Текст книги "Бессонный патруль (Сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Лунина проработала около месяца, проверяла дела досконально и наконец высказала свои соображения.

– Глубокая ревизия показала, – сообщила Галина Михайловы;; мне и Буханченко, – что на день передачи магазина у Оразбаевой все-таки была недостача ценностей, только она была завуалирована. Обратите внимание вот на что: большая партия товаров передана в другие магазины. В этом, мне кажется, ключ к разгадке фокуса продавца.

Выводы ревизора и указали впервые нам с Геннадием Павловичем на продавцов Ерембаеву и Тур^алиеву, которые оказались активными сообщниками в махинациях Макен. Сначала побеседовали с Ерембаевой.

– Мы с Тургалиевой работали в одном магазине, Оразбаева – в другом, рассказывала Ерембаева. – Были случаи, когда товары перемещались из одного магазина в другой.

– Вы и Тургалпева получали от Оразбаевой товары вот по этим накладным? – Буханченко достал из стола два документа и предъявил допрашиваемой.

– Получали, получали, – поспешно ответила Ерембаева, убедившись, что под обоими документами стоят подписи ее и Тургалиевой.

– Почему Оразбаева передала товары на большую сумму вам, а не Сапеновон, продавцу, принявшему у нее магазин?

– Не знаю.

– Ревизия установила, что товары, перечисленные в накладных, Оразбаева нс получала, а следовательно, не могла их отпустить вам. Вот акт. Ознакомьтесь.

Ерембаева молчала. По ее щекам поползли красные пятна.

– Я вспомнила, – наконец, заговорила она, – по этим накладным товары действительно не получали. Оразбаева принесла деньги. Объяснила,что товары раздала знакомым, а деньги собрала позже. В то время магазин она сдала. Просила принять деньдн. Мы пожалели ее.

– Документы, однако, свидетельствуют, что в тот день, когда Оразбаева якобы передала вам деньги, вы в кассу , сдали выручку в три раза меньшую, чем получили от Оразбаевой. Почему остальные деньги не сдали?

– Я их позже сдала.

– Как только Оразбаева приняла склад межраибазы, вы с Тургалиевой по двум накладным передали ей товары почти на ту же сумму, на какую получили от нее из магазина. Была такая операция?

– Была, была. Эти товары никто не брал.

– Их не покупали по той причине, что вы их не получали, а следовательно, их не было и в наличии. Какие же товары вы ей передали?

Ерембаева молчала. Ей нечего было сказать. А Геннадий Павлович не торопил ее, давая время подумать...

– В искусство допроса, как я вижу, – сказал журналист, – входит и умение в нужный момент помолчать?

Манкенов кивнул:

– Конечно. Этим искусством Буханченко владел в высокой степени. Этому я учился у него. А тогда, на допросе Ерембаевой, я, наблюдая за ней, когда она молчала, понял, что она, наконец, разозлилась и не захотела больше выгораживать Оразбаеву. Решила рассказать всю правду.

– У Оразбаевои была большая недостача товаров.

После сдачи магазина она упросила нас с Тургалиевой подписать бестоварные накладные. Ими и отчиталась перед бухгалтерией.

Вслед за Ерембаевой мы допросили ее коллегу, Тургалиеву, заведующую отделом универмага. Когда она вошла в комнату, Геннадии Павлович предъявил ей тетрадь, найденную в квартире Оразбаевои при обыске.

– Это та тетрадь, которую я видела у Оразбаевои, – заговорила женщина, рассматривая записи. – А вот и мое имя "Еркеш", вот подсчет товаров, отраженных в бестоварных накладных. Глядите, она сама подсчитала свой долг9577 рублей 25 копеек. Часть этого долга она погасила, на оставшуюся сумму – 9464 рубля 25 копеек – выписала расходную накладную, приняв недостачу па принятый ею склад.

Женщина задумалась, что-то вспоминая, потом рассказала, что весной Оразбаева позвонила ей на работу и просила срочно зайти. Макен очень волновалась. Дома рассказала об обыске и изъятой тетради, предупредила, что в записях упоминается ее имя, поэтому ее будут допрашивать.

Просила молчать.

Мы узнали от Тургалиевой, что Оразбаева продавцам не возвращала долг. Сумма была большой. Они стали требовать товар. Оразбаева заявила, что не может собрать долг. Продавцы разыскали тех, кого она и зывала в качестве должников, но эти люди ответили, что Оразбаевои ничего не должны. Тургалиева и Ерембаева поняли, что Оразбаева их обманывает. Пригрозили милицией. Только тогда хитрая Макен свой долг приняла на склад.

– Я внимательно следил за вашим рассказом и помню, что бельевой трикотаж, которым все время оперировала Оразбаева, в какой-то момент сменился меховыми и швейными изделиями. Как вам это удалось установить?

– В этом нам были вынуждены "помочь" девушки продавщицы из "Детского мира". Они вспомнили, что Макен отпускала им в накладных бельевой трикотаж, а давала другое – меха, пальто, костюмы. Излишние деньги по сравнению с теми суммами, которые указывались в накладных, они приносили ей. И делали это совершеннно бескорыстно, думая, что помогают бедной женщине выбраться из ямы, в которую она попала не по своей воле.

– А как удалось выяснить, – опять прервал журналист Манкенова, – что меха и швейные изделия прибыли именно из Семипалатинска? Случай?

– Нет, интуиция, – улыбнулся старший инспектор. – Просто Буханченко предположил, что, скорее всего, в Аягуз поступил товар откуда-нибудь из соседнего города. А в Семипалатинске есть меховая фабрика. Он поехал туда и на базе Казторгодежды обнаружил документы об отправке контейнеров межрайбазс в Аягузе, где работала Макзн.

Как видите, подтвердилась старая пословица о том, что успех работы следователя обеспечивают семьдесят процентов потения, двадцать процентов терпения и десять процентов везения.

– А в заключение?

– А заключение очень простое. Экспедитор межраибазы Евдокия Степановна Гуляева подтвердила, что упомянутые три контейнера из Семипалатинска поступали, она сама их получала. Когда после этого мы обнаружили полное отсутствие документации на эти три контейнера, стало ясно, что одна Оразбаева это провернуть не могла, что ей кто-то помогал в бухгалтерии.

Вновь встал вопрос о ревизии. Сначала проверял председатель ревизионной комиссии облпотребсоюза К. Куанышпеков, потом – старший ревизор 3. М. Попова. Они пришли к выводу, что Оразбаеза не оприходовала товары трех контейнеров на сумму более 34 тысяч рублен. Хищение было завуалировано заместителем старшего бухгалтера межрайбазы Ф.И.Ярмоленко.

В этот момент Геннадии Павлович и поставил вопрос об аресте Оразбаевой. Он поручил это мне.

Оразбаева лежала в постели под тремя одеялами. Рядом с кроватью на тумбочке стояла дюжина пузырьков, лежали пакетнки с порошками. Родственники суетились, разговаривали вполголоса. Я позвонил в "скорую помощь".

Вскоре у дома Оразбаевой остановилась "Волга" с красным крестом. Два человека в белых халатах скрылись в подъезде, а через несколько минут больную под руки вывели на улицу и усадили в машину. В больнице ее провели к главному врачу. Врач пришел к заключению, что у Оразбаевой небольшая температура, видимо, от возбуждения. На вопросы следователя отвечать может.

Арестованная не хотела встречаться со следователем.

Часто ссылалась на потерю слуха и плохое состояние здоровья. Буханченко заметил, что подследственная хорошо слышит вопросы о ее здоровье, семье, поощрениях и совсем плохо – о хищении товаров. Пригласили специалистов.

Медики провели разные исследования, но вывод сделали один:симуляция.

Вскоре мы начали допрос.

– На какую сумму у вас в магазине была недостача ценностей? – спросил ее Буханченко после того, как Оразбаева села на стул и приготовилась отвечать.

– У меня растраты не было, ревизоры врут.

– Для какой цели вы выдали бестоварные накладные Тургалиевой и Ерембаевой?

– Тургалиева не довезла мне товары, рассчитаться было нечем, просила выдать бестоварную накладную. Потом отдала деньги. Их вместо товаров я вручила Амангельдиновой и Машинозой.

Когда Оразбаева подписала протокол допроса, Геннадий Павлович пригласил Амангельдинову. Выслушав вопрос, она ответила:

– Мне деньги не передавала. Вместо трикотажного белья отпустила меховые я швейные изделия. Не смотри на меня так, Макен. Я помочь ничем не могу. После того, как мы обменялись бестоварными накладными, в нашем магазине проводилось снятие остатков товаров. Я тогда не могла предъявить товары, отраженные в накладной, вместо ня.к в инвентаризационную ведомость были записаны меховые и швенные изделия.

Показания Машиновоп, Стрелецкой и Лисицкой она выслушала молча. На вопрос следователя ответила, что ее оговаривают.

– Почему вы не оприходовали товары трех контейнеров? – задан был ей вопрос на следующий день.

– Я все товары оприходовала. Покажите документы, в которых я расписалась.

Оразбаева знала, что железнодорожные накладные и другие документы на три контейнера должны были быть уничтожены. Так ей обещал заместитель старшего бухгалтера. Ей только не было известно, что по оплошности Ярмоленко одна накладная с ее росписью сохранилась и что этот документ уже приобщен к уголовному делу.

– Роспись моя, – ознакомившись с оставшейся накладнон, сказала Оразбаева. – Тогда я думала, _что в контейнере находятся трикотажные изделия, но когда открыли дверь, увидели другие товары. Контейнер увезли в другой склад. В какой? Не помню.

– Как вы поделили деньги с Ярмоленко?

– Спросите его, – злорадно ответила Макен.

Она знала, что к этому времени старик умер. Она решила отрицать связь с Ярмоленко.

Геннадии Павлович понял ее тактику, но это его не тревожило: цепь доказательств замкнулась. Потом она и са.

ма поймет, что голое отрицание ничего не даст.

Семь увесистых томов составили уголовное дело о хищениях Макен Оразбаевой. И должен сказать, что для меня самого эти семь томов явились прекрасной школой учебы следовательскому мастерству под руководством Геннадия Павловича Буханченко.

В. ПУТИНЦЕВ.

* * *

ПАДЕНИЕ

Село Обухове в восточной части Казахстана стоит на берегу небольшой речки. Веселые, красивые места. По берегам растут тополя, шелестят листвой, манят в прохладную тень.

Весной от тополиного пуха будто метель метет. По вечерам на полях звонкий гомон стоит: парни и девушки соберутся, игры играют, песни поют. А то Шурка-гармонист трехрядку свою растянет. И грустное играет так, что в груди щемит, и радостное, веселое – сердце прыгает, на волю просится.

А еще больше сердце трепещет, когда на тебя очи голубые смотрят, те, дороже которых и на свете пет.

Здесь, под тополями, на берегу говорливой речки, под звуки песен да переборы гармони, встретились, подружились, и полюбили друг друга Леонид и Ксения.

Да и отчего им было не полюбить? Молодые, статные, пригожие. Ксения красавица, русая коса до колен. И Леонид ей не уступит: и работать с огоньком умел, и песни петь, и плясать.

Жизнь в молодости перед человеком будто степь зеленая, весенняя расстилается. И травы в ней густые, и цветы пестрые, и зеленые холмы на горизонте' привольные.

Но недаром говорится: жизнь прожить – не поле перейти.

Дорога-то далека. А в пути не одни цветочки, по и травамурава встречаться будет. Много сил надо, много мужества, бодрости душевной, терпения и выдержки.

И как не вспомнить тут совет Гоголя: "Забирайте же с собою в путь, выходя из юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!"

В 1940 году Леонид и Ксения поженились. Счастье первые месяцы окружало их светлым облаком. Казалось, даже воздух был наполнен тихой, зовущей мелодией, будто маленькие далекие колокольчики звенели. И в облаке этом, в этом счастье, в е'ле слышной мелодии, туманившей голову, не разглядеть было, с чем каждый из них отправился в далекий совместный путь.

И если бы тогда, у говорливой ласковой речки, под зелеными тополями какой-нибудь волшебник показал бы вдруг новобрачным грязный тротуар возле магазина на улице большого города, а на этом тротуаре спившегося бродягу, клянчущего у прохожих копейки, если бы мудрый.

и печальный волшебник сказал, что грязный бродяга и есть то, во что превратится Леонид через несколько лет, – никто бы этому не поверил.

Никто. Ни Ксения, ни сам Леонид. А между тем тротуар уже тогда ждал его. И путь туда – на заплеванную мостовую – начался уже тогда, под зелеными тополями. Почему? Кто скажет! Сердце человеческое понять не просто.

И если сердце Ксении выдержало испытание временем, если в нем были только любовь, преданность и верность, та в сердце ее мужа рядом с молодой страстью уже тогда гнездились слабодушие и предательство. Но тогда этого никто не знал.

Поженились в сороковом, а через год грянула война, и Леонид ушел на фронт.

Было прощание, долгий путь на запад. Потом-бои, пыльные военные дороги, взрывы мин и снарядов, зловещий посвист пуль,

Он вернулся домой раненым. Плохо действовала рука – была задета кость.

Тяжелое настало время. На фронте погиб отец, мать постарела. Да и на лицо Ксении война наложила свою печать. Но унывать не приходилось. Нельзя было опускать руки. В меру сил Леонид стал трудиться.

Поправил покосившиеся заборы, перекрыл сарай. В колхозе каждая пара рабочих рук была на счету. Он чинил хомуты, ладил сани, ремонтировал брички – дело всегда находилось. А поджила, окрепла рука – пришла пора косовицы. Погода не ждала, колхозу поскорее надо было управиться с уборкой хлеба. Леонид пошел косить.

... Жаркий стоял день. Июльский зной набирал силу.

Наработавшись, приплелся Леонид к речке – отдохнуть, подышать у воды прохладой. Усталость валила с ног. Лег в тени кустов черемухи и калины, заложил руки под голову, задремал.

Что ему вспомнилось тогда, какие образы бродили в голове? Рядом слышалась песня. Пела Маруся, колхозная повариха. Много уже раз ловил Леонид на себе дерзкий манящий взгляд ее черных глаз. Не выдерживал, опускал взгляд. Ладная, грудастая, она только усмехалась полными губами, отворачивалась, презрительно фыркала. А через минуту опять сверлила его своими черными очами.

...Со свистом рассекая воздух крыльями, пролетели над Леонидом, стрекоча, галки. Кто-то тронул его за локоть.

Он открыл глаза. Маруся смотрела на него, покусывая травинку.

– Умаялся, сердечный! Уж и сил нет. А еще мужик...

А бабам-то как на этой страде?

Леонид, не говоря ни слова, смотрел па нее – на открытые колени, на тугой узел волос на затылке.

– Чего уставился? – засмеялась Маруся.

Но он ничего не мог сказать. Все так же молча приподнялся, обнял Марусю за плечи и начал целовать ее влажные, полуоткрытые губы.

– Уйди! Еще увидит кто! – она слабо оттолкнула его.

Но вокруг никого не было. Берег был пустынен. Никто не смотрел на них. И никто не увидел, что произошло между Леонидом и бойкой поварихой.

... Будто зельем опоила она его. Без веревки к себе привязала. Чуть ли не каждый вечер тащился к ней. Бывало – и ночевал. А село – не город. Скоро все уж знали, что Леонид Марусенькиным полюбовником сделался.

Узнала об этом и Ксения. Плакала, не могла сначала поверить, что все, о чем судачили соседки, – правда. Плакала мать. Просила одуматься, не срамить семьи. Ничего не помогло.

Осенним вечером Леонид собрал вещи в чемодан и ушел из дома. Ксении и матери сказал, что уходит навсегда.

Больше не вернется. И сделал он это тогда, когда жена ждала ребенка. А Леонида и это не удерживало.

... Что ж, в жизни и такое бывает. И такое можно понять, если за этим стоит настоящая любовь, большое чувство, с которым человек справиться нс может. Бывает, что после потрясений и разрывов из новой встречи рождается новая привязанность, которая соединяет людей на всю жизнь.

Редко, но бывает. Но не так было с Леонидом и Марией.

Их "чувства" с трудом хватило на два года.

Уйдя из дома, он перешел жить к Марии, и только тогда почувствовал, в какие ухватистые жесткие руки он попал.

Куда девалась та мягкая, податливая женщина, что прильнула к нему на берегу речки! Ее место заняла властная, требовательная хозяйка. Жалости она ни к кому не знала.

Говорят, даже выгнала из дому родного брата, который вернулся с фронта с тяжелой контузией.

Первое время было все же терпимо. По-прежнему Леонид работал в колхозе, и дома у Марии хватало дел ему тоже. Она жила одна, а хозяйство немалое. "Кулачка", – говорили о ней на селе. Леонид работал у Марии на приусадебном участке, колол дрова, носил воду, топил печь.

Крутился юлой. Не дай бог, задымит печь: Марусенька и поленом огреть может. А то за ухват или кочергу возьмется – тогда только голову береги.

Удивительное дело: дома хозяином, мужем быть не захотел, а у "кулачки" в батраках два года вкалычал! Чего греха таить: и побои, и черная работа, и унижения – все выпадало на долю Леонида в доме Марии. Но зато избавился он от чувства ответственности и забот. А для иных людей это самое желанное: ни за кого и ни за что не отвечать, ни о чем не думать, жить без мыслей, как трава в чястом поле.

Но жизнь с покое никого не оставит. Не оставила она и Леонида, хоть и прятался он от нее, как таракан.

Пришла однажды повестка. Вызывали Леонида в суд.

Пошел. Вернулся мрачный. Присудили платить Ксении алименты на дочь, которая родилась в его отсутствие.

Это только подлило масла в огонь. Мария совсем перестала стесняться. Речи о чувствах уже и в помине не было.

Любовник оказался очень уж неудобным. Не деньги – гроши в дом приносит. Да и ненадежен. Кто его знает, что у него на уме. Может, к семье вернуться надумает?

Ругань теперь лилась на Леонида потоком. Но в одном Мария ошибалась: о возвращении домой, к матеря, к дочке Аллочке, к Ксении Леонид и не помышлял. Конечно, платить алименты ему не хотелось. Надо было найти какоенибудь средство. Но эта мысль пришла позже. А пока дело кончилось так, как и должно было кончиться: однажды под вечер Мария, до предела рассвирепев, выставила своего дружка из дому и заперла дверь. Вещички его вместе с чемоданом она выбросила в окно,прибавив:

– Убирайся! Чтоб и духу твоего не было.

Так завершилась "любовь", ради которой была брошена семья.

Постоял, постоял Леонид под окном и потащился прочь.

Куда же он шел? Может быть, в старый свой дом? К жене, к дочери, к матери? К людям, которым он причинил столько зла и которые, несмотря на это все же согласны были принять его?

Нет, к Ксении он не пошел. Ведь для того, чтобы осознать и признать свою ошибку и попытаться ее исправить, тоже нужны сила души, вера в себя, твердое намерение искупить вину. Ничего этого у Леонида не было. В голове стоял туман. Им овладело тупое безразличие. Все равно было – куда идти, что делать, лишь бы не думать, забыться.

На следующий день он уехал в Павлодар.

Первое время в Павлодаре жизнь его пошла на лад.

Устроился на работу, получил комнату в общежитии. Жил тихо, затаился. Думал, авось, не разыщут его, не станут докучать с алиментами. Сейчас это была его главная забота.

Но уже и в те месяцы в Павлодаре, когда Леонид, забившись в щель, прятался от семьи, в' этом хмуром человеке с воровато бегающими глазами нельзя было найти даже отдаленного сходства с прежним Леонидом, с тем молодым, смелым, прямым, что когда-то под тополями пел с Ксенией задумчивые песни.

Все прошло, все минуло! Куда девались открытый взгляд, удаль, ясная улыбка? Все исчезло. Теперь в человеке гнездились только страх, жадность и постоянная мысль о рюмке. Водка стала занимать все большее и большее место в его жизни.

О Ксении и дочери своей он теперь думал только с досадой и злобой. Жена, которая стремилась получить с беглого мужа только минимум, только законное, в его мыслях выглядела вымогательницей. Дочь? Какое ему дело до дочери! Ему вообще ни до кого не было дела. Пусть его оставят в покое. Пусть не мешают ему жить. Он будет сидеть тихо, только бы его не трогали. Авось, не разыщут. Авось, не узнают, где работает. А все остальное пусть горит синим пламенем.

Надежды Леонида, однако, не оправдались. Уже через месяц исполнительный лист поступил по месту его работы. Вмешался участковый. Он вызвал Леонида и сделал ему строгое внушение.

Трудно вообще сказать, что делалось в душе этого человека. К чему он стремился, как мыслил себе жить. На это никто, наверное, не смог бы ответить, даже он сам. Между тем Леонид, стремясь уклониться от выполнения своих обязанностей в отношении семьи, готов был на все: уйти на дно, потерять имя, стать бродягой, утратить в конце концов всякое право называться человеком.

Из Павлодара он скрылся, как вор, не уволившись с работы и не взяв паспорта. Скитался по деревням. Выдавал себя за мастера по ремонту швейных машин. Ходил по домам, предлагал свои услуги. Если неисправность была незначительной, он налаживал машину и брал соответствующую плату. Если же повреждение устранить не удавалось, он ссылался на нехватку запасных частей и уходил не солоно хлебавши.

Шло время. Осточертела бродячая жизнь. Наконец, накопив немного денег, он решил осесть в одном колхозе.

Тут-то и оформилась у него "идея", как избавиться от алиментов.

Это оказалось "совсем просто". Надо умереть. А если не умереть, то сделать так, чтобы Ксения поверила, что он умер. Тогда она перестанет разыскивать его, посылать по месту работы исполнительные листы.

И вот разыгрывается гнуснейшая инсценировка. Изготавливается самый настоящий гроб. Леонид ложится в этот гроб. Его обкладывают цветами и фотографируют.

Так было изготовлено "доказательство" смерти Леонида.

Фотографию он, за подписью своего приятеля, отослал Ксении.

Так человек опустился вниз еще на одну ступеньку. Он терял последнее, что у него было. Он думал, что это только фотография изображает его мертвым, по он уже и на самом деле был мертв. Человек исчез. Осталась ходячая двуногая копия, жаждущая водки, чтобы забыться. Ничего у него яе было: ни дома, ни семьи, ни привязанности, ни чувства.

А фотография сделала свое дело. Дошло письмо до Ксении, которая все еще помнила прежнего Леонида. Помнила, любила его. Ждала, что одумается человек, вернется.

После получения фотографин ждать стало некого. Ничто больше не удерживало Ксению в селе. Вместе с дочкои Аллочкой она уехала из колхоза, где все ей напоминало о Леониде, о былом счастье.

А Леонид тем временем перебрался в Семипалатинск. Он добился наконец своего. Его оставили в покое. Никто не разыскивал его, не узнавал его адреса и места работы, никто не слал вслед исполнительного листа.

Наступила спокойная жизнь. Спокойствие это, правда, смахивало на могилу. Ну что ж, сам в нее залез. Он сменил одну, другую работу. Будто следы заметал. По привычке.

Жил то в общежитии, то снимал угол. По вечерам идти было некуда. Валялся на конке, тупо смотрел в потолок. Если были деньги, шел в ресторан. Там спрашивал кое-какую закуску и обязательно стаканчик водки. Сидел часами, слушал ресторанный шум. Медленно пьянел. Только бы не быть одному.

Он стал угрюмым, неразговорчивым. Косился на асе исподлобья, подозрительно. Только хмель иногда развязывал ему язык. Случайному собутыльнику начинал вдруг слезливо жаловаться на свою участь.

– Моя спутница – печаль и тоска по семье, – говорил он, заглядывая в чьи-нибудь равнодушные глаза.

– А душа нараспашку. Я проклял день своего рождения и другого не признаю. Я – случайная жертва злой судьбы. Кто может это понять? Никто! И не лезьте мне в душу.

Впрочем, никто в душу к нему и не лез. Пьяные излияния его выслушивали нехотя и старались побыстрее отделаться.

Кое-кто, однако, им все же заинтересовался. Официантка этого же ресторана остановилась однажды возле него.

– Жаль мне вас, – сказала она соболезнующе. – Вижу, тоскует человек. И угла, наверное, теплого нет?

– Нет, – с готовностью подтвердил Леонид. – Нету теплого утла.

– Ну, так чего ж? Зашли бы, – она улыбнулась. – Может быть,у меня вам понравится.

На следующий день Леонид разыскал на окраине большой дом с садом. Официантка жила вдвоем со взрослой дочкой. Квартира, правда, была какая-то странная. Не квартира, а скорее притон. Чуть ли не каждый вечер сюда приходили молодые люди проводить время. Время проводили весело. Пили, закусывали, веселились. Леонид сначала молча таращил глаза – удивлялся. Из разговоров гостей он довольно быстро понял, что почти никто из них нигде не работает. А деньги у "гостей" были.

– Леня, котик, не тоскуй, – хозяйкина дочь садилась ему на колени, закуривала сигарету, тонкой струйкой выпускала изо рта дым, щурилась. Чего скучаешь? С нами ведь не плохо. Правда? – Она прижималась к нему, начинала целовать в губы, обжигая дыханием.

Леонид первое время с опаской оглядывался, но потом понял, что тут друг на друга никто не обращал никакого внимания. Хозяйка смотрела на дочку благосклонно, одобрительно кивала головой. Та лениво подымалась, тащила Леонида за собой в соседнюю полутемную комнату...

Через несколько дней он обнаружил, что у него. в карманах нет ни копейки. Такая неприятность!

Несколько дней хозяйка терпела, хоть и хмурилась, но в один из вечеров, когда опять собралась вся компания, она, глядя в упор на Леонида, который, опрокинув рюмку водки в рот, потянулся вилкой к закуске, нежно сказала:

– Пьешь, котик? Закусываешь? А вкладывать в общий котел – не вкладываешь? Любишь, значит, на чужой счетЛеонид побагровел:

– У меня эти самые проклятые кончились...

Хозяйка засмеялась.

– Косолапый, – крикнула она. – Тут у нас один из детского сада затесался. Расскажи ему, где можно достать радужные бумажки...

– Кому объяснить? Вот этому? – Широкоплечий чернявый детина с зажатой в углу рта сигаретой подошел поближе и начал пристально рассматривать Леонида. – А сам нс знаешь?

Леонид отрицательно помотал головой.

– Да ну? А что такое бензосварка знаешь? С механизмами обращаться умеешь?

– Умею. Швейные машины чинил.

Чернявый захохотал:

– Вот видишь! Значит, дело пойдет. От швейной машины до сейфа – одни шаг.

Леонид оторопел.

– Какой шаг? Какой сейф?

– Очень простой. Берешь бензосварку и режешь. Взрезал сейф, а там-деньги. Что и требовалось. А с этими бумаженциями в руках ты будешь иметь все, что надо.

Будь уверен, – он подмигнул Леониду и погладил одну из девушек по голой спине. – Смекаешь?

– Смекаю, – еле ворочая языком, проговорил Леонид.

– Хорошо. Значит, по рукам?

– Нет, – отрицательно покачал головой Леонид. – Я в крайнем случае копейки на панели просить буду, а с бензосваркой – мне не с руки. Это дело сложное...

Он не договорил. Чернявый развернулся и влепил ему такую затрещину, что Леонид полетел на пол.

Когда Леонид поднялся, детина нанес ему еще один удар в лицо. Потом еще.

– Это тебе пломба, – наконец прохрипел он. – Чтоб рот тебе запечатать. Чтоб– ни гу-гу. Понял? Л теперь убирайся.

Леонида выставили из дома.

Еще одна ступенька вниз. Сколько их было? Разве сосчитаешь... Не все ли равно? Он теперь был словно во сне.

Работать? Работать он уже не хотел. Жить было негде.

Как-то сами собой вспомнились слова, сказанные им чернявому: "...я в крайнем случае копейки на панели просить буду...."

А что, если и в самом деле? В случае чего и контуженность изобразить можно. Л народ у нас добрый. Подадут.

И Леонид начал попрошайничать. Невероятно, но факт: еще не старый, совершенно здоровый мужчина обращался к своим соотечественникам с протянутой рукой. Он просил "помочь". Но разве он действительно нуждался в помощи? Нет. Он просил, потому что сам, своими руками довел себя до полного разложения.

У него была семья, но он ее бросил. У него был дом, но он бежал оттуда. Он мог работать, но он спутался с преступниками, соблазненный "сладкой" жизнью. Ему бы хотелось жить так, как жили, они, не трудясь. Но его лишь пугала перспектива расплаты. Воли к труду не было. Идти на прямое нарушение закона он боялся, заняться открытым грабежом было слишком опасно. И он выбрал среднее – начал обирать людей с их согласия, выпрашивая трудовые деньги и тут же пропивая их.

Все в его жизни, с тех пор, как он ушел от жены, было обманом. Теперь обман сгустился до предела, и каждый шаг Леонида был пропитан ложью. Он был еще не стар, но теперь нарочно оброс щетиной, чтобы придать себе вид пожилого и изможденного страдальца. Он был совершенно здоров, но двигался и говорил так, словно был тяжко болен: Выпрашивая у людей деньги, он говорил, что они нужны ему на еду, потому что он голоден. Но едва собрав какую-то сумму, он тут же пропивал ее. Без водки он теперь жить уже не мог.

Так проходили дни. Однажды его вновь потянуло на окраину, в дом, окруженный садом, захотелось опять увидеть разбитную официантку и ее дочку, услышать тягучую изломанную музыку, которой развлекались чернявый и его собутыльники.

Он пошел. Пришел на знакомую улицу и долго стучал в ворота. Дом за воротами молчал. Никто не отозвался на его стук. Наконец из соседней калитки вышла женщина и сказала, чтобы он перестал стучать. Официантка Муся и ее дочь арестованы.

Леонид бросился прочь.

Теперь по пятам за ним ходил страх. Он боялся, что следствие, занявшись теплой компанией, начнет выяснять круг знакомых хозяйки дома. Решил на всякий случай уехать. Но пока медлил. И опять толкался по улицам, клянчил у прохожих деньги. Вечером, как всегда, напился в подвале и заснул. Ему приснилась Ксения. Она держала за руку девочку. Та смотрела на него и говорила: "Папа".

Проснулся он в слезах. Сердце щемило. Подвал был похож на могильный склеп.

Наутро он уехал из Семипалатинска.

... Моросит дождь. На мокром, грязном тротуаре у гастронома сидит человек. Лицо заросло щетиной. В замасленную кепку с оторванным козырьком с глухим звоном падает мелочь.

Подходит лейтенант милиции.

– Гражданин, попрошайничать нельзя, – говорит он. – Идите домой.

Заросший щетиной человек молча приподнимается, начинает суетливо выгребать из кепки монеты.

Участковый проходит дальше. Бродяга настороженно следит за ним взглядом и опять принимается за свое.

– Братишка, не обойди контуженного, – обращается он к молодому человеку, который спешит куда-то быстрой деловой походкой.

Молодой человек, бросив короткий взгляд на сидящего, молча идет дальше.

– У, стерва! – несется ему вслед. – Пожалел копеечку...

Участковый решительно подходит к бродяге:

– Пройдемте со мной!

Тот молчит.

– И чего привязались к человеку, – вмешивается какая-то сердобольная женщина. – Хулиганов так не замечают...

– Нашла за кого заступаться, – говорит другая, – да он каждую копейку в глотку заливает.

Бродяга оглядывается мутными глазами, видно, ища сочувствия.

– Не тронь! – вдруг с надрывом кричит он. – Я контуженый!

Он немного приподнимается и тут же падает на асфальт.

Судорожно задергались руки, голова, ноги. На губах показалась пена.

Остановился прохожий, другой, третий. Люди возмущаются:

– Не троньте инвалида!

– Если вы в форме, так думаете, вам все позволено!

– Оставьте в покое человека!

Лейтенант стискивает зубы. Он молчит. Ему обидно за людей, которые готовы отдать свою трудовую копейку тому, кто протягивает к ним грязную руку.