Текст книги "Три версты с гаком. Я спешу за счастьем"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

5

Гаврилыч появился лишь на четвертый день. Был он выбрит, редкие волосы приглажены. Верный Эд, проводив до калитки, отправился куда – то по своим собачьим делам. Как ни в чем не бывало плотник достал из сумки инструмент и принялся за работу. Будто и не отсутствовал три дня. Просто сходил пообедать и вот вернулся. Рубанок в его руках уверенно строгал доску. Стружка, завиваясь, брызгала в стороны. Лицо Гаврилыча невозмутимо. Огрызок синего химического карандаша торчал за ухом. Артём всегда удивлялся, как это Гаврилыч при своей склонности к выпивке никогда не терял инструмент и даже вот этот жалкий огрызок карандаша? Случалось, напивался так, что и голову немудрёно потерять, а вот карандаш за ухом каким – то непостижимым образом оставался на месте.

Артём ожидал, что плотник расскажет, что с ним приключилось, но тот и не думал. Он чиркал карандашом по чисто выструганной доске, делал зарубки топором, долбил пазы. Артём собирал обрезки досок и складывал под невысоким навесом, который сам сколотил.

– Отдохнул? – наконец не выдержал и первым спросил Артём.

– В гостях разве отдохнёшь? – сказал Гаврилыч.

– В гостях? – усмехнулся Артём. – А я слышал – в милиции.

– Дружок у меня там, в Бологом… У него и гостил. Уважаю я его, умный мужик! С ним и поговорить – то приятно.

– А мне говорили, что тебя вместе с Эдуардом Юрка – милиционер на мотоцикле прямым ходом в кутузку доставил.

– Так Юрка ж у него в подчинении, – сказал Гаврилыч. – Ему вышел срочный приказ – и доставил.

– Вышел приказ?

– Митрич – то повыше начальник, чем Юрка… Видишь ли, ему понадобился я. Ну, он сымает трубку – и Юрке, так, мол, и так, малой скоростью на мотоцикле, значит, доставь мне Гаврилыча, то есть меня. Юрка и доставляет. Ему прикажут – он и тебя отвезёт куда надо.

– Зачем же ты вдруг милиции понадобился?

– Надумали они строить гараж… У них – шутишь – пять машин, не считая мотоциклов. Ну а настоящих специалистов под рукой не было, вот и нагородили не лучше, чем тебе Серёга Паровозников. Мне и пришлось за бригадира трое суток… то есть три дня. Выправил им гараж, как полагается, – и домой. Инспектор ГАИ самолично привёз сюда нас с Эдом… А начальник благодарность объявил и долго руку тряс. – Выручил, значит, милицию… – Трое суток на казённых харчах, спал, правда, на нарах, и на замок закрывали… Но там чисто было, ничего не скажешь. И даже в душе разок помылся. Баню, конечно, больше уважаю…

– Много ли ты там заработал? И вином тоже с тобой расплачивались?

– Я у них, Иваныч, вроде шефа… Ну, шефствую над ними, что ли. А шефы денег не берут с подшефных. В прошлом году коридор в милиции отгрохал. Правда, тогда я не трое суток полу… отработал, а пятнадцать…

– Ты прав, – сказал Артём, – твой дружок Митрич умный человек. Вряд ли кто ещё другой может создать тебе такие благоприятные условия для работы.

– Я и говорю, умный… Напоследок душевно мы с ним потолковали. Жалко, ни разу не довелось с хорошим человеком выпить.

– А что ж так?

– Он бы, понятно, уважил, да служба у них сам знаешь какая. Раз поставлен государством на ответственное дело – шабаш, не пей! Вот Мыльников – директор спиртзавода, у него водка да спирт – что вода ключевая… Залейся. А его никто пьяным не видел. И рабочих держит, будь здоров! У него на заводе пьяного не увидишь, а ежели бы сам выпивал, тогда что? Весь завод хмельной ходил бы. Таким людям, я считаю, выпивать никак нельзя. От этого вред любому делу может большой выйти… Вот я выпиваю, тут никакого вреда нету…

– Ну, как сказать, – заметил Артём.

– Мне уже пятьдесят, – продолжал Гаврилыч, – а ещё ни разу никем, окромя топора и рубанка, не командовал. Надо мной командиров было – не счесть. Как помню себя, все мною командовали. С малолетства. Разных на своём веку начальников повидал: и глупых и умных. Когда умный да душевный, тогда и не чувствуешь, что тобою командуют. Умеет человек так подойти, что все для него сделаешь, живота не пожалеешь. А дурак, он и есть дурак. За версту видно. У такого ходить под началом – не приведи господь… Вот в армии случай был. Старшина занятия проводил. Показывал, как надобно с гранатой обращаться. Это ещё перед отправкой на фронт. Ну, один солдатик обмишурился и вытащил чеку – то. А предохранитель прижимает к корпусу. Подходит к командиру: «Вот, говорит, тут штучка одна выскочила». Старшина аж в лице переменился. «Бегом, – кричит, – отсюдова! Вон туда, в кусты… и вставь чеку на место, чтобы все как было!» Солдатик побежал, конешно, приказ есть приказ. Немножко погодя слышим – рвануло! Мы туда, а солдатик стоит, все лицо в кровищи и обеих кистей нет… А старшине скомандовать бы, чтоб швырнул гранату в овраг – и всего делов.

– Судили его?

– Солдатика – то?

– Старшину.

– Суди не суди, а человек на всю жизнь без рук остался… Когда на фронт отправляли, старшины с нами не было.

Гаврилыч взял готовую доску и ушёл в дом, немного погодя послышался стук молотка. Артём достал из сумки стеклорез, линейку и стал подгонять к раме стекла. Первое стекло треснуло с краю, второе отломилось как раз по метке. Пока Гаврилыч возился на кухне, Артём вставил раму на место. Он думал, плотник ничего не заметил, но Гаврилыч потом сказал:

– Сурьезные у нас парни! Небось из – за девки стекло – то высадили? – И, сморщившись, зафыркал, закашлялся. Это означало у Гаврилыча смех.

Артём взял альбом, перья, тушь и забрался на чердак. Мастерская ещё не была готова. Пока настлан пол да вставлено самое большое в посёлке стекло. Артём обратил внимание, что смеховцы останавливаются возле его дома и, задрав голову, подолгу смотрят на диковинный фонарь под крышей. А бабка Фрося как – то поставила полные ведра на землю, сняла коромысло и перекрестилась на окно. Потом подошла к крыльцу, поздоровалась за руку и принялась расспрашивать:

– Чевой – то это у тебя наверху такое, Артемушко? Таких большущих окон сроду не видывала.

– Мастерская это, бабушка, – стал объяснять Артём, но старуха будто не слышала. – Давеча иду из лесу, козе своей травы серпом нажала, гляжу – будто горит дом – то твой… Я так и ахнула. Батюшки, думаю, не успел выстроить, ан уж пожар! Гляжу, будто машин пожарных не видать, народу тоже… А это, сынок, солнышко садилось, да прямо в твоё окно красным огнём – то и ударило…

Артём нагнулся к старушечьему уху и снова попытался объяснить, что художникам необходимо много света, вот и пришлось ему такое большое окно вставить… И пусть она скажет своей внучке Маше, чтобы приходила к нему. Будет портрет её рисовать.

Старуха смотрела на него чистыми умными глазами и кивала, а когда он кончил, спросила:

– Сынок, может, у тебя там штука такая есть, в которую на луну да звезды глядят? Внучонок покоя не даёт: спроси да спроси у дяди… Хочется ему до смерти поглядеть в интересную эту штуку на луну. Ты уж дай ему, хоть одним глазком?

– Пусть приходит, – улыбнулся Артём.

– У тебя лестница – то, Артемушко, на верхотуру крутая?

– Да как сказать…

– Может, и я, старая, приволокусь глянуть на луну – то… Внучок – то говорит, там дырки да горы на луне видать… Не гляди, что старая, я вижу хорошо, особливо далеко…

Все это вспомнил Артём, сидя на полу в мастерской. Насмешила его тогда бабка Фрося. Внучонок её, конечно, побывал здесь. На пыльном полу остались маленькие следы. Убедился, чертенок, что никакого телескопа тут нет.

Артём раскрыл альбом и задумался. Прямо перед ним просёлок, а за ним остроконечные покачивающиеся вершины сосен. Прошли дожди, и горе – дорога снова расползлась, разухабилась. В жирной черной грязи поблёскивают лужи, отражая безмятежное небо. Как же ему поинтереснее изобразить на карикатуре Алексея Ивановича Мыльникова?..

Глава пятнадцатая

1

Артём и Гаврилыч обшивали досками стену мастерской, когда прибежала Настенька – кассир и сказала, что Василия Гавриловича срочно требуют в поселковый.

– Кто требует? – спросил плотник, заколачивая в свежеобструганную доску гвоздь.

– Председатель и… другие, – ответила Настенька.

– Небось к празднику фанерную звезду на клуб устанавливать заставят, – сказал Гаврилыч и положил молоток на пол.

– И вы тоже зайдите, – взглянула на Артёма Настенька. – Кирилл Евграфович просил.

Настенька спустилась по лестнице вниз, а Гаврилыч полез в карман за кисетом. Он никогда не спешил выполнять приказания. Закурив, почесал свой бугристый нос, наморщил лоб.

– Когда надоть чего – нибудь сделать, председатель сам приходит, – сказал Гаврилыч. – Тут что – то другое… Я думаю, шпрыц вставлять будут.

– Это что – то новенькое! – удивился Артём.

– Как дадут им за что – нибудь нахлобучку в районе, так завсегда мне шпрыц вставляют… И за то, что выпиваю, и не работаю нигде. Я б и рад в рай, да грехи не пускают… И потом моя работа тонкая, художественная, а им подавай план! А художественность начальство не интересует.

Гаврилыч докурил цигарку, тщательно притушил окурок и пошёл к лестнице.

– Пойдём, Иваныч, послухаем, чего они там ещё придумали.

В кабинете председателя было накурено. Синий папиросный дым пластами поднимался к потолку. Курили мужчины. Женщин было две: Нина Романовна, круглолицая пожилая женщина с седыми волосами – секретарь поселкового, да ещё кассир Настенька. Она пристроилась на круглом фанерном стуле у самой двери. Настенька исполняла обязанности и курьера. Носков кивнул Артёму, на Гаврилыча же взглянул строго и осуждающе. Тот стащил с головы кепчонку и усмехнулся, оглядываясь, где бы присесть. Но свободного места не было. И Гаврилыч притулился к стене, на которой был прибит большой красочный плакат: «Берегитесь мух – они источник заразы!» Артём встал у двери. Настенька принесла из другой комнаты один стул. Судя по всему, Гаврилычу стула не полагалось, раз ему будут «шпрыц вставлять».

– Вроде бы трезвый, – сказал один из присутствующих.

– Когда работаю – в рот не беру, – с достоинством заметил Гаврилыч.

– Это верно, – на всякий случай сказал Артём, но на его слова никто и внимания не обратил.

– Когда работает! – насмешливо сказал все тот же голос.

– Где же ты, Василь Гаврилыч, интересно, трудишься? – спросила Нина Романовна. – На каком таком ответственном производстве?

– Уж тебе – то, Романовна, совестно так говорить… Из окна должно быть видно тебе моё производство… Глянь, какой домище отгрохал! Одно стекло наверху чего стоит.

– Это называется, Василь Гаврилыч, не производство, а шабашка, – сказал Носков.

И тут сразу заговорили несколько человек. Гаврилыч завертел своей плешивой головой направо и налево, не зная, кого слушать. Носков постучал костяшками пальцев по стеклу – он сидел за письменным столом – и попросил говорить по одному. Депутаты поселкового Совета обвиняли Гаврилыча в систематическом пьянстве, в тунеядстве, мол, не проходит месяца, чтобы он не побывал в милиции… Тут Гаврилыч не удержался и ввернул:

– В последний раз я там за бригадира был… Гараж построил… и всего за трое суток… Тьфу, то бишь, за три дня. Спросите у Юрки.

Молодой светловолосый лейтенант усмехнулся, но ничего не сказал.

Ругали Гаврилыча долго и истово, но нужно заметить, что никакой особенной злости в голосах выступавших не было. Ругали по привычке и произносили привычные фразы. И Гаврилыч не обижался, смирно стоял под плакатом, на котором была изображена гигантская муха, и помалкивал. Услышав меткое крепкое словечко, он удовлетворённо кивал, выражая этим своё одобрение. Когда все выговорились, Кирилл Евграфович подвёл итог:

– В общем, Василь Гаврилыч, получается, что ты есть чистой воды тунеядец, а в стране сейчас повсеместно идёт беспощадная борьба против этого нездорового явления, и мы никак пройти мимо вопиющего факта не можем.

– А что это за штука такая – тунеядец? – глядя на председателя голубыми невинными глазами, спросил Гаврилыч. – С чем ево кушают?

– Ты что, газеты не читаешь? – нахмурился Носков. – Отсталый ты человек, ежели не в курсе событий, происходящих в нашей стране.

– Газеты – то я читаю и книжки тоже – спроси у библиотекарши. Давно все книжки прочитал, а новых что – то нету… Уж сколько раз вам всем говорили, что нужно приобрести для библиотеки новые книжки, а вы, товарищи депутаты, и в ус не дуете… Третьева дня взял одну книжку… Как же она называется? Вспомнил: «Жёлтый пёс»! Так в серёдке нет половины листов. И главное – выдраны на самом интересном месте…

– Мы сейчас не о библиотеке толкуем, – сказал Носков. – Твой вопрос решаем. Значит, ты не знаешь, что такое тунеядец? Я тебе объясню… Тунеядец – это подозрительная личность, которая не желает жить, как все люди, не уважает законов нашего государства, пьянствует и нигде не трудится…

– Это я‑то не тружусь? – возмутился Гаврилыч. – Ты, Евграфыч, выдь на улицу, протри глаза, коли их застлало, да посчитай, сколько домов в посёлке я срубил! – Он оглядел присутствующих. – Чего ж ты молчишь, Васильич? Кто тебе избу поставил в прошлом году? А ты, Романовна, чево отвернулась? Не я ль тебе той осенью фасад подправил? Твой дом того и гляди норовил в грядки носом кувыркнуться… А с тобой, Кузьма Иваныч, рази мы по рукам не ударили, что как только кончу дом покойного Андрей Иваныча, так сразу за твою гнилую хоромину примусь?

Мужики отводили глаза, качали головами, дескать, все это так, но все одно, Василий Гаврилыч, ты тунеядец. И тут инициативу взял в руки лейтенант милиции.

– Плотник ты известный, тут никто с тобой спорить не будет. Домов твоих в посёлке много, это тоже факт, но кто больше тебя бывал в вытрезвителе? Только я лично три раза отвозил тебя в Бологое.

– Будто не знаешь, зачем меня туда возишь…

– А ты думал, на курорт? – повысил голос Юра. – Будешь лежать на диванчике и разные книжки читать? Там разговор короткий: лопату, топор в руки – и вкалывай за милую душу! Правильно, гараж ты построил, так и другие без дела там не сидят.

– Глядя на тебя, Василий Гаврилыч, и другие пьют, – ввернула Нина Романовна.

– Ему сходит с рук, значит, и другим тоже.

– Чего им на меня глядеть? – проворчал Гаврилыч. – Я не икона.

– Я обслуживаю четыре посёлка, – продолжал Юра. – Все люди работают: или в совхозе, или на производстве, а ты ведь больше месяца – двух нигде не задерживаешься. Гонят тебя в три шеи, потому как никому не нужны пьяницы и тунеядцы…

– Не говори лишнего – то, – сказал Гаврилыч. – Пьяница, ладно… но тунеядцем не обзывай, потому как это есть фальсификация фактов!

Гаврилыч с удовольствием в один приём выговорил трудное для него слово «фальсификация» и победно посмотрел на всех.

– В общем, хватит нам с тобой нянчиться – нужно принимать самые строгие меры, – сказал милиционер.

– А как в других местах поступают с тунеядцами? – спросил бородатый мужик, который до сих пор молчал.

– Выселяют из больших городов в села, деревни и заставляют работать, – сказал Носков.

– А мы куда должны выселять? – взглянула на председателя Нина Романовна.

– Выселите меня в город, – ухмыльнулся Гаврилыч. – В Москву аль в Ленинград. Можно ещё в Киев, там вроде теплее…

– Мы тебя определим на работу, – сказал Носков. – С завтрашнего дня, товарищ Иванов, назначаетесь ночным сторожем в железнодорожный магазин…

– Сельпо тоже в твоём ведении, – прибавил Юра. – А как ты будешь нести государственную службу – следить я буду.

– Чего там сторожить – то? – забеспокоился Гаврилыч. – В магазине хоть шаром покати – одни кильки в томате да треска в масле. И потом у нас жуликов – то не слыхать… А какая зарплата?

– Шестьдесят пять рублей, – сказал Носков. – Только получать будешь не ты, а твоя жена… Садись на моё место и пиши расписку по всей форме, что доверяешь получать зарплату своей дорогой супружнице.

– Не доверяю… – заартачился было Гаврилыч, но Юра встал и, взяв его под локоток, подвёл к столу. Под диктовку Нины Романовны расстроенный Гаврилыч нехотя нацарапал доверенность и обвёл всех грустным взглядом.

– Если бы вином выплачивали мне жалованье, – сказал он, – я согласный караулить, а коли все жене, то пущай она и сторожит. Где же это видано, чтобы человек работал без всякой материальной заинтересованности?

– Может, человеком станешь, – сказал Носков. Когда все двинулись к выходу, Кирилл Евграфович попросил остаться Артёма и Гаврилыча. Юра тоже остался.

– Все хотел с вами поближе познакомиться, да что ни погляжу – работаете, – смущённо улыбнулся Юра. – Решили у нас надолго обосноваться?

– Вроде этого, – неопределённо ответил Артём.

– Живите, – разрешил милиционер. – Не скучно вам тут, в деревне – то?

– В посёлке, – заметил Носков.

– Да нет, скучать не приходится… – усмехнулся Артём.

– Я слышал, вам кто – то ночью окно разбил?

– Я в суд не буду подавать, – сказал Артём.

– Спьяну кто – нибудь… Как видите, боремся мы с этим злом, да пока толку мало.

– Сочувствую, но помочь…

– Можете, – горячо сказал Юра. – И очень даже можете…

В форточку резво влетел осенний с коричневым родимым пятном берёзовый лист. Скользнул по спирали в одну сторону, потом в другую и наконец спланировал на председательский письменный стол, прямо на доверенность.

– Поздравляю, Василий Гаврилович, с назначением, – Носков торжественно пожал плотнику руку. – Днём руби себе на здоровье дома, а ночью, будь добр, карауль магазины.

– А спать, интересно, когда?

– Глядишь, при таком напряжённом графике и пить поменьше будешь, – прибавил Кирилл Евграфович.

– Лучше бы вы меня и впрямь куда – нибудь выслали, – пробурчал Гаврилыч.

– Закуривай, – протянул ему пачку Кирилл Евграфович. – А теперь, Василь Гаврилыч, обращаюсь к твоей гражданской сознательности… На носу знаменательная годовщина Октября, а у нас даже праздничная звезда не установлена на клуб…

– Сначала тунеядцем обозвали, а теперича звезду вам делай? – сказал плотник. – Отказываюсь!

– Ты что же, Советскую власть не уважаешь? Гаврилыч взглянул на Юру и пробормотал:

– К власти претензиев у меня нету, а звезду делать не желаю, и баста!

– Ты понимаешь, что такое клуб без звезды в праздник? Люди придут на торжественное собрание, а у нас голый фасад. Видано ли такое?

– Ты скажи мне по совести, Евграфыч, всурьез ты сказал, что я этот… тунеядец, иль ради красного словца?

– Стопроцентным тунеядцем тебя назвать нельзя… Но приближаешься. А раз теперь будешь при деле, этот вопрос с повестки дня сам собой снимается. Служба у тебя будет тихая, незаметная. И рад бы выпить, да ночью магазины закрыты. И подумать у тебя теперь времени будет достаточно…

– О чем же я, интересно, думать должон?

– Как жизнь свою на новые трудовые рельсы ставить…

– Ладно, слышал уже, – отмахнулся Гаврилыч.

– Сегодня за звезду – то возьмёшься или завтра?

– Вот так завсегда, – усмехнулся Гаврилыч, взглянув на Артёма. – Шпрыц вставят, а потом, Вася, давай делай… В мой рост делать – то? Али как в прошлом году, опять кумача на обратную сторону не хватит?

– И кумач и белила у нас в достатке, – сказал Носков. – Не сомневайся, и на звезду хватит, и на лозунги… – он посмотрел на Артёма. – Это уж, Иваныч, по твоей части… Мыльников вчера звонил: очень остался довольный твоей работой. Постарайся уж и для своего посёлка. Хорошо бы транспарант вывесить на улице промеж двух столбов. Лозунги я подобрал из призывов. Вместе поглядим.

– Я тут по совместительству и редактор стенгазеты… – начал было Юра.

– Ты погоди, – оборвал председатель. – Сейчас главное – наглядная агитация, а вот после праздников и засядете за стенгазету. Хорошо бы всех наших пьяниц расчехвостить так, чтобы перья от них полетели!

– Не слишком ли много у меня нагрузок, Кирилл Евграфович? – спросил Артём.

– По – моему, это хорошо, когда ты людям нужен. Вот какая ситуация, Артём Иваныч, получается: мало в посёлке культурных людей. Учителя, так они с ребятишками воюют; начальник почты, два – три пенсионера, – в общем, всех можно по пальцам пересчитать… Вот ты приехал, и потянулись люди к тебе… Всем ты нужен, каждый поговорить хочет. Ещё бы, настоящий живой художник! Так что, Артём Иваныч, вникни в нашу нужду и не устраняйся… Кстати, зайди в лесничество, там тебе квитанция выписана на дрова. У нас ведь парового отопления нет, а печку – то зимой топить надо.

– Ну и дипломат вы, Кирилл Евграфович!

– Такая уж должность у меня… – хитро прищурившись, притворно вздохнул Носков.

– Когда за оформление – то примешься? Завтра?

2

Гаврилыч и Артём до вечера обшили мастерскую досками. Сосновый запах витал в пустой комнате, на полу стружки и обрезки досок. Заходящее солнце ударило в широкое окно, и доски красновато засветились.

Плотник сложил инструмент в сумку, повесил на гвоздь. Лицо у него было расстроенное. Пока работал, и десяти слов не обронил, все мысли были заняты только что происшедшей переменой в своей собственной жизни.

– Дожил, тунеядцем обозвали… – проворчал он. – И слово какое – то нехорошее. Будто и не матерное, а плюнуть хочется.

– Слово не из приятных, – согласился Артём. – Впрочем, ты не расстраивайся, Василий Гаврилыч, к тебе это не относится… Всю жизнь ты трудился, а тунеядцы боятся любой работы, как черт ладана.

– Ты мне отвали нынче побольше, Иваныч, – попросил плотник. – Чего – то тут щемит… – он постучал себя по тощей груди.

– Этот номер больше не пройдёт, – твёрдо заявил Артём. – С сегодняшнего дня я тебе буду выплачивать деньги два раза в месяц, как на производстве… А эта бутылочная свистопляска, признаться, изрядно надоела мне.

– И ты туда же, Иваныч? – ахнул Гаврилыч. – Так все у нас расчудесно было заведено, и на тебе! Это тебя Евграфыч сбил с панталыку?

– Дожидаясь тебя из вытрезвителя, пришёл я к этой благой мысли, если тебе интересно, – сказал Артём.

Поняв, что Артём не шутит, Гаврилыч ещё больше помрачнел. Долго молчал, переводя взгляд с Артёма на сумку, висящую на гвозде. И вид у него был такой несчастный, что Артём заколебался, подумав: не слишком ли жестоко поступает?..

– Это что же, две недели у меня не будет и капли во рту? – спросил Гаврилыч.

– Для тебя же лучше.

– Не подходит мне такая перспектива, – сказал плотник. – Да простит меня покойный Андрей Иваныч, что нарушаю его наказ, а работать больше не буду. Такое моё последнее слово!

Гаврилыч снял сумку с гвоздя, громко топоча по лестнице, спустился вниз, свистнул Эда и целеустремленно зашагал к калитке. Эд укоризненно посмотрел на Артёма: дескать, зачем ты расстроил моего любимого хозяина? – и, опустив короткий хвост, пошёл следом. Однако от калитки вернулся, взял в зубы большую, дочиста обглоданную кость и степенно удалился.

Артём ожидал, что плотник остановится у забора – так уже не раз бывало – и начнёт долгие переговоры, но Гаврилыч даже не оглянулся.

Когда полчаса спустя звякнула щеколда, Артём обрадовался, решив, что плотник вернулся. Но это был Женя. В чистой рубахе, выглаженных штанах и с большим альбомом, подаренным Артёмом. Паренёк ещё издали улыбался.

– Я ваш урок выполнил, дядя Артём! – заявил он, усаживаясь рядом на крыльце. – Поглядите – ка!

Вот уже несколько недель Артём всерьёз занимается с Женей. И, признаться, это доставляет ему удовольствие. Мальчишка по – настоящему талантлив, на лету схватывает все, что ни скажи, и к занятиям относится очень ответственно. Трудно пока определить, что у него лучше получается: пейзаж, портреты или животные. Артёму все нравится. У этого мальчишки свой неповторимый почерк. Просто удивительно: не имея никакого представления о школе, правилах живописи, он сумел интуитивно развить в себе хороший вкус. Конечно, Женя интересовался живописью и в библиотеке перелистал десятки книг с классическими и современными иллюстрациями, мог назвать многих великих художников.

Мальчишка как – то сразу проникся доверием к своему учителю. Выполнял все его задания. И вот сейчас, раскрыв альбом, Артём уж в который раз с удовлетворением отметил, что все сделано как надо. Рисунок изящен и выразителен.

– Ну что ж, друг мой, – тоном учителя сказал Артём. – Задание можно считать выполненным, хотя ты и допустил ряд неточностей…

Женя с вниманием, достойным прилежного ученика, выслушал все замечания, а потом, перевернув несколько чистых листков, показал ещё рисунок.

– Скучно рисовать одни ноги и руки, – сказал он. – К вашим ногам и рукам я приделал туловище и голову… Похоже?

Артём рассмеялся: на рисунке был изображён он. Но как? Тщательно выписанные руки и ноги и резкими смелыми штрихами выполнено все остальное.

– Тебе, наверное, скучно заниматься со мной? – спросил он.

Женя вскинул на него голубые глаза, опушённые белыми ресницами, и сказал:

– Заниматься всегда, скучно, но ведь надо? А рисовать я могу с утра до ночи, и мне никогда не бывает скучно.

– Я напишу в Ленинград, чтобы прислали учебники и книги по искусству живописи.

– Я их должен все прочитать?

– Тебе ещё очень много нужно узнать. Считай, чта пока все это цветочки… А теперь пойдём в мастерскую.

– Опять скамейку рисовать? – насупился Женя. – Я лучше кошку или Эда. По памяти.

– Дойдёт и до них очередь.

– Ну, чего скамейку рисовать? Она же мёртвая… – А ты сделай её живой.

И, заметив, как мальчишка встрепенулся, а в глазах его засветились два голубых огонька, прибавил:

– Пока будешь писать то, что я тебе предложу.

В мастерской скрипели под ногами стружки, в углу одна на другой лежали гладкие доски. Артём включил свет, повесил на окно одеяло и разложил два мольберта: большой – для себя, а маленький переносный – для Жени. Потом спустился вниз, принёс глиняный жбан из – под молока, кружку и полбуханки хлеба. Все это расставил на табурете и повернулся к Жене:

– Чем не натюрморт? Только прошу тебя, чтобы было полное сходство. Все как есть, понял?

– Понял, – пробурчал Женя, прикалывая кнопками белый лист.

Сделав несколько штрихов, он с любопытством взглянул на мольберт Артёма.

– А вы кого будете рисовать? Опять дядю Васю?

– Не отвлекайся, – сказал Артём.

Артём купил в сельпо синий жестяной почтовый ящик и приколотил на дверь. У дома сразу стал обжитой вид. На другой же день обнаружил в ящике письмо из Ленинграда. Артём удивлённо вертел в руках конверт. Адреса он никому не давал, потому что и сам его не знал. Да потом, когда уехал из Ленинграда, и дома – то ещё не было. На конверте: «Калининская обл. Смехово. Художнику А. И. Тимашеву». Почти по Чехову: на деревню дедушке… И вот дошло.

Вскрыв конверт, прочёл: «Правление Союза художников поздравляет вас со знаменательной годовщиной Октября и желает дальнейших творческих успехов и счастья в личной жизни!» Внизу мелким почерком приписано: «Артём! Куда ты пропал? Появляйся в Союзе, есть новости для тебя. С приветом!»

Артём улыбнулся и засунул письмо в карман. Отошёл он от союзовских дел, зато влез по уши в поселковые. Неделю проторчал у Мыльникова на заводе. Оформил к празднику все как полагается. От имени руководства ему преподнесли праздничный набор крепких настоек и великолепный графин с красавцем петухом. А вчера закончил праздничное оформление поселкового клуба. Вот они красуются, его плакаты и транспаранты! Когда – то, ещё студентом, он зарабатывал себе этим делом на жизнь. Ленинград… Три месяца он не был там. Сейчас в городе туманы и дожди. Даже не дожди, а въедливая водяная пыль. И редко – редко из – за низких дымных облаков выглянет хмурое невесёлое солнце. В такую пору на Артёма накатывалась серая тоска. Уж лучше свирепая буря, наводнение, крепкий мороз, чем этот неподвижный, серый, пахнущий бензином и ржавеющим металлом, влажный туман. Некоторые художники любили ленинградские туманы и рьяно работали осенью. Артём же слонялся по мрачной, полутёмной мастерской, глядел на Литейный проспект, мокрый и унылый, на едва ползущие машины, грохочущие трамваи, на черные раскрытые зонты прохожих. Дьявольским огнём загорались в тумане огни светофоров, с треском сыпались из – под трамвайной дуги яркие искры… Артём смотрел на все это и тосковал. Случалось, встав утром, наспех швырял в чемодан вещи, мчался в аэропорт и улетал куда – нибудь подальше…

В этом году ничего подобного не произошло. Наверное, потому что здесь не было липких туманов, а, наоборот, стояла, как говорится, золотая осень. Каждое утро Артём делал зарядку. Прихваченная ночным морозцем трава хрустела под ногами, ледяная колодезная вода обжигала тело. На крышу детсада повадилась прилетать сорока. Она с интересом смотрела на Артёма, хлопала крыльями, скрипуче кричала.

Гаврилыч не приходил с неделю. Кое – что по дому Артём сделал сам. Обшил досками ход на чердак: в мастерскую можно было попасть только по этой лестнице: закончил обшивку одной стены. Плотницкая работа ему нравилась. Было приятно, что топор не прыгал в руках и отёсывал столько, сколько нужно, а молоток ловко и пружинисто загонял гвозди в податливую древесину. И все – таки без Гаврилыча было плохо. Подоконник так и остался незаконченным, не было одной двери. По ночам было слышно, как по крыше бродили кошки, а днём разгуливали галки.

Артём уже собрался пойти к плотнику и согласиться на все его условия, как он сам объявился. Пришёл днём с топором на плече. Впереди гордо шествовал Эд с сумкой в зубах. В сумке – мелкий инструмент.

– Душа ноет, глядя, как ты уродуешь дом, – сказал Гаврилыч, поздоровавшись. – Да и натура моя не позволяет бросать дело на полдороге. Вот забью последний гвоздь – и покедова.

– Золотые слова говоришь, – обрадовался Артём. Гаврилыч обошёл весь дом. Придирчиво рассматривал каждую мелочь, сделанную Артёмом. Покачивал головой, крякал, а на невозмутимом лице ничего не отражалось. Артём следовал за ним с видом провинившегося ученика. Однако Гаврилыч пока молчал. И лишь позже, свернув цигарку, обронил:

– Годика два – три поработал бы со мной в подмастерьях, глядишь – и вышел бы из тебя какой толк…

Артём скромно потупился: плотник был не очень – то щедр на похвалу.

– А теперича, Иваныч, отдирай свои доски от стенки, – сказал он. – Не выдержал ровную линию, вот и получился у тебя ряд, как рота солдат мал мала меньше… Чего глазами хлопаешь? Бери топор, клещи и действуй. Гляди, края досок не повреди.

Разобрав стену, Артём полюбопытствовал:

– Ну как, Василий Гаврилыч, новая работёнка? По принципу: солдат спит, а служба идёт?

– Ты моей службы не касайся, – не поддержал шутки Гаврилыч. – Видишь, одна балясина прогнулась? В сарае железная скоба положена. Где хомут. Неси – ка её сюда!

Отныне порядок дня изменился. Плотник теперь приходил не в восемь утра, а в двенадцать. После ночного дежурства – он сменялся в пять утра – ложился спать.

У Артёма работал до семи, потом ужинал и шел на дежурство. К своей службе Гаврилыч относился с полнейшим равнодушием и, если представлялся случай выпить, охотно присоединялся к компании. И, конечно, забывал о дежурстве. Но жена никогда не забывала. Получив доверенность на зарплату, она теперь всегда была начеку, так как не желала, чтобы муженёк потерял работу. Появляясь ровно за пятнадцать минут до начала дежурства, она ловко и проворно выхватывала щуплого Гаврилыча из любой развесёлой компании и, не обращая внимания на его энергичные протесты, приводила к магазину, который закрывался в восемь вечера. Убедившись, что муж приступил к своим обязанностям, удалялась домой. И на широком лице её было полное удовлетворение: муж доставлен на своё рабочее место, значит, законная зарплата идёт.