Текст книги "Перчатка для смуглой леди"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

С уважением, искренне ваш

М. Смайтимен

(личный секретарь мистера Кондукиса)»

– Быть такого не может, – произнес Джереми, гладя из-под очков.

– Может. Ты ведь сам видишь.

Джереми перечел письмо.

– Ладно, – сказал он, – по крайней мере, он не желает тебя видеть. Мы возвели на него напраслину.

– Слава богу, мне не придется встречаться с ним.

– Ты, видно, был потрясающе красноречив, мой бедный Перегрин.

– Не помню, но похоже на то. К тому же я был под мухой.

– Сдается мне, – вдруг ни с того ни с сего брякнул Джереми, – он однажды пережил кораблекрушение.

– Кто?

– Кондукис, балда. Кто же еще? На своей яхте.

– Его яхта называлась «Каллиопой»?

– Именно. Она затонула, я точно знаю.

– Возможно, неприятность со мной напомнила ему о пережитом.

– Послушай, – сказал Джереми, – с чего это мы так разволновались? Что, собственно, происходит? Ты осматривал разрушенный театр, упал в гнилую жижу, из которой тебя извлек владелец здания, оказавшийся мультимиллионером. Ты в своей незамысловатой манере произнес речь о необычайных достоинствах «Дельфина», а богач задумался, не выгоднее ли использовать здание, чем просто его снести, и направил тебя к одному из своих клевретов. Из-за чего дергаться-то?

– Любопытно, понравился бы мне М. Смайтимен, если бы я с ним познакомился, и не ополчусь ли я на С. Гринслейда с первой же секунды. Или он на меня.

– Да какая разница, черт побери? Ты придаешь слишком большое значение личным отношениям. С женщинами ведешь себя по-дурацки. Теперь вот заподозрил бедного мистера Кондукиса в неблаговидных намерениях, а он даже видеть тебя больше не желает!

– Как ты думаешь, оставить этот шикарный наряд? – спросил Перегрин с ноткой счастливого изумления в голосе.

– Конечно. С твоей стороны было бы грубостью, мелочностью и даже вульгарностью вернуть сей дар в придачу с чванливой запиской. Старина Кондукис хочет подарить тебе новехонькие тряпки, потому что свои ты загубил в выгребной яме. Ты должен принять подарок, а не швырять ему в лицо, словно он хотел дать тебе на чай.

– Если бы ты его увидел, то не стал бы называть его стариной. Более неуютного человека я не встречал.

– Пусть так, но к мистеру Гринслейду в роковой час 11.30 тебе следует явиться при полном параде.

– Я так и сделаю, разумеется, – сказал Перегрин, помолчав. – Ты заметил, он ни словом не упоминает о перчатке и записке?

– Заметил.

– Я попытаюсь уговорить С. Гринслейда отдать их на экспертизу в музей Виктории и Альберта.

– И правильно сделаешь.

– Да, так я и поступлю. Ладно, Джер, ты прав – ни к чему из мухи делать слона. Если по какой-то дикой, потрясающей, невероятной случайности мне удастся что-нибудь предпринять, чтобы спасти «Дельфин», то мне больше ничего и не надо. Однако все это будет лишь Маленькой удивительной интерлюдией, а жизнь течет своим чередом. Вот пачка счетов.

– По крайней мере, – подытожил Джереми, – новый счет от твоего портного придет не скоро.

2

Мистер Гринслейд был лыс, бледен, одет со вкусом и блистал отсутствием особых примет. Его кабинет отличался некрикливой роскошью; впрочем, вся контора производила то же впечатление достатка и основательности. Под рукой мистера Гринслейда лежала папка с бумагами, за его спиной висела картина известного художника, а перед ним на стуле сидел Перегрин, пытавшийся применить разом все актерские приемы по достижению состояния раскованности.

– Мистер Джей, – начал Гринслейд, – вы, конечно, полностью осознаете тот факт, что не будь вашей вчерашней беседы с мистером Кондукисом, эта встреча не состоялась бы.

– Думаю, да.

– Отлично. Я располагаю кратким изложением вашего… э-э… назовем это предложением, которое вы сделали мистеру Кондукису. Вот как интерпретировал вас мой патрон.

Мистер Гринслейд надел очки и принялся читать.

– «Мистер Джей предложил реставрировать театр «Дельфин» и основать в нем труппу для постановки произведений Шекспира и других пьес, имеющих высокое культурное значение. Мистер Джей полагает, что здание «Дельфина» принадлежит к культурному наследию и представляет значительную ценность с исторической точки зрения».

Гринслейд взглянул на Перегрина.

– Таково было ваше предложение?

– Да, все правильно, если не считать того, что я ненавижу слово «культура».

– Мистер Джей, мне неизвестно, насколько вы информированы о том, чем занимается мистер Кондукис.

– Я… я только знаю, что он… он…

– Очень богат и живет отшельником? – подсказал мистер Гринслейд с легкой заученной улыбкой.

– Да.

– Да. – Гринслейд снял очки и положил их точно в центре бювара. Перегрин подумал, что услышит сейчас нечто глубоко личное о мистере Кондукисе. Но Гринслейд произнес лишь: «Хорошо» – и, помолчав немного с важной миной, вежливо попросил Перегрина рассказать о себе. Где он учился, например, где работал в последнее время. Просьба была высказана исключительно ровным тоном.

Перегрин рассказал, что родился и окончил школу в Новой Зеландии. Получив стипендию для обучения театральному искусству, приехал в Англию и здесь остался.

– Я, разумеется, в курсе ваших успехов на театральном поприще, – заметил мистер Гринслейд, и Перегрин предположил, что он провел нечто вроде конфиденциального расследования.

– Мистер Джей, – продолжал Гринслейд, – мне поручено сделать вам предложение. Возможно, вам покажется, что мы чересчур забегаем вперед, но мистер Кондукис скор на принятие решений. Дело вот в чем. Мистер Кондукис готов рассмотреть вопрос о воссоздании театра, разумеется, если будет получен благоприятный отзыв архитектора, специалистов по строительству и необходимые разрешения. Он профинансирует предприятие. Но при одном условии.

Мистер Гринслейд приумолк.

– При одном условии? – повторил Перегрин ломким, как у подростка, голосом.

– Именно. Условие таково. Вы лично возьмете на себя управление «Дельфином». Мистер Кондукис предлагает вам на условиях, которые нам еще предстоит обговорить, заняться организацией театра, его художественной политикой, набором труппы и постановкой спектаклей. Вам предоставят свободу действий в пределах определенной суммы, которую обозначат в контракте. Я буду рад услышать, что вы думаете об этом – на данный момент пробном, по понятным причинам – предложении.

Перегрин, подавив дикое желание разразиться безумным смехом, посмотрел прямо в глаза непроницаемому и мудрому мистеру Гринслейду и произнес:

– Притворяться было бы глупо. Признаюсь, я страшно изумлен и обрадован.

– Правда? – подхватил Гринслейд. – Прекрасно. В таком случае, продолжим предварительное обсуждение вопроса. Между прочим, я представляю интересы мистера Кондукиса в некоторых делах. Если дело дойдет до подписания контракта, полагаю, мне придется обратиться к вашим агентам?

– Да, их имена…

– Спасибо, – перебил Гринслейд. – Господа Слейд и Оппингер, если не ошибаюсь?

– Все правильно, – подтвердил Перегрин, стараясь припомнить, не упомянул ли он в пьяном экстазе в доме Кондукиса имена своих агентов, но решил, что речь, скорее всего, о них не заходила.

– И еще одна проблема. – Гринслейд открыл ящик стола и, невольно повторяя движения своего патрона предыдущим утром, извлек маленький викторианский письменный прибор. – Как я понял, вы уже знаете, что здесь хранится, и даже высказали некоторую озабоченность подлинностью содержимого прибора.

– Я сказал, что вещи следовало бы показать специалистам.

– Именно. Мистер Кондукис согласен с вами и желает знать, не соблаговолите ли вы заняться этим вопросом.

– Перчатка и документы застрахованы? – спросил несколько ошарашенный Перегрин.

– Они внесены в общий полис, но целевая страховка не проводилась, поскольку неизвестна их цена.

– Я думаю, такая большая ответственность…

– Мне понятны ваши колебания. Я и сам высказывал подобные опасения мистеру Кондукису. Однако он не изменил своего решения просить вас взяться за это дело.

Наступило продолжительное молчание.

– Сэр, – Перегрин посмотрел собеседнику прямо в глаза, – зачем мистер Кондукис затеял все это? Почему он дает мне если не возможность, то по крайней мере шанс заняться столь безумно ответственной работой? Какие мотивы им движут? Я не такой идиот, – продолжал он с прямотой, которая так шла ему, – чтобы предположить, будто я произвел на него впечатление сколь-либо соизмеримое с предложениями, которые вы мне только что сделали, и я… я… – он почувствовал, что краснеет, и смущенно умолк.

Мистер Гринслейд наблюдал за ним с повышенным интересом, манипулируя в то же время своими очками. Он повертел их в руках, затем водрузил не без изящества на подставку для карандашей и произнес, видимо обращаясь к очкам:

– Разумный вопрос.

– Надеюсь.

– Но именно на него я ответить не в состоянии.

– Вот как?

– Я буду с вами откровенен, мистер Джей, – бесстрастным тоном продолжал Гринслейд. – Я пребываю в полном недоумении по поводу шагов, предпринятых мистером Кондукисом. Однако если я правильно понял ваши опасения, то могу уверить вас, что они беспочвенны. – Внезапно, словно по мановению волшебной палочки, Гринслейд превратился в добродушного грубоватого малого. – Он не по этой части, – сказал он и взял очки с подставки.

– Я очень рад слышать это.

– Так вы займетесь реликвиями?

– Да.

– Великолепно.

3

Эксперт, сложив руки на груди, откинулся на спинку стула.

– Значит, так, – начал он. – Думаю, мы можем с определенностью сказать, что перчатка сделана в конце шестнадцатого или в начале семнадцатого века. В свое время она подверглась воздействию соленой воды, но не слишком сильно. Можно предположить, что она была каким-то образом защищена. Письменный прибор сильно загрязнен. Что касается букв «Г. Ш.» с внутренней стороны краги, то я не в состоянии дать авторитетного заключения, но, разумеется, могу обратиться к кому следует. А что касается этих двух действительно необычайных документов, их надо исследовать и подвергнуть серии тестов – инфракрасному облучению, спектографии и тому подобное, – что не входит в мою компетенцию, как вы знаете. Если они подделаны, это несомненно обнаружится.

– Не подскажете ли, куда мне обратиться, чтобы провести всестороннее исследование документов?

– О, думаю, тесты могут быть проведены здесь, у нас. Но мы хотели бы получить письменное разрешение владельца, страховку и тому подобное. Вы пока ничего не рассказали об истории находки.

– Расскажу обязательно, – заверил Перегрин, – но с одной оговоркой. Владелец, или, точнее, его поверенный, дал мне разрешение раскрыть имя заказчика только при условии, что вы будете держать эту информацию при себе вплоть до окончательного завершения исследований. Владелец… Постороннее любопытство вызывает у него почти маниакальный ужас. Думаю, вам станет все ясно, когда я назову его имя.

Эксперт очень пристально взглянул на Перегрина.

– Хорошо, – сказал он после продолжительной паузы. – Я готов соблюсти конфиденциальность в том, что касается имени вашего патрона.

– Его зовут мистер Василий Кондукис.

– Боже правый!

– Именно, – сказал Перегрин, подражая манере Гринслейда. – А теперь я расскажу вам все, что знаю об истории находки.

И Перегрин пустился в подробные объяснения.

Эксперт слушал в полном изумлении.

– Действительно, очень странно, – заметил он, когда Перегрин закончил.

– Уверяю вас, я ничего не выдумал.

– Конечно, конечно, я уверен. Разумеется, я слышал о Кондукисе. А кто не слышал? Вы представляете себе, какой шум поднимется, если вещи окажутся подлинными?

– Только об этом и думаю. Я хочу сказать, вот они лежат перед нами – детская перчатка и записка, предлагающая поверить в то, что однажды летним утром 1596 года страдфордский ремесленник изготовил пару перчаток и подарил их своему внуку, проносившему их всего один день, а затем…

– Скорбью наполнился дом по умершему младенцу?

– Да. Прошло много времени, двадцать лет, и отец мальчика написал завещание, отписав носильные вещи своей сестре, Джоан Харт, и составив для ее сведения вот эту записку. Я хочу сказать, егорука оставила след на этом обрывке бумаги, если, конечно, перед нами не подделка.

А затем, два века спустя, некто с инициалами И. М. кладет перчатку и записку в викторианский письменный прибор с уведомлением о том, что прапрабабушка получила эти вещи от Дж. Харт, а бабушка говаривала, что они принадлежат Шекспиру. Вполне вероятно, что речь идет о Джоан Харт. Она умерла в 1664 году.

– Я бы не стал полагаться на такие свидетельства, – сухо заметил эксперт.

– Конечно, вы правы.

– Говорил ли что-нибудь мистер Кондукис об их стоимости? Даже если существует хотя бы малейший шанс, что они чего-то стоят, то… Я не стану утверждать, что могу определить их цену в деньгах, но мы здесь не можем не думать об этом.

Несколько секунд Перегрин и эксперт молча поедали друг друга глазами.

– Полагаю, у него есть соображения на этот счет, – сказал Перегрин, – но должен заметить, что в данном случае он проявляет некоторое легкомыслие по отношению к своей собственности.

– Мылегкомыслия не допустим, – заверил его эксперт. – Я выдам вам квитанцию и попрошу задержаться, пока вещи не будут надежно упрятаны.

Он склонился на секунду над маленькой сморщенной перчаткой.

– Неужто она подлинная! – пробормотал он.

– Я понимаю вас, – взволнованно подхватил Перегрин. – Страшно подумать, что тогда обрушится на нас: оголтелое любопытство, алчность, зависть.

– И не за такое убивали, – небрежно заметил эксперт.

4

Месяц спустя Перегрин, измученный, с коричневатыми кругами под глазами, поставил точку в своей новой пьесе и приписал внизу: «Занавес». Вечером он прочел пьесу Джереми, который одобрил ее.

От мистера Гринслейда не было ни слуху ни духу. Здание «Дельфина» по-прежнему стояло на своем месте. Джереми спрашивал в агентстве недвижимости разрешения осмотреть его, но ему сказали, что они более не распоряжаются театром и, по всей видимости, он снят с продажи. Разговаривали с Джереми довольно сухо.

Молодые люди иногда в разговоре вспоминали о «Дельфине», но удивительная интерлюдия Перегрина теперь представлялась странно нереальной, и порою Перегрину казалось, что он все выдумал.

В предварительном заключении о перчатке и документах эксперты музея написали, что в ходе проведения тестов не выявлено никаких следов подделки чернил или бумаги и к настоящему моменту не имеется никаких доводов против аутентичности исследуемых вещей. Специалист по старинным документам и почерку находится сейчас в Америке, и по возвращении с ним проконсультируются. Если его заключение будет положительным, соберется совет экспертов.

– Ну что ж, – сказал Джереми, – по крайней мере, они не выставили вас немедленно вон с вашим барахлишком.

– По крайней мере.

– Ты пошлешь заключение Гринслейду?

– Разумеется.

Джереми накрыл веснушчатой рукой рукопись Перегрина.

– А что ты скажешь об открытии «Дельфина» в это же время ровно через год премьерой «Перчатки», новой пьесы Перегрина Джея?

– Иди ты!

– А почему бы и нет? В конце концов, что нам мешает, черт побери, наметить актеров? Давай-ка подумаем.

– Я уже подумал.

– Дай взглянуть.

Перегрин вытащил помятый листок бумаги, покрытый его неразборчивым почерком.

– Послушай, – сказал он, – я знаю, что скажут. Что все это уже было и не раз. Более того, пьеса станет любимой мишенью для изощренных насмешек шекспироведов и прочих любителей. Один состав действующих лиц чего стоит: Анна Хатэвей [7]7
  Жена Уильяма Шекспира.


[Закрыть]и вся остальная команда. Знаешь, мою пьесу выставят на посмешище. Она провалится еще до премьеры.

– Лично я не вижу никакой лубочной белиберды в диалогах.

– Да, но представлять на сцене самого Шекспира… Какая наглость!

– Он позволял себе подобные вещи. Разве нельзя сказать: «Ну и ну! Вывести на сцену Генриха VIII! Ладно, давай ближе к делу, кого ты наметил на роль Шекспира?

– По-моему, и так ясно.

– Каким он был? Рассерженным молодым человеком елизаветинской эпохи? Одиноким. Удачливым. Рисковым. Блистательным, как дневное светило. Пегас в стойле Хатэвей. Жутко сексуальным и выглядел точно так, как на портрете Графтона, которому я безоговорочно верю.

– Я тоже. Ну так что же, кто похож на него лицом, и темпераментом?

– О боже! – произнес Джереми, заглянув в список актеров.

– Именно, – подхватил Перегрин. – Я же говорил, что и так ясно.

– Маркус Найт, черт возьми.

– Разумеется! Он вылитый Шекспир на портрете Графтона, а что до темперамента! Вспомни его Готспера [8]8
  Персонаж пьесы У. Шекспира «Генрих IV».


[Закрыть], и Генриха V [9]9
  Герой исторических хроник У. Шекспира.


[Закрыть], и Меркуцио [10]10
  Персонаж пьесы «Ромео и Джульетта» У. Шекспира.


[Закрыть]. А Гамлет? Я уж не говорю о его Пер Гюнте.

– Сколько ему лет?

– Сколько бы ни было, по нему не определишь. Он может выглядеть и стариком, и юношей.

– Найт – дорогая штучка.

– Ну да ведь это все не всерьез.

– Разве не с его подачи при каждой постановке возникают крупные грязные склоки?

– С его.

– И разве не он каждый раз подрывает сплоченность труппы?

– Подрывает.

– А помнишь тот случай, когда он прервал спектакль и велел опоздавшим после антракта сидеть спокойно или убираться к чертовой матери?

– Отлично помню.

– И как остальные актеры в едином порыве покинули сцену?

– Фиаско случилось при мне, я делал ту постановку.

– А теперь, говорят, когда его обошли с рыцарским званием в последнем заходе, он стал совсем невыносим.

– Да, я знаю, он совершенно помешался на рыцарстве.

– Что ж, – сказал Джереми, – тебе решать. Я смотрю, ты объединил пылкого юношу, возлюбленного друга и «мистера В. Х.» [11]11
  Предполагаемые адресаты различных сонетов Шекспира.


[Закрыть]в одном лице?

– Все так.

– Как ты посмел! – проворчал Джереми.

– И большим безумствам свидетели мы были.

– Верно. В результате получилась весьма любопытная роль. Каким ты его видишь?

– Очень светловолосым. Очень мужественным. И очень дерзким.

– В. Хартли Гроув?

– Возможно. По типу подходит.

– Разве он не отъявленный проходимец?

– Бывает, досаждает.

– А как насчет смуглой леди [12]12
  «Смуглая леди сонетов» – предполагаемый адресат некоторых сонетов У. Шекспира.


[Закрыть]? Так называемой Розалин? Здесь написано Дестини Мед.

– Да, я бы предпочел Дестини. У нее в голове кирпич вместо мозгов, но она умеет создать впечатление потаенной страстности и прямо-таки неукротимой женственности. Она может сыграть что угодно, если ей объяснить на самом простом английском и очень-очень медленно. Кроме того, она живет с Марко.

– Это может оказаться и плюсом, и минусом. Следующая – Анна Хатэвей.

– О, любая нормальная актриса с заурядной внешностью и хорошим напором, – сказал Перегрин.

– Вроде Герти Брейси?

– Да.

– Джоан Харт – лакомый кусочек. Я знаю, кто должен ее сыграть. Эмили Данн. Ты знаком с ней? Она помогает в нашем магазине. Ты видел ее в каком-то телевизионном шоу, и она тебе понравилась. В Стратфорде она неплохо справлялась с нериссами, гермиями и селиями [13]13
  Женские роли второго плана в шекспировских пьесах.


[Закрыть]. Впиши ее в список.

– Ладно. Вот, жирной точкой я подписал ей приговор.

– С остальными, похоже, трудностей не будет, но сердце кровью обливается, как подумаешь о ребенке.

– Он умирает еще в первом акте.

– Лучше бы он вовсе не появлялся. Мне страшно представить себе этакого чахлого недоросля, выпендривающегося на сцене.

– И конечно, имя у него будет Гэри.

– Или Тревор.

– Ну да черт с ним.

– А кому ты поручишь художественное оформление?

– Не будь идиотом – конечно, тебе.

– Это было бы интересно, – сказал Джереми, усмехаясь. – Заметь, было бы.

– Не волнуйся, инстинкт подсказывает мне, что ничего не получится ни с перчаткой, ни с театром, ни с пьесой. Это вроде наваждения, к реальности отношения не имеет.

Внизу брякнули крышкой почтового ящика.

– Вот оно. Судьба стучится в твою дверь, – сказал Джереми.

– Мне уже все равно, – отозвался Перегрин. – Однако из чистого благородства я спущусь за письмами.

Он сошел вниз, взял почту, в которой для себя ничего не обнаружил. Наверх он поднимался медленно. Открывая дверь, с деланным равнодушием произнес:

– Как я и предсказывал, никаких неожиданностей. Все, окончен бал, погасли свечи. На почту смотреть противно, такая скука!.. Ох, извини!

Джереми разговаривал по телефону.

– Вот, уже пришел, – сказал он. – Секундочку.

Зажав трубку рукой, Джереми прошептал:

– Мистер Гринслейд желает побеседовать с тобой. Он просто душка сегодня.

Глава третья
Вечеринка

1

«Год назад, – размышлял Перегрин, – февральским утром я стоял вот здесь, на улице Речников. Солнце вышло из-за туч и позолотило башенку покалеченного «Дельфина». Мое сердце пело, когда я любовался им! Я вспоминал о мистере Руби и желал оказаться на его месте. И вот, Бог тому свидетель, я снова стою здесь, словно Золушка, осчастливленная доброй феей, только подарены мне не хрустальные туфельки, а лакированные штиблеты мистера Руби».

Он смотрел на отреставрированных кариатид, на пляшущих морских чудищ и позолоченную надпись, на ослепительно чистый фронтон, изящные кованые решетки, и все ему здесь нравилось.

«Что бы ни случилось, – подумал он, – сегодня самый счастливый день в моей жизни. Что бы ни случилось, я буду вспоминать этот день и говорить: «В то утро я познал блаженство».

Пока он так стоял, на улице появился служащий братьев Фипс.

– Привет, начальник, – обратился он к Перегрину.

– Доброе утро, Джоббинс.

– Выглядит как конфетка, а?

– Просто великолепно.

– Да уж, совсем другое дело. Не то что годик назад, когда вы там искупались.

– Верно.

– Кхе-кхе… Вам, случайно, не нужен сторож? Работы вот-вот закончатся. Дневной или ночной. В любое время.

– Думаю, понадобится. А почему вы спрашиваете? Есть на примете порядочный человек?

– Себя хвалить вроде бы негоже.

– То есть вы сами хотите занять это место?

– Не буду ходить вокруг да около, начальник, именно этого я и хочу. Там, в моей нынешней конторе, чересчур сыро для моей дыхалки. У меня хорошие рекомендации, начальник. Многие могли бы замолвить за меня словечко. Так как вы на это смотрите? С положительной стороны или с отрицательной?

– Думаю, с положительной, – улыбнулся Перегрин.

– Так вы не забудете про меня?

– Не забуду, – пообещал Перегрин.

– Желаю здравствовать, начальник, – просиял Джоббинс и удалился в переулок, где находился склад братьев Фипс.

Перегрин пересек тротуар и вошел под портик театра. На стене висело объявление в рамке:

ТЕАТР «ДЕЛЬФИН»

ПОВТОРНОЕ ОТКРЫТИЕ

В НОВОМ СОСТАВЕ

А прямо над объявлением трепетал обрывок викторианской афиши, которую Перегрин обнаружил в свой первый незабываемый визит.

СВАДЬБА НИЩЕНКИ

По многочисленным просьбам уважаемых зрителей!!!

Мистер Адольфус Руби…

Когда маляры чистили и красили фасад, Перегрин велел им оставить случайно сохранившийся обрывок в неприкосновенности. «Он исчезнет отсюда вместе со мной», – сказал он Джереми.

Перегрин открыл двери парадного входа. На них красовались новые замки, а самим дверям, отмытым и отскобленным, был возвращен первоначальный достойный вид.

В фойе кипела жизнь. Здесь красили, наносили позолоту, полировали, расставляли мебель. Повсюду стояли стремянки, лестницы, висели люльки. Огромная люстра сверкающей грудой лежала на полу. Два толстеньких купидончика, умытые и приукрашенные, сияли улыбками над обновленной кассой.

Перегрин поздоровался с рабочими и поднялся по изгибающейся лестнице.

Зеркало в фигурной раме осталось на прежнем месте, в задней стенке бара, но теперь собственное отражение надвигалось на Перегрина через отполированную до блеска стойку из красного дерева, с медными уголками. Бар сиял разноцветьем напитков. «Просто, удобно и никакой дешевки», – подумал Перегрин.

Работы наверху были закончены, оставалось лишь расстелить ковер. Джереми и его помощник, молодой декоратор, с согласия Перегрина выбрали для помещения классические цвета – малиновый, золотистый и белый, а на обоях буйно цвели неистребимые дамасские розочки. Перегрин пересек фойе и вошел в дверь с табличкой «Администрация».

«Дельфин» принадлежал фирме «Театр Дельфин инкорпорейтед», дочернему предприятию «Консолитейтид Ойлс». Фирму, вообще говоря, основал мистер Гринслейд, дабы всячески способствовать претворению в жизнь проекта «Дельфин». В кабинете администрации за новеньким столом сидел Уинтер Морис, весьма деловитый театральный администратор. На работу его рекомендовал Перегрин, и Гринслейд соблаговолил взять Мориса, подвергнув его не одному утомительному собеседованию и наведя о нем справки, где только было возможно. Во время ремонта и реставрации мистер Кондукис оставался невидимым и неслышимым, однако он не ставил палки в колеса, наоборот, благодаря его могуществу работа шла без сучка без задоринки и все проблемы решались с удивительной легкостью. Морис занимался театральным хозяйством и полным обеспечением постановок, заключал контракты с актерами, художниками, костюмерами, руководил служащими и рабочими сцены, общался с прессой и, кроме того, умело и деликатно использовал каждую мелочь, которая могла бы пойти на пользу театру.

Невысокий подвижный человек, с бледным лицом и густой курчавой шевелюрой, он в редкие часы досуга увлекался коллекционированием антиквариата.

– Доброе утро, Уинти.

– А, это ты, Перри. – Приветствие Мориса прозвучало скорее как констатация факта.

– Можешь меня чем-нибудь порадовать?

Морис покачал головой.

– Пока не забыл. Нам нужен сторож, дневной или ночной, дворник, вахтер или что-нибудь в этом роде?

– Будет нужен через несколько дней.

Перегрин рассказал ему о Джоббинсе.

– Хорошо, – сказал Морис. – Если у него с рекомендациями все в порядке. Теперь моя очередь. Ты утвердил состав труппы?

– Нет еще. Я пока в сомнениях.

– Что ты думаешь о Гарри Гроуве?

– Как об актере?

– Да.

– Как актера я его ценю.

– Тем лучше. Он принят в труппу.

– Уинти, что все это значит?

– Директива, мой дорогой, или что-то вроде этого. Из главной конторы.

– В отношении В. Хартли Гроува?

– Просмотри-ка свою почту, думаю, там будет что-нибудь на сей счет.

Перегрин подошел к своему столу. Он давно научился отличать корреспонденцию мистера Гринслейда и теперь торопливо выбрал из пачки нужное письмо.

«Дорогой Перегрин Джей!

Работы под вашим руководством продвигаются весьма удовлетворительно и согласно плану. Мы очень довольны общей идеей и воплощением первоначального проекта и одобряем решение об открытии театра премьерой вашей новой пьесы, особенно если учесть ваш нынешний успех в театре «Единорог». Мы хотели бы в сугубо неофициальном порядке попросить вас обратить внимание на В. Хартли Гроува, актера, как вы должно быть, знаете, достаточно известного и опытного. Мистер Кондукис лично будет весьма рад, если вы не забудете о Гроуве при формировании труппы.

С наилучшими пожеланиями

искренне ваш,

Стэнли Гринслейд»

Когда Перегрин дочитал записку, его вдруг охватила глубокая тревога. Острота чувства была совершенно непропорциональна причине, вызвавшей его. Нигде так часто не используют личные связи и не проталкивают своих людей, как в театре. Найти способ быть представленным режиссеру или администратору, дабы заполучить роль в постановке, – обычное дело для актера. Несколько секунд Перегрин с ужасом раздумывал, уж не движет ли им ревность, а может быть, власть, столь непостижимым и странным образом оказавшаяся в его руках, уже успела развратить его. Но нет, решил он по зрелом размышлении, у него были более веские основания, чтобы отрицательно отнестись к просьбе Гринслейда. Перегрин обернулся к Морису. Тот наблюдал за ним с легкой улыбкой на губах.

– Мне это не нравится, – сказал Перегрин.

– Вижу, мой мальчик. Можно ли узнать почему?

– Можно. Мне не нравится репутация В. Хартли Гроува. Я стараюсь не обращать внимания на сплетни в театре и не скажу, что верю всему, что говорят о Гарри Гроуве.

– А что о нем говорят?

– Неизвестно, чего от него ждать. Он как-то играл в моей постановке, да и прежде я с ним встречался. Он преподавал постановку голоса в нашей театральной школе и исчез, проработав лишь неделю. Как к этому относиться? Думаю, большинство женщин находят его привлекательным. Я не могу сказать, – продолжал Перегрин, ероша волосы, – что в те дни, когда мы работали вместе, он делал что-то предосудительное, и должен признаться, что лично я нахожу его забавным. Но кроме двух женщин в труппе, его никто не любил. Те двое тоже говорили, что терпеть его не могут, но надо было видеть, как они исподтишка переглядывались.

– Это, – сказал Морис, взяв письмо со своего стола, – практически приказ. Полагаю, что ты получил такой же.

– Да, черт побери.

– До сих пор тебе предоставлялась полнейшая свобода, Перри. Конечно, это не мое дело, но, честно говоря, мой мальчик, я в жизни не видал ничего подобного. Ты и главный управляющий театром, и режиссер, и автор. Да когда такое бывало!

– Не знаю, бывало такое или нет, – сказал Перегрин, глядя в упор на администратора, – но я надеюсь, что получил все это благодаря моей репутации как режиссера и драматурга. Я верю, что так оно и есть. Другого мало-мальски разумного объяснения я не нахожу, Уинти.

– Конечно, конечно, старина, тут и говорить не о чем, – поспешил согласиться Уинтер Морис.

– Что касается В. Хартли Гроува, то боюсь, мне не отвертеться. Собственно говоря, он будет очень неплох как мистер В. Х. Это его роль. Но мне это не нравится. Господи, – воскликнул Перегрин, – мало я взвалил на себя, взяв Маркуса Найта, равного по склочности трем примадоннам, на главную роль? Чем я провинился, что мне в придачу подсовывают еще и Гарри Гроува?

– Наш Великий Актер уже затевает интригу. Звонит мне два раза на дню и оспаривает каждый пункт контракта.

– И кто побеждает?

– Я, – сказал Уинтер Морис. – Пока.

– Молодец.

– Меня уже с души воротит, – признался Морис. – Собственно, контракт у меня здесь, могу показать. – Он порылся в кипе документов, лежавших на столе. – Он его все-таки подписал, но никак не может этого пережить. А подпись у него! Нам пришлось чуть ли не целую страницу для нее выделить. Взгляни-ка.

Размашистая и совершенно неразборчивая подпись и впрямь занимала на удивление много места. Перегрин мельком взглянул на нее и вдруг заинтересовался.

– Где-то я ее уже видел, – сказал он. – Очертаниями напоминает смерч.

– Такое раз увидишь, никогда не забудешь.

– Я видел ее совсем недавно, – продолжал Перегрин, – но где, не могу вспомнить.

На лице Уинтера Мориса появилось скучающее выражение.

– Он подписал тебе программку? – ехидно спросил он.

– Нет, с театром это не связано… Ну ладно, бог с ней. Карусель закрутится с первой же репетиции. Он, конечно, захочет, чтобы я переписал его роль, сделал бы ее более выразительной, колоритной, сочной. Я и так в дурацком положении. Строго говоря, драматург не должен ставить собственные опусы. Он слишком нежно к ним относится. Но такое и раньше случалось, и я готов повторить подвиг предшественников. С Марко или без него. Он очень похож на графтоновский портрет Шекспира. У него божественный голос и колоссальные заслуги. Он великолепный актер, и роль исключительно ему подходит. Если мы с ним сцепимся, то в выигрыше не окажется никто, но, черт возьми, я готов к бою.