Текст книги "Махабхарата. Рамаяна"

Автор книги: Автор Неизвестен

 
Страшась Кумбхакарны, пустились бегом обезьяны,
Но храброго А́нгады оклик услышали рьяный:
 
 
«Вы что – ошалели? Спасенья не только в округе —
На целой земле не найдется бежавшим в испуге!
 
 
Оружье бросая, показывать недругу спины,
Чтоб жены смеялись над вами? Стыдитесь, мужчины!
 
 
И много ли толку, скажите, в супружестве вашем,
Когда сомневаются женщины в мужестве вашем?
 
 
Зазорно, почтенного мужа забыв благородство,
Бежать, обнаружа с простой обезьяною сходство!
 
 
Скажите, куда подевались хвастливые речи?
Где вражьи воители, вами убитые в сече?
 
 
Бахвалы такие, сробев перед бранным искусом,
Спасаются бегством, подобно отъявленным трусам.
 
 
Назад, обезьяны! Должны пересилить свой страх мы!
Блаженство посмертное ждет нас в обители Брахмы [286]286
  Обитель Брахмы– высшие небесные сферы, где обитают боги и скончавшиеся на поле брани герои.


[Закрыть].
 
 
А если врагов уничтожите в битве кровавой
И целы останетесь – быть вам с пожизненной славой.
 
 
Расправится Рама один на один с Кумбхакарной.
Глупец, – он летит мотыльком на огонь светозарный!
 
 
Но если один одолеет он множество наше,
То выявит миру тем самым ничтожество наше!
 
 
Мы шкуру спасем, но утратим достоинство наше.
Бесчестье падет на несметное воинство наше».
 
 
Кричали в ответ обезьяны: «Внимать укоризне
Не время, не место, иначе лишимся мы жизни!»
 
 
В немыслимом блеске, притом в исступленье великом,
Узрев Кумбхакарну с его ужасающим ликом,
Они врассыпную летели с отчаянным криком.
 
 
Хоть Ангады речь беглецам показалась некстати,
Бесстрашный сумел устыдить предводителей рати!
 
 
И все вожаки обезьяньи по собственной воле,
Презрев малодушье, вернулись на ратное поле.
 

 
Погибнуть готовы, отвагой воинственной пьяны,
Отчаянный бой учинили тогда обезьяны.
 
 
Утесы ломали они, вырывали деревья.
Где высились рощи, они оставляли корчевья,
 
 
И, бросившись на Кумбхакарну, свирепы и яры,
Скалой или древом ему наносили удары.
 
 
Он палицей бил обезьян – удальцов крепкотелых,
В охапку сгребал он по тридцать воителей смелых,
В ладонях размалывал и пожирал помертвелых.
 
 
Отважных таких восемь тысяч семьсот пали наземь,
Убиты в сраженье разгневанным ракшасов князем!
 
 
Как некогда змей истреблял златоперый Супа́рна,
В неравном бою обезьян пожирал Кумбхакарна.
 
 
Но, вырвав из почвы деревья с листвой и корнями,
Опять запаслась обезьянья дружина камнями.
 
 
И, гору подняв над собою, Двиви́да могучий
На Гороподобного двинулся грозною тучей
 
 
И – бык обезьяньей дружины, воитель отборный —
Швырнул в Кумбхакарну стремительно пик этот горный.
 
 
На войско упала кремнистая эта вершина,
Убила коней и слонов, миновав исполина.
 
 
Другая громада в щепу разнесла колесницы,
И воины-ракшасы там полегли, и возницы.
 
 
Обрушились глыбы на конскую рать и слоновью.
В бою захлебнулись отменные лучники кровью,
 
 
Но жгли главарей, что дружину вели обезьянью,
Их стрелы, как пламень, сулящий конец мирозданью.
 
 
А те ударяли в отместку по ракшасам дюжим,
По их колесницам, но конским хребтам и верблюжьим,
Деревья с корнями себе избирая оружьем.
 
 
И, в воздухе чудом держась, Хануман в это время
Валил исполину деревья и скалы на темя.
 
 
Но был нипочем Кумбхакарне обвал изобильный:
Деревья и скалы копьем разбивал Многосильный.
 
 
Копье с наконечником острым бестрепетной дланью
Сжимая, он бросился в гневе на рать обезьянью.
 
 
Тогда Хануман благородный, не ведая страха,
Ударил его каменистой вершиной с размаха.
 
 
Упитано жиром и кровью обрызгано, тело
Страшилища, твердой скале уподобясь, блестело.
 
 
От боли такой содрогнувшись, хоть был он двужильный,
Копье в Ханумана метнул исполин многосильный.
 
 
С горой огнедышащей схожий, Кувшинное Ухо
Метнул в Ханумана, взревевшего страшно для слуха,
Копье, точно Кра́унча-гору пронзающий Гуха [287]287
  …Копье, точно Краунча-гору пронзающий Гуха. – Гуха («тайна») – эпитет бога войны Скандхи или Картикейи; о горе Краунча см. прим. 132.


[Закрыть].
 
 
И рев, словно гром, возвещавший конец мирозданья, [288]288
  … гром, возвещавший конец мирозданья… – См. прим. 106.


[Закрыть]
И кровь извергала пробитая грудь обезьянья.
 
 
Изда́ли свирепые ракшасы клич благодарный,
И вспять понеслись обезьяны, страшась Кумбхакарны.
 
 
Тогда в Кумбхакарну скалы многоглыбной обломок,
Опомнившись, Нила швырнул, но Пуластьи потомок [289]289
  Пуластьи потомок– патроним Раваны и его братьев: Куберы, Вибхишаны и Кумбхакарны (в данном случае имеется в виду именно последний), возводивших свой род к одному из мифических Прародителей – Пуластье, святому мудрецу, духовному сыну бога-творца Брахмы.


[Закрыть]
 
 
Занес, не робея, кулак необъятный, как молот,
И рухнул утес, пламенея, ударом расколот.
 
 
Как тигры среди обезьян, Гандхама́дана, Ни́ла,
Шара́бха, Риша́бха, Гава́кша, – их пятеро было, —
Вступили в борьбу с Кумбхакарной, исполнены пыла.
 
 
Дрались кулаком и ладонью, скалою и древом,
Ногами пинали врага, одержимые гневом.
 
 
Но боли не чуял совсем исполин крепкотелый.
Риша́бху сдавил Кумбхакарна, в боях наторелый.
 
 
И, хлынувшей кровью облившись, ужасен для взгляда,
На землю упал этот бык обезьяньего стада.
 
 
Враг Индры ударом колена расправился с Нилой,
Хватил он Гава́кшу ладонью с великою силой,
 
 
Шара́бху сразил кулаком, и, ослабнув от муки,
Свалились они, как деревья багряной киншуки,
Что острой секирой под корень срубил Сильнорукий.
 
 
Своих вожаков обезьяны узрели в несчастье
И тысячами напустились на сына Пуластьи.
 
 
Как тысячи скал, что вступили с горой в ратоборство,
Быки обезьяньих полков проявили упорство.
 
 
На Гороподобного ратью бесстрашною лезли,
Кусались, когтили его, в рукопашную лезли.
 
 
И ракшас, облепленный сплошь обезьяньей дружиной,
Казался поросшей деревьями горной вершиной.
 
 
И с Гарудой царственным, змей истреблявшим нещадно,
Был схож исполин, обезьян пожирающий жадно.
 
 
Как вход в преисподнюю, всем храбрецам обезьяньим
Разверстая пасть Кумбхакарны грозила зияньем.
 
 
Но, в глотку попав к ослепленному яростью мужу,
Они из ушей и ноздрей выбирались наружу.
 
 
Он, тигру под стать, провозвестником смертного часа
Ступал по земле, отсыревшей от крови и мяса.
 
 
Как всепожирающий пламень конца мирозданья,
Он шел, и редела несметная рать обезьянья.
 
 
Бог Яма с арканом иль Индра, громами грозящий, —
Таков был с копьем Кумбхакарна великоблестящий!
 
 
Как в зной сухолесье огонь истребляет пожарный,
Полки обезьян выжигались дотла Кумбхакарной.
 
 
Лишась вожаков и не чая опоры друг в друге,
Бежали они и вопили истошно в испуге.
 
 
Но тьмы обезьян, о спасенье взывавшие громко,
Растрогали храброго Ангаду, Индры потомка.
 
 
Он поднял скалу наравне с Кумбхакарны главою
И крепко ударил, как Индра – стрелой громовою.
 
 
Взревел Кумбхакарна, и с этим пугающим звуком
Метнул он копье, но не сладил с Громо́вника внуком [290]290
  Громовника внук. – Имеется в виду обезьяна Ангада; его отец Балин, старший брат царя обезьян Сугривы, убитый по просьбе Сугривы Рамой, являлся сыном царя богов Индры.


[Закрыть].
 
 
Увертливый Ангада, ратным искусством владея,
Копья избежал и ладонью ударил злодея.
 
 
От ярости света невзвидел тогда Кумбхакарна,
Но вскоре опомнился, и, усмехнувшись коварно,
 
 
Он в грудь кулаком благородного Ангаду бухнул,
И бык обезьяньей дружины в беспамятстве рухнул.
 
 
Воитель, копьем потрясая, помчался ретиво
Туда, где стоял обезьян повелитель Сугрива.
 
 
Но царь обезьяний кремнистую выломал гору
И с ней устремился вперед, приготовясь к отпору.
 
 
На месте застыл Кумбхакарна, и дался он диву,
Увидя бегущего с каменной глыбой Сугриву.
 
 
На теле страшилища кровь запеклась обезьянья.
И крикнул Сугрива: «Ужасны твои злодеянья!
 
 
Ты целое войско пожрал, храбрецов уничтожил
И низостью этой величье свое приумножил!
 
 
Что сделал тебе, при твоей устрашающей мощи,
Простой обезьяний народ, украшающий рощи?
 
 
Коль скоро я сам на тебя замахнулся горою,
Со мной переведайся, как подобает герою!»
 
 
«Ты – внук Праджапа́ти, – таков был ответ Кумбхакарны, —
И Сурья тебя породил – твой отец лучезарный!
 
 
Не диво, что ты громыхаешь своим красноречьем!
Воистину мужеством ты наделен человечьим.
 
 
Отвагой людской наградил тебя Златосиянный,
Поэтому ты хорохоришься так, обезьяна!»
 
 
Швырнул Сугрива горную вершину
И угодил бы в сердце исполину,
Но раскололась об его грудину
Гора, утешив ракшасов дружину.
 
 
Тут ярость обуяла их собрата,
Казалось, неминуема расплата,
И, раскрутив, метнул он в супостата
Свое копье, оправленное в злато.
 
 
Сын Ветра – не быть бы царю обезьяньему живу! —
Копье ухватил на лету, защищая Сугриву.
 
 
Не менее тысячи бха́ров [291]291
  Бхара(«ноша») – мера веса, приблизительно равная количеству золота, которое был в состоянии поднять взрослый мужчина (около 120–130 кг).


[Закрыть]железа в нем было,
Но силу великую дал Хануману Анила.
 
 
И все обезьяны в округе пришли в изумленье,
Когда он копье без натуги сломал на колене.
 
 
Утратив оружье, что весило тысячу бхаров,
Другое искал Кумбхакарна для смертных ударов.
 
 
Огромный молот хвать за рукоять он!
Но лютый голод ощутил опять он.
Свирепо налетел на вражью рать он,
Стал обезьянье войско пожирать он.
 
 
Царевич Айодхьи из дивного лука Вайа́вья [292]292
  Вайавья– то есть «принадлежащий богу ветра Вайю»: все боги, желавшие Раме победы над Раваной, передали свое чудесное оружие Раме.


[Закрыть]
Пускает стрелу – покарать Кумбхакарны злонравье!
 
 
Так метко стрелу золотую из лука пускает,
Что с молотом правую руку она отсекает.
 
 
И, с молотом вместе, огромная – с гору – десница
Туда упадает, где рать обезьянья теснится.
 
 
От молота тяжкого разом с рукой и предплечьем
Погибли иные, остались другие с увечьем.
 
 
Айодхьи царевича с князем Летающих Ночью
Жестокую схватку они увидали воочью.
 
 
Как царственный пик, исполинской обрубленный саблей,
Был грозный воитель, но мышцы его не ослабли.
 
 
Рукой уцелевшей он выдернул дерево тала,
И снова оружье у Рамы в руках заблистало.
 
 
Он Индры оружьем, что стрелы златые метало,
Отсек эту руку, сжимавшую дерево тала.
 
 
Деревья и скалы ударило мертвою дланью,
И ракшасов тьму сокрушило, и рать обезьянью.
 
 
Взревел и на Раму набросился вновь Злоприродный,
Но стрелы в запасе боритель держал благородный.
 
 
Под стать полумесяцу их наконечники были.
Отточены и широки в поперечнике были.
 
 
Царевич достал две огромных стрелы из колчана
И ноги страшилища напрочь отрезал от стана.
И недра земли содрогнулись, и глубь океана,
 
 
Все стороны света, и Ланка, и ратное поле,
Когда заревел Кумбхакарна от гнева и боли.
 
 
Как Раху – луны светозарной глотатель коварный —
Раскрыл, словно вход в преисподнюю, пасть Кумбхакарна.
 
 
Когда на царевича ринулся ракшас упрямо,
Заткнул ему пасть златоперыми стрелами Рама.
 
 
Стрелу, словно жезл Самосущего [293]293
  Самосущий– обычно эпитет бога-творца Брахмы, но, поскольку в текстах на эпическом санскрите это определение применяется в отношении разных богов и поскольку «гибель мира» связывается скорее с Ямой Калой или Вишну-Калки (у шиваитов – также и с Шивой), то здесь, вероятно, подразумевается один из последних.


[Закрыть]в день разрушенья,
Избрал он! Алмазные были на ней украшенья.
 
 
Избрал он такую, что, солнечный блеск изливая,
Врага поражала, как Индры стрела громовая.
 
 
В себе отражая дневного светила горенье,
Сияло отточенной этой стрелы оперенье.
 
 
И было одно у нее, быстролетной, морило —
Что мог состязаться с ней только бог ветра, Анила.
 
 
Все стороны света, летящая неотвратимо,
Наполнила блеском стрела, пламенея без дыма.
 
 
И, видом своим устрашая, как Агни ужасный,
Настигла она Кумбхакарну, как бог огневластный.
 
 
И с парой ушей Кумбхакарны кувшинообразных,
И с парой красиво звенящих подвесок алмазных,
 
 
С резцами, с клыками, торчащими дико из пасти,
Мгновенно снесла она голову сыну Пуластьи.
 
 
Так царь небожителей с демоном Вритрой однажды
Расправился, племя людское спасая от жажды.
 
 
Сверкнула в серьгах голова исполинская вроде
Луны, что замешкалась в небе при солнца восходе.
 
 
Упала она, сокрушила жилища и крепость,
Как будто хранила в себе Кумбхакарны свирепость.
 
 
И с грохотом рухнуло туловище исполина.
Могилою стала ему океана пучина.
 
 
Он змей и затейливых рыб уничтожил огулом,
Внезапную гибель принес он зубастым акулам
И врезался в дно с оглушительным плеском и гулом.
 

Обезьяны исполняются еще большей отвагой и решают ночью захватить город.

 
Дневное светило обильно лучи расточало,
Но к вечеру скрыло свой лик за горой Астачала.
Во тьму непроглядную мир погрузился сначала.
 
 
Зажгли просмоленную паклю бойцы обезьяньи
И в город пустились бегом в грозновещем сиянье.
 
 
Тогда сторожившие Ланки врата исполины
Покинули входы, страшась огненосной дружины.
 
 
Пришельцы с горящими факелами, с головнями
По кровлям дворцовым запрыгали, тыча огнями.
 
 
Они поджигали огулом, еще бесшабашней,
Оставленные караулом ворота и башни.
 
 
Пожарное пламя неслось от жилища к жилищу
И всюду себе находило желанную пищу.
 
 
Вздымались дворцы, словно гор вековые громады.
Огонь сокрушал и обрушивал их без пощады.
 
 
Алмазы, кораллы и яхонты, жемчуг отборный,
Алоэ, сандал пожирал этот пламень упорный.
 
 
Пылали дома и дворцы обитателей Ланки,
С обильем камней драгоценных искусной огранки,
С оружьем златым и сосудами дивной чеканки.
 
 
Добычей огня оказались шелка и полотна,
Ковры дорогие, одежды из шерсти добротной,
 
 
Златая посуда, что ставят в трапезной, пируя,
И множество разных диковин, и конская сбруя,
 
 
Тигровые шкуры, что выделаны для ношенья,
Попоны и яков хвосты, колесниц украшенья,
 
 
Слонов ездовых ожерелья, стрекала, подпруги,
Мечи закаленные, луки и стрелы, кольчуги.
 
 
Горели украсы златые – изделья умельцев,
Жилища одетых в кирасы златые владельцев,
Что Ланки внезапный пожар обратил в погорельцев,
 
 
Обители ракшасов буйных, погрязнувших в пьянстве
С наложницами в облегающем тело убранстве.
 
 
Оружьем бряцали иные, охвачены гневом,
Другие уснули, прильнув к обольстительным девам,
 
 
А третьи младенцев своих, пробудившихся с криком,
Несли из покоев горящих в смятенье великом.
 
 
Дворцы с тайниками чудесными были доныне
Дружны с облаками небесными, в грозной гордыне,
 
 
Округлые окна – подобье коровьего ока —
В оправе камней драгоценных светились высоко.
 
 
С покоями верхними, где, в ослепительном блеске,
Павлины кричали, звенели запястья, подвески,
 
 
С террасами дивными в виде луны златозарной
Сто тысяч домов истребил этот пламень пожарный.
 
 
Горящий портал и ворота столичные – тучей
Казались теперь в опояске из молнии жгучей.
 
 
И слышались в каждом дворце многоярусном стоны,
Когда просыпались в огне многояростном жены,
 
 
Срывая с себя украшенья, что руки и ноги
Стесняли и нежным телам причиняли ожоги.
 
 
И в пламени дом упадал, как скала вековая,
Что срезала грозного Индры стрела громовая.
 
 
Пылали дворцы наподобье вершин Химава́ты,
Чьи склоны лесистые пламенем буйным объяты.
 
 
Столица, где жадный огонь разгорался все пуще,
Блистала, как древо киншуки, обильно цветущей.
 
 
Казалась пучиной, кишащей акулами, Ланка.
То слон одичалый метался, то лошадь-беглянка.
 
 
Пугая друг друга, слоны, жеребцы, кобылицы
В смятенье носились по улицам этой столицы.
 
 
Во мраке валы океанские бурными были,
И, Ланки пожар отражая, пурпурными были.
 
 
Он выжег твердыню, как пламень конца мирозданья.
Не город, – пустыню оставила рать обезьянья!
 

Индраджит вновь становится невидимым. Он осыпает обезьян тучами стрел и спасает ракшасов от грозящей гибели.

Затем коварный сын Раваны сотворяет призрачный облик Ситы и утром на виду у войска обезьян и медведей отрубает голову Лже-Сите, плачущей, молящей о пощаде. Нет пределов горю прекрасного Рамы. Он без чувств падает наземь. Придя в себя, он плачет. Но мудрый Вибхишана молвит ему: «Вставай, о сын Дашаратхи! Равана никогда не решится убить царевну Митхилы, – ведь именно ради нее он начал великую битву! Индраджит убил не Ситу, но волшебное виденье! А ныне в священной роще он приносит жертву богу огня, чтобы твое оружие не смогло сразить его. Надо скорее убить Индраджита, иначе не миновать беды!»

Рама посылает Лакшману и Вибхишану расправиться с Индраджитом…

Сражаясь не на жизнь, а на смерть с могучим хитрым сыном Раваны, Лакшмана сносит ему голову стрелою – страшным оружием повелителя богов Индры.

Гибель сына повергает Равану в скорбь и рождает в нем ужас. Затем неистовый гнев охватывает царя. Он жаждет убить Ситу и отправляется совершить злодеянье, но прямой сердцем добрый советник Супаршва смело предостерегает царя от безумного поступка. «Не лучше ли, – убеждает он десятиглавого владыку, – убить Раму и завладеть прекрасною дочерью Джанаки?!»

Равана, сопутствуемый преданнейшими ракшасами, выезжает на поле битвы. Один за другим гибнут его лучшие воины. Но сам Равана непобедим. Царь Ланки и Рама с Лакшманой выпускают тысячи стрел. От копья Раваны падает наземь сын Сумитры. Джа́мбаван, предводитель медведей, советует Хануману полететь в Гималаи: там на горе Махо́дая растут чудесные травы, возвращающие дыхание жизни. Хануман мгновенно переносится в Гималаи и находит гору, но травы прячутся при его появленье.

Тогда он вырывает всю гору, приносит ее на Ланку, а Джамбаван отыскивает волшебные травы и подносит их к лицу бездыханного Лакшманы. Запах трав возрождает Лакшману к жизни.

Рама, а с ним все войско, вновь начинает битву с похитителем Ситы.

 
И демонов раджа стремглав колесницу направил
На храброго царского сына, что войско возглавил.
 
 
Как будто зловещий Сварбха́ну небесной лазурью
Помчался, спеша проглотить светозарного Су́рью!
 
 
И, ливнями стрел смертоносных врага поливая,
На Раму летел он, как туча летит грозовая.
Сверкали они, словно Индры стрела громовая.
 
 
Но Рама свои, с остриями из чистого злата,
Подобные пламени, стрелы метал в супостата.
 
 
Воскликнули боги: «Кати́т в колеснице Злонравный,
А Рама стоит на земле! Поединок неравный!»
 
 
«Мой Ма́тали! – Индра тогда призывает возницу. —
Ты Рагху потомку мою отвези колесницу!»
 
 
И Матали вывел небесную, с кузовом чудным,
Коней огнезарных он к дышлам припряг изумрудным.
 
 
Сверкала на кузове жарко резьба золотая,
И тьмы колокольчиков мелких звенели, блистая.
 
 
А кони сияли, как солнце, и, взоры чаруя,
Искрились на них драгоценные сетки и сбруя.
 
 
И стяг на шесте золотом осенял колесницу.
Взял Матали бич, и покинул он Индры столицу.
 
 
На ратное поле примчали возничего кони,
Увидя прекрасного Раму, сложил он ладони:
 
 
«Боритель врагов! Я расстался с небесным селеньем
И прибыл сюда, побуждаемый Индры веленьем.
 
 
Свою колесницу прислал он тебе на подмогу.
Взойди – и сражайся, под стать громоносному богу!
 
 
Вот лук исполинский, – златая на нем рукоятка! —
И дротик Владыки бессмертных, отточенный гладко,
 
 
И златосиянные стрелы, что Великодарный
Тебе посылает, и панцирь его светозарный.
 
 
О Рагху потомок! Твоим колесничим я стану.
С нечистым расправься, как Индра – с отродьями Дану [294]294
  …с отродьями Дану. – Имеются в виду титаны «данавы», враги богов, ведшие с последними длительные войны, но в конце концов побежденные войском богов и земных героев, возглавляемым Индрой; и бога и данавы происходят от одного отца Прародителя Кашьяпы, но от разных матерей (в частности, данавы – от Дану).


[Закрыть]!»
 
 
Тогда колесницу Громовника слева направо
Храбрец обошел, как миры обошла его слава.
 
 
Царевич и Ма́тали, крепко сжимающий вожжи,
Неслись в колеснице. К ним Равана ринулся тоже,
И бой закипел, волоски поднимая на коже.
 
 
Но Рама, отменно оружьем небесным владея,
Справлялся мгновенно с оружьем чудесным злодея.
 
 
Оружье богов сокрушал, разбивая на части,
Царевич посредством божественной воинской снасти.
И ракшас прибегнул к своей сверхъестественной власти!
 
 
Пускает он стрелы златые, приятные глазу,
Но в змей ядовитых они превращаются сразу.
 
 
Их жала сверкают. Из пастей разинутых пламя
Они извергают, когда устремляются к Раме.
 
 
Все стороны света огнем наполняя и чадом,
Сочатся, как Ва́суки, змеи губительным ядом!
 
 
И против оружья, что Равана выбрал коварный,
Припас благославный царевич оружье Супарны.
 
 
Блистали его златоперые стрелы, как пламя,
И враз обернулись они золотыми орлами,
На змей налетели, взмахнув золотыми крылами.
 
 
Одну за другой истребляли орлы Вайнатеи,
И гибли в несметном количестве Раваны змеи.
 
 
Оружья такого лишили его змеееды,
Что ракшас пришел в исступленье от вражьей победы.
 
 
На Раму огромные стрелы посыпались градом
И ранили Индры возницу, стоящего рядом.
 
 
Единой стрелою, назло своему супостату,
Сбил Равана древко златое и стяг Шатакра́ту.
 
 
Оружье владетеля Ланки, ее градодержца,
Богам досаждая, пронзило коней Громовержца.
 
 
Великого Раму постигла в бою неудача,
Богов, и гандхарвов, и праведников озадача.
 
 
Святые, что жизнью достойной возвышены были, —
В тревоге, точь-в-точь как Сугрива с Вибхи́шаной, были!
 
 
Под сенью Анга́раки в небе, – зловещего знака, —
Встал Равана, словно гора золотая, Майна́ка.
 
 
И Раме стрелы не давая приладить на луке,
Теснил его десятиглавый и двадцатирукий [295]295
  Десятиглавый и двадцатирукий– эпитеты Раваны.


[Закрыть].
 
 
Придя в исступленье, нахмурился воин великий,
На Равану пламенный взор устремил Грозноликий.
 
 
Так страшен был Рама в неистовом гневе, что дрожи
Деревья сдержать не смогли от вершин до подножий.
 
 
Бесчисленных рек повелитель, – кипучие воды
До неба вздымал океан, как в часы непогоды.
 
 
И кряжи седые с пещерами львиными тоже
В движенье пришли, с океанскими волнами схожи.
 
 
Кружилась, урон предвещая и каркая дико,
Ворон оголтелая стая. И гневного лика,
На Раму взглянув, устрашился враждебный владыка.
 
 
А боги бессмертные, к Раме полны состраданья,
Следили за битвой, подобной концу мирозданья,
 
 
В летучих своих колесницах, теснясь полукружьем
Над полем, где двое сражались ужасным оружьем.
 
 
В тревоге великой взирая с небесного свода,
И боги и демоны чаяли битвы исхода.
 
 
Но жаждали боги победы для Рагху потомка,
А демоны – злобного Равану славили громко.
 
 
Как твердый алмаз или Индры стрела громовая,
Оружье взял Равана, Раму убить уповая.
 
 
Он выбрал такое, что мощью своей беспредельной
Пугало врага и удар наносило смертельный.
 
 
Огонь извергало, и взор устрашало, и разум
Оружье, что блеском и твердостью схоже с алмазом.
 
 
Любую преграду зубцами тремя сокрушало
И слух потрясенный, свирепо гремя, оглушало.
 
 
Копье роковое, что смерти самой неподвластно,
Врагов истребитель схватил, заревев громогласно.
 
 
Он, клич испуская победный, готовился к бою
И ракшасов тешил, зловредный, своей похвальбою.
 
 
Он грубо воскликнул: «Моргнуть не успеешь ты глазом —
И этим оружьем, что прочностью схоже с алмазом,
О Рама, тебя уничтожу я с Лакшманой разом!
 
 
В копье моем скрыта стрелы громовой неминучесть.
Воителей-ракшасов мертвых разделишь ты участь!»
 
 
Метнул Красноглазый копье колдовское в отваге,
И трепетных молний на нем заблистали зигзаги.
 
 
Ударили колоколов меднозвончатых била.
Их восемь, певучих, на древке подвешено было.
 
 
Летело копье в поднебесье, огнем полыхая,
Гремящие колокола над землей колыхая.
 
 
Но это оружье, воитель, в боях наторелый,
Сумел отвратить, посылая несчетные стрелы.
 
 
Так пламень конца мирозданья гасили потоки,
Что Ва́сава с неба обрушивал тысячеокий.
 
 
Но стрелы, стремясь мотыльками к лучистой приманке,
Сгорали, коснувшись копья повелителя Ланки.
 
 
Разгневался пуще, при виде обильного пепла,
Царевич Айодхьи, решимость воителя крепла.
 
 
Швырнул, осердясь, Богоравный могучей десницей
Копье Громовержца, врученное Индры возницей.
 
 
Летящее в пламени яром, со звоном чудесным,
Оно раскололо ударом своим полновесным
Оружье властителя Ланки в пространстве небесном.
 
 
Увидел он быстрыми стрелами Рамы сраженных
Коней легконогих своих, в колесницу впряженных.
 
 
И Рама пробил ему дротиком грудь и над бровью
Всадил три стрелы златоперых… Облившийся кровью,
 
 
Был ракшас подобен ашоки цветущему древу.
Дал Равана волю его обуявшему гневу!
 

Равану спасает от гибели его возничий. Он поворачивает коней и увозит колесницу прочь от битвы.

Очнувшись, Равана возгорается гневом: возничий не смел увозить его! Враги могут обвинить теперь Равану в трусости. Возничий говорит, что сделал это лишь для пользы царя: великий воин передохнул и теперь вновь способен сражаться. Поединок между Рамой и Раваной возобновляется.