355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Найо Марш » Смерть пэра » Текст книги (страница 1)
Смерть пэра
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:03

Текст книги "Смерть пэра"


Автор книги: Найо Марш



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Найо Марш
«Смерть пэра»

ПЕРСОНАЖИ ПОВЕСТИ

РОБЕРТА ГРЕЙ

ЛОРД ЧАРЛЬЗ МИНОГ

ЛЕДИ ЧАРЛЬЗ МИНОГ

ГЕНРИ МИНОГ, их старший сын

ФРИДА МИНОГ, их старшая дочь

КОЛИН И СТИВЕН МИНОГ, близнецы, их второй и третий сыновья

ПАТРИЦИЯ МИНОГ (Плюшка), их вторая дочь

МАЙКЛ МИНОГ, их младший сын

МИССИС БЕРНАБИ (Нянюшка), их няня

БАСКЕТТ, их дворецкий

КОРА ПУПКОРН, их горничная

Пассажир на корабле

СТЭМФОРД, швейцар

ЛЕДИ КАТЕРИН ЛОУБ, тетушка лорда Чарльза

ГАБРИЭЛЬ, маркиз Вутервудский и Рунский (дядя Г.), старший брат лорда Чарльза

ВАЙОЛЕТ, маркиза Вутервудская и Рунская (тетя В.), его жена

ХИХИКС, их шофер

ДИНДИЛДОН, горничная леди Вутервуд

ДОКТОР МАККОЛДУНН, семейный врач Миногов

СЭР МЭТЬЮ КЭРНСТОК, специалист по заболеваниям мозга

ДОКТОР КЕРТИС, полицейский врач

ИНСПЕКТОР ФОКС из Центрального управления Отдела по расследованию убийств

СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР АЛЛЕЙН из Центрального управления Отдела по расследованию убийств

СЕРЖАНТ БЭЙЛИ, дактилоскопист

СЕРЖАНТ ТОМПСОН, полицейский фотограф

КОНСТЕБЛЬ МАРТИН

КОНСТЕБЛЬ ДЖИБСОН

КОНСТЕБЛЬ, который читал «Макбета»

СЕРЖАНТ КЭМПБЕЛЛ, дежурный на Браммелл-стрит, 24

НАЙДЖЕЛ БАТГЕЙТ, доктор Ватсон для старшего инспектора Аллена

МИССИС МОФФАТ, экономка на Браммелл-стрит, 24

МОФФАТ, ее муж

МИСТЕР КРИССОЭТ, поверенный в делах Сиделка

Глава 1
Новозеландская прелюдия

1

Роберта Грей впервые встретилась с Миногами в Новой Зеландии. Она училась в школе с Фридой Миног. Остальных Миногов посылали учиться в Англию: Генри, близнецов и Майкла – в Итон, Плюшку – в дорогую школу для девочек под Тонбриджем. Впрочем, в новозеландские дни Плюшка и Майк были еще слишком малы, чтобы ходить в школу. У них была Нянюшка, а потом – гувернантка. Когда пришло время отослать в Англию Фриду, случился крупный финансовый кризис и она стала пансионеркой в Университетской школе для девочек «Те-Моана». Еще долго после возвращения в Англию в семье утверждали, что Фрида разговаривает с новозеландским акцентом, что, разумеется, было чушью.

В последующие годы Роберта думала, что по счастливой иронии судьбы именно одному из денежных кризисов она обязана своей дружбой с этой семьей. Должно быть, это был по-настоящему серьезный кризис, потому что примерно в это время леди Чарльз Миног вдруг уволила всех своих английских слуг и купила стиральную машину, которая впоследствии – в то самое утро, когда она вдруг сорвалась с креплений, – чуть не убила Нянюшку и Плюшку. Вскоре после того как Фрида поселилась в «Те-Моана», умерла престарелая тетушка лорда Чарльза. Миноги снова разбогатели и все слуги вернулись, так что первый визит Роберты в «Медвежий угол» был обставлен весьма пышно. В Новой Зеландии Миноги были выдающейся семьей. Титулы в Новой Зеландии – редкость, а младшие сыновья маркизов практически отсутствуют.

Через два года Роберта все еще с ностальгической яркостью вспоминала свой первый приезд. Произошло это в середине семестра, в выходные, когда пансионеркам «Те-Моана» разрешалось поехать домой. За два дня до этого Фрида спросила Роберту, не хочет ли она провести уик-энд в «Медвежьем углу». Состоялись междугородные телефонные переговоры между родителями Роберты и Фриды.

Фрида сказала ласково и рассеянно: «Робин, лапочка, давай поедем. Будет так весело».

Конечно она и понятия не имела, что для Роберты это приглашение было словно сказочный фейерверк; что ее мать после звонка леди Миног ударилась в швейную оргию, которая затянулась до двух часов ночи; что отец Роберты проехал четыре мили на велосипеде, чтобы успеть до восьми утра, и оставил для Роберты огромный сверток, письмо с наставлениями, как себя вести, и пять шиллингов, чтобы дать на чай горничной. Когда Роберта рассказывала о бедности своей семьи, Фрида горячо сопереживала, словно они обе были в одинаковом положении, но бедность Миногов, как Роберта впоследствии обнаружила, была странным и головоломным состоянием, непонятным даже их кредиторам, не говоря уже о бедном лорде Чарльзе с его моноклем и рассеянной улыбкой.

Автомобиль прибыл в «Те-Моана» уже в темноте. Роберта смутилась, когда на переднем сиденье рядом с шофером обнаружила леди Чарльз, а на заднем – Генри, смуглого и изысканного. Но уже через три минуты девочка покорилась обаянию этой семьи и стала его пленницей навеки.

Тридцатимильная поездка в горы была похожа на сон. Потом Роберта вспоминала, что дорогой все пели старую песню о том, как построить лестницу в рай, а ей в это время казалось, что она сама невесомо взлетает вверх по этой лестнице. Асфальт шоссе сменился щебенкой, камешки ударяли в днище машины, предгорья надвигались на автомобиль, и в окно врывались приветственные порывы горного воздуха. Когда они ехали наверх по извилистой дороге, ведущей в «Медвежий угол», было уже почти совсем темно. Роберта чувствовала запах здешнего кустарника, холодной горной воды и влажной темной глины. Машина остановилась. Генри, кряхтя, вылез и открыл калитку. Это стало самым ярким воспоминанием Роберты о Генри: как он сражается с воротами, прищурив глаза от слепящего света фар. Дорога до «Медвежьего угла» оказалась действительно очень длинной. Когда они наконец очутились на широкой, усыпанной гравием площадке перед домом, к Роберте вернулась ее прежняя робость.

Еще долго после того, как Миноги вернулись в Англию, Роберта иногда видела во сне, что снова приехала в «Медвежий угол». Дело всегда происходило ночью. Во сне дверь была открыта и свет струился по ступенькам. Баскетт стоял у входа вместе с молоденьким лакеем, чье имя Роберта во сне забыла. Запахи от горящих эвкалиптовых поленьев, цветов капустной пальмы и ароматного масла, которым леди Чарльз всегда курила в гостиной, вылетали Роберте навстречу, словно приветствуя. И там, в гостиной, как и в тот первый вечер, она видела всю семью. Плюшка и Майк, получившие тогда разрешение лечь спать попозже, играют в уголке. Близнецы, Стивен и Колин, которые на той неделе как раз приехали из Англии, развалились в креслах. Генри устроился на коврике у камина, положив голову на колени матери, а в его черных волосах играют блики. Лорд Чарльз улыбается, обнаружив что-то забавное в «Спектейторе» месячной давности. И всегда он вежливо откладывает журнал при появлении Роберты. Эта часть сна и сопутствующее ей очарование никогда не менялись.

В тот первый вечер Миноги ослепили ее своим совершенством, покорили светскостью. Их семейные шутки казались квинтэссенцией остроумия. Когда Роберта выросла, ей нередко приходилось напоминать самой себе, что Миноги были всегда очень забавны, но, за исключением Генри, вовсе даже не остроумны. Наверное, для настоящего острословия они были слишком добры. Их шутки во многом зависели от забавно старомодной семейной привычки цитировать прочитанные книги. Но в тот первый вечер Роберту переполнял восторг и ей было не до критики. Возвращаясь мысленно назад, она видела их совсем молодыми. Генри, самому старшему, исполнилось восемнадцать. Близнецам, которых отозвали из Итона из-за последнего финансового кризиса, было по шестнадцать, Фриде – четырнадцать, Патриции было семь, а маленькому Майку – почти пять. Леди Чарльз – Роберта так и не вспомнила, когда она впервые стала называть ее Шарло, – стукнуло тридцать семь, и как раз был день ее рождения. Ее муж подарил ей потрясающий несессер, который появился на сцене потом, во время первого же финансового кризиса, случившегося после того, как Роберта с ними познакомилась. В тот день пришло очень много посылок из Англии, и леди Чарльз разворачивала их с рассеянным удовольствием, восклицая, что это «просто замечательно» или «очаровательно», время от времени добавляя: «Милая тетя М.!», «Какой Джордж добрый!», «Как трогательно со стороны Габриэля с женой!». Габриэль с женой прислали ей браслет, и она, подняв глаза от визитных карточек, сказала:

– Чарли, это от них обоих. Как мило, что они его склеили…

– Ты про браслет, мамуля? – спросил Генри.

– Да нет же, про их семейный союз! Чарли, мне кажется, что Вайолет вовсе и не собирается с ним разводиться.

– Имоджин, у них еще родятся шесть мерзких сыновей, – сказал лорд Чарльз, – и у меня никогда-никогда не будет денег. Ну как она может терпеть Габриэля! Конечно же, она абсолютно сумасшедшая.

– Как я понимаю, Габриэль было запер ее в прошлом году в какой-то частный санаторий для умалишенных, но, как можно заметить, она снова на воле.

– Габриэль – это наш дядя, – с улыбкой объяснил Генри Роберте. – Он мерзкий тип.

– Не думаю, что он так уж плох, – пробормотала леди Чарльз, примеряя браслет.

– Мамуля, он просто отпад, – заявила Фрида, а близнецы с дивана застонали в унисон.

– Отпа-ад, – протянули они, а Калин еще добавил: – Распоследний, отвратительнейший, вшивый, паршивый, и гад к тому ж!

– Мордоворот на ширину ворот, – сказала Фрида.

– Мамуль, – спросила Плюшка, сидевшая под роялем вместе с Майком, – кто вшивый? Это вы про дядю Габриэля?

– Мы так понарошку говорим, солнышко, – объяснила леди Чарльз, разворачивая очередной сверток. – О-о-о, Чарли! Посмотри, что прислала тетя Кит. Разумеется, она сама это связала. Что же это может быть?

– Милейшая тетя Кит! – с улыбкой произнес Генри. И в сторону, Роберте: – Она носит высокие ботинки на кнопках и разговаривает исключительно шепотом.

– Это мамина троюродная кузина и папулина тетка. Мамуля и папуля в каком-то чокнутом родстве, – сообщила Фрида.

– Должно быть, этим многое объясняется, – выразительно добавил Генри, пристально глядя на Фриду.

– Как-то раз, – фыркнул Колин, – тетушку Кит случайно заперли в вокзальной уборной и она просидела там целых шестнадцать часов, потому что никто, разумеется, не слышал ее шепота: «Будьте так добры, выпустите меня, пожалуйста, будьте любезны!»

– И разумеется, она слишком хорошо воспитана, чтобы закричать или там заколотить каблуком в дверь, – прибавил Стивен.

Плюшка звонко рассмеялась, а Майк, не имея понятия о причине веселья, все равно разразился чудесным младенческим хохотом – просто за компанию.

– Это шляпа, – предположила леди Чарльз и водрузила это на голову.

– Это грелка на чайник, – возразила Фрида. – Как вульгарно со стороны тети Кит.

Вошла Нянюшка. Она была классическим воплощением всех нянь: важная, категоричная, верная, нелогичная, назойливая и восхитительная. Она остановилась в самых дверях и произнесла:

– Добрый вечер, миледи. Патриция, Майкл, вам пора.

– Ой, ну, Нянюшка, – запищали Плюшка и Майк. – Еще не пора, не пора! Ну, Ня-я-янюшка!

– Посмотри, Нянюшка, – сказала леди Чарльз, – что прислала мне леди Катерин. Это шляпа.

– Это футляр для грелки, миледи, – изрекла Нянюшка. – Патриция и Майкл, скажите «спокойной ночи» и пойдемте.

2

Этот ее приезд был первым из множества. Роберта провела в «Медвежьем углу» зимние каникулы, а когда пришли длинные летние каникулы, она снова оказалась там. Привязанность четырнадцатилетнего подростка, единственного ребенка в семье, бывает столь же сосредоточенной, сколь и страстной. Всю жизнь Роберта возлагала всю свою любовь на единственный алтарь. В четырнадцать лет с чудовищной простотой она отдала свое сердце Миногам. Однако это была не просто подростковая влюбленность. Она так и не выросла из этого чувства. Встретившись с ними после долгой разлуки, она сумела посмотреть на них со стороны, но чувствовать себя посторонней уже не могла. Ей не нужны были никакие другие друзья. Пышность и странный для Новой Зеландии образ жизни не имели ничего общего с той притягательностью, которая заворожила Роберту. Если бы тот самый крах, о котором так часто говорили в семье Миногов, в самом деле настиг их, они принесли бы с собой свое очарование в какой-нибудь ветхий домишко в Англии или Новой Зеландии, а Роберта обожала бы их по-прежнему.

Через два года она уже очень хорошо их знала. Леди Чарльз, абсолютно безразличная к разнице в возрасте, всегда говорила с Робертой о семейных делах с полной откровенностью. Эти откровения в немалой степени льстили Роберте, но и сбивали с толку. Она в ужасе слушала рассказы о неминуемом крахе, о том, что нужно немедленно где-то достать тысячу фунтов, о том, что Миноги вот-вот опустятся на самое дно, и соглашалась, что леди Чарльз может сэкономить, прекратив подписку на «Панч» и «Тэтлер», и что все прекрасно могут обойтись за столом без салфеток. Миногам казалось, что они сделали хитроумный стратегический ход, купив вторую машину – поменьше и подешевле, – чтобы не так сильно изнашивался «роллс-ройс». В тот день, когда прибыла новая машина, все отправились на пикник в обоих автомобилях, а леди Чарльз и Роберта обменялись удовлетворенными взглядами.

– Действовать исподтишка – вот моя тактика, – заметила леди Чарльз, когда она и Роберта разговаривали у костра на пикнике. – Я постепенно отлучу Чарли от большой машины. Ты же видишь, ему уже понравилось водить этот вульгарный кошмар на колесах.

Зато, к сожалению, близнецам и Генри понравилось водить «роллс-ройс».

– Ну должны же у них быть хоть какие-то радости, – сказала леди Чарльз и отказалась от новых платьев. Она всегда с готовностью отказывала себе в чем-то, причем так радостно и легко, что только Генри и Роберта замечали, что она задумала. Дент, ее горничная, которая дружила с местным ломбардщиком, отправлялась в ближайший город в экспедицию с драгоценностями леди Чарльз. Поскольку у леди Чарльз украшений было множество, они служили прекрасным источником дохода.

– Робин, – говаривал Генри Роберте, – что стало с маминой изумрудной звездой?

Роберта страшно смущалась.

– Она ее заложила? – спрашивал Генри и добавлял: – Можешь ничего не говорить. Я так и знал.

В тот вечер Генри в течение двадцати минут был очень заботлив по отношению к матери. Он сказал отцу, что мама переутомилась, и намекнул, что к обеду ей надо бы подать шампанское. При этих словах Генри поймал взгляд Роберты и вдруг ухмыльнулся. Генри нравился Роберте больше всех остальных Миногов. У него был талант смотреть на них со стороны. Они все знали, что семья у них забавная, понимали, что они – люди странные, и даже немножко этим гордились. Но только Генри умел смотреть в будущее семьи, он один сокрушался по поводу их привычного уклада, только Генри видел бесплодность их усилий и денежных вопросах. И у него вошло в привычку исповедоваться Роберте. Он обсуждал с ней своих друзей, а время от времени – свои романы. К двадцати годам у него было три весьма неопределенных романа. Ему нравилось обсуждать с Робертой и свою семью. В тот самый день, когда разразился страшный удар, Генри и Роберта прошли сквозь кустарник, который рос на склоне горы над усадьбой, и вышли у более пологого склона Малой Серебряной горы. Настоящее название «Медвежьего угла» было «Станция Серебряная гора»,[1]1
  Овцеводческие фермы Австралии и Новой Зеландии называются станциями.


[Закрыть]
но лорд Чарльз в смутном ностальгическом порыве перекрестил ее в честь родового поместья Миногов в Кенте. С того места, где они лежали в теплых зарослях луговика, перед Генри и Робертой открывались сорок миль сплошных равнин. За их спинами вздымались Серебряные горы и хребет Большой Палец, а дальше – пространства за горами, уходившие своими холодными четкими линиями к западному побережью. Все лето холодный горный воздух стекал вниз, чтобы встретиться с теплым равнинным, и Роберта, вдыхая эти потоки, чувствовала себя счастливой. Это была ее земля.

– Здорово, правда? – спросила она, дергая пучок луговика.

– Очень приятно, – отозвался Генри.

– Но не так хорошо, как в Англии?

– Н-ну, Англия все-таки моя родина, – ответил Генри.

– Если бы я была в Англии, наверное, я бы чувствовала то же самое к Новой Зеландии.

– Думаю, да. Но ты хотя бы двоюродный плетень английскому забору, а мы не новозеландцы вовсе. Чужие в чужой стране и валяем преизрядного дурака. Роберта, грядет финансовый кризис.

– Опять! – в тревоге воскликнула Роберта.

– Опять, и на сей раз, кажется, крах.

Генри перекатился на спину и уставился в бездонное небо.

– Мы – безнадежные люди, – сообщил он Роберте. – Мы живем манной небесной, а она не будет вечно падать с неба. И что тогда с нами станется, Роберта?

– Шарло, – ответила Роберта, – считает, что вы можете завести птицеферму.

– Так думают и она, и папа, – сказал Генри, – но знаешь, что будет дальше? Мы закажем массу кур – не могу тебе передать, как я ненавижу касаться перьев, – потом построим дорогие вольеры для птиц, купим себе наряды, стилизованные под фермерские, а через шесть месяцев погаснет весь энтузиазм птицеводства и мы наймем кого-нибудь, чтобы делать всю эту работу, но кредит, взятый на обустройство фермы, останется невыплаченным.

– Ну хорошо, – пробормотала Роберта с несчастным видом, – почему ты им прямо этого не скажешь?

– Потому что я точь-в-точь такой, как остальные члены семьи, – ответил Генри. – Что ты про нас думаешь, Робин? Ты такая уравновешенная маленькая личность: приглаженная головка и настороженная наблюдательность.

– Фу, это звучит самодовольно и гадко!

– Я совсем не имел в виду ничего такого. В тебе есть что-то от Джен Эйр. Осмелюсь сказать, что ты вырастешь в Джен Эйр, если только вообще вырастешь. Тебе не кажется временами, что мы совершенно безнадежны?

– Я люблю вас, – сказала Роберта просто.

– Я знаю. Но надо относиться ко всему все-таки критично. Что нам делать? Что, например, мне делать?

– Полагаю, – промолвила Роберта, – тебе следовало бы найти работу.

– Какую работу? Что я могу делать в Новой Зеландии, да и вообще где бы то ни было, если уж на то пошло?

– А разве нельзя получить профессию?

– Какую профессию?

– Ну-у, – беспомощно протянула Роберта, – а что бы тебе самому хотелось?

– Меня тошнит от вида крови, так что доктором мне не стать. Я теряю самообладание в споре, стало быть, юристом мне становиться не следует, и я терпеть не могу бедняков, так что священником мне не быть.

– А тебе не приходило в голову, что ты мог бы управлять «Медвежьим углом»?

– Овец разводить?

– Да нет… быть менеджером овечьей станции. «Медвежий угол» ведь крупная станция, так?

– Слишком крупная для Миногов. Бедный папа! Когда мы сюда приехали, он стал ярым новозеландцем. Представляешь, он смазывал волосы овечьим жиром, а уж его собак я не забуду по гроб жизни! Он купил четырех овчарок, они стоили двадцать фунтов каждая. Бывало, сядет верхом на лошадь и пытается свистнуть собакам, но столь безуспешно, что даже лошадь его не слышит. Собаки ложатся и засыпают, а овцы стоят стройными рядами и смотрят на него с легким удивлением. Потом он пытался вопить и ругаться, но мигом потерял голос… Нам не следовало сюда приезжать.

– Я не могу понять, зачем вы это сделали.

– Наверное, нам смутно казалось, что мы начинаем жизнь сначала. Я в то время был в Итоне и почти ничего об этом не знал, пока меня не втащили на корабль.

– Наверное, вы все уедете в Англию, – предположила Роберта с несчастным видом.

– Когда умрет дядя Габриэль. Если, конечно, тетя В. не нарожает малышей.

– Разве она еще не перешагнула этот возраст?

– Можно считать, что да, но, с другой стороны, это было бы вполне в духе Габриэля с женой. Знаешь, есть такая салонная игра. Задают вопрос: если бы можно было одной мыслью убить неизвестного вам богатейшего китайского мандарина, чтобы его богатства достались вам, вы бы пожелали его смерти? И начинают это обсуждать. Так вот, хотел бы я сказать: «Дядя Г. ушел из жизни!» – и знать, что он немедленно упадет замертво на месте.

– Генри! Подумай, что ты говоришь!

– Ох, дорогая моя, если бы ты его знала… Это на редкость отвратительный старый джентльмен. Как это отец ухитрился заиметь такого брата! Он вредный, и мерзкий, и мстительный, и должен был бы помереть сто лет назад! Между ним и папой были еще два брата, но они погибли на войне. Я так понял, что они были очень симпатичными людьми, во всяком случае у них не было сыновей, что свидетельствует в их пользу.

– Генри, у меня все перепуталось. Как зовут твоего дядю Габриэля?

– Габриэль.

– Да нет же, я имею в виду его титул и всякое такое.

– А-а-а… Он маркиз Вутервудский и Рунский. Когда был жив мой дедушка, дядя Г. был просто лорд Рун, фаф Рунский. Это титул старшего сына, понимаешь? А папа всего лишь младший сын.

– А когда дядя Г. умрет, твой отец сделается лордом Вутервудом, а ты станешь лордом Руном?

– Да. Стану, если старый кабан когда-нибудь помрет.

– Ну вот, тогда у тебя и будет работа. Ты станешь членом палаты лордов.

– Нет. Это работа для папы. Он мог бы внести на рассмотрение закон о применении овечьего жира, если пэры вообще вносят какие-то законы. Мне кажется, они только налагают на них запреты, но тут я не уверен.

– По-моему, тебе совершенно не хочется быть политиком.

– Совсем не хочется, – печально согласился Генри. – Боюсь, я им и не стану. – Он задумчиво посмотрел на Роберту и покачал головой. – Единственное, к чему у меня лежит душа, – это писать дурацкие стишки да играть в крикет. Причем и то и другое у меня не получается. Я обожаю переодеваться кем-нибудь, чтобы были фальшивые бороды и накладные носы, но это нам всем правится, даже папе, поэтому думаю, что на сцене мне карьеры не сделать. Наверное, придется попытаться завоевать сердце какой-нибудь уродливой наследницы. Увлечь хорошенькую мне нечего и надеяться.

– Ну нет! – в ярости воскликнула Роберта. – Не притворяйся уж таким слабаком!

– Увы, я не притворяюсь.

– И не манерничай! Тоже мне, «увы»!

– Но это чистая правда, Робин. Мы – слабаки. Мы музейные экспонаты. Пережитки прошлого века. Два поколения назад таким, как мы, вовсе не приходилось беспокоиться о том, что им придется делать, когда они станут взрослыми. Мы поступали в элитные полки, занимались политикой и жили в больших поместьях. Младшие сыновья получали наделы и либо спокойно устраивались жить, либо скандально скатывались на дно, а глава семьи вытаскивал их из безобразий. Все было готово для нас с самого момента рождения.

Генри помолчал, грустно покачал головой и продолжил:

– А теперь только посмотри на нас! Мой папа на самом деле безвредный дилетант. Таким, наверное, оказался бы и я, если бы вернулся обратно в соответствующую обстановку, но для этого нужны деньги. Наша беда в том, что мы продолжаем лениво вести роскошный образ жизни, хотя теперь у нас нет для этого соответствующей финансовой поддержки. Это очень нечестно с нашей стороны, но для нас это уже стало безусловным рефлексом. Мы – жертвы наследственной модели поведения.

– Я не знаю, что это такое.

– Я тоже не знаю, но звучит здорово!

– По-моему, ты что-то напутал.

– Правда? – огорченно спросил Генри. – Как бы там ни было, Робин, долго нам так не прожить. Наступает страшное время, когда нам придется что-то делать, чтобы оправдать свое существование. Делать деньги, толкать речи… не знаю что. Когда растают последние деньги, нам крышка. Те, у кого хватит мозгов и сил, выживут, но им придется начинать не то что с нуля – с очень большого минуса. Говорят, что, если хочешь найти работу в городе, нужно притвориться, что ты был в дорогом пансионе и говорить с акцентом. Наивный и смешной обман, потому что тебя раскусят в тот момент, когда тебе придется делать подсчеты или писать деловые письма.

– Но, – начала Роберта, – твое образование…

– Оно меня устраивает. Это замечательная подготовка почти ко всему, кроме честного труда.

– Мне кажется, ты неправ.

– Вот как? Может быть, так оно и есть, а наша семейка просто сумасшедшая без всякого оправдания.

– Вы очень славная семья. Я люблю вас всех вместе и каждого в отдельности.

– Милая Робин. – Генри протянул руку и погладил ее по голове. – Не люби нас слишком сильно.

– Моя мама, – сказала Робин, – говорит, что у вас такое море обаяния.

– Она так говорит? – К удивлению Робин, лицо Генри слегка порозовело. – Ну что ж, – сказал он, – если твоя мама права, может быть, нам это поможет выкрутиться, пока не отдаст концы дядя Г. Что-то же должно нам помочь. Есть в Новой Зеландии бэйлиф? Ну, уполномоченный судом?

– Бей лиф? Какой лиф? Почему он упал, намоченный судом? Генри, по-моему, это что-то непристойное!

– Моя невинная овечка Робин Грей! Бэйлиф, он же уполномоченный судом, – это судебный пристав, такой, знаешь ли, джентльмен в котелке, который приходит и живет у тебя, пока ты не оплатишь все счета.

– Генри! Как ужасно!

– Жутко, – согласился Генри, следя за полетом ястреба.

– Я хочу сказать, это же очень стыдно.

– К ним скоро привыкаешь. Я помню, один из них сделал мне рогатку, когда я приехал домой на каникулы. В тот раз дядя Г. все оплатил.

– Но разве вам… никогда… – Роберта замолчала и покраснела.

– …не было стыдно? – закончил Генри.

– Э-э-э…

– Слушай, – сказал Генри, – там голоса.

Это были Фрида и близнецы. Они мчались по тропинке между кустами, страшно взволнованные. Время от времени все трое выкрикивали:

– Генри! Ты где-е-е? Генри.

– Хелло! – прокричал Генри.

Кусты затряслись, и тут же трое Миногов вылезли на поляну. Близнецы только что ездили верхом, и на них еще оставались прекрасные английские бриджи. Фрида, по контрасту, была в купальном костюме.

– Слушай, что ты об этом думаешь? – закричали они.

– О чем?

– Это же совершенно потрясающе! Папе сделали замечательное предложение насчет продажи «Медвежьего угла», – задыхаясь от бега и от волнения, выпалила Фрида.

– Мы сможем заплатить по счетам, – добавил Колин. И все они вместе воскликнули:

– И мы уедем в Англию!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю