в её грузной фигуре было знакомое. Внимательно присмотревшись, Артём узнал Степаниду Петрову. Он хотел было поздороваться, но Степанида не смотрела в его сторону.

Вдруг мешок у её ног зашевелился и закряхтел.

«Может, и мне порося завести? – подумал Артём. – В подполе на железных крюках будут висеть копчёные окорока. В яме картошка, морковь, свёкла. В деревянных кадках – квашеная капуста, огурцы, солёные грибы. И вьюжными зимними вечерами буду спускаться в подпол с керосиновой лампой и накладывать в глубокую тарелку скользкие, остро пахнущие приправой рыжики и волнушки…»

Он так живо представил на белой тарелке холодные рыжики, что даже слюну сглотнул. До порося, может быть, дело и не дойдёт, а вот грибов на будущий год уж точно кадку насолит.

Когда платок на голове Степаниды стал сливаться с черными волосами, а вдалеке заиграли всполохи света – водители включили дальний свет, – с шоссе в Смехово свернул «Москвич‑408». Артём поднял руку. Машина прошла немного вперёд и остановилась.

– Подкинете до Смехова? – попросил Артём. – У меня тут рессора…

Из машины вылез плотный парень в коричневой кожанке на «молниях». Потянулся, несколько раз присел. Артём улыбнулся: знакомое движение! Видно, издалека, устал за рулём. Взглянув на Артёма, парень тоже улыбнулся:

– Что – то в Смехове раньше не встречал я бородатых…

– Вот встретили.

Тут подскочила Степанида с мешком и затараторила:

– Довезёшь, родимый? Гляди – ко – уж темень, а дома мужик, поди, все глаза проглядел, дожидаючись… День – то нынче короче овечьего хвоста. Пока туды – сюды, ан уж и ночь.

Парень посмотрел на Степаниду, и улыбка исчезла с его лица. По тому, как он ничего не ответил, Степанида ещё пуще забеспокоилась: чего доброго, не возьмёт, а кому охота по тёмному избитому просёлку тащиться три версты с гаком?

– По делам к нам в Смехово, аль к родственникам? Коли ночевать негде, я тебе один хороший дом укажу. За полтинник переночуешь на чистой постели. И молочка можно купить, яичек…

– А к себе чего ж не хочешь пустить? – спросил парень.

– Домишко – то у меня маленький, старый, с тараканами, а потом мужик мой сильно храпит…

– Чего ж это твой дом вдруг похудел? Лучший был на всей Кооперативной улице…

– Чиво? – удивлённо раскрыла рот Степанида. – Никак тутошний?

– Садись, – сказал парень.

Степанида, озадаченно посмотрев на него, полезла в кабину.

– Мешок давай в багажник положу.

– Мешок – то одна видимость… Пущай лежит на коленках.

– Золото у тебя в нем, что ли? – усмехнулся парень.

– С базара еду, родимый… Кой – чего тут для домашнего хозяйства.

Артём сел рядом с водителем, и они поехали. Прыгающий свет фар освещал глубокие, с черной окаемкой лужи, в которых плавали грязные листья, отражались исхлёстанные бортами грузовиков голые кусты, покосившиеся, с вырванными клочьями древесины телеграфные столбы.

– Не узнаешь меня, тётка Степанида? – помолчав, спросил водитель.

– Чей же ты будешь – то, родимый? Будто и вправду личность твоя мне знакомая…

– Когда – то за твоей дочкой Любашей ухаживал…

– Господи, неужто Петька непутёвый?

– Что Петька – это верно, – сказал парень. – А насчёт «непутёвого» я с тобой, тётка Степанида, не согласен… Это в твоём бабьем представлении был я непутёвым.

– Батюшки, надо ж, Петька непутёвый! Откуда ж ты взялся – то, головушка твоя забубённая?

– Из Харькова. Отпуск у меня, вот и решил в родные края наведаться. Считай, с пятьдесят второго тут не был… С тех самых пор, как отдала ты Любашу за капитана – артиллериста. Где она сейчас?

– В Калуге… Муж – то ейный до подполковника дослужился и в этом году на пенсию вышел…

– Чего же ты за старого выдала?

– На пятнадцать годков всего и старше – то… Ох, и хватила моя Любушка горюшка с ним! Ты ж знаешь, весёлая она была, хохотушка, а он бирюк бирюком… Глядит исподлобья, не улыбнётся… Поругаются, так целый месяц, бывает, молчит. Ходит надутый, как индюк, и хоть бы слово! Вот уж пятый год к нам сюда глаз не кажет. Разобиделся на меня за чтой – то… Слова поперёк не скажи, сразу насупится, замолчит и глазами только зыркает, чисто сыч лесной… Она уж и разводиться с ним надумала, да ведь дочь у них. В этом году в институт поступила. Слава богу, хоть она не в батьку…

– А Люба приезжает?

– Кажинное лето гостит. За ягодами – грибами ходит. Бывает, по два месяца живёт. Она ведь учительница. И дочка с ней. А в этом году с подружкой приезжала, внучка – то… А ты, Петенька, шоферишь? Небось начальника толстопузого возишь?

– Я сам начальник, тётка Степанида… А машина эта моя.

– В энту… лотерею выиграл? – ахнула Степанида.

– В прошлом году купил… Черт, тут и рессоры поломать недолго! – раздражённо сказал парень.

– У меня на днях левая полетела, – заметил Артём.

– Черт бы побрал вашего председателя! – ругнулся водитель, когда «Москвич», будто паралитик, затрясся на частых и глубоких колдобинах. – В космос летаем, а дорожку, что осталась от царского режима, не можем отремонтировать…

– Так его, мазурика, Петенька! – засмеялась Степанида. – В председателях – то у нас уж который год ходит твой родной дядюшка…

– Я с ним поговорю… – пообещал Петя.

– Пустое дело, – усмехнулся Артём.

– Почём там у вас нынче в Харькове поросята?

– Не в курсе, тётка Степанида.

– Квартира – то у тебя хорошая?

– Не жалуюсь. Большая, со всеми удобствами.

– И телевизор есть?

– Есть, тётка Степанида, есть… Цветной даже.

– Сколько же ты, Петенька, получаешь? – помолчав, спросила Степанида.

– Много, тётка Степанида… Инженером – конструктором работаю я на большом заводе.

– И врёшь ты все, Петенька… И никакой ты не анжинер и машина вовсе не купленная, а казённая.

– Промахнулась ты, тётка Степанида… – усмехнулся Пётр. – Променяла такого зятя, как я, на старого и нелюбимого… Говоришь, бирюк бирюком? Был бы я женат на Любе – то, возил бы тебя бесплатно на машине по городам да курортам. И жила бы ты с дочкой и внуками в большом красивом городе…

– Мне и тут хорошо, – ввернула Степанида. – Я на жизню не пеняю.

– Растоптала ты нашу любовь, да, выходит, сама в дураках – то и осталась. Зять тебя не любит, говоришь, стороной объезжает, да и дочь вряд ли простила тебе…

Видно, Степанида в расстройстве заёрзала на заднем сиденье и придавила крутым боком задремавшего было поросёнка, так как раздался пронзительный визг. Пётр удивлённо оглянулся, но машина тут же провалилась в колдобину, и он, чертыхнувшись, остановился и дал задний ход.

– Вон какого ты пассажира везёшь, – усмехнулся он. – Чего ж не сказала?

– Так, Петенька, шоферы – то, сам знаешь, какой народ привередливый. С поросёнком – то не каждый в грузовик посадит, а уж в легковушку и подавно!

– Гляжу, все такая же ты, тётка Степанида! Людей – то все за дураков считаешь…

– Ох, Петенька, народ – то нынче пошёл хуже летошнего, – сказала она, утихомирив поросёнка. А немного помолчав, спросила: – Женатый ты?

– И жена есть, и двое ребятишек.

– Я думала, так и не оженился, – разочарованно протянула Степанида. – Женатые с семьями в отпуск ездиют. Поглядишь – целый коробок набитый! И собаками, и с кошками на машине катят куда – то.

– Ну вот и приехали, – сказал Пётр. – Плати за проезд, тётка Степанида!

– Неужто с меня возьмёшь? – удивилась она.

– С какой же это стати я тебя должен бесплатно возить? Да ещё с поросёнком?

– Ох, Петенька, жисть – то какая нынче? – запричитала Степанида. – Куды не повернись – плати. Денег – то на каждый случай не напасёшься! Откуда у меня, старой бабы, деньги – то? Всю жизнь не работала, пенсия не причитается…

Она долго копалась в кошельке, звеня мелочью. От кошелька вскидывала притворно – несчастные глаза на парня, рассчитывая, что он раздумает, но Пётр, не вылезая из кабины, ждал. И лицо у него было каменное. Вздыхая и охая, Степанида выложила ему медяками тридцать копеек.

– Рубль с тебя, – сказал Пётр.

Степанида так и взвилась на сиденье, поросёнок отчаянно завизжал.

– Да с меня в автобусе тридцать копеек берут, а ты рупь! Побойся бога, Петенька!

– Тридцать копеек с тебя, тридцать с поросёнка, да за то, что обманула, ещё сорок. Вот и получается рубль.

– Я ж его на коленках держала! В ем и весу – то вместе с мешком три килы.

– Не торгуйся, тётка Степанида… Сказано, рубль. А спорить будешь – не поленюсь, назад отвезу, на старое место… Ты ведь меня знаешь.