Текст книги "Три версты с гаком. Я спешу за счастьем"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

5

Артём все ещё не мог опомниться. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Добираясь сюда, к Тане, он все на свете передумал. Готов был поверить в любую страшную болезнь, но то, что у него здесь должен родиться сын, такого и в голову не приходило! Сейчас – то он вспоминает, что ведь на его глазах происходили с ней перемены. Когда на лбу и щеках появились светло – коричневые веснушки, он, помнится, смеясь, сказал:

– У всех людей веснушки весной, а у тебя осенью высыпали…

Она лишь долгим взглядом посмотрела на него и ничего не ответила. И потом часто он ловил её задумчивый, отрешённый взгляд… Он даже помнит, как однажды она хотела с ним серьёзно поговорить…

Это было в один из тех тёплых осенних дней, когда они вместе ходили в школу. Таня молча шла рядом. К волосам её прицепился маленький лист. Артём рассказывал что – то смешное, но она не слушала. И он, обиженный, замолчал.

– Артём, – немного погодя, спросила она. – У тебя никого – никого в Ленинграде нет?

– Ты, конечно, имеешь в виду девушек? – рассмеялся он. – У меня целый гарем… – И, заметив, что она нахмурилась, прибавил: – В этом гареме ты будешь царицей!

Он хотел обнять её, но она оттолкнула его руку. И глаза у неё стали ещё более отрешёнными.

– И зачем ты только приехал сюда, Артём?.. – с грустью сказала она.

Она всегда ревновала его к Ленинграду. Стоило ему заикнуться про свою городскую жизнь, как Таня сразу настораживалась. И потом подолгу была неразговорчивой и задумчивой. Ему тогда и в голову не пришло, что эта глупая шутка могла больно ранить её. А он, довольный, счастливый, шутил, острил и совсем не пытался разобраться, что творится у неё в душе… Если бы знал, что она ждёт ребёнка! Разве случилось бы подобное? Да он на руках бы носил её. Но увы, мужчина узнает о своём будущем ребёнке только от женщины…

Обо всем этом думает Артём, шагая по улице из роддома рядом с притихшей Таней и неразговорчивой и строгой Зоей. Стоит мартовская оттепель. И сюда, через Уральский хребет, добралась весна. Солнце растопило на улице слежавшийся наст, повсюду звенит, дробится капель, ноздреватый снег разъезжается под ногами. Руки Артёма бережно прижимают к груди тугой синий свёрток с кружевной пелеринкой. Свёрток посередине перевязан пушистым шарфом. Свёрток негромко посапывает. Артём косит глаза на свою драгоценную ношу, и губы расползаются в улыбке. В этом свёртке его сын. Только мельком он увидел сморщенное, с открытым ротиком и плотно зажмуренными глазами существо, но уже переполнился к нему нежностью. Двумя пальцами он потихоньку приподнимает угол одеяла, но, поймав укоризненный Танин взгляд, со вздохом опускает.

Таня идёт как – то неуверенно, будто боится поскользнуться и упасть. На лице ещё сохранилась печать того непостижимого для мужчин таинства, которое накладывает на женщину материнство.

А Зоя в своих очках с черной оправой такая же невозмутимая и уверенная. Она как бы воплощает в себе все присущие учительницам черты. Так и кажется, что вот сейчас сурово взглянет и ровным спокойным голосом сделает замечание: «Артём, как вы несёте ребёнка? Сейчас же приподнимите головку, а ножки немного опустите. Вот так. Ставлю вам за это тройку». И все равно она симпатичная, эта Зоя. И умная. Мало того, что сообразила письмо написать, так ещё и гостиницу заказала.

Неделю Артём был как в угаре. Носился по магазинам, покупая на. свою учительскую зарплату детское приданое. Консультировала его дежурная из гостиницы. Это она надоумила преподнести букет живых цветов нянечке, которая ухаживает за роженицами. Почему нянечке, Артём так и не понял. Впрочем, и Таня не поняла. Когда Артём неловко сунул пожилой женщине букет фиалок, с таким трудом раздобытых в Серьге, глаза у Тани стали изумлёнными.

Нога Артёма заскользила по талой жиже, и он покачнулся, в ту же секунду в плечо вцепилась Таня.

– Отдай мне! – испуганно воскликнула она. – Вдруг уронишь?!

– Я с ним и по воде, как Христос, пройду, и ничего не будет, – улыбнулся Артём.

Таня взяла его под руку и больше не отпускала.

– Как вы назовёте своё чадо? – спросила Зоя. – Сейчас снова в моде простые русские имена. Например, Иван, Николай, Юрий, Владимир…

– Мы назовём парня Андреем, – сказал Артём. Таня удивлённо посмотрела на него:

– Почему Андрей?

– Тебе не нравится?

– Андрей – это тоже неплохо, – заметила Зоя. – Но я на вашем месте назвала бы Юрием. Это имя более благозвучное.

– Он будет Андреем, – твёрдо сказал Артём. – Андреем Артёмовичем.

– Я вам не навязываю своё мнение, – пожала плечами Зоя.

– Ты бы все – таки объяснил, почему Андрей? – спросила Таня. – Можно подумать, что ты это давно решил. Ещё неделю назад ты и не подозревал, что у тебя будет сын.

– Давай сразу договоримся: всем нашим сыновьям я буду имена придумывать, а дочерям – ты.

Зоя, вдруг утратив всю свою педагогическую серьёзность, совсем по – девчоночьи хихикнула. Внутри свёртка раздался писк.

– Слышишь? – расплылся в улыбке Артём. – Он тоже подаёт голос за Андрея!

Глава двадцатая

1

– Ты разве не видишь, у него уши в воде?

Артём приподнимает мокрую розовую головку с редкими черными волосами. В белой эмалированной ванне притих младенец. Лежит себе в воде и таращит мутные глаза. Видно, понравилось. Таня осторожно трёт его зеленой намыленной губкой. Рукава шерстяной кофты высоко засучены, волосы, чтобы не падали на глаза, стянуты белой косынкой. Лицо сосредоточенное, будто не младенца купает, а совершает религиозный обряд. Артём в одной майке, на лбу от старания выступил пот, ломит поясницу. Оказывается, держать голову ребёнка не такое уж простое дело. Мягкая и скользкая от мыльной пены, эта маленькая со слипшимися волосами головёнка того и гляди выскользнет из рук. А тут ещё нужно следить за ушами…

Таня ловко переворачивает малыша на спинку и отрывисто командует:

– Тёплую воду!

Артём бросается к горячей печке и снимает с плиты большую эмалированную кастрюлю. Он уже готов окатить ребёнка, но Таня останавливает:

– Боже мой! Так можно ошпарить… Ты попробовал? Артём суёт палец в кастрюлю: вроде бы нормально.

Таня локтем пробует воду и заставляет разбавить холодной. Тонкий ручеёк льётся на красную спинку. Видя, что мать молчит, Артём опрокидывает кастрюлю. Таня только качает головой и говорит:

– Простынку!

Простыня висит на верёвке у печки. Таня приподнимает крошечное тельце, а Артём накидывает на него тёплую простыню.

– Уф-ф! – говорит он, распрямляя спину. – Легче кубометр дров напилить…

– Это только начало.

– Можно подумать, что ты воспитала дюжину детишек, – усмехается Артём.

– О, я буду примерной матерью… Целый месяц ходила на курсы. И представь себе – закончила на пятёрку.

– Послушай, мать – отличница, ты его насквозь протрёшь!

В комнате тепло, даже окна запотели, как в бане. Картины сняты с мольбертов и поставлены в угол. В печке потрескивают поленья. На полу лужа мыльной пены. Вытерев ребёнка, Таня расстилает на широкой кровати одеяло, клеёнку, пелёнки и начинает пеленать. Ребёнок кряхтит, ворочается, толкается локтями, отвоёвывая себе побольше жизненного пространства. Но мать неумолима: она прижимает руки к телу, распрямляет ноги и крепко заворачивает. Младенцу это не нравится. Сморщившись так, как не сумел бы этого сделать и столетний старик, он разражается плачем.

Таня берет аккуратный пакет с торчащей из него маленькой головой в чепчике и кладёт на колени. Пронзительный плач утихает, а затем с ещё большим накалом наполняет всю комнату. Таня не спеша расстёгивает пуговицы на кофте. Крик мгновенно обрывается на самой высокой ноте, раздаётся довольное сопение и причмокивание.

Таня наклоняет голову к ребёнку. Глаза её полуприкрыты, на лице полное блаженство. Её грудь шевелится, дышит, будто живая. Артём со вздохом отворачивается. И впервые ловит себя на мысли, что ревнует ребёнка к матери…

Обхватив обеими руками детскую ванну, тащит к двери. Ногой распахивает и, выскочив в сени, быстро закрывает за собой. Вылив тёплую воду на обледенелую землю, смотрит, как грязноватая ледяная корка начинает дымиться, становится все тоньше и наконец проваливается, обнажив островки земли. Потом, вооружившись тряпкой, вытирает в комнате некрашеный пол – скорее бы становилось тепло, нужно будет сразу покрасить – и старается не смотреть на Танины полные раздвинутые колени, на которых уютно расположился его отпрыск.

2

Артём достал из изъеденного древоточцем шкафа новый шерстяной костюм, белую рубашку, галстук. Не любил он надевать все это. Обычно носил брезентовые и нейлоновые куртки, толстые вязаные свитера, джинсы и спортивные ботинки на толстенной, причудливо изрезанной подмётке. Но сегодня был необычный день. Затягивая узел галстука на отвыкшей от такого ярма шее, Артём с удивлением разглядывал себя в зеркало. Борода стала длинной и кудрявой. И вроде бы глаза светлее. Это все, наверное, оттого, что отвык смотреться в зеркало. Лишь с приездом Тани ему пришлось идти в магазин и купить самое большое зеркало.

Таня тоже нарядилась в лучшее платье, но, увидев себя в зеркале, расстроилась: платье стало ей велико.

Сына завернули в простыни, укутали в одеяло и обвязали поперёк красивой лентой, а чтобы не пищал – в рот сунули пустышку. Однако, когда Артём нагнулся над ним, младенец выплюнул соску и заорал благим матом.

– Чего это он? – удивился Артём.

– Боится тебя, – сказала Таня. – Что это, скажет, за страшный бородатый человек смотрит на меня…

– Страшный, говоришь? – Артём подошёл к зеркалу и снова стал рассматривать себя. – А без бороды, думаешь, я буду красивым?

– Я тебя никогда не видела без бороды.

– Сейчас увидишь!

Он взял ножницы и в несколько взмахов остриг бороду. Потом налил из чайника горячей воды, достал бритву, помазок и тут же перед зеркалом, морщась и охая, побрился. Таня с интересом наблюдала за ним. Когда он смыл остатки пены и побрызгался одеколоном, она подошла к нему, обняла и прижалась к его покрасневшей щеке.

– Такой ты мне больше нравишься, – прошептала она и поцеловала в губы.

– Признаться, она мне давно надоела, – сказал Артём. – И потом я поклялся, как только женюсь на тебе – к чертям собачьим бороду!

– Я знаю, почему ты так решил: испугался, что я буду тебя таскать за неё.

– Ты, как всегда, угадала, – улыбнулся он. – А теперь давай присядем перед дальней дорогой.

– Почему дальней?

– У нас впереди дорога длиной в целую жизнь, – философски заметил Артём.

– В таком случае сядем, – улыбнулась Таня.

Выйдя из дома, они перешли на противоположную сторону и поднялись на крыльцо поселкового. Дорога длиною в целую жизнь начиналась отсюда. В коридоре Таня шепнула:

– Пришли людей смешить…

– Меня теперь не узнают, – сказал Артём. – Все подумают, что ты привезла себе такого красивого мужа с Урала.

В поселковом никто даже не улыбнулся, увидев их. Секретарь Нина Романовна сидела за письменным столом и что – то писала. Настенька – кассир и курьер по совместительству – бойко щелкала на счетах. За её худенькой спиной громоздился облупленный несгораемый шкаф. В комнате ещё были несколько посетителей.

– Мы хотели бы оформить законный брак, – обратился Артём к Нине Романовне.

Секретарь поселкового Совета положила ручку и посмотрела на них. Отсутствие бороды у Артёма её ничуть не удивило. Настенька же, взглянув на него, тихонько хихикнула.

– Надо Кирилла Евграфовича позвать… – Нина Романовна обернулась к Настеньке: – Сбегай в лесничество. Он туда пошёл. – И, снова повернувшись к ним, пояснила: – У него печать.

Достав из сейфа радужные гербовые бланки, положила на стол, обмакнула перо в пузырёк с тушью и вдруг отложила в сторону.

– Вы должны сначала подать заявление, – сказала она.

– Пожалуйста, – Артём выложил заранее написанное заявление.

Нина Романовна повертела бумагу в руках и положила в папку.

– Придёте через две недели, – сказала она.

– Это почему же так? – удивился Артём.

Есть такое положение… – стала объяснять Нина Романовна. – По старому закону нужно было ждать всего три дня, а теперь…

– Зачем ждать – то? – спросил Артём.

– Мало ли что? Иногда молодые вдруг передумают… Такое ответственное дело…

– Мы не передумаем, – сказал Артём.

– И потом, где ваш свидетель?

– Вот он, – кивнул Артём на причмокивающий свёрток. – Правда, наш главный свидетель говорить ещё не умеет…

Все заулыбались. Нина Романовна явно была растеряна.

– Ему нужно выписать свидетельство о рождении, – продолжал Артём. – Человеку скоро месяц, а он без роду – имени…

– Сначала люди вступают в законный брак, а потом регистрируют ребёнка. А у вас…

– Мы, видите ли, подумали: зачем вас лишний раз беспокоить? – перебил Артём. – Решили все сразу оформить: и брак и ребёнка.

Нина Романовна с надеждой посмотрела на дверь и опустила голову, раздумывая, что делать.

– Я даже не знаю, как тут быть… – сказала она.

– Человек вон бороду сбрил по такому случаю, – заметил один из посетителей.

Таня потянула Артёма за рукав:

– Пойдём…

– Если вы нас сейчас же не зарегистрируете, – в шутку пригрозил Артём, – пойдём в церковь венчаться! А ребёнка окрестим…

– Эт – ты, родимый, верно надумал, – подала голос маленькая старушка в шубейке. – Нечего ребёнку нехристем расти. У нас в Кудрявцеве церковь действует и батюшка там хороший такой, уважительный… Не гляди что молодой, а дело святое досконально знает.

– А ты уж и крёстной согласна, Кузьминична? – раздался за спиной знакомый голос. – А чем я хуже попа? Нина Романовна, доставай бумаги!

– По положению… – начала было секретарь, но Кирилл Евграфович перебил:

– Какое тут положение? Татьяна уже родила. Поздравляю вас с сыном!

Нина Романовна снова обмакнула перо.

– Что сначала оформлять: рождение или брак?

– Раз они сперва соорудили ребятёнка, а потом надумали жениться, значит, оформляй рождение…

Когда все было закончено, председатель подышал на большую красивую печать и смачно пришлёпнул к гербовым бумагам.

– Сына – то, слышал, назвали в честь Андрея Иваныча? – спросил он, проводив их до калитки.

Артём кивнул.

Носков, поглядев на дом Артёма, помолодевший лет на пятьдесят, сказал:

– Я грешным делом думал – кончился тут абрамовский род… А гляди – ко, как оно вышло: наоборот! – заглянув в пакет, где сопел ребёнок, ухмыльнулся: – Нос – то толстый, как у деда… Сразу видна абрамовская порода.

– Кирилл Евграфович, приходите к нам в воскресенье, – пригласила Таня.

– На свадьбу или на именины?

– На то и другое, – сказал Артём.

– Бороду – то небось жена заставила сбрить? – полюбопытствовал Носков.

– Так мы вас ждём, – улыбнулся Артём.

– Свадьба свадьбой, а у нас завтра важное партийное собрание… так ты это… приходи.

– Я же беспартийный!

– Доверяем, значит, – сказал Носков. – В семь вечера. В поселковом.

3

Вечером пришёл Гаврилыч и принёс деревянную детскую кровать.

– Андрею Артемычу от меня, значит, – сказал он, снимая шапку. – Персональная.

Резная с завитушками кровать – качалка была сделана из берёзы. Гаврилыч достал со дна круглую отшлифованную поперечину и закрепил посередине в гнёзда.

– Игрушки – побрякушки можно привешивать, – пояснил он и толкнул кровать. Она легко и плавно закачалась, будто маятник.

Артём и Таня не знали, как благодарить плотника. Уже сколько ночей они спали втроём на широкой дубовой кровати. Малыш часто просыпался, и Тане приходилось вставать, брать его на руки и, покачивая, ходить по комнате. Иногда это делал Артём. Ни в сельпо, ни в «железке» детских кроватей не было. И Артём собирался ехать за кроватью в Вышний Волочек или Бологое.

– Когда ты успел? – подивился Артём, разглядывая искусно вырезанные боковины, спинки, гнутые ножки.

Гаврилыч почесал нос, ухмыльнулся:

– Как Татьянка – то уехала, я и начал помаленьку строгать… Думаю, назад воротится, так с ребёнком. Ну а как было для правнука Андрей Иваныча не постараться?

– Ты знал, что у нас будет ребёнок? – поразился Артём.

– Так ить это дело нехитрое.

– А мне ведь ни слова об этом! – упрекнул Артём.

– Не люблю я совать нос в чужие дела, – сказал Гаврилыч. – Вы и без меня, слава богу, разобрались.

– Дядя Вася, раздевайтесь – ужинать будем, – предложила Таня.

– На дежурство мне, – сказал Гаврилыч и вытащил из кармана большие карманные часы на толстой цепочке. Щелкнув крышкой, отнёс их подальше от глаз и долго с удовольствием смотрел на белый циферблат. – Через семь с половиной минут заступать…

– Не спешат? – улыбнулся Артём.

Гаврилыч защёлкнул крышку и постучал по ней коричневым прокуренным ногтем.

– Тютелька в тютельку шлепают… С дарственной надписью самого министра всех железных дорог. Рази дарёные часы могут спешить аль отставать? Позорить самого министра?

– С такими ценными часами на службу ходишь, – пошутил Артём. – Пускай воры магазин не тронут, а на часы могут позариться…

– Эти часы ни один вор не возьмёт, – ответил Гаврилыч. – На них моя фамилия алмазом нацарапана.

Видя, что плотник поднялся с табуретки, Артём сказал:

– Я не возьму кровать, пока ты не скажешь, сколько я должен.

– За что? – удивился тот.

– Как за что? За кровать, понятно.

Гаврилыч с сердцем нахлобучил шапку и, косолапя, пошёл к двери. У порога обернулся и буркнул:

– С бородой – то ты вроде бы поумней был… – И вышел, хлопнув дверью.

Таня посмотрела на мужа и укоризненно покачала головой:

– Он ведь от чистого сердца, а ты с деньгами!

Артём и сам понял, что допустил оплошность. Схватил с вешалки куртку, выскочил в сени. Гаврилыча он догнал у калитки.

– Забыл тебе сказать, Василий Гаврилович, в воскресенье у нас свадьба и рождение сына. Придёшь?

Плотник посмотрел на Артёма. Глаза у него были чистые и синие. А было время, когда Артём никак не мог определить цвет его глаз.

– Я тебе тоже позабыл сказать: переменил я свою службу – то… Последние ночки караулю эту дурацкую магазею. И вишь, оказия – то какая! В аккурат в воскресенье первый раз заступаю дежурным по станции. Уговорил меня начальник. Тут взяли одну девчонку, а у ей не получается. Дело – то сурьезное, не каждый может.

– Скажи, Гаврилыч, есть такое дело, которое ты не смог бы осилить?

– Есть, – вздохнул плотник. – Попробовал я как – то свою жизню на бумаге описать, целый месяц корпел, пять тетрадок извёл… Начал жёнке читать, а она через три листа уснула… Ну, думаю, глупая баба, где ей оценить. Без понятия. Пошёл к шурину, он мужик грамотный – техникум кончил… Так этот со второй страницы захрапел… Теперь, как сломает ево напополам – радикулит у него – ночами не спит, так присылает жёнку за мной. А та слёзно просит, чтобы я, значит, пришёл почитал свою писанину. Засыпает мой шурин от этого быстро… Только вон оно какое дело – то получилось. И сам я, понимаешь, стал засыпать… Ещё раньше шурина… Ну, я побег. Время подпирает… – Он было полез за часами, но раздумал и заковылял на службу.

– За подарок огромное спасибо! – крикнул Артём. – А твой портрет уже в Москве на выставке… Я его вместе с портретом Машеньки Кошкиной отправил. Вчера из Москвы письмо получил.

– В Москве? – ахнул Гаврилыч.

– В Москве.

– Эх, пить бросил, – сокрушённо сказал Гаврилыч. – По такому бы случаю… Ладно, один раз нарушу свой запрет. Отдежурю на станции, так и быть, приду погулять на твоей свадьбе… Ах ты, мать честная! В самой столице Москве мой портрет висит…

Ошарашенный Гаврилыч, разводя руками и качая головой, побрёл к магазину.

Артём прислонился к столбу и закурил. На небе ещё не было звёзд, но уже сгущалась сумеречная синева. Дул южный ветер. Вместе с влагой он принёс с собой запах прелой листвы, разбуженной земли и распустившейся вербы. И хотя солнце скрылось за лесом, с крыш капало. Побуревший, ноздреватый снег ещё цеплялся за заборы, прятался за навозными кучами в огородах, чудом держался на пологих крышах. Нынче рано утром Артём слышал грачиный грай. Весенние птицы галдели на опушке леса. Теперь со дня на день жди скворцов. А увидал скворца – знай: весна у крыльца. Завтра же нужно будет сделать несколько скворечников…

Послышался нарастающий шорох, вот он превратился в глухой и грозный шум – и квах! Это с крыши артемовского дома, обнажив посеревшую за зиму дранку, сполз и рухнул на клумбу порядочный кусок слежавшегося снега. Таня включила свет, подошла к окну, прижала к стеклу лоб и, увидев мужа, улыбнулась и помахала рукой. Артём видел, как она взяла на руки сына, покормила и положила на застланную пледом дедовскую кровать. Нагнулась над ним и, встряхивая черной головой, что – то стала говорить. Он вдруг подумал, что этот вечер с весенними запахами, далёкий грачиный крик, сползший с крыши снег, освещённое окно, стройная фигура жены, склонившейся над сыном, – все это останется в памяти навек. И куда бы его жизнь ни забросила, что бы ни случилось, он всегда вот так же отчётливо будет видеть это. В запечатлевшемся в памяти мгновении все: и счастье, и Родина, и сама жизнь…

Неподалёку раздался тихий девичий смех. У соседней калитки остановились двое: высокий парень в солдатской форме и маленькая тоненькая девушка. Задрав голову, она смотрела парню в глаза. Он что – то сказал, и девушка снова засмеялась. И Артём узнал этот смех. Так могла смеяться только Машенька…

Где – то за лесом затрубил паровоз. Над домами сквозь голые ветви деревьев мигнул и погас красный огонёк, а вместо него ярко загорелся зелёный. Семафор открылся – путь свободен. Вспыхнули огни в клубе. Откашлялся, прочистив заржавевшее горло, динамик, и приятный мужской голос запел: «Не слышны в саду даже шорохи…»

Сегодня в клубе танцы.

1968–1970