Текст книги "Три версты с гаком. Я спешу за счастьем"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

17

Я возился с карбюратором, когда подошел Генька Аршинов. Он был в клетчатой рубахе и зеленых штанах. Лохмы его, против обыкновения, были приглажены и блестели, – чем-то смазал. На босу ногу резиновые тапочки. В руках Генька держал учебник физики. Через неделю первый экзамен. Ребята давно зубрят, а мне все не раскачаться. Зато я свалил экзамены за семилетку и получил новенькое свидетельство. И сдал на права мотоциклиста. А это тоже не фунт изюму. В удостоверении так и написано: «Имеет право управлять всеми марками мотоциклов». Теперь не нужно объезжать каждого милиционера за километр; садись и поезжай, куда душа пожелает. А если милиционеру придет в голову блажь остановить меня – пожалуйста, вот моя синяя книжица с талоном номер один. Любуйтесь на здоровье, товарищ милиционер!

– Ну и штучка эта тетка, – сказал Генька, трогая рычаг сцепления.

– Какая тетка? – Я дунул в маленькое отверстие: так и есть, жиклер засорился!

– Знаешь, кто был ее отец?

– Тетка… Отец… Еще про дедушку спроси. И про бабушку.

– Я думал, тебе интересно, – сказал Генька. – Вы с ней друзья… – Он засунул физику под мышку и зашагал к калитке.

– Погоди! – Я, размахивая карбюратором, припустил за Генькой. – Рассказывай.

Генька посмотрел на небо и сказал:

– Физику надо долбать…

– Ты был у них?

– Я? Нет. Инструктор горкома заходил. Тетка его в три шеи вытолкала. Здоровенная баба, говорит инструктор.

– Бьет девчонку?

– Один раз. Зимой, тряпкой смазала… А больше не трогает. Не в этом дело. Потаскуха она. Парней водит к себе… Дина… все видит. Переживает, понятно. А тетка говорит: что же мне, монашкой прикажете жить? Муж у нее погиб, а может, врет, бросил… Я, говорит, еще молодая и это… чувства имею… Даже слишком у нее этих чувств. Что ни день – то новый хахаль. Да еще пьяный. А Динка или из дому уходит, или гонит их вон. У нее характер решительный… Днем разговаривал инструктор с теткой, а вечером она привела к себе… Рысь твоя изнутри закрылась, не пускает. Тетка – скандалить. Колька Бутафоров помог: в два счета парня домой отправил, тот и не заикнулся. И тетку Бутафоров утихомирил. Если б не он, туго пришлось бы девчонке. Тетка норовит приводить, когда Кольки дома нет. Или потихоньку, когда девчонка заснет… И никого у Дины больше нет, вот и мается с такой тетушкой.

– А отец? – спросил я. – Да-да, он ведь погиб.

– В сорок третьем… Под Одессой. На мину наскочили. Он эсминцем командовал. Посмертно Героя дали. Капитан первого ранга. Рысь пенсию за него получает. Не Рысь, конечно, тетка. И тетка ей не совсем родная. Сводная сестра матери.

– Это тебе она рассказала?

Генька посмотрел на меня, усмехнулся:

– В горкоме… Смотрел личное дело.

Я ничего этого не знал. Думал, что ее отец был на Каспии рыбаком, а потом на войне погиб. А он, оказывается, эсминцем командовал. И Герой Советского Союза, моряк. Вот почему Рысь поехала в Ригу поступать в школу юнг. И кто знает, может быть, ее бы и приняли, не попадись я ей тогда в Себеже на пути. Щеголяла бы моя Рысь в матросском бушлате и бескозырке с черными ленточками…

– Мы с секретарем горкома были у заведующего горторгом, – сказал Генька. – Он вызвал тетку. Галопом прискакала. Сразу по-другому заглаголила. Но дело не в этом. Теткиным обещаниям верить нельзя. Нужно девчонку вызволять оттуда.

– Зря я ее тогда задержал… Пусть бы ехала в Ригу.

Генька пропустил мои слова мимо ушей.

– Поговори с ней, Максим, – сказал он, вертя в руках книгу. – Пускай к нам поступает, в техникум… Ты ей загни про паровозы, простор… Про быка, которого мы чуть не зарезали. Ты умеешь. Я узнавал, она девчонка способная. Жить будет в общежитии.

Я взглянул на Геньку. Он листал физику и не смотрел на меня. И показалось мне, что лицо у Аршинова смущенное.

– Она море любит, – сказал я. – Нужен ей техникум, как…

– Поговори, – сказал Генька. – Ты умеешь.

Я схватил карбюратор и стал ожесточенно дуть в него.

– В общежитии ей будет хорошо, – говорил Генька. – Не то что с теткой.

– Так она меня и послушает!

– Жалко девчонку… С такой теткой пропадет ни за грош.

– А тебе-то что? – спросил я.

– Комсомолка, – сказал Генька.

– У них в школе своя организация.

– Ты рассуждаешь как обыватель, – нравоучительно заметил Аршинов. – Я не я, моя хата с краю.

Это моя-то хата с краю! Я хотел от души ответить Геньке, но раздумал, – не стоит ему перед экзаменами настроение портить. А потом все-таки – хлопотал он за Рысь. Личное дело смотрел, в горком ездил, с теткой разговаривал…

– Я бы и сам с ней потолковал, – продолжал Генька, – но боюсь, пошлет подальше…

– Жиклер засорился, – сказал я, снова прикладывая карбюратор к губам.

– Жалко девчонку…

– Не продувается!

– Насосом, – посоветовал Генька. – Насосом лучше.

– Иди к черту, – сказал я.

Генька ушел физику зубрить. Чересчур большую заботу проявляет он о Рыси. Я и без него знаю, что Динке лучше будет в общежитии. Но захочет ли она пойти в техникум? Если ей втемяшилось в голову море, то при чем тут паровоз и бык, которого мы чуть на тот свет не отправили. Мне что, я поговорю, только будет ли от этого толк? Вообще-то мне нужно было злиться не на Геньку, а на себя. С конца февраля я ни разу не зашел к Рыси. От Бутафорова узнал, что она ходит в школу и дома у нее вроде стало потише. Тетка испугалась, наверное, что Рысь совсем уйдет от нее, тогда и пенсия уплывет. Я все время помнил о девчонке с острова Дятлинка, но так уж получилось, что не зашел. То экзамены за седьмой класс, то мотоцикл, то Алла… Да-а, нехорошо получилось: Генька занимается ее делами, а я раскатываю на мотоцикле. Бутафоров с теткой воюет, а я знать ничего не знаю. Я вспомнил, как Рысь мне рассказывала, что Бутафоровы звали ее жить к себе насовсем, но она не захотела – у них и так большая семья.

Я продул насосом жиклеры, собрал карбюратор и поставил на место. Решено: еду к Рыси. Пусть еще один день вылетает. А завтра мотоцикл в сторону – сажусь за физику.

На острове Дятлинка млели на солнце толстые липы. В городе – отсюда до центра рукой подать – слышны гудки машин, скрип лебедок, грохот бетономешалок, людские голоса. А здесь тихо. Лишь вода плещется о берег да в гуще ветвей птицы пищат. Глухой кустарник разросся на острове вдоль и поперек. Деревья, словно богатыри, охраняют берега. В тени почти не видно домов. Вода еще холодная, но ребятишки уже бродят в трусиках по мелководью. Они успели загореть. Еще день, другой, и забурлит Ловать от их юрких тел. Архитектор рассказывал, что, по генеральному плану, на Дятлинке будет разбит большой парк. Снесут все эти ветхие домишки. Городской парк. Какой он будет? Разобьют дорожки, посыплют их желтым песком. Понатыкают возле каждой клумбы скульптуры. Дева с веслом, дева с диском и дева без всего, с одной рельефной фигурой. У входа поставят сердитую контролершу, и вали народ, гуляй… Не нравятся мне такие парки. Пусть остров будет таким, каким он родился. Деревья, птицы, трава, Ловать. И не нужно здесь отдыхать организованно. Можно отдыхать без скульптур, клумб и дорожек, посыпанных песком. Я за такой парк.

Я подъехал к знакомому дому и невольно взглянул на липу: не сидит ли на суку Рысь с удочкой? Ее там не было. Не было Рыси и дома. На дверях висел замок. Я пошел по узкой тропинке вдоль берега, надеясь встретить ее. С этой стороны берег был высокий. Внизу лежали позеленевшие камни. С них хорошо нырять. Огромный валун удобно разлегся посредине реки. Вода недовольно ворчала, обтекая его. На широкой темной спине валуна блестели крупные капли. Я спустился к пляжу. На чистом речном песке загорали три парня и девушка. Они лежали на животах, подставив солнцу плечи и спины. Рядом валялся волейбольный мяч. Немного подальше на лужайке еще кто-то лежал животом вверх. Лицо было закрыто книжкой. Умаялся, бедняга, заснул. Я прошел близко от него и вдруг полетел в траву: этот бездельник подставил мне ногу. Я схватил книжку, которой он замаскировал свою нахальную рожу, замахнулся и… опустил руку: на лужайке лежал Николай Бутафоров. Прикрыв редкими белыми ресницами смеющиеся глаза, он сказал:

– Чуть не наступил… Глядеть нужно…

Я присел рядом, взглянул на обложку: название длинное, учебник про паровозное хозяйство.

– Брось зубрить, – сказал я. – Все равно пятерку поставят.

– Не уверен.

– Поставят… Отличникам всегда пятерки ставят, не то что нам, грешным.

– Где уж нам уж, – передразнил Бутафоров. – Не прикидывайся сиротой… Швейк пишет?

От Мишки получил я одно-единственное письмо. В апреле. Он сообщал, что живет в Макеевке, в шахтерском общежитии. Уголек пока рубают другие, а он учится на трехмесячных курсах. Будет машинистом подземного поезда. Это, конечно, не то что паровоз. Под землей бывает часто. Довелось подержать в руках врубовый молоток. Приличная штука. Шахтеры ребята веселые, любят пошутить и выпить. И заработок у них порядочный. Некуда деньги девать, особенно холостякам. Подружился с одним парнем, отбойщиком. Звать его Ринг. Два метра ростом, и каждый кулак – кувалда. Но парень добродушный. Сам не дерется, а вот разнимать ему часто приходится: за ним специально посылают. У них койки в общежитии рядом. Ринг тоже любит Есенина и знает много стихов. Отпуск Мишке в этом году не дадут, а в будущем – два месяца. Заедет в Луки, а потом к матери в Осенино. Конечно, могут дать путевку на курорт, да ладно, в другой раз. Звал и меня в деревню. И еще Мишка писал, не слышал ли я чего-нибудь о Корнее. Он до смерти рад, что развязался с ним.

Об этом письме я и рассказал Николаю. Умолчал только про Корнея. Бутафоров не перебивал, слушал. А когда я замолчал, спросил совсем о другом:

– Как ты думаешь, дождь будет завтра?

– Я не прогноз, – ответил я.

– Зовут старики на рыбалку… На два дня.

– А экзамены? – спросил я, кивнув на учебник.

– Ты же говоришь, все равно пятерку поставят. Зачем учить?

– Поезжай, – сказал я. – Поставят.

Николай перевернулся на бок. Он уже загорел, – каждый день коптит бока на солнце. Здесь готовиться к экзаменам хорошо: тихо, никто не мешает. Скоро купаться можно. Почитал – и в речку. Голова снова свежая.

– На мотоцикле? – спросил Николай.

– У твоего дома оставил, – ответил я. – Не украдут?

– Боишься?

– А как же… Дорогая вещь. Мне один дружок, завскладом, сказал: больше трех кусков на барахолке отвалят.

Николай помрачнел, раскрыл книгу и стал листать. А меня смех разобрал. Пускай позлится.

– Когда спать ложишься, цепью к ноге привязываешь? – спросил Бутафоров. – Как кружку на вокзале?..

– Сравнил, – сказал я. – Кружка или мотоцикл! А это идея, насчет цепи. Буду привязывать…

– К ноге?

– К твоему языку, – сказал я. – Ну чего вы все крутите вола? Покататься хочешь, так и скажи.

– Кататься не хочу, – сказал Николай. – Я не девочка. Научиться бы.

– Научишься. Это пара пустяков.

– И Генька Аршинов хотел бы. Игорь тоже.

– Мне они этого не говорили, а сам навязываться не буду. Я тоже не девочка.

Николай отбросил с глаз выгоревшую прядь волос и сказал:

– И другие ребята хотят…

– Пускай записываются, – сказал я.

Николай взглянул на меня, спросил:

– В очередь?

– Нет, – сказал я. – Не в очередь. В мотокружок. Как инструктор назначаю тебя старостой. Хочу тобой покомандовать. Не возражаешь? Так вот, напиши объявление, заведи тетрадь… и приступим.

Николай поднялся с травы, сунул учебник под мышку.

– Пошли, – сказал он.

– Куда?

– Объявление писать.

Мы зашагали по узкой тропинке к дому. Николай шел впереди. Он был в плавках. Плечи широкие, тонкая талия, а вот ноги немного кривые.

– Скотина ты, – сказал Николай.

– Думали, что зажимаю? Кулак?

– Думали.

– Совести, мол, нет у него, индивидуалиста?

– И так думали.

– Правильно думали, – сказал я.

– Это как понимать? Самокритика?

– Понимай как хочешь…

Мы подошли к дому. Еще издали, сквозь кусты, я увидел, что на мотоцикле кто-то сидит. Сидит и крутит рукоятки. Это была Рысь.

– Не заводится? – спросил я.

Рысь спрыгнули с седла и, растопырив пальцы, стала смотреть на свои руки.

– Пачкается, – сказали она. – Не стыдно, на таком грязном ездить?

– Не беда, – сказал я.

– Его нужно в речке вымыть.

– Тряпок нет… Дефицит.

– Я принесу! – Рысь крутнулась на месте и убежала в дом.

Бутафоров поглядел ей вслед и сказал:

– Сейчас теткино платье притащит… Ишь, приспичило!

– Не собирается в Ригу?

– Это сам спроси… Сначала пусть за восьмой сдаст.

– Туговато?

– Динке-то? – удивился Николай. – Я ее ни разу за книжкой не видел, а погляди в дневник: одни пятерки.

– А что с матерью у нее? – спросил я. – Тоже в войну?

Рысь иногда об отце говорила, а о матери – никогда.

– У нее не было матери… То есть была, но сразу, как она родилась, умерла. Бывает так.

Верно, бывает… Бывает, человек жизнь проживет и горя не знает. А бывает – родиться не успеет, а уж беда тут как тут. Несправедлива судьба к Рыси. И мать отняла и отца. Наградила взамен подлой теткой.

Рысь и вправду притащила какое-то драное платье. Бросила его на седло, обошла мотоцикл вокруг и сказала:

– Ну чего стоишь? Подтащи к воде.

– Я пойду, – сказал Николай, – объявление составлять… Ты мне дай адресок Швейка. Вот тебе карандаш – пиши. – И сунул мне учебник.

Я написал. Пусть чиркнет Мишке. Обрадуется парень.

Мотоцикл можно было и на руках докатить до воды, но я завел и, круто развернувшись перед домом, съехал вниз. Я бы с удовольствием проехал и по воде, но колеса засосало в мокрый песок, и мотор заглох. Я выключил зажигание и слез с седла. Рысь стояла рядом и смотрела на меня. Восторг и зависть были в ее глазах. Наверное, я казался девчонке героем, как Чапай. Она дотронулась до переключателя скоростей и сказала:

– Без этой штуки можно ездить?

– Нельзя.

– А без этой? – прикоснулась она к ручке газа.

– Тоже нельзя.

– Без гудка можно, – сказала Рысь. – И без фары… Днем.

– Без сигнала можно, – согласился я. – Хочешь, научу водить?

Рысь бросила на песок тряпку и схватила меня за руку:

– Правда?!

– Вот сдам физику…

– Сдашь, – сказала Рысь. – Физика – ерунда. Поедем сейчас?

– На грязном?

Она схватила платье, разодрала его на две части. Один кусок бросила мне, другой помочила в воде.

– Когда сяду за руль, – поучала она, выжимая тряпку, – ты, пожалуйста, не кричи. Я знаю, ты человек неуравновешенный. Тебя в детстве часто бомбили. Мне, конечно, наплевать на твои крики, но лучше не надо… Это мне на нервы действует.

– Глушитель протрешь, – сказал я. – Помой лучше колесо.

Но Рысь сама знала, что нужно мыть, а что не нужно.

– Кто моет колеса? – возразила она. – Одни дураки. Колеса мгновенно испачкаются. Вот у самолета не испачкаются, потому что самолет…

– Летает, – подсказал я.

– Я летала на самолете… – похвасталась она. – Два раза.

– Ну и как?

– Со мной рядом женщина сидела, ее укачало.

Рысь перебралась на мою сторону. Я не мыл мотоцикл. Стоял в холодной воде и держал его за руль, чтобы не опрокинулся. Девчонка мокрой тряпкой смывала пыль с глушителя, крыльев, но до колес не дотронулась. Она была в коротком ситцевом сарафане и босиком. Рысь спешила, тряпка так и летала в ее проворных руках. Вот она в последний раз выжала ветошь и поднялась. Наши глаза встретились.

– Я тебя недавно видела, – сказала она. – Ты промчался мимо и даже… – она тряхнула головой, и солнечные блики запрыгали по ее буйным волосам. – Ну чего мы стоим? Мотоцикл чистый.

Она сполоснула ноги и пошла к дому. Я смотрел на нее и думал, что это совсем не та девчонка-мальчишка, которую я осенью встретил на этом берегу. Острые плечи ее округлились, длинные ноги стали полнее, колени больше не напоминали бильярдные шары. И походка у моей Рыси стала плавной. Шея и плечи коричневые, а волосы ослепительно желтые. И лицо загорело. Только на лбу остались белые точки от скобок. В отчаянных мальчишечьих глазах появилась какая-то зеленая глубина. И чувствуется, что девчонке не совсем удобно в коротеньком сарафане, из которого успела вырасти.

Я вывел мотоцикл на дорожку. Он блестел. В открытом окне маячила голова Бутафорова: объявление сочиняет. Сказать ему, что поедем с Рысью кататься? Подошли двое парнишек в синих майках и широких парусиновых штанах. Один черный, другой коричневый. С любопытством стали глазеть на мотоцикл.

– Зверь, – сказал черный.

– Рванет по шоссейке, будь здоров, – подтвердил коричневый. – Ракета!

На меня парнишки не обращали внимания. Им и в голову не приходило, что мотоцикл может принадлежать мне. Вышла из дома Рысь. Поверх сарафана она надела лыжную куртку, на ноги – красные босоножки. Парнишки отвернулись от мотоцикла и с достоинством приблизились к ней.

– В Низы, – сказал черный. – По-быстрому. Димка вчера во-о какого на червя вытащил.

– Я пять штук поймал, – сказал коричневый. – Поменьше, чем Димка… Тащи удочки!

Рысь окинула их равнодушным взглядом и повернулась ко мне:

– Поехали?

– А в Низы? – спросили парнишки. Лица у них вытянулись.

– Завтра, – сказала Рысь. – Я червей не накопала.

– Плевать, – сказал черный. – Я накопаю.

– И леска в двух местах порвалась.

– Есть лишняя, – сказал коричневый. – И крючок. Первый сорт.

– Ну вас, – сказала Рысь и снова повернулась ко мне: – Заводи!

Я подошел к мотоциклу и с удовольствием крутнул тугую педаль. Мотор весело затарахтел. Рысь забралась на заднее сидение, зажала в коленях подол сарафана.

– Выедем на шоссе – остановись, – сказала она. – Я попробую.

Я кивнул ошарашенным парнишкам и дал газ.

– У меня получится, – сказала Рысь. – Я знаю. Ты только не кричи на меня.

Но в этот день нам не удалось покататься. Как раз напротив техникума спустила задняя шина. Машину повело в сторону, и я остановился.

– Вот так всегда, – сказала Рысь. – Если я что-нибудь захочу очень – обязательно сорвется. – Она чуть не плакала.

– Завтра покатаемся, – утешил я ее. – Завулканизирую и покатаемся.

– Завтра дождь пойдет, – сказала Рысь. – Или снег. Или будет землетрясение. Уж я-то знаю.

18

На завтра дождь не пошел. И снег. И землетрясения не было. Светило солнце. Голубело небо. Все как и вчера. Выкатывая мотоцикл на дорогу, я обратил внимание на старую липу, что росла возле нашего общежития. На ней за одну ночь листья стали больше. Подросли. Вот, пожалуй, и все, чем отличался вчерашний день от сегодняшнего. Так я думал в это солнечное утро, выкатывая мотоцикл на дорогу. Откуда я мог знать, что этот день готовит мне большое испытание?

Рысь на этот раз не заставила себя долго ждать. Услышав треск мотора, она выбежала навстречу. Одета она была как и вчера: сарафан и коричневая лыжная куртка.

– Вот видишь, – сказал я. – День как день.

– А вдруг опять что-нибудь лопнет?

– Твои мальчишки лопнут от зависти, – сказал я. – Ты опять их подвела?

– Заводи, – сказала она, оглядываясь на дверь.

И я услышал хриплый голос. За дверью кто-то топотал ногами и пел. Я даже слова разобрал:

 
Не ходи по плитуару,
Не стучи галошами,
Я тебя не полюблю,
Ты не сумлевайся… Ой-я-я!
 

– Гуляют? – спросил я.

Рысь закусила губу, лицо ее побледнело.

– Поехали! – сказала она.

Я завел мотоцикл, и мы поехали. Но когда мы выехали на шоссе, Рысь сказала:

– Это тетка моя… У нее сегодня день рождения.

Вполне возможно. У каждого человека раз в году бывает день рождения. Почему у тетки не может быть? И почему ей не петь частушки? «Я тебя не полюблю, ты не сумлевайся…» – повторил я про себя и усмехнулся. А ничего частушка. Безыдейная, правда. Не складная, но ничего. В день рождения и такая частушка сойдет.

Впереди пылила «Победа». Мне надоело тащиться у нее на поводу. Я дал газ на всю катушку и обогнал. Я знал, что на хорошем шоссе «Победа» могла бы посоревноваться со мной, но здесь я был хозяином положения. Позади остались Купуй и березовая рощи, где мы были с Аллой…

Остановились на развилке. Вправо убегала мощенная булыжником дорога на Опухлики. На указателе: «7 км». В Опухликах – дом отдыха железнодорожников «Голубые озера». Он стоит на берегу озера Малый Иван. Кругом сосновый бор. Дому отдыха принадлежит лодочная станция и катер. Если сесть на катер, то можно попасть на озеро Большой Иван. Напротив дома отдыха – остров Соловей. Неизвестно, кто дал это поэтическое название небольшому зеленому острову. Здесь никто не живет. На острове растут сосны, осины, ольха и орешник. Берега заросли камышом. Сюда на лодках приплывают рыбаки, приехавшие из города. Они остаются на ночь, разводят на берегу костер и варят уху. Костер долго полыхает в ночи, отражаясь в тихой озерной воде.

До войны я два раза был в Опухликах, и мне полюбились эти места. Мне захотелось отвезти туда Рысь, показать ей озеро Малый Иван, остров Соловей, покататься с ней на лодке.

– Ты жила на Артем-Острове, – сказал я. – А ты слышала про остров Соловей?

– Это, наверно, очень красивый остров?

– Там живут зайцы и птицы, – сказал я. – Вокруг острова плавают щуки, судаки… От рыбаков слышал.

Мы были одни. Иногда проносились мимо машины. Из Великих Лук в сторону Невеля. И наоборот. Впереди был деревянный мост. Под мостом протекала небольшая речка. На ее берегах росли тонкие березы и осины. Кустарник мочил в воде вётлы. Речка плавно изгибалась и исчезала в лесу.

– Что же ты раньше не сказал? Я бы снасть взяла…

– Там рыба сама в руки прыгает, – сказал я. Действительно, почему было не взять снасти, не половить рыбу?

– Я уху умею варить – пальчики оближешь, – сказала Рысь.

Наклонив желтоволосую голову, она смотрела на меня и накручивала на палец прядь волос. И я смотрел на нее. Это была совсем не та «стиральная доска», которая танцевала со мной в театре. Хотя сарафан был ей выше колен, а у лыжной куртки короткие рукава, она все равно была очень славной. Теперь бы я не решился прикрикнуть на нее или сказать, что ремень по ней плачет. И может быть, потому, что с Рысью что-то произошло и она стала как будто другой, я не мог разговаривать с ней как прежде. Не мог найти нужный тон. А поэтому молчал. Молчал и смотрел на нее. Как я и ожидая, ей это не очень понравилось.

– Это хорошо, что у тебя прыщей нет, – сказала она. – Не люблю прыщавых… Один мальчишка из десятого, он бегает за мной, купил билеты в кино, а я не пошла с ним. У него весь лоб в прыщах. И щеки.

– Как огурчик, – сострил я. – Молодой, зеленый и весь в прыщах.

– Противно, как говоришь… В нашем классе есть мальчишка, у него волосы блестят, а уши глянцевые.

– Какие? – удивился я.

– Как будто их лаком выкрасили… Ни у кого больше таких ушей не видела.

– А в вашем классе ножи никто не глотает? – спросил я.

– Ножи нет, а гвозди глотает, – ответила Рысь. – Ленька Тыта. Он ключ проглотил от физкабинета. Операцию делали. Ключ вытащили и живот зашили.

– Дурной? – спросил я.

– Он, когда был маленький, дождевых червей глотал… Нравилось, говорит.

Рысь рассказала и про Кольку Бутафорова. Оказывается, он любит чай дуть. Может выпить десять стаканов. И ничего. Только нос сперва запотеет, а потом заблестит. И еще рассказала, как они всем классом ездили в деревню помогать колхозникам сажать картошку. И все на улице первыми здоровались с ними – и маленькие и большие. Тогда девочки поспорили, поздоровается с ними встречный мальчик или нет. Поравнялись с ним – молчит. Девочки сказали: «Здравствуй, мальчик!» А он им в ответ: «Вот как дам камнем!» Мальчику было четыре года. Его кто-то расстроил; кажется, петух в ногу клюнул. А вчера она встретила дядьку в новом плаще. Радостный такой идет по улице. Улыбается. А сзади на нитке болтается тряпка, и на ней написано, какой у дядьки рост, размер, цена… Ей сначала было смешно, а потом взяла и сорвала тряпку. А то ведь не видит человек, что у него творится сзади…

Я готов был слушать ее сколько угодно, но она вдруг вспомнила про мотоцикл. Подошла, поставила маленькую ногу в красной босоножке на педаль. Мотор недовольно фыркнул.

– Ключ поверни, – сказал я.

Она включила зажигание, крутнула педаль. Мотор заработал. У Рыси заблестели глаза. Она уселась на седло и посмотрела на меня:

– Эту штуку нужно нажать? А эту – отпустить?

Я снял мотоцикл с подножки, вывел его на шоссе и показал ей, чти нужно делать. С третьей попытки она благополучно сдвинулась с места. Мотоцикл был тяжелый, и я боялся за Рысь. На первой скорости она поехала посередине шоссе. Я бежал рядом и командовал. Равновесие она держала, но мотоцикл здорово водило из стороны в сторону.

– Я сама еду, да? – спросила Рысь. – Ты не держишь?

– Едешь…

– Я хочу быстро, Максим!

– И так хорошо.

– Черепаха ползет быстрее… – ныла она.

Я на свою голову объяснил ей, как нужно перейти на вторую передачу, Она выжала сцепление и передвинула рычаг.

– На газ не жми! – предупредил я.

Но Рысь забыла обо всем на свете. Сарафан взлетел выше колен, до черных трусиков. Девчонка, прикусив губу, вцепилась в руль и ничего не видела. Я так и знал. Она крутнула рукоятку газа, и мотоцикл, взревев, рванулся вперед. Я ухватился за заднее седло, но оно ускользнуло. Я отстал. Рысь ехала со скоростью не меньше сорока километров в час. Из выхлопной трубы валил синий дым.

– Отпусти газ! – орал я, все больше отставая. На бегу оглянулся: сзади виднелся грузовик.

Рысь ехала посредине шоссе. Она не видела машины. И я вспомнил, что не научил ее останавливать мотоцикл.

– Сворачивай вправо! – крикнул я. – Вправо!

Я слышал, как сзади нарастал шум грузовика.

– Газ сбрось! – надрывался я. Но Рысь не слышала.

Я остановился и поднял руку. Грузовик был совсем рядом. На ветровом стекле плясал отблеск солнца, и я не видел шофера. Но он меня должен увидеть: у него от солнца опущен щиток. Машина пронеслась мимо, обдав меня жаром, пылью и запахом отработанного бензина. Я так и не понял: сбавил шофер скорость или нет. Выехав на обочину, грузовик обошел мотоцикл и укатил дальше. Я перевел дух: пронесло! Рысь наконец сообразила, что нужно делать. Она убрала газ, и мотоцикл сразу замедлил бег. И тут Рысь круто свернула на обочину. Хотела показать класс. Мотоцикл дернулся и заглох. Рысь не удержала равновесие: машина повалилась набок, а она – кубарем в канаву. Я бросился к ней: Рысь лежала на траве. Сарафан сбоку лопнул, на колене ссадина. Лицо она закрыла рукой.

– Доигралась? – сказал я. Меня зло взяло. Чуть под машину не угодила, чертовка! Хотя злиться нужно было в первую очередь на себя: почему не сел сзади?

– Какой дурак ездит посередине шоссе… – начал было я, но Рысь отняла руку от лица, и я замолчал.

– Я вижу два солнца, – сказала она. – Так бывает?

– Бывает, – ответил я. Мне хотелось нагнуться к ней. Но я столбом стоял… Я видел, как черные трусы туго обхватили ее ноги. Длинные, стройные ноги. А она не видела, что сарафан ее чуть ли не на голове.

– Ты такой и не такой, – сказала она. – У тебя лицо меняется. – И помолчав, спросила: – А у меня?

– У тебя сарафан порвался, – сказал я. И подумал: почему нас смущает девичье тело, если оно прикрыто платьем и случайно обнажилось, и не смущает, если почти не прикрыто. Например, на пляже.

Рысь села и сразу увидела, что сарафан не на месте. Быстро взглянув на меня, натянула подол на колени.

– Эта машина чуть не наехала на меня, – сказала она.

– Иди промой рану, – сказал я.

Она послушно встала и пошла к речке. Вернулась быстро. Куртки на ней не было: держала в руках. На ногах блестели капли.

– Дай ключ, – сказала она.

– Хватит, покаталась.

– Больше не упаду. Вот увидишь.

Я не смог отказать ей. И снова она ехала, а я бежал рядом. И снова она выпросила вторую скорость. На этот раз я сел сзади. Мне нужно было смотреть на дорогу, а я смотрел на нее. Рысь держалась правой стороны. Мотоцикл шел ровно. Она спросила, можно ли включить третью скорость. И я разрешил. Признаться, когда показывалась встречная машина, мне было не по себе, но Рысь держалась молодцом: машины ее не пугали. От поворота на Опухлики мы отъехали порядочно, до Невеля осталось километров десять. Далековато мы забрались. По обеим сторонам шоссе пошел лес вперемешку с лугами. Нам повстречался грузовик. Он стоял на обочине. Капот был открыт. Из-под грузовика – пятки вместе, носки врозь – торчали две ноги в брезентовых сапогах. Загорает парень. Мотоцикл забарахлит – можно на руках докатить, а грузовику нужен хороший буксир. Мы проехали еще километра два. Пора поворачивать назад. Я велел Рыси остановиться. Она нехотя пересела на заднее сиденье. Я развернулся, и мы покатили обратно. Я ждал, когда она положит руки мне на плечи. Но она предпочитала держаться за воздух.

– Ты мне скажи, когда падать будешь, – сказал я. – А то и не узнаю…

– Я свистну, – ответила Рысь.

Грузовик все еще стоял на обочине. Капот был закрыт, и ноги в брезентовых сапогах не торчали. Когда до грузовика оставалось метров двести, он резво взял с места и покатил впереди. Я прибавил газу. Но грузовик не захотел уступать дорогу. Он принял влево. Мне пришлось притормозить, чтобы не врезаться в борт.

– Он пьяный? – спросила Рысь.

– Шутит, – сказал я.

Такие шоферы-шутники встречаются на дорогах. Им доставляет удовольствие «попугать» мотоциклиста. Знают, подлецы, что мотоцикл по сравнению с грузовым автомобилем – яичная скорлупа. Вот и «шутят»… Я решил не обгонять грузовик. Черт с ним, пусть будет лидером. Из выхлопной трубы машины в нос лезла вонючая копоть. Километра полтора я терпел, а потом снова вышел на обгон. Несколько раз посигналил и дал газ. Грузовик шел посредине шоссе. Задний борт загородил дорогу. Я взглянул на номер и сбавил газ. ПФ-1207. Это тот самый грузовик, который я видел в городе. Корней! Это он напугал нас у поворота на Опухлики, когда Рысь вела мотоцикл. Узнав меня, он поставил машину на обочину и забрался под нее. Это его ноги торчали… Первым моим желанием было – развернуться и умчаться в Невель. Корней меня не догонит. Вот сейчас доеду до проселочной дороги и… Проселочная дорога оставалась позади, а я назад не поворачивал. Ехал за грузовиком и глотал пыль. Почему я должен бежать от него, как заяц?

– Нечем дышать, – сказала Рысь. – Обгони его.

«Обгони»… Не так-то просто.

– Боишься?

И зачем Рысь это сказала? Я пошел на обгон. Мы как раз находились на полпути между Великими Луками и Невелем. Как назло, не видно ни одной встречной машины.

Грузовик шел по левой стороне шоссе. Спаренные скаты бешено крутились и подпрыгивали на складках асфальта. Борта лязгали и дрожали. Я решил обмануть Корнея, обойти с правой стороны. Немного отстал и, стиснув зубы, дал газ. Справа путь свободен, два мотоцикла могли бы пройти. Все ближе зеленый борт. Одна доска пониже железного крюка проломлена. В кузове бензиновая бочка. Она у самой кабины. Бочка вздрагивает, но с места не трогается: полная. Переднее колесо мотоцикла поравнялось с задним скатом машины. Грузовик жмет по левой стороне. Я еще прибавил газу. Корней меня не видит. Зеркало у него слева. Иду бок о бок с машиной. Еще секунды три-четыре, и я вырвусь. А тогда прощай, Корней! Рысь молчит. Ее руки лежат на моих плечах. Я щекой чувствую ее дыхание. Дыхание ровное. Переднее колесо идет вровень с кабиной. Сейчас Корней меня увидит, но будет уже поздно. Можно давать полный газ. И вот, когда я уже считал, что проскочил, радиатор грузовика полез вправо, загораживая мне дорогу. Затормозить я не мог, иначе мы оказались бы под задними колесами машины. В такие мгновения водитель подчиняется импульсам, которые передает мозг рукам и ногам. Эти приказы не обсуждаются. У меня было два выхода: или врезаться в середину машины, или немедленно съезжать с шоссе в придорожную канаву. На спидометре восемьдесят пять километров. Я выбрал канаву. Зеленый борт грузовика, пыльное железное крыло, спаренный, крутящийся в обратную сторону скат и белые буквы ПФ… Все это промелькнуло перед глазами. Затем толчок, бешеный рев мотора. Я лечу. Лечу долго. Приземление. И тишина. Несколько секунд звенящей тишины. Я перевернулся на спину и увидел облако. Оно плыло надо мной, и края его желто светились. У лица качались тонкие стебли иван-чая. Я узнал эту траву по запаху. Звон в голове прекратился, тишина провалилась. Я услышал негромкий рокот мотора. И еще услышал далекий скрип тормозов, хлопанье дверцы. Это где-то далеко… Я вспомнил: Рысь! Вскочил на ноги и присел: обожгло колени. Но тут же, забыв про боль, побежал к шоссе. Мотоцикл лежал в канаве. Уткнулся рукояткой руля в землю. И работал. Из отверстия пробки бензобака била тонкая струйка бензина. Рысь я увидел метрах в пяти от мотоцикла. Она лежала на боку. Одна нога выброшена вперед, словно она хотела прыгнуть, вторая подвернута. Волосы опрокинулись на лицо. Я нагнулся к ней, отвел волосы и увидел на лбу ссадину. Не очень большую. Глаза закрыты. От черных ресниц на бледных щеках тень. Я перевернул ее на спину, осмотрел. Кроме той царапины на колене, ничего не обнаружил. Дотронулся до плеча и сказал: