Текст книги "Выпить и умереть"

Автор книги: Найо Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава третья
Дальнейшие успехи Уочмена

– Самый большой недостаток у Люка – это то, что он просто неспособен не трогать дерьмо, чтобы не пахло… – саркастически заметил Себастьян Периш.

Кьюбитт надвинул на брови свою шляпу и стал возюкать по холсту кистью еще более ожесточенно, молча косясь на Периша.

– Более того, мой двоюродный брат знаменит тем, что умеет превратить даже самое обычное говно в необыкновенно вонючее и чрезвычайно тошнотворное… – продолжал Периш. – Я тебе не мешаю с этими разговорчиками, старина?

– Нет. Поверни голову чуть вправо. Вот так. И еще – твои плечи снова опустились… Не сутулься…

– Ты прямо как доктор – живот подтяни, спину выпрями… Послушай, Норман, а что ты скажешь о нашем Люке – он ведь, кажется, ревнует к Биллу?

– Ревнует? – переспросил Кьюбитт, сосредоточенно нанося очередную краску. – Почему это ревнует?

– Не почему, а кого! Дессиму, конечно!

– Чушь. Хотя я не знаю. В конце концов, он твой кузен, должно же быть и в нем немного вашего фамильного тщеславия…

– Не знаю, старик, почему ты считаешь меня тщеславным. Я так о себе вовсе не думаю… Поверишь ли, в день я получаю в среднем двенадцать с половиной восторженных писем от поклонниц. Ну и что? Они для меня ничего не значат!

– Но ты был бы вне себя, если бы тебе одна из них отказала… Не шевели ушами, очень тебя прошу… Ну а насчет Люка ты, возможно, прав.

– Интересно, как далеко зашел их прошлогодний флирт? – полюбопытствовал Периш.

– Заткнись, пожалуйста, – я рисую твои губы…

Губы самого Кьюбитта были плотно сжаты. Некоторое время он остервенело терзал холст. Потом отступил на шаг, оглядел свое творение и заметил:

– Не думаю, что дело тут в Билле Помрое. Ведь Люк весь вечер кидался на Легга. Не понимаю, почему? Ведь он этого человека видит впервые в жизни.

– Мне показалось, что он просто пробует этого Легга на трухлявость. Пытается загнать в угол – не мытьем, так катаньем…

Кьюбитт, не отрывая взгляда от холста, добавил:

– И мне даже почудилось, что Люк одернул спой пиджак, словно в зале суда…

– Очень характерный жест, – согласился Периш.

Кьюбитт улыбнулся:

– Да, но Люк явно собирался сделать гадость этому Леггу.

– Люк не делает гадостей, – пробурчал Периш.

– Еще как делает, – холодно проронил Кьюбитт. – И это тоже очень характерно – для него…

– Но ведь он бывает и добр, и щедр, не так ли?

– Ну конечно, Себастьян, конечно. И я его очень люблю. Он меня интересует как человек.

– Да и он тебя любит! – воскликнул Периш. – Это же очевидно! Трудно не догадаться!

– Ты вложил в свои слова бездну смысла, – усмехнулся Кьюбитт. – Послушай, Себ, ты не мог бы посидеть неподвижно? Или тебя, пардон, блохи за задницу кусают? Чего ты все время вертишься? Отдохни тогда уж пару минут, если хочешь.

Периш охотно встал с валуна, потянулся и подошел к Кьюбитту посмотреть на полуфабрикат собственного портрета. Холст был немаленький. Фигура в красном свитере исполнена была чуть ли не в половину натурального размера. Небо на заднем плане вздымалось полупрозрачной голубой аркадой, а море выглядело весьма схематичным синим ковром. Солнце скульптурно высвечивало изгиб правой скулы.

– Чудесно, старик, чудесно, – похвалил Себастьян.

Кьюбитт, который терпеть не мог, когда его называли «старик», вполголоса ругнулся.

– Как мне назвать этот опус, если я решусь выставить его в нашей академии? – спросил Норман. – «Портрет актера»? А может быть, «Себастьян Периш, эсквайр»?

– Ну, лучше назвать моим именем, – скромно потупился Периш. – Не то чтобы я боялся, что далеко не каждый узнает меня на этом холсте, а просто…

– Ясно, я понял твою точку зрения. Думаю, что твой импресарио одобрит такой подход… Итак, что мы там говорили о Люке? Что он бывает добр и щедр? И безумно меня любит?

– Послушай, я не уверен, что мне надо тебе все объяснять в деталях…

– Нет, но ты ведь что-то хотел мне рассказать на эту тему или мне почудилось?

– Ну, возможно, ты будешь удивлен, если узнаешь… Я, во всяком случае, был удивлен. А ведь я, можно сказать, его ближайший родственник.

У Кьюбитта в голове вдруг словно что-то щелкнуло.

– Погоди, – пробормотал он, – ты, часом, не имеешь ли в виду его завещание?

– Как ты догадался?

– Ну, мой милый Себ…

– Ну ладно, ладно, все понятно… Одним словом, недавно Люк сообщил мне, что по завещанию он разделил свои деньги между нами двоими.

– Вот это да!

– Я застал его за написанием какой-то очень внушительной бумаженции, и он сказал: «Знаешь, возможно, придет день, когда ты сам это прочтешь, но я могу сказать тебе и сейчас». И сказал.

– Чрезвычайно мило с его стороны, – проворчал Кьюбитт. – Черт побери! Лучше бы ты мне не рассказывал!..

– Да почему же?

– Не знаю, но… Во всяком случае, надеюсь, что он переживет нас обоих.

– Между прочим, он намного старше меня, – жизнерадостно заметил актер. – То есть я не хочу сказать, что он меня не переживет, я только хочу уточнить относительно собственных перспектив… – Периш стал методично выбивать свою трубку о камень. Лицо его залила краска. – Вообще-то это ужасно. – Периш наконец подал голос.

– Что именно?

– У меня сейчас туго с деньгами, – признался Себастьян, – и я прикидывал, не мог бы Люк…

– То есть ты собирался попросить у него помощи?

Периш промолчал.

– Ага, ясно, – протянул Кьюбитт. – Теперь, в свете этой новости, ты уже стесняешься попросить его? Бедный Себ! А куда, скажи на милость, ты девал свои деньги? У тебя же их вагон и маленькая тележка! Ты всегда на сцене, получаешь гонорары… У тебя должны быть безумные доходы!

– Это и так и не так. Если бы ты, старик, знал всю эту актерскую кухню… У меня просто невероятные расходы, чистое безумие!

– Но почему?

– Да потому, что мне надо поддерживать свой уровень! Надо выглядеть процветающим, это раз. Потом, я плачу своему агенту совершенно бешеные деньги. Клубы мне обходятся так дорого, словно я сижу там на бриллиантах и поедаю из золотых тарелок ювелирные изделия! А тут еще я, как последний кретин, вложился в один спектакль, который в мае принес убытков на несколько тысяч фунтов…

– А ради чего ты вложил туда деньги?

– Продюсеры были мои друзья. Все выглядело очень прилично.

– А ты раздаешь деньги, Себ? Ну, я в буквальном смысле. Всяким пьющим и несчастным актерам?

– Ох, бывает. Такой уж это чертов бизнес, что приходится…

– Не чертее, чем живопись, – мрачно заметил Кьюбитт.

– Тебе хорошо, тебе не нужно гнаться за престижем. Люди и так понимают, что художники живут по-особенному, – возразил Периш.

– Было время, когда художники все пьянствовали и вели богемную жизнь. Но теперь лично я живу очень скромно.

– Но ведь твои картины продаются?

– В среднем у меня расходится шесть картин в год. По цене от двадцати до двухсот фунтов. Короче, за год набегает с полтысячи. А ты, небось, столько за месяц зарабатываешь, верно?

– Да, но…

– Нет-нет, я не жалуюсь. Я бы мог получать и больше, если бы брал учеников или имел склонность к коммерческому искусству. Мне всегда хватало денег, до тех пор как…

– Как что? – заинтересовался Периш.

– Да нет, ерунда. Давай-ка лучше продолжим. К одиннадцати часам солнце будет уже чересчур высоко – надо успеть.

Периш прошел к своему валуну и принял позу, выражающую надменность и величие.

– Ну как? – спросил он.

– Нормально. Тебе надо добавить только пару лохматых эполет и можно называть картину «Наполеон на острове Эльба».

– Мне, кстати, всегда хотелось сыграть Наполеона.

– Да уж, много ты понимаешь в Наполеоне!

Периш мирно улыбнулся:

– Ну, во всяком случае, не меньше, чем в одноименном коньяке. А знаешь, Люк на него здорово похож.

– Они просто близнецы, – кивнул Кьюбитт.

Некоторое время Кьюбитт писал молча. Но Периш неожиданно рассмеялся.

– Что такое? – спросил художник.

– Сюда идет твоя подруга!

– О чем ты, черт возьми? – раздраженно бросил Кьюбитт, оглянулся и сник: – А, да, ты прав…

– А она тоже станет меня рисовать?

– Нет уж, дудки.

– Неласков ты со своей маленькой Виолеттой.

– Нечего ее так называть.

– Почему?

– Да потому, что она уже давно не молода и, может быть, приставуча, но… Она очень беззащитна, и в каком-то смысле она все-таки леди!

– Ты сноб!

– Не будь таким кретином, Себ… Ах, черт, кажется, у нее при себе все ее причиндалы… Похоже, она все-таки собирается рисовать. Ну ничего, я почти закончил на сегодня.

– Она тебе машет.

Кьюбитт стал лихорадочно мазюкать по холсту.

– Все, на сегодня достаточно, – сказал он, собирая краски и подрамник. А потом, вглядываясь в море, добавил:

– Нет, зря ты мне рассказал насчет Люка, зря…

* * *

Друзья заранее договорились между собой, что все трое будут проводить свой отпуск в Оттеркомбе кто как пожелает, независимо друг от друга.

Уочмен рассчитывал с раннего утра порыбачить на лодке. Проснувшись на рассвете, он услышал за окном стук многих пар башмаков о булыжную мостовую. Все здесь происходило как встарь – каждое утро, перед самым восходом солнца, мужчины Комба уходили в море на своих лодках. И так же стучали их подошвы, так же покрикивали вдали чайки… Уочмен поуютнее закутался в одеяло и опять заснул. Ни на какую рыбалку он не поехал.

Второй раз он проснулся уже в половине десятого и обнаружил, что Периш давно позавтракал и отправился на свою скалу позировать.

– Здоровенную картину рисует ваш друг мистер Кьюбитт, – сообщил Уочмену старик Эйб Помрой. – Одной его картины при бережном расходовании хватит, чтобы прикрыть прорехи в обоях во всем моем баре. А краски он кладет, надо сказать, так жирно, словно это и не краски вовсе, а обыкновенная грязь. Не жалеет этого добра. Вблизи это выглядит как переперченная итальянская пицца, но ежели отойти шагов на двадцать, то мистер Периш на картине как живой встает, во как. И смотрит так натурально на ту скалу и с этаким обозленным видом, словно проголодался и собирается пойти пообедать. Вы бы сходили, сэр, поглазели бы на ихнее рисование.

– Что-то мне лень, Эйб. А где Билл?

– Вышел в море на лодке…

Эйб потер подбородок, почесал в голове и переставил стаканы на стойке бара.

– Мой сынок прямо места себе не находит, – вдруг сказал Помрой. – И стал мне словно чужой – мой собственный сын-то. Каково мне, а?

– Неужели? – вежливо изобразил заинтересованность Уочмен, набивая свою трубку.

– Ну да. С этой его политикой и со всякими левыми идеями. Прямо чужак, да и только. А ведь он неглупый парень, образование получил прекрасное, восемь классов… А в голове у него одна дребедень, как у этих поганцев политиков. Правда, со мной он спорить не берется, видит, что я ему не пара насчет потрепаться о политике, да…

– Ты слишком скромничаешь, Эйб, – заметил Уочмен.

– Нет, сэр, нет… Просто у меня для этой политики язык не подвешен, и потом я ведь человек старомодный, консерватор! Всегда за тори голосовал, мать их распротак. А какого рожна – и сам не знаю…

– Почему же, причины вполне понятны.

– Эх, сэр, понятны, да только не для моего мальчика.

– Не стоит переживать, Эйб, ничего, – лениво отмахнулся Уочмен.

– Да я не об том волнуюсь, сэр! Просто я вижу, как мой мальчик места себе не находит, мечется… Вот и вчера вечером – в каком тоне он себе позволил разговаривать! Просто позор для него, да и только!

– Да нет, Эйб, это я виноват, ей-богу. Я сам на него нападал.

– С вашей стороны очень благородно, сэр, так говорить. Да только тут еще и другие мыслишки имеются у меня в башке. Я ведь хотел бы, чтобы Билл как-то остепенился, взял наше хозяйство под себя, что ли… Мне ведь уже скоро семьдесят, а Билл у меня младшой. Мои старшие-то на войне полегли, одна дочь замужем в Канаде, другая в Австралии. А Биллу достанутся «Перышки».

– Думаю, что Билл вырастет из своих коммунистических идей и станет настоящим хозяином, – сказал Уочмен, которому этот разговор порядком поднадоел.

Эйб Помрой промолчал, и тогда Уочмен добавил:

– Скоро ваш Билл женится и обустроится тут…

– Когда ж это будет, сэр?! Небось, вы заметили что-то между ним и этой мисс Десси? Странное это дело, не в моем вкусе, и не могу я к этакой простоте привыкнуть. Папаша этой Десси – фермер на Кэри Эдж, мой старинный дружбан, прямо сказать. Оно, конечно, хорошо. Но мисс Десси была мила, пока под стол пешком ходила. А потом ее мамаша вбила себе в голову, что девке обязательно надо учиться в этом самом Оксфорде, словно порядочной девушке других забот мало…

– Да-да, я знаю, – небрежно вставил Уочмен.

– И вот малышка Десси возвращается из Оксфорда, и что я вижу? Стала такая уверенная в себе, словно не девка, а чистый мужик, и говорит такими словами, как эти америкашки…

– Ну и?

– Так разве этого недостаточно? Но если она ценит моего Билла выше тех парней, которых встречала в своей новомодной жизни, что ж, оно хорошо. И в конце концов, она мне почти все равно как дочь, и плевать я хотел, какое воспитание она получила и где росла…

Уочмен встал и потянулся.

– Звучит идиллически, Эйб, – заметил он равнодушно.

– Э, погоди, сынок, погоди. Все не так-то просто. Мой Билл с ума сходит с тех пор, как эта Десси запала ему в душу. И всякие бешеные идейки в ихних башках нормально совпадают. Кроме того, и ее старики вроде как не против моего Билла, во всяком случае, мамаша. Старина Джим Мур приходил сюда потолковать со мною. Он так мне и сказал, что не дело молодым людям жить на ферме и день-деньской расхаживать туда-сюда по скотному двору. Я к чему это все рассказываю, сэр. Это все произошло с того времени, как вы тут у нас отдыхали в прошлом году. Такие вот случились дела. Билл прямо сгорает от нетерпения, когда поведет Десси под венец…

– Неужто? – переспросил Уочмен. – А что Десси? Она тоже сгорает от того же самого?

– Да в этом-то и закавыка, – вздохнул старый Эйб.

Уочмен раскурил трубку и, глядя в лицо хозяину гостиницы, почувствовал, что старик явно не в своей тарелке.

– Все дело в том, что она говорит… что она говорит насчет своей… ну то есть невинности, – пробормотал несчастный старик.

– И что же она говорит? – резко спросил Уочмен.

– Похоже, у нее идея, будто невинность невесты просто пережиток, вот и все… Много болтает о всякой там свободе женщин и прочую ерунду. Как я понимаю, просто она девка малахольная и сама не знает, чего болтает…

– А что говорит Билл? – спросил Уочмен.

– Ему это не нравится. Он хочет взять невесту честную, как всякий добропорядочный мужчина. И он не понимает, что это за такая свобода для жены – да и для мужа тоже… Все это прямо чепуха какая-то. Я ей уже говорил это, и что для свадебной сделки такие разговорчики вовсе не нужны, а прямо наоборот. А ее послушать, так у нее наготове есть другой парень, вот как. В общем, это поганое дело, сэр, скажу я вам. Прямо говоря, сэр, так я во всем виню этого самого Легга. Билл уже собирался обустроить свои дела и осесть тут хозяином, пока не появился этот Боб Легг. А теперь у Билла все снова смешалось в голове – проклятые революционные идеи и свадьба. Да еще и мисс Десси увлеклась этой мутью. Мне Легг не нравится, прямо скажу. Никогда не нравился. Хоть он и мастер дротики бросать. Сколько я понимаю, это расчетливый парень, вот что. И он идет упорно к своей цели. Вот так, и сколько тут лясы ни точи, дело не поправишь…

Уочмен наконец направился к двери. Эйб последовал за ним. С крылечка оба непроизвольно посмотрели в сторону тоннеля.

– Вот те раз! – вскричал старик Эйб. – Легка на помине! Вон она, мисс Десси, идет, небось, в магазин…

– Ну ладно, мистер Помрой, – сказал измученный этой беседой Уочмен. – Я решил все же пойти взглянуть на картину, которую рисует мой друг.

* * *

Но Уочмен не пошел сразу на скалу, где позировал Периш. Он выждал, пока Дессима вошла в почтовое отделение, после чего направился в сторону тоннеля. В тоннеле шаги его зазвучали гулко и странно. Пройдя через тоннель, он свернул вправо, на узенькую тропинку, ведущую к ферме Кэри Эдж, где жила семья Мур.

Люк приложил ладонь козырьком к бровям и посмотрел вдаль, на скалу. Он разглядел фигуру Кьюбитта, который мотался у холста туда-сюда, и величавый силуэт Периша, восседающего на валуне. Чуть дальше Уочмен сошел с тропки и просто растянулся на траве, под прикрытием высоких густых кустов. Его лицо выражало ту степень безразличия и усталости, которая так роднит спящего человека и покойного…

Но Люк не спал. Он прислушивался. И вот наконец его уши уловили звук приближающихся шагов.

Уочмен глянул сквозь сомкнутые ресницы и увидел Дессиму Мур, которая вышла на освещенную солнцем лужайку. Девушка почти поравнялась с ним, когда он поднялся с травы.

– Ну, привет, Дессима.

– Ух ты, напугал меня, – воскликнула она негромко…

– Позволь, я упаду на колени? Буду молить о прощении?

– Не стоит беспокоиться. Извини, я кажется потревожила твой сон… До свидания… – И она зашагала по тропинке.

– Погоди минутку, Десси.

Девушка, казалось, колебалась. Уочмен взял ее за локоть.

– Не делай этого, – попросила Дессима. – Мы оба будем очень глупо выглядеть. У меня нет настроения на телячьи нежности.

– Если ты подождешь тут минутку, я буду вести себя смирно, как пожилой деревенский пастор. У меня есть к тебе совершенно серьезный разговор.

– Не верю я тебе.

– Я тебе обещаю. Это правда очень важно. Пожалуйста…

– Ну хорошо, – согласилась Десси.

Люк отпустил ее руку.

– Ну, так что же? – подстегнула его Дессима.

– Погоди, дай мне секундочку… Присядь со мной, закури сигаретку… А может быть, я тебя немного провожу?

Девушка бросила быстрый взгляд на фигуры на скале. Казалось, она чувствует себя неловко и оттого злится.

– Я думаю, мы и здесь можем завершить наш разговор, – наконец выдавила она.

– Прекрасно. Тогда присядь сюда… Если мы с тобой будем стоять тут в полный рост, нас будет разглядывать всякий, кто выезжает из Оттеркомба. А мне вовсе не хочется, чтобы меня прерывали на каждом слове… Дело в том, что у меня такой разговор… Ты, наверное, мне не поверишь… Сейчас я скажу тебе, сейчас…

Уочмен сел на длинный плоский валун у зарослей кустарника. Дессима, поколебавшись, осторожно примостилась рядом.

– Вопрос, который я хотел обсудить с тобой, – начал Уочмен, – касается этого твоего Левого Движения…

Глаза Дессимы вылезли из орбит.

– Это тебя так удивило? – полюбопытствовал Уочмен.

– Еще бы! Трудно предположить, что у тебя могло вызвать интерес к Левому Движению…

– Меня ничего в нем заинтересовать не может, – заметил Уочмен, – и строго говоря, милая Десси, оно, это движение, меня и не интересует… Но… Я хочу задать тебе два вопроса. Если ты не захочешь на них отвечать – так и скажи.

Уочмен прокашлялся и протянул руку в сторону:

– Итак, учитывая мнение общества и свидетелей…

– Милый мой, – прервала его Дессима со слабой улыбкой, – не хочешь ли ты сказать, что эта зеленая лужайка – судебный зал, а кусты – ложа свидетелей… У тебя такое выражение, словно ты намерен начать против меня тяжбу.

– Ну, это твоя вольная интерпретация… Итак, если мы говорим о грезах летней ночи, Дессима, то…

– Но мы вовсе не говорим об этих грезах, – с улыбкой возразила девушка. – Уж лучше продолжайте свой только что начатый допрос свидетелей, мистер Уочмен.

– Хорошо, миледи… Итак, первый вопрос: является ли эта организация – общество, клуб, движение или что еще – инкорпорированной компанией?

– Господи, что значит эта белиберда?

– Кроме всего прочего, это означает, что бухгалтерские книги этой организации должен так или сяк смотреть нанятый аудитор. Так кто его нанимает?

– Господи, нет… Движение просто расширялось само по себе, главным образом за счет усилий Билла Помроя и моих стараний…

– Так я и думал. У вас есть список членов?

– Триста сорок пять человек! – гордо отвечала Дессима.

– А каковы членские взносы?

– Десять шиллингов. Может быть, ты хочешь к нам примкнуть?

– А кто собирает эти десять шиллингов?

– Казначей.

– Ага, казначей и секретарь… Мистер Легг?

– Да. К чему ты гнешь? Кстати, чего это ты добивался прошлым вечером, когда приставал к Бобу Леггу?

– Обожди. А через его руки проходят еще какие-нибудь деньги, кроме членских взносов?

– Не понимаю, почему это я должна все это тебе рассказывать, – пожала плечами Дессима.

– Ты должна понимать, что я желаю тебе только хорошего… И кроме того, Десси, этот наш разговор будет сугубо конфиденциальным, конечно.

– Ну ладно, – согласилась она нехотя. – Мы сумели выжать деньги из разных источников. Мы решили завести отдельные бухгалтерские книги по этим поступлениям – от испанских, чешских и австрийских эмигрантов… Потом еще – фонд борьбы и так далее…

– Понятно. Но все же каковы суммы? Например, сотни три фунтов стерлингов в год?

– Ну, что-то в этом роде… Примерно. У нас есть щедрые спонсоры.

– Тогда послушай меня, Десси. Ты когда-нибудь занималась рекомендациями этого Легга? То есть проверяла их?

– Я? Я нет… Но он выглядит очень достойно.

– И он занимается этим уже десять месяцев, так?

– Да. Но дело в том, что он болен. У него какая-то болезнь – кажется, туберкулез – и еще тугоухость. Но он был с самого начала очень щедр и внес членские взносы…

– Можно я тебе дам совет? Проведите свои бухгалтерские книги через аудитора.

– Да ты не знаешь Боба Легга! Иначе ты не стал бы бросаться такими обвинениями…

– Я еще никого не обвиняю, я просто советую сделать проверку вашей бухгалтерии.

– Но ведь ты намекаешь…

– …что тебе надо быть более деловой, – заметил Уочмен. – Вот и все.

– Ты знаешь этого человека? Скажи мне!

Последовало долгое молчание, потом Уочмен пробормотал:

– Никого с таким именем я не знал…

– Тогда не понимаю тебя, – пожала плечами Дессима.

– Давай считать, что у меня возникла немотивированная неприязнь к этому парню.

– Это я и так понимаю. Прошлым вечером это было просто очевидно.

– Ну, тогда обдумай мое предложение еще разок… – Уочмен пристально посмотрел на Дессиму и вдруг добавил: – Почему ты никак не выйдешь замуж за Билла Помроя?

Дессима враз побледнела и резко ответила:

– Уж это, извини, мое личное дело…

– Ты встретишься со мной здесь сегодня вечером?

– Нет.

– Неужели я тебе больше совсем не нужен, Десси?

– Боюсь, что так.

– Похоже, ты немного привираешь, а?

– Ты как был волокитой, – заметила Дессима, – так и продолжаешь пытаться им быть. Но теперь это довольно дешево выглядит.

– Не надо меня оскорблять, – надулся Уочмен. – А вот поведай своему женишку, что я был твоим единственным экспериментальным мужчиной, на котором ты отрабатывала…

– Знаешь, мне не нравятся такие разговорчики. Все кончено. Причем еще год назад, ясно?

– Нет. Только не у меня. У меня не кончено. Почему ты злишься? Потому что я не писал?

– Бог ты мой, нет, конечно! – воскликнула Дессима.

– Тогда почему?

Он положил свою руку на ее ладошку. Словно не чувствуя его пожатия, пальцы ее руки продолжали перебирать стебельки травы…

– Послушай, давай встретимся сегодня вечером, – повторил Люк.

– Сегодня вечером я встречаюсь с Биллом в «Перышках», – просто ответила девушка.

– Я провожу тебя домой.

Дессима повернулась к нему.

– А теперь послушай меня, – сказала она с некоторым озлоблением, – нам лучше понять друг друга раз и навсегда. Ты ведь ни капельки меня не любишь, разве не так?

– Я тебя обожаю…

– Да, ты можешь называть это как хочешь, но ты меня не любишь. И я тебя не люблю. Год назад я увлеклась тобой, и мы оба знаем, как это печально кончилось… Сейчас я могу сказать, что была ослеплена. И была ослеплена еще месяца два, хотя ты и не писал мне. Я была, правду сказать, страшно обижена, но еще хранила в душе что-то… А потом вдруг враз протрезвела. И вовсе не жажду заболеть тобой снова.

– Ах, как мрачно, – пробормотал Уочмен, – как высокопарно, и как умно, и как наивно…

– Да, тебе так кажется. Только не воображай, что я стала жертвой. Я не жертва. Не надо раздувать погасшие угли…

– Да тут, по-моему, и дуть особенно не надо…

– Не надо.

– То есть ты с этим согласна?

– Да! В том смысле, что делать этого просто не желаю.

– Хо! Почему же? Из-за Помроя?

– Да.

– Значит, ты все-таки собираешься замуж за этого болвана, да?

– Не знаю. У него такие старомодные понятия насчет любви и секса… В каком-то отношении он просто совершенно дремучий… Если он узнает о моих приключениях в прошлом году, то будет страшно расстроен. Но я не могу не сказать ему об этом до свадьбы…

– Ладно, – оборвал ее Уочмен. – Не надо думать, что я такой уж кавалер и джентльмен. Не думаю, что эти качества связаны с половым образованием, впрочем… Но не будь дурой, Десси. Ты же понимаешь, что такой союз будет просто смешон!

Он притянул ее к себе.

– Не надо… – пробормотала Дессима. – Не надо, пожалуйста…

Уочмен повалил девушку на траву, запрокинул ее голову и поцеловал в губы… Но она неожиданно стала сопротивляться и, высвободив руку, хлестко ударила его по лицу, разбив губу.

– Ах ты, дрянь… – промычал Уочмен, отпуская ее.

Десси быстро вскочила и поглядела на него сверху вниз.

– Знаешь, – сказала она, – я молила Бога, чтобы ты не возвращался сюда в этом году…

Повисло молчание.

Уочмен тоже наконец встал. Они посмотрели друг другу в глаза. И тут, словно бы совершенно автоматически, Уочмен обнял девушку за плечи и нежно поцеловал в губы. Потом сразу отпустил ее, и они разошлись.

– Тебе лучше уехать отсюда, – сказала Дессима, отойдя на несколько шагов. – Так будет спокойнее. Иначе я скорее всего просто убью тебя. Уезжай.

Послышался шорох, и на гребне холма показались Кьюбитт и Себастьян Периш.