Текст книги "Махабхарата. Рамаяна"

Автор книги: Автор Неизвестен

 
Меж тем не смолкали заклятья, моленья,
Так жертвы стремились в огонь истребленья.
 
 
Алтарь справедливое пламя возвысил,
Чтоб змей сосчитать, не хватило бы чисел,
 
 
Ползли, и ползли, и ползли миллионы, —
Сменялся потоком поток истребленный.
 
 
Он корчился в пламени, род ядовитый,
И Васуки вскоре остался без свиты.
 
 
Унынье змеиным царем овладело.
«Сестра! – застонал он. – Горит мое тело,
 
 
Трепещет душа, и колеблется разум,
Я гибну, покорный священным приказам,
 
 
Весь мир говорит о конце моем скором,
Не вижу я света блуждающим взором,
 
 
Уже разрывается сердце на части,
И сам над собою не чувствую власти,
 
 
Готов я, с моими подвластными вместе,
Низринуться в пламя пылающей мести.
 
 
Ты видишь, я гасну, дрожа и стеная.
Поведай же милому сыну, родная,
 
 
Что он упованье мое и спасенье,
Что он, только он прекратит всесожженье!»
 
 
И сыну сказала тогда Джараткару:
«Иди, отврати беспощадную кару».
 
 
Воззвал к нему Васуки: «Астика милый,
Ты видишь, лишился я воли и силы,
 
 
Не вижу, не знаю, где стороны света,
Молюсь я творцу – и не слышу ответа».
 
 
Племянник ответил несчастному змею:
«Теперь успокойся. Твой страх я развею.
 
 
Спасу я от пламени пышущей мести
Творенья, что преданы правде и чести.
 
 
Да будет погибель одним лишь виновным,
Не должно возмездию быть поголовным.
 
 
Иду я, борьбу объявляя насилью,
Огонь задушу я водою и пылью».
 
 
Отправился Астика, юный годами,
Туда, где огонь пламенел над садами.
 
 
Увидел он дивное место обряда,
Вокруг широко простиралась ограда,
 
 
Увидел жрецов и скопленье народа,
Увидел он издали, стоя у входа,
 
 
Как змей обреченных ползли миллионы, —
Алтарь привлекал их, огнем озаренный,
 
 
Единые в счастье, различны в несчастье,
Ползли и в огне распадались на части.
 
 
Впилось в его сердце страдания жало,
Но мальчика стража тогда задержала.
 
 
Стремясь Джанамеджаи дело исправить,
Решил он сожженье стихами восславить.
 
 
Дошел до народа, жрецов и владыки,
Услышал алтарь и огонь грозноликий,
 
 
Который горел средь равнины безбрежной,
Мальчишеский голос, могучий и нежный:
 
 
«О царь, чья прославлена всюду отвага,
Жрецы, что живут для всемирного блага,
 
 
Огонь, что блестит, как луна и созвездья, —
Творите вы славное дело возмездья.
 
 
Но знайте, существ совершая сожженье,
Что жизнь есть несчастье, что жизнь есть мученье.
 
 
Возможно ль злодейство убить самовластьем?
Возможно ли горем бороться с несчастьем?»
 
 
«Сей мальчик, – сказал властелин удивленный, —
Умен, как мудрец, сединой убеленный.
 
 
Быть может, не мальчика слышим призывы,
Быть может, то старец пришел прозорливый.
 
 
У брахманов ныне прошу разрешенья:
Его допустите к обряду сожженья.
 
 
Он мальчик, но знанием равен он старым.
Его одарю я каким-нибудь даром».
 
 
Ответили брахманы словом единым:
«Жрецов почитать надлежит властелинам.
 
 
Хотя он и мальчик, познал он законы.
Почета и славы достоин ученый.
 
 
За мудрость его мы допустим к обряду.
Пусть примет, какую захочет, награду.
 
 
Чудесного мальчика, царь, одари ты,
Лишь явится Такшака, змей ядовитый».
 
 
Хотел было царь молвить мальчику слово:
«Не жаль для тебя мне подарка любого», —
 
 
Но жрец-возглашатель, в душе недовольный,
Сказал: «Не спеши ты, о царь своевольный!
 
 
Еще в наше пламя, живому враждебный,
Не ринулся Такшака, змей непотребный».
 
 
Сказал Джанамеджая: «Гимны возвысьте,
К погибели Такшаку-змея приблизьте».
 
 
Жрецы отвечали: «Открылось нам в гимнах,
В сверкании пламени, в угольях дымных,
 
 
Что прячется Такшака гнусный вне дома,
В обители Индры, властителя грома».
 
 
И брахманы, сильные мощью познанья,
Усилили гимны, мольбы, заклинанья,
 
 
И пламя, хранимое вечным законом,
Почтили, насытили маслом топленым.
 
 
Внезапно увидели: по́ небу мчится,
Сверкая, громами гремя, колесница.
 
 
То Индра летел, окружен облаками,
Небесными девами, полубогами.
 
 
Летел он, жрецов услыхав призыванья,
Летел он, а в складках его одеянья,
 
 
Где тучи простерлись могучим размахом,
Змей Такшака прятался, мучимый страхом.
 
 
Сказал повелитель, о правде радея:
«Жрецы, если Индра скрывает злодея,
 
 
То в чистое пламя пылающей мести
Вы Индру низвергните с Такшакой вместе».
 
 
Жрецы отвечали: «О царь, погляди-ка,
Внимает нам грома и молний владыка.
 
 
Святых заклинаний и он побоится!
Смотри, удалилась его колесница,
 
 
Он выпустил змея, тобой устрашенный.
Ты слышишь ли Такшаки вздохи и стоны?
 
 
Лишился он силы от наших заклятий,
Он в пламя летит, что гудит о расплате.
 
 
Ты видишь ли змея предсмертные корчи?
Он крутится в воздухе, будто от порчи,
 
 
По тучам он катится, как по ступеням,
Шипит он могучим и страшным шипеньем,
 
 
Сейчас он погибнет, сгорит в униженье, —
Как должно, проходит злодеев сожженье,
 
 
Теперь, повелитель, сдержи свое слово
И брахмана ты одари молодого».
 
 
Сказал Джанамеджая: «Гость безобидный,
По-детски невинен твой лик миловидный!
 
 
Чего ты желаешь? Мне будет нетрудно
Отдать даже то, что отдать безрассудно.
 
 
Что выбрал ты сердцем, мудрец несравненный?
Скажи мне, я дам тебе дар вожделенный».
 
 
Над жертвенным пламенем Такшаки тело,
Как пламя, уже извивалось, блестело,
 
 
Уже нечестивец, покинут сознаньем,
Готов был упасть, побежден заклинаньем,
 
 
Но Астика вскрикнул с мальчишеским жаром:
«О царь, лишь одним одари меня даром, —
 
 
Сожженья обряд прекрати поскорее,
И пусть в это пламя не падают змеи!»
 
 
Сказал повелитель, весьма огорченный:
«Огонь да не гаснет, для блага зажженный!
 
 
О праведник, просьба твоя тяжела мне.
Возьми серебро, драгоценные камни,
 
 
Тебе, может, золота множество надо,
Священных коров я отдам тебе стадо,
 
 
Но только для змей ты не требуй прощенья,
Не требуй святого огня прекращенья!»
 
 
Слова мальчугана в ответ зазвенели:
«О царь, золотых не хочу я изделий,
 
 
Камней, серебра и коров мне не надо,
Хочу одного: прекращенья обряда.
 
 
Ты видишь: заклятьям всесильным подвластны,
Уже устремляются в пламень ужасный
 
 
Не только убийцы, лжецы, лиходеи,
Но также и добрые, честные змеи».
 
 
Взглянули жрецы и властитель державы,
Увидели: змеи – двуглавы, треглавы,
 
 
Одни – о семи головах, а другие —
Безглавые, пестрые кольца тугие,
 
 
Одни – словно гордые горные цепи,
А те – словно долгие, душные степи,
 
 
Свиваясь хвостами, сплетаясь телами,
Шипя, низвергались в безгрешное пламя.
 
 
Различны они становились в несчастье,
Пылающий яд источали их пасти,
 
 
Пылал он, вливаясь в огонь справедливый,
Где меркли горящего яда извивы.
 
 
За этими гнусными змеями следом,
За сыном отец и внучонок за дедом —
 
 
Невинные змеи стекались в печали,
Лишенные жала, гореть начинали!
 
 
А в воздухе ясном над жаркой равниной,
Над этой великою смертью змеиной,
 
 
Змей Такшака, мучимый страхом сожженья,
Не падая в пламя, повис без движенья.
 
 
Хотя беспрерывно лилось возлиянье,
Хотя бушевало святое пыланье,
 
 
Хотя он и был у заклятья во власти,
Хотя и стремился он к огненной пасти, —
 
 
Застыл он без воли, застыл он в безумье,
И вот властелин погрузился в раздумье.
 
 
Спросил он, могучий в деяниях битвы:
«Ужель недостаточны ваши молитвы,
 
 
«Ужель недостаточны ваши стремленья,
Чтоб Такшаку ввергнуть в огонь истребленья?»
 
 
Сказали жрецы. «Это Астики сила
Падение Такшаки остановила,
 
 
«Стой, стой!» – он сказал, повторив троекратно:
Заклятье жреца стало Такшаке внятно.
 
 
Боязнь охватила безумного змея,
Он в воздухе ясном застыл, каменея,
 
 
Как путник, которому всюду преграда,
Когда он стоит средь коровьего стада.
 
 
Сказал Джанамеджая, царства блюститель:
«Друзья мои, местью насытился мститель.
 
 
Да будет исполнено Астики слово,
Оно – милосердного дела основа.
 
 
Отныне мы змеям даруем прощенье,
Великое мы прекращаем сожженье.
 
 
Но в память о пламени, нами зажженном,
Но в память об Астике дваждырожденном,
 
 
Который нам путь указал к милосердью, —
Пусть в воздухе ясном, под синею твердью,
 
 
Змей Такшака злобный до сумрака стынет,
Пока его ветер полночный не сдвинет!»
 
 
Когда раздалось повеленье владыки,
Восторга и счастья послышались клики,
 
 
Послышались громкие рукоплесканья
Всего озаренного благом собранья.
 
 
Жрецы, насладившись деянием правым,
Огонь прекратили согласно уставам.
 
 
Сказали: «Ты, Астика, твердый в решенье,
Свершил величайшее в мире свершенье,
 
 
Свершенье любви, милосердия, блага,
И в этом и сила твоя и отвага,
 
 
Ты – Астика, ты – Существующий Вечно,
Затем, что свершенье твое – человечно!»
 
 
Все были довольны: жрецы, и правитель,
И Астика праведный, змей избавитель.
 
 
Пришел он домой, завершив свое дело.
Змеиное племя теперь поредело.
 
 
Объятые страхом легли, цепенея,
Вкруг Васуки – скорбного, дряхлого змея.
 
 
Пришел избавитель, настало волненье,
И радость разрушила оцепененье.
 
 
Подвижника Васуки мудрый восславил:
«О ты, кто от гибели близких избавил,
 
 
О ты, кто пришел, чтобы кончилась кара, —
Скажи нам, какого желаешь ты дара?»
 
 
Подвижник ответил такими словами:
«Хочу я, чтоб страха не знали пред вами.
 
 
Хочу, чтобы в память о радостном чуде
Познали веселье великое люди.
 
 
Да будет в сердцах человечьих отрада
И пусть не боятся змеиного яда!»
 
 
Ответили Астике змеи согласно:
«О праведник, то, что сказал ты, прекрасно.
 
 
Пусть люди запомнят одно изреченье
И скажут потомкам своим в поученье.
 
 
Кто скажет заклятье, тот станет сильнее,
Чем самые злые, кусливые змеи:
 
 
«Подвижник с душою, для блага раскрытой,
Да будет мне Астика верной защитой,
 
 
Несчастных, страдающих друг постоянный,
Да будет мне Астика верной охраной,
 
 
Он – Астика, он – Существующий Вечно,
Затем, что деянье его – человечно!»
 
 
О добрые люди, пусть этим рассказом
Насытятся чистое сердце и разум.
 
 
Кто выслушал этот рассказ от начала,
Не будет бояться змеиного жала.
 
 
Начнем его снова рассказывать людям
И страха пред змеями ведать не будем.
 
 
Сожжения змей вы прочли описанье,
На этом кончается наше сказанье.
 

РАМАЯНА

Перевод с санскрита Веры Потаповой.

Подстрочный перевод и прозаические введения в тексте перевода Б. Захарьина.

Святой подвижник Вальмики, красноречивейший из людей, просит всеведущего Нараду назвать безупречного мужа, самого отважного и добродетельного, прекрасного ликом, стройного статью и умудренного знаньями.

Нарада рассказывает ему о сыне царя Дашаратхи, доблестном Раме из рода Икшваку. Он призывает Вальмики восславить жизнь и подвиги витязя в мерных стихах песнопения, смысл которого был бы внятен всем живущим.

Они расстаются. Задумавшийся Вальмики медленно прогуливается, сопутствуемый учеником. Внезапно он замечает двух куликов-краунча. Они предаются любви и не видят, что к ним подкрался охотник. Краунча-самец падает наземь, убитый стрелой. Его подруга горестно кричит. Вальмики потрясен. Он проклинает охотника, и… слова проклятия оказываются мерными строками стихов.

Немного спустя Вальмики сознает, что случай исторг из его сердца неведомый прежде размер песнопения – шлоку.

Неожиданно Вальмики является бог-творец Брахма. По его слову, песнопенье о Раме должно быть создано размером шлоки.

Следуя веленью Брахмы и разуменью собственного сердца, Вальмики слагает эту прекраснейшую из поэм.

 
Сарайю-рекой омываясь, довольством дышала
Держава обширная – славное царство Кошала,
 
 
Где выстроил некогда Ману, людей прародитель,
Свой город престольный, Айодхью, величья обитель.
 
 
Двенадцати йо́джанам [173]173
  Йоджана(буквально: «запряжение») – мера длины, равная расстоянию, которое можно было проехать, не распрягая лошади (примерно 12 км). Под «двенадцатью йоджана протяженности» Айодхьи подразумевается, вероятно, общая протяженность ее улиц и городских стен.


[Закрыть]был протяженностью равен
Тот город, и улиц разбивкой божественной славен.
 
 
На Царском Пути, увлажненном, чтоб не было пыли,
Охапки цветов ароматных разбросаны были.
 
 
И царь Дашаратха, владетель столицы чудесной,
Ее возвеличил, как Индра – свой город небесный.
 
 
Порталы ворот городских, защищенных оружьем,
Украшены были снаружи резным полукружьем.
 
 
Какие искусники здесь пребывали, умельцы!
На шумных базарах народ зазывали сидельцы.
 
 
В том граде величия жили певцы из Магадхи,
Возничие жили в том граде царя Дашаратхи.
 
 
И были на башнях твердыни развешаны стяги,
Ее защищали глубокие рвы и овраги.
 
 
А если пришельцы недоброе в мыслях держали,
Им ядра булыжные в острых шипах угрожали!
 
 
Столица, средь манговых рощ безмятежно покоясь,
Блистала, как дева, из листьев надевшая пояс.
 
 
Там были несчетные кони, слоны и верблюды.
Там были заморских товаров навалены груды.
 
 
С дарами к царю Дашаратхе соседние раджи
Съезжались – ему поклониться, как старшему младший.
 
 
Дворцы и палаты искрились, подобно алмазам,
Как в райской столице, построенной Тысячеглазым.
 
 
Был сходен отчасти с узорчатой, восьмиугольной
Доской для метанья костей этот город престольный. [174]174
  Был отчасти сходен с узорчатой, восьмиугольной // Доской для метанья костей этот город престольный. – Игра в кости на протяжении многих столетий оставалась любимейшим развлечением царей, простолюдинов, героев и даже небожителей. Еще в древнейшем памятнике литературы Индии «Ригведе» имеется гимн игрока в кости, в котором воспевается сама игра, охватывающий игроков азарт и описываются последствия проигрыша.


[Закрыть]
 
 
Казалось, небесного царства единодержавец
Воздвигнул дворцы, где блистали созвездья красавиц.
 
 
Сплошными рядами, согласья и стройности ради,
На улицах ровных стояли дома в этом граде.
 
 
Хранился у жителей города рис превосходный,
Что «шали» [175]175
  Шали– название риса вообще (включающего десять его разновидностей) и определенного сорта риса.


[Закрыть]зовется и собран порою холодной.
 
 
Амбары Айодхьи ломились от белого шали!
Там сахарный сок тростника в изобилье вкушали.
 
 
Мриданги [176]176
  Мриданга(буквально: «ходящий [под руками], когда его ударяют») – вид барабана.


[Закрыть], литавры и вины в том граде прекрасном
Ценителей слух услаждали звучаньем согласным.
 
 
Так божьего рая святые насельники жили,
За то, что они на земле, как отшельники, жили!
 
 
В столице достойнейшие из мужей обитали.
Они в безоружного недруга стрел не метали.
 
 
Отважные лучники, в цель попадая по звуку, [177]177
  Отважные лучники, в цель попадая по звуку… – Высшим достижением воинского искусства считалось умение поразить еще невидимую, но уже воспринимаемую слухом цель.


[Закрыть]
Зазорным считали поднять на бессильного руку.
 
 
Им были добычей могучие тигры и вепри,
Что яростным ревом будили дремучие дебри.
 
 
Зверей убивали оружьем иль крепкой десницей,
И каждый воитель владел боевой колесницей.
 
 
Властитель Кошалы свой блеск увеличил сторицей,
Гордясь многотысячным войском и царства столицей!
 
 
Там были обители брахманов, знающих веды,
Наставников мудрых, ведущих с богами беседы.
 
 
Там лучшие жили из дваждырожденных, послушных
Велению долга, мыслителей великодушных,
 
 
Радевших о жертвенном пламени, [178]178
  Там лучшие жили из дваждырожденных…// Радевших о жертвенном пламени… – См. прим. 24. В обязанности жрецов-брахманов входило раскладывание жертвенных костров, возлияние жертвы (молока или топленого масла) в огонь и чтение соответствующих молитв (совершенное без посредничества брахманов жертвоприношение считалось сначала не совсем эффективным, а позже сделалось вовсе недопустимым). «Дваждырожденными» («двиджа») называют также птиц (у которых сначала «родится» яйцо, а потом уже из яйца «вторично» рождается птенец). На этой игре значений строится множество мифо-поэтических ассоциаций в древнеиндийской эстетике.


[Закрыть]чтоб не угасло, —
В него черпаком подливавших священное масло.
 

 
Айодхьи достойные жители – вед достиженьем
Свой ум возвышали и пользовались уваженьем.
 
 
Их царь Дашаратха, священного долга блюститель,
Из рода Икшваку великоблестящий властитель,
 
 
Исполненный доблести муж, незнакомый с боязнью,
Для недругов грозный, за дружбу платящий приязнью,
 
 
Был чувствам своим господин [179]179
  …был чувствам своим господин… – То есть владел техникой йоги, «обуздывающей чувства», дисциплинирующей разум и тело посредством системы особых физических и умственно-психических упражнений.


[Закрыть], и могущества мерой
Он с Индрой всесильным сравнялся, богатством с Куберой.
 
 
Преславный Айодхьи владыка был мира хранитель,
Как Ману, мудрец богоравный, людей прародитель.
 
 
И град многолюдный, где властвовал царь правосудный,
Был Индры столице под стать, – Амара́вати чудной.
 
 
От века не ведали зависти, лжи и коварства
Счастливые и беспорочные жители царства.
 
 
Не знали в Айодхье корысти, обмана, злорадства.
Охотников не было там до чужого богатства.
 
 
Любой, кто главенствовал в доме, не мог нахвалиться,
Как род благоденствовал и процветала столица!
 
 
Исполненных алчности, не признающих святыни,
Невежд и безбожников не было там и в помине.
 
 
Владел горожанин зерном, лошадьми и рогатым
Скотом в изобилье, живя в государстве богатом.
 
 
Снискали мужчины и женщины добрую славу,
И этим обязаны были безгрешному нраву.
 
 
Привержены дхарме, в поступках не двойственны были, [180]180
  Приверженцы дхарме, в поступках не двойственны были… – «Недвойственность в поступках» предполагает отсутствие деяний, целей и намерений иных, чем предписываемые «дхармой» соответствующей варны; подробнее об этом см. прим. 57–61.


[Закрыть]
Души красота и веселость им свойственны были,
 
 
И сердцем чисты, как святые отшельники, были,
И перстни у них, и златые начельники были,
 
 
Никто не ходил без пахучих венков и запястий,
И не было там над собой не имеющих власти,
 
 
И тех, что вкушают еду, не очистив от грязи,
Что без омовений живут [181]181
  …что без омовений живут… – Вода считается божественной всеочищающей субстанцией: обязательные, хотя бы трехразовые, дневные омовения обусловливались поэтому не столько гигиеническими, сколько ритуальными потребностями.


[Закрыть]и сандаловой мази,
 
 
Без масла душистого, без украшений нагрудных,
И не было там безрассудных иль разумом скудных.
 
 
А жертвы богам приносить не желавших исправно [182]182
  А жертвы богам приносить не желавших исправно… – Жертвоприношение считалось важнейшим ритуальным и космическим актом (см. прим. 84).


[Закрыть]
И пламень священный блюсти – не встречалось подавно!
 
 
И не было там ни воров, ни глупцов, ни любовной
Четы, беззаконно вступающей в брак межсословный. [183]183
  Брак межсословный… – В разные времена существовало различное отношение к бракам между представителями различных варн: от полной терпимости в отношении смешения трех высших варн до категорического запрета его. В целом к межсословным бракам, как к размывающим структуру общества и увеличивающим социальную энтропию (индийская традиция и многообразие современных каст склонна объяснять имевшими место в прошлом смешениями варн), относились негативно. В эпические времена эти ограничения не были особенно сильны, но в связи с утверждением принципа наследования по мужской линии мужчинам из низших варн не разрешалась женитьба на девушках из более высоких варн, хотя обратное было возможно.


[Закрыть]
 
 
Мыслители и мудрецы, постигавшие веды,
Ученые брахманы, предотвращавшие беды,
 
 
Дары принимая, о благе радетели были, [184]184
  Дары принимая, о благе радетели были… – Предполагалось, что жрецы-брахманы чтением вед, совершением жертвоприношений, пением священных гимнов и другими добрыми делами радеют о всеобщем благе, создавая некий «духовный потенциал», превосходящий любые материальные совершенства; отсюда – идея поднесения брахманам даров, которые были тем большими, чем более знатен и богат был жертвующий.


[Закрыть]
Собою владели, полны добродетели были.
 
 
Не знали в Айодхье мучителей и нечестивцев,
Уродов, лжецов, ненавистников и несчастливцев.
 
 
Вовек не встречались на улицах дивной столицы
Злодеи, глупцы, богохульники или тупицы.
 
 
Шесть мудрых порядков мышленья усвоены были
Мужами Айодхьи [185]185
  Шесть мудрых порядное мышленья усвоены были // Мужами Айодхьи… – Подразумеваются шесть религиозно-философских систем индуизма, наиболее популярных в то время: Санкхья, Йога, Миманса, Ньяя, Вайшешика, Веданта. По существу, они являются лишь различными вариантами одной – объективно-идеалистической философии, наиболее последовательно воплощенной в системе Веданты.


[Закрыть], что храбрые воины были.
 
 
Притом отличались они благородства печатью,
А женщины – редкой красой и пленительной статью.
 
 
Отважный, радушный, за гостя богам благодарный,
Делился народ на четыре достойные варны.
 
 
Держались дома́ долговечных и благосердечных
Мужей, окруженных потомством от жен безупречных.
 
 
Над воинством – брахманов славных стояло сословье.
Ему подчинялись с достоинством, без прекословья.
 
 
Отважных воителей чтили всегда земледельцы,
Торговцы, потомственные мастера и умельцы.
 
 
Купец ли, ремесленник, воин ли, брахман ли мудрый, —
Трем варнам служили с отменным усердием шудры.
 
 
Пещерой со львами был город, наполненный войском,
Готовым его защищать в нетерпенье геройском.
 
 
Свой род из Камбоджи вели жеребцы, кобылицы.
Бахлийские лошади [186]186
  Бахлийские лошади– то есть «выращенные в стране бальхиков» (отождествляется с современным Балхом).


[Закрыть]были красою столицы.
 
 
Слонов боевых поставляли ей горные кряжи:
Встречались в Айодхье слоны гималайские даже!
 
 
И это божественное поголовье слоновье
От А́нджаны, от Айрава́ты вело родословье,
 
 
От Ва́маны, от Махапа́дмы, что был исполином
И в царстве змеином подземным служил властелинам.
 
 
Бхадрийской, мандрийской, бригийской породы был каждый
Из буйных самцов, называемых «Пьющими Дважды». [187]187
  Бхадрийской, мандрийской, бригийской породы был каждый // Из буйных самцов, называемых «Пьющими Дважды». – Перечисляются породы слонов, за каждой из которых стоит мифический предок, слон-держатель одной из сторон света. «Пьющие дважды» – постоянный эпитет слонов, которые вначале набирают воду в хоботы, а уже из хоботов отправляют ее во рты.


[Закрыть]
 
 
Айодхьи врагов устрашали их мощь и свирепость.
Слоны украшали ее неприступную крепость.
 
 
И, йо́джаны на́ две свое изливая сиянье,
Столица являлась очам на большом расстоянье.
 
 
Айодхьи властителю – недругов грозное войско
Сдавалось, как месяцу ясному – звездное войско.
 
 
Счастливой столицей своей управлял градодержец,
Как тысячеглазый владыка богов, Громовержец!
 

Дашаратха, престарелый царь Кошалы, бездетен. Он молит богов о потомстве. Боги отвечают согласием: не потому только, что с давних пор были добры к Дашаратхе, но и оттого, что могут наконец сокрушить всевластие Раваны, предводителя ракшасов-демонов, царя Ланки.

Когда-то Равана был подвижником. Его подвиги славились во всех трех мирах – среди богов, демонов и людей. Сам Брахма, потрясенный силою духа Раваны, предложил ему любой дар. Равана выбрал могущество перед богами и ракшасами; людей он считал недостойными противниками. С тех пор в трех мирах нет покоя. Равана истребляет добро и творит зло.

Равана, сотрясающий гору Кайласа, на которой восседают Шива и Парвати Барельеф из храма Кайласанатха. Индия, VIII в.

Боги решают воплотиться на Земле, потому что только земной муж способен одолеть Равану. Бог-хранитель Вишну должен родиться в облике четырех сыновей Дашаратхи, прочие боги – в облике обезьян, помощников в будущей битве с предводителем ракшасов.

Вишну является Дашаратхе с божественным яством. Старшая из царских жен, Каушалья, съедает половину яства, вторая, любимейшая, Кайкейи, – восьмую часть, Сумитра, младшая жена, – остальное.

В тот же день каждая из трех – понесла дитя под сердцем.

Каушалья разрешается первенцем – Рамой, Кайкейи рождает Бхарату, Сумитра рождает близнецов Лакшману и Шатругхну.

Царевичи растут. Они обучаются ратным искусствам, как то положено воинам-кшатриям, и искусству править страной. Они изощряют свой ум в науке и совершенствуются в долге и вере, и в этом им нет равных даже среди жрецов-брахманов.

Рама и Лакшмана. Барельеф из храма Лоро Джонгрант. Ява, IX в.

К Раме очень привязан Лакшмана. Шатругхна особенно дружен с сыном Кайкейи.

К Дашаратхе приходит святой Вишвамитра, знаменитый подвижник. Он просит царя отпустить с ним Раму, чтобы тот защитил его лесную обитель от бесчинства ракшасов. Царю жаль отпускать юного Раму, но он опасается гнева Вишвамитры. Рама и с ним Лакшмана выходят в путь к подножью Гималаев.

Они переправляются через Гангу. Здесь великий отшельник благословляет их водою святой реки. Он предвещает им славную земную жизнь и блаженство на небесах.

По дороге в обитель, в густом лесу, Рама убивает ракшаси Тараку, злобную и мощную, словно тысяча взбесившихся слонов. Вишвамитра дарит ему волшебное оружие богов: оно является на поле боя по желанию обладателя и всегда приносит победу.

Охраняя обитель, Рама расправляется еще с двумя могущественными ракшасами – Ма́ричей и Суба́ху…

Вишвамитра просит Раму и Лакшману поехать с ним в Митхилу, правитель которой, Джа́нака готовится совершить великое жертвоприношение.

Они путешествуют. Вишвамитра рассказывает о местах, мимо которых они проходят.

Они являются ко двору царя Митхилы. Джанака повествует им о божественном луке Шивы.

Некогда Дакша, тесть Шивы, устроил на небесах великое жертвоприношение. Пригласили всех, кроме зятя. Взбешенный Шива явился на пир с огромным луком, грозя убить всех. Но небожители смягчили его гнев, и он согласился передать свой волшебный лук предку Джанаки, земному царю Деварате на хранение. Теперь этот лук перешел к Джанаке.

Джанака был бездетен и молил богов о потомстве. Когда он вспахивал священным плугом поле, чтобы возвести там алтарь, из борозды навстречу ему поднялась прекрасная дева. Джанака взял ее в дочери и назвал Сита, что означает «борозда». Когда Сита достигла совершеннолетия, Джанака объявил: Сита достанется в жены тому, кто сумеет надеть тетиву на священный лук Шивы. Но никто даже не мог поднять с земли этот лук.

Джанака предлагает Раме попробовать свои силы.