Текст книги "Перчатка для смуглой леди"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

2

Перегрин ответил на десяток чрезвычайно умных вопросов и так никогда не смог припомнить, что же он говорил. Поклонившись, он сделал шаг назад и увидел себя в зеркале бара: высокий, долговязый и насмерть перепуганный молодой человек во фраке. Все двери были широко распахнуты, театр наполнялся невнятным приглушенным гулом.

Мистер Кондукис, с орденскими ленточками в петлице, обратился к Перегрину со словами:

– Мне следует пожелать вам успеха.

– Сэр, я вам так благодарен…

– Не за что. Я должен идти.

Для мистера Кондукиса была приготовлена королевская ложа.

Перегрин направился к левой двери бельэтажа.

– Ни пуха вам, ни пера, – произнес низкий голос.

Перегрин поднял голову и увидел импозантного мужчину в смокинге, при ближайшем рассмотрении оказавшегося суперинтендантом Аллейном. Его сопровождала очаровательная дама.

Аллейн со спутницей вошел в зал.

Перегрин слушал национальный гимн через закрытые двери. Он чувствовал себя самым одиноким человеком на свете.

Когда зрители уселись, он проскользнул в бельэтаж, а потом вниз к директорской ложе. Джереми был уже там.

– Начинается, – сказал он.

– Начинается.

3

«Мистер Перегрин Джей успешно балансирует между слащавой стилизацией под старину и вульгарной модернизацией. Диалоги звучат безыскусно и сильно, нередко поражая глубоким психологизмом. Сентиментальности нет и следа. С тех пор как был написан сонет CXXIX, тема мести оскорбленного сластолюбца не раскрывалась столь ярко».

«После дешевых поделок и сомнительных исторических постановок, которые лепят бравые ребята от шоу-бизнеса, я с ужасом думал о грядущей премьере в заново отделанном «Дельфине». Однако спектакль не раздражает. Он приносит удовольствие. Он даже волнует. Кто бы мог подумать…»

«Маркус Найт делает на сцене невозможное. Он создает весьма убедительный образ великого поэта».

«В порядке исключения громкая реклама не обманула и не подсунула нам недоброкачественный продукт. Пьеса может постоять сама за себя».

«Чего? Ни одного матерного слова? И никаких наркотиков? И голубых тоже нет? Ну ладно. Но гляди, приятель, если ты меня надул…»

«Перегрин Джей представил на суд зрителей тонкое, стройное и почти клиническое исследование страсти, потрясающее своей драматической напряженностью. Волнующий и восхитительный спектакль».

«Избегая открытой декларативности, пьеса вносит свой вклад в острую критику нравов британского среднего класса».

«…B фойе ее встретил мистер Василий Кондукис и препроводил в ложу, убранную, ко всеобщему изумлению, белоснежными ландышами, Она была одета в…»

«Успех пьесе обеспечен».

4

Шесть месяцев спустя Перегрин, прочитав за завтраком письмо, полученное с утренней почтой, положил его на стол и взглянул на Джереми.

– Все.

– Что «все»?

– Решение принято. Кондукис продает реликвии. Американскому коллекционеру.

– Бог мой!

– Гринслейд, как обычно, сообщает новости. Переговоры зашли так далеко, что он полагает необходимым уведомить меня о возможном результате.

Краска медленно приливала к лицу Джереми. Он краснел так, как краснеют рыжеволосые веснушчатые люди, становясь розовато-лиловым.

– Вот что я тебе скажу, – произнес он. – Это не должно произойти. Такое нельзя позволить. Этот человек – чудовище.

– Похоже, Британский музей и музей Виктории и Альберта сделали все, что могли. Национальный профсоюз тоже вмешался, но все впустую.

Джереми разразился страстной речью преданного искусству художника, которому противостоит весь остальной мир.

– Но почему! У него денег куры не клюют. У него их столько, что миллионом больше, миллионом меньше, разницы никакой. Зачем ему еще? Слушай, допустим, он не хочет держать у себя записку, написанную рукой Шекспира, и перчатку Гамнета Шекспира. Отлично! Пусть отдаст их в Стратфорд или в музей Виктории и Альберта. Как было бы чудесно. За это его произведут в пэры, и ради бога!

– Пусть он сделает то, пусть сделает это. Он поступит так, как сочтет нужным, совета ни у кого спрашивать не будет.

– Ты должен пойти к нему, Перри. В конце концов, ты и «Дельфин» принесли ему прибыль. Полные сборы в течение полугода, а зрителей не убывает. Маленькая труппа. Огромный успех и все прочее.

– И актеры, готовые перегрызть друг другу глотку.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Дестини, вальсируя, меняет партнера, Найта на Гарри Гроува, Гертруда и Марко ведут себя как разъяренные фурии… – Перегрин умолк на секунду. – Ну и всякое другое.

– Среди всякого другого мои напрасные ухаживания за Дестини? Зря ты не сказал об этом вслух. Мне не смутить покой гигантов, уверяю тебя.

– Прости, Джер.

– Ладно, прощаю, но ты отправишься к Кондукису.

– Я не могу.

– Почему, черт возьми?!

– Джер, я говорил тебе, у меня от него мурашки по коже. Я ничем ему не обязан и не хочу стать обязанным. А еще меньше я хотел бы прийти к нему с протянутой рукой.

– Но почему бы не попросить?

– Потому что он может не отказать.

– Ладно, если он не старый педик, а ты уверяешь, что он в этом смысле чист, то какого черта? Ты совершенно согласен со мной в отношении перчатки и документов, по крайней мере, ты так говоришь. Они должны остаться среди соотечественников Шекспира, в его родном городе или столице страны, короче, здесь.Так надо же что-то делать!

– Сколько можно упрашивать его? Я уже пытался, помнишь, когда он приходил в «Дельфин». Уж как я рассыпался, какие доводы приводил, а он смотрел на меня как на пустое место. Больше не хочу.

Джереми вышел из себя.

– Тогда, черт возьми, я пойду к нему! – закричал он.

– Он тебя не примет.

– Я устрою сидячую забастовку на его крыльце.

– И возьмешь в руки знамя?

– Если понадобится, я возьму в руки кувалду.

Поведение Джереми столь удивительно соответствовало полушутливому предсказанию Эмили, что Перегрин решил принять меры и унять друга.

– Ради бога, не кипятись, – твердо произнес он. – Ты говоришь глупости, и тебе это отлично известно.

Они оба вышли из себя и теперь кричали друг на друга. Им пришлось замолчать, когда в комнату вошла новая домработница, весьма чинная дама, приходившая на целый день. Они расхаживали по отремонтированной и заново обставленной квартире, курили трубки и старались не смотреть друг на друга. Перегрин первым почувствовал раскаяние. Он сам был по уши влюблен в Эмили Данн, но до сих пор его поощряли более чем сдержанно, посему он от всей души сочувствовал Джереми, хотя и сокрушался о друге, попавшем в сети Дестини. Оба приятеля, в соответствии с возрастом, не обладали особой ловкостью в сердечных делах и были намного менее опытны, чем можно было судить по их разговорам.

Наконец Джереми остановился и произнес:

– Эй!

– Эй.

– Я, кажется, перегнул палку.

– Все нормально, Джер.

– Про сидячую забастовку я говорил не всерьез.

– Неужели?

Джереми пристально смотрел на друга.

– В общем, я думаю, – со странной интонацией произнес он, – что забастовка была бы излишней.

– Ты такдумаешь? Но… тогда я не понимаю тебя.

– Ладно, забудь.

– Хорошо, – сказал ошарашенный Перегрин. – В таком случае довожу до твоего сведения, что перчатку и документы заберут из сейфа на этой неделе и заменят увеличенной фотографией. Гринслейд пришлет двух своих людей за ними.

– Куда их денут?

– Он говорит, что сначала их поместят в сейф в его конторе. Они, вероятно, будут проданы по личной договоренности, но если и появятся на Сотби, то результат окажется тем же самым. Покупатель хочет заполучить их во что бы то ни стало.

Джереми расхохотался.

– Похоже, ты рехнулся, – сказал Перегрин.

5

Вечер накануне того дня, когда шекспировские реликвии должны были покинуть театр «Дельфин», выдался теплым и очень тихим. В воздухе чувствовалось приближение грозы, и к ночи она разразилась. Во время третьего акта в удивительном соответствии происходящему на сцене прямо над крышей театра раздались гулкие раскаты грома.

– Перестарались они там, наверху, со звуковыми эффектами, – сказал Морис Перегрину. Они выпивали, сидя в кабинете.

Последовала серия великолепных ударов, а затем послышался шум ливня. Перегрин вышел в фойе бельэтажа. Джоббинс стоял на посту на площадке под застекленной стенкой сейфа.

Перегрин приложил ухо к двойным дверям бельэтажа. До него донеслись странные безликие голоса, произносившие диалог, написанный им самим. Он посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Пора.

– Спокойной ночи, Джоббинс, – сказал Перегрин и направился вниз.

Машины, ожидавшие у подъезда, блестели под дождем. Он слышал звук, с которым вода падала в воду, в иссиня-черный поток реки. Билетер из партера приготовился открыть двери. Перегрин проскользнул в задние ряды зрительного зала. На сцене у окна с эркером сидел человек из Стратфорда, склонившись над столом. Он писал сонет, и скрип пера по пергаменту был отчетливо слышен, когда опускался занавес.

Актеров вызывали семь раз, выходить на поклоны они могли бы до бесконечности. Несколько женщин в заднем ряду плакали. Высморкавшись и спрятав носовые платки, они принялись громко аплодировать.

Перегрин поспешно вышел из зала. Дождь перестал, когда он бежал по переулку к служебному входу. Незначительная реплика была пропущена, и он хотел переговорить с помощником режиссера.

После разговора с помощником Перегрин остался за кулисами, рассеянно прислушиваясь к привычным звукам, доносившимся из гримерных и фойе. Из-за реликвий каждый вечер по окончании спектакля театр тщательно обыскивался, и Перегрин лично следил за тем, чтобы обыск проводился добросовестно. Он слышал, как переговаривались служители, идя вдоль рядов в зале и накрывая кресла чехлами. За кулисами процедурой руководил помощник директора сцены. Покончив с осмотром, рабочие сцены ушли. Небольшая вереница закулисных посетителей пробиралась по коридору, отыскивая выход. Как нелепо они всегда выглядели среди декораций и реквизитов.

В гримерной Дестини собралась веселая компания. Перегрин слышал легкий язвительный смех Гарри Гроува и восклицания гостей. Появилась Гертруда Брейси и, немного позже, Маркус Найт, оба выглядели свирепо. Перегрин посоветовал им идти через главный вход. В переулке, куда выходила служебная дверь, стояли лужи и текли ручьи.

Они прошли через боковую дверь на сцене и спустились в партер. Между ними, похоже, сложился некий странный союз, когда стороны не слишком доверяют друг другу. Перегрин подозревал, что время от времени они позволяют себе с возмущением обсуждать поведение Дестини и Гарри Гроува.

Чарльз Рэндом, как обычно сдержанный и невозмутимый, воспользовался служебным выходом, а затем появилась Эмили.

– Привет, – сказала она. – Ты заблудился в потемках?

– Я жду тебя. Хочу пригласить на ужин в новое бистро в самом конце улицы Речников. У него милое название «Братишка дельфина». Они получили разрешение работать до двенадцати, и сегодня у них маленький праздник в честь открытия. Они меня пригласили. Соглашайся, Эмили.

– Спасибо, я польщена и тронута.

– Замечательно! – воскликнул Перегрин. – И дождь, кажется, прекратился. Погоди минутку, я посмотрю.

Он побежал к служебному входу. Вода все еще струилась по тротуару, но на небе ярко светили звезды. Появилась Дестини в сопровождении своих шикарных приятелей, и сразу поднялась ужасная суматоха. Заметив Перегрина, она остановилась и представила его всей компании. Перегрин услышал «Абсолютно потрясающе» и «Мне так понравилось», «Божественно». Они удалились, напоминая друг другу о лужах. Гарри Гроув произнес: «Тогда я съезжу за ней, если ты, конечно, настаиваешь. До скорого, прелесть моя». – «Не задерживайся», – крикнула ему вслед Дестини. Перегрин услышал, как тронулась с места спортивная машина Гарри.

Сказав вахтеру на служебном входе, что он может закрывать лавочку и уходить, Перегрин вернулся к Эмили. Подходя к погруженным в темноту декорациям, он уловил легкий шум – кажется, хлопнула дверь сбоку от сцены. Словно кто-то прошел через нее и тихонько прикрыл. Наверняка сквозняк.

Эмили стояла на сцене среди декораций. Противопожарный занавес был опущен, в глубине сцены светилась лишь одна тусклая лампочка, кругом было темно и тихо.

– Я всегда подозревала, что декорации выглядят совсем иначе, когда мы уходим и предоставляем их самим себе, – сказала Эмили. – Словно они живут своей жизнью и ждут нас.

– Другая реальность?

– Да, и более впечатляющая реальность. Кажется, что они дышат.

Легкое движение воздуха у самого верха решетки подтвердило фантастическое предположение Эмили.

– Пойдем, – сказал Перегрин. – На дворе прекрасная звездная ночь, и до бистро два шага.

Он взял ее за руку и повел к боковой двери на сцене, и вдруг оба услышали хлопок.

Они замерли, спрашивая друг друга: «Что это?»

– Где-то в зале? – предположила Эмили.

– Да. Наверное, там Уинти или кто-нибудь еще.

– Разве они все не ушли?

– Значит, не ушли.

– А что это был за звук?

– Похоже, сиденьем хлопнули, – сказал Перегрин.

– Да, мне тоже так показалось.

– Подожди минутку.

– Ты куда? – с тревогой спросила Эмили.

– Недалеко. Хочу взглянуть.

– Ладно.

Перегрин открыл боковую дверь при сцене. Мерцающий свет от маленькой лампочки в глубине сцены почти не доходил сюда, но у Перегрина был с собой фонарик. По ступенькам можно было спуститься в партер или подняться к ложам бельэтажа. Перегрин двинулся вниз, в партер. Ряды кресел стояли в полной темноте. Он опустил сиденье, а потом отдернул руку, и сиденье с хлопком вернулось в первоначальное положение. Именно такой звук они слышали.

– Эй, кто здесь? – позвал Перегрин, но его слова потонули в вязкой тишине.

Он включил фонарик и повел лучом по стенам и зачехленным креслам. Пройдя по центральному проходу, он вышел в фойе. Там было пусто, горело всего несколько ламп, парадные двери были заперты.

– Джоббинс! – позвал Перегрин.

– А? – раздался голос Джоббинса с лестничной площадки. – Это вы, начальник? Что-нибудь не так?

– Я слышал, как сиденье хлопнуло. В зале.

– Неужто, начальник?

На лестнице появился Джоббинс. На нем было нестерпимо яркое в коричневую, черную и белую клетку пальто, вязаная шапочка и войлочные шлепанцы.

– Боже! – вырвалось у Перегрина. – Куда это вы собрались, на прогулку или поразвлечься? Тогда где же ваш котелок и бабочка?

– Да ладно вам, начальник, – просипел Джоббинс. – Знал бы, что вы здесь, быстренько переоделся бы. Уж простите мой прикид. Подарочек от кореша и очень кстати. Холодновато становится, – продолжал он, спускаясь. – К полуночи, когда мой сменщик приходит, совсем замерзаю. Так что вы там говорили насчет сиденья?

Перегрин объяснил. К его изумлению, Джоббинс толкнул дверь зала, вошел и громко прохрипел: «Эй, там, выходи! Давай. Ты меня слышал!»

Ответом ему была тишина. Затем раздался встревоженный и растерянный голос Эмили: «Что происходит?» Она на ощупь пробиралась по проходу.

– Все в порядке, – крикнул Перегрин. – Сейчас разберемся. – И, повернувшись к Джоббинсу, спросил: – А что, собственно, происходит? Похоже, вы знаете.

– Еще б не знать, – хмуро отозвался Джоббинс. – Это помирающий вундеркинд чудит, вот что. Он и раньше так делал, никакого сладу с ним нет.

– Что делал?

– Болтался здесь. Его мамаша бренчит на электрогитаре в забегаловке на том берегу, заканчивает в одиннадцать, и ненаглядный сыночек отправляется ее встречать. А пока ему делать нечего, он тут ползает по театру, изображая из себя то грабителя, то призрака. Он отлично знает, что я не могу покинуть пост, вот и прячется в разных темных местах. Руки вверх, вопит, не двигаться. И воет, и ползает под сиденьями, и притворяется, будто его душат. Попадись он мне, я его точно придушу, этого паршивца.

Где-то в глубине сцены раздался жалобный вой, затем взрыв сатанинского хохота и мяуканье, а потом они услышали, как громко хлопнула дверь.

– Смылся. – Джоббинс разразился жуткими ругательствами.

– Я поймаю этого маленького мерзавца, – разозлился Перегрин и, не подумав, кинулся к парадной двери, запертой на три замка.

– Вам за ним не угнаться, начальник, – сказал Джоббинс. Голос у него почти сел от крика. – Он уж полквартала пробежал, несется на всех парах. Мамочка ждет его в конце улицы, когда трезвая.

– Завтра я ему задам, – сказал Перегрин. – Ладно, Джоббинс. Я позабочусь о том, чтоб вам больше не докучали. Впрочем, это ваш последний вечер на посту.

– Верно, сэр. Последний выход в эпохальной роли.

– Еще раз до свидания.

– До свидания. Будьте здоровы.

Перегрин вошел в партер.

– Эмили! – позвал он. – Где ты, моя девочка?

– Здесь, – сказала Эмили, идя по проходу.

– Ты видела этого стервеца?

– Нет. Я была внизу, а он спустился из бельэтажа. Я слышала его шаги.

Перегрин взглянул на часы. Пять минут двенадцатого. Он взял девушку за руку.

– Черт с ним, – сказал он, – нам надо бежать. Мы потеряли уйму времени. Они закрывают в полночь. Пойдем.

Они захлопнули за собой дверь служебного входа. Ночь была по-прежнему прекрасной и довольно теплой. Поднявшись по улице Речников, они зашли в бистро с новенькой освещенной вывеской «Братишка дельфина».

В бистро было людно, шумно и очень темно. Два официанта, одетые как рыбаки, в узкие джинсы, полосатые тельняшки и колпаки, сновали между столиками. Барельеф дельфина в университетской шапочке подсвечивался снизу.

Когда глаза привыкли к темноте, молодые люди увидели Дестини и троих поклонников ее таланта. Они расположились за столиком под изображением дельфина, и вид у них был такой, словно своим присутствием они осчастливили заведение. Дестини помахала коллегам рукой, гримаса на ее лице должна была означать, что она сама не понимает, как сюда попала.

Перегрин и Эмили ели запеченного палтуса, пили светлое пиво, танцевали на пятачке и от души веселились. Вскоре Дестини и ее друзья ушли. Проходя мимо молодой пары, Дестини сказала: «Милые мои! Мы так надеялись, что… но молчу, молчу». Они удалились, громко рассуждая о том, что будут есть, когда доберутся до дома Дестини в Челси. Без десяти двенадцать Перегрин обратился к Эмили:

– Послушай, почему ты такая суровая при старшем дельфине и такая игривая при младшем?

– Частично из-за твоего положения, да и здесь я себе не слишком много позволяю.

– Позволяешь. По крайней мере, когда мы танцевали. Не в первый же танец, правда, но десять минут назад позволила.

– Я развлекаюсь и очень благодарна тебе за это.

– Я тебе хоть чуть-чуть нравлюсь?

– Очень нравишься.

– Только не надо говорить таким тоном, словно ты хочешь, чтобы я поскорее от тебя отвязался.

– Извини.

– А при чем тут мое положение? Ты что, боишься, что такие люди, как Герти, например, станут обвинять тебя в использовании режиссера в корыстных целях?

– Да, боюсь.

– Какая глупость. «Говорят? Что говорят? Пусть говорят».

– Неудачный пример. Такие реплики обычно произносят хамы и убийцы.

– Ну и что? Послушай, Эмили, я думаю, что ты самая привлекательная девушка на свете. Не надо краснеть и хмуриться. Я знаю, что не имею на тебя никаких прав. Эмили, – Перегрин повысил голос, стараясь перекричать крещендо саксофониста, – послушай, я люблю тебя.

Маленький оркестр лихо отыграл последние такты и умолк. Признание Перегрина прозвучало сольным выступлением.

– Полагаю, что теперь нам лучше попросить счет, – сказала Эмили.

Перегрин был так смущен, что не стал возражать. Они покинули «Братишку дельфина», заверив обеспокоенного владельца, что обязательно заглянут еще раз.

Они намеревались пройтись до моста Черных братьев, взять машину Перегрина и Джереми и поехать в Хэмстед.

Однако, выйдя из бистро, угодили в потоп. Ни плаща, ни зонта у них при себе не было. Молодые люди жались к стене и рассуждали о том, можно ли сейчас найти такси. Перегрин вернулся в бистро и попытался вызвать такси по телефону, но ему сказали, что в ближайшие двадцать минут машины не будет. Когда он вернулся к Эмили, дождь немного стих.

– Знаешь что, – предложил Перегрин, – у меня в кабинете есть зонт и дождевая накидка. Давай пробежимся до театра, разбудим Джоббинса и заберем их. Смотри, дождь почти перестал.

– Тогда вперед.

– Осторожней, не поскользнись.

Взявшись за руки, они бросились бежать, громко шлепая каблуками по воде, вниз по улице Речников. Добежав до поворота, они завернули за угол и остановились у «Дельфина». Они смеялись, приключение развеселило их.

– Послушай! – воскликнула Эмили. – Перегрин, прислушайся. Кто-то еще бежит под дождем.

– По переулку, что ведет от служебного входа.

– Верно.

Шаги бегущего по мокрой мостовой становились все громче и громче. Из переулка на дорогу выскочил человек, рот его был широко открыт в беззвучном крике.

Увидев молодых людей, он бросился к Перегрину и схватил его за лацканы пальто, тяжело дыша ему прямо в лицо. Это был ночной сторож, сменявший Джоббинса.

– О господи! – забормотал он. – Да что же это, мистер Джей, боже правый!

– Что с вами, черт возьми? В чем дело? Что случилось?

– Убийство, – произнес сторож, и его губы задрожали. – Вот что случилось, мистер Джей. Убийство.