Текст книги "Аноним (СИ)"
Автор книги: Нави Тедеска
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
Глава 8
– Проходи, mon ami. Прости, что не встретила лично, мне сегодня нездоровится.
*мой друг (фр.)
Она расположилась на большом мягком диванчике, кругом обложенном кружевными подушками. Тот стоял в дальнем конце её комнаты прямо напротив распахнутых створок балкона. Совсем недавно прошла гроза, и с улицы тянуло резкой свежестью и влажностью. Джерард уверенно, размашистыми шагами преодолел расстояние между ними и церемонно встал перед ней на колено, целуя хрупкие бледные пальцы, унизанные перстнями.
Она рассматривала его с лёгкой улыбкой и, когда тот закончил с приветственным лобзанием, мягко погладила по безупречно выбритой щеке.
– Ты как всегда невозможно юн и прекрасен, mon ami*. Как тебе это удаётся? – с лёгким интересом спросила она.
Королева была всего на пять лет старше своего протеже, но тяжёлые переживания и печальные события правления оставили на её челе намного больше нескрываемых следов. В этом году она вообще часто недомогала мигренями или просто пыталась укрыться в своём небольшом дворце от надоевшего ей высшего общества и ненавистного мужа – короля Иосэфа.
– Ваше Величество, мне никогда не затмить вашей юности и красоты, поэтому я считаю подобный вопрос неуместным. Вы превосходно выглядите, несмотря на то, что жалуетесь на плохое самочувствие, – Джерард поднялся и, не спрашивая разрешения, присел рядом с королевой на свободный от подушек конец дивана.
Личное пространство обоих было соблюдено, да и отношения их не предполагали никакой неловкости от подобного поведения. Такое позволялось лишь самым дорогим, приближенным к ней людям. Для всех остальных подобное было попросту невозможным – на несоблюдение этикета и попытки нарушить границы её личного пространства королева реагировала незамедлительно. Гневалась она сильно и яростно, порою надолго отсылая нарушителя спокойствия от двора.
– Погода сегодня под стать моему настроению, Джерард, – чуть погодя, продолжила королева. – Ночью прошла такая гроза, вспышки молний, потоки воды – это даже слегка напугало меня. Но всё это не идёт ни в какое сравнение с той головной болью, что принесло мне утро.
Она снова замолчала, вглядываясь куда-то вдаль, в очертания превосходного парка, окружающего её личный дворец, её Малый Трианон. Она давно не появлялась в Версале, полностью сдав его своему супругу. В его вычурных стенах всё тяготило, она совершенно устала от миссии правительницы и была согласна добровольно передать бразды правления государством Иосэфу, который так жаждал единоличной власти. Но тому оказалось мало этого. Он мечтал растоптать свою супругу, уничтожить её реноме, раскатать по камешку оставшиеся крохи народной любви и уважения. Последние два года стали для неё особенно тяжелыми. С каждым прожитым днём Мариэтта чувствовала, что сдавала всё сильнее и сильнее, и дело тут было не в здоровье тела, а в тяжёлом расстройстве духа.
Джерард, по обычаю безупречно одетый и выглядящий свежо, даже юно, внимательно и сочувствующе смотрел на неё. Мариэтта и сама оглядела себя, пытаясь понять – какой он её видит сейчас? Скромное, но изысканного кроя платье с глубоким вырезом декольте сидело на ней, как вторая кожа. Высокая, пышная причёска, убранная шпильками с крупными жемчужинами и живыми цветами, несколько локонов, ниспадающих на обнажённые плечи и точёную гибкую шею. Она ещё помнила в отражении зеркала своё выбеленное лицо с естественно алыми губами и потухшим взором когда-то ясных, чисто-васильковых глаз. Траурная морщина, навсегда залёгшая меж чётко очерченных тёмных бровей, выдавала бессонные ночи, проведённые в печальных раздумьях и страданиях. Возможно, она до сих пор выглядела притягательно, но, лишённая всякого внутреннего огня, больше не имела ни малейшего желания участвовать в событиях идущей мимо жизни.
За все десять лет её несчастливого, фиктивного, отвратительного по всем статьям супружества было только одно, что поддерживало и давало силы жить – любовь Адриана, когда-то близкого друга принца Иосэфа, которого тот привёз с собой из Австрии по её требованию. Адриана, который заменил королеве несостоятельного в постели мужа, болеющего крайней стадией фимоза и неспособного к зачатию. Мужа, который, ко всему прочему, презирал врачей и панически боялся медицинских инструментов.
Юную королеву никто не предупредил о таком положении дел, всё это было умелой интригой её дяди, эрцгерцога, который преследовал интересы своей жены, младшей австрийской принцессы. Мариэтта проклинала его, но не могла не согласиться – их союз, союз наследников династий Гапсбургов и Бурпонов, очень сильно упрочил отношения между странами и ослабил висящее над ними долгие десятилетия напряжение. Кто в этот долгожданный момент перемирия думал о личном счастье королевы? Кто думал о её любви или надеждах? Никому не было дела до таких мелочей в подобной напряжённой политической обстановке. Редко, крайне редко, когда обручённым правителям удавалось проникнуться друг к другу если не чувствами, то хотя бы уважением, и это уже считалось не иначе, как милостью Господней.
Мариэтте не повезло. Она оказалась пешкой в чужой игре, по неопытности ли, или по стечению злого рока. Сейчас не было смысла судить об этом. Но так же яростно, как ненавидела дядю за его интриги, королева благодарила небо за своего любовника, который фактически стал её настоящим мужем – за красавца Адриана. Он поддерживал её во всём и давал силы не сгибаться под ударами, которые только и сыпались на голову юной королевы Франции.
– Вы опять думаете о нём? – тихо спросил Джерард. Он был в курсе всех подробностей несчастливой истории её замужества и невыразимо искренне сочувствовал. Мариэтта была счастлива, что хотя бы он до сих пор с ней, безоговорочно и безоглядно верен, как и десять лет назад.
Она грустно улыбнулась, переводя взгляд с умывшейся природы за окном на мужчину, сидящего рядом.
– Как я могу не вспоминать его? Он был светом, средоточием любви всей моей жизни. Ты ведь знал всё из первых уст, был свидетелем, к чему вопросы? – она горько усмехнулась. – Конечно, ты и сам понимаешь… – сникла Мариэтта.
Перед её внутренним взором снова и снова вставала жуткая картина того страшного, судного для неё дня…
… Пасмурное, невероятно серое осеннее утро сыпало мелким дождём. Она с супругом королём Иосэфом стояла на балконе, а внизу под ними, на площади, волновалась толпа народа, скандирующая одно: «Казнить изменника! Казнить изменника!». Ничего уже было не изменить… наступило время последних слов, которые перед эшафотом тихо произнёс её Адриан. Он выглядел ангельски-красивым и сильным даже сейчас, в тюремной робе, с руками, сведёнными за спиной и закованными в тяжёлые кандалы. Никто не слышал его последних слов, но она запомнила и поняла каждое движение любимых губ. Он смотрел на неё, наверх, не мигая, пока говорил, стоя на эшафоте, в нескольких шагах от гильотины. «Люблю тебя, Душа моя, и всегда буду любить. Я ни о чём не жалею», – вот что это были за слова. Они острыми лезвиями прошлись по яростно стучащему сердцу, опалив очередной невносимой болью. Один Господь Бог знал, чего стоило ей оставаться на месте, не броситься вниз к нему с того самого балкона… Она раскровила себе ладони собственными ногтями, пока, не чувствуя иной боли, кроме сердечной, исступлённо сжимала кулаки.
Когда его грубо дёрнули, укладывая под гильотину, она забилась всем телом, пытаясь отвернуться, закрыть глаза. Но супруг, стоящий рядом, с остервенением сжал её руку повыше локтя, едва не ломая кость: «Смотри, смотри на него! Смотри и помни: так я уничтожу всё, что тебе дорого. Я и так терпел ваши игры слишком долго». Злой, сдавленный шёпот прервался глухим ударом гильотины, и половина её души оказалась отсечена, умертвлена в ту же секунду…
– Я никогда не забуду того, что сделал Иосэф. Я ненавижу его, Джерард. Но это больше не слезливая глупая ненависть. У меня родился план, как отомстить за всю ту боль, что он доставил мне, – со злой уверенностью заявила королева Мариэтта.
Иосэф уничтожил своего друга, который беззаветно любил его жену, его королеву, фактически оставаясь при этом бесправным и бессловесным человеком, которым можно располагать как угодно. Адриана обвинили в политической измене, в участии в подготовке бунта, в распространении нелестных высказываний о правящей чете… Иосэф не поскупился, создавая своему другу тягчайшие обвинения. Лучшие прокуроры театрально доказывали вину Адриана перед многосотенной толпой, тогда как сам обвиняемый, обречённо склонив голову, думал только о том, что теперь будет с их с Мариэттой дочерью, сможет ли любимая защитить их дитя от собственного мужа?
Джерард устало вздохнул, и Мариэтта почувствовала себя хоть немного, но легче. Никто больше не сопереживал ей так искренне, не был так отзывчив к перемене её настроений. Он был единственным, кто пытался поддерживать еле тлеющее в ней чувство гордости и собственного достоинства. Он готов был сражаться для неё и за неё столько, на сколько хватит его сил – она знала это наверняка, и знание это не требовало подтверждение клятвами. Джерард уже сполна подтвердил свою верность ей.
– Я весь внимание, моя королева, – произнёс он строго, весь превращаясь в замершую над диким зверьком гончую. Она не удержалась от улыбки и вопроса:
– Почему ты готов ввязаться в любую авантюру ради меня? Только не отвечай, что потому что я королева, а ты мой слуга. Мы давно перешагнули эти понятия.
Джерард долго молчал, разглядывая, казалось, кружева на рукавах её платья.
– Моя королева… – начал он негромко. – Всем, что я имею, я обязан вам. Вашему доверию. Разве я могу не выполнять ваши поручения? Только благодаря вам у меня есть мой дом, мои люди, которых я называю семьёй и могу о них позаботиться. Защищая ваши интересы, я защищаю их. Свою семью… Вы делаете то же самое, ваша семья… ваша дочь и вы…
Мариэтта осознала, что должна прервать его. Иначе совсем потеряет лицо и расплачется прямо здесь и сейчас. Да, она понимала Джерарда как никто другой, а он понимал её. Возможно, она просто слишком устала быть королевой.
– Ты же понимаешь, зачем я так срочно вызвала тебя в Париж? – перебила она Джерарда, надеясь, что голос её звучит ровно.
– Конечно, Ваше Величество. Наша революционная оппозиция зашевелилась? – полуутвердительно спросил Джерард.
– Да. Кажется, Иосэф готов приступить к решительным действиям. Глупец!
Королева снова ушла в свои мысли. Её ищейки давно вынюхали, откуда идёт финансирование революционной деятельности. Король мечтал растоптать её, выставить её невменяемой, сошедшей с ума от горя утраты любовника, отдалить её от руководства страной, сослав в провинцию или монастырь якобы поправлять душевное здоровье, и остаться единоличным правителем. У Иосэфа были далеко идущие планы реформирования общественного и политического устройства Франции. Но он не был дальновидным королём и не чувствовал, куда дует ветер перемен. Народ, подталкиваемый к недовольству его оплаченными приспешниками и крикунами, неожиданно начал порождать своих собственных деятелей, которые стали провозглашать совсем иные догматы из толпы. «Свобода! Равенство! Братство!» – кричали они, но и она, и Джерард всегда только криво усмехались этим лозунгам. Они никогда не верили ни в первое, ни во второе, ни в третье. «Очередная утопия, окутанная духом романтических устремлений» – так называл Джерард настроения, движущие массами. Король Иосэф же не видел дальше своего носа. Было очень глупо считать, что, избавившись от одного неугодного монарха, революционно настроенная толпа будет рада другому. Грядущие события могли навсегда пресечь абсолютизм Франции, и эта необузданная сила народного волнения пугала больше всего. Толпа людей в состоянии аффекта больше похожа на дикое стадо, не способное мыслить разумно; и стадо это страшное орудие в руках судьбы. Сам того не осознавая, Иосэф запустил тяжёлый, неостановимый ход маховика истории.
«Глупец…» – мысленно повторила королева, но легче от этого не становилось. Наступала пора действовать. И действовать решительно. Собирать ответный компромат, составлять планы, продумывать предательства, вынюхивать полезную информацию. Через постель, через обольщения, через шантаж – как угодно… Королева нуждалась в своём верном псе!
– Прошу тебя, mon ami, подумай над тем, что можно предпринять. Нужно поставить Иосэфа на место, обернуть его предательство против него самого. Надо попробовать заручиться поддержкой здравомыслящих людей, к которым прислушивается народ. Я буду с нетерпением ждать любых предложений и вестей от тебя.
Джерард с готовностью склонил голову, принимая не приказ, а больше дружескую просьбу. Он словно уже видел смутно проступающие крайние нити этого туго стянутого клубка, и ему не терпелось приступить к его вдумчивому и неторопливому распутыванию.
– И ещё одно… Луиза… – королева замялась, не зная, как преподнести настолько личную, настолько важную просьбу до своего протеже. Она была уверена в нём больше, чем в себе. Больше, чем в ком бы то ни было. Острый, дерзкий ум Джерарда не раз находил выходы из столь сложных и неоднозначных ситуаций, что она просто не могла доверить свою дочь никому другому. Тут, в Париже, малышке было опасно оставаться. Иосэф мог дотянуться до неё и впутать в мерзкую, грязную паутину своих планов. Разыграть, как удачную карту…
– Что не так с мадемуазель Луизой? – с волнением спросил Джерард. Он словно интуитивно предчувствовал ответственность, которую хотела возложить на него королева, и явно не понимал, рад ли он этому.
– Через неделю мать-настоятельница монастыря, где я прятала Луизу от короля, привезёт её обратно в Париж. Джерард… – она с тоской посмотрела на него, и в его глазах напротив застыл немой вопрос. – Мой верный пёс, мой друг, моя надежда… Мне больше некого просить об этом, – она нервно заломила руки, и её глаза всё же наполнились слезами. – Прошу тебя, укрой её. Сбереги, сохрани, спрячь от него. Он не оставит в покое остатки того, что заставляет меня существовать на этом свете. Развяжи мне руки, чтобы я могла быть более смелой и дерзкой в своих решениях и поступках, – Мариэтта, забыв обо всяких границах личного пространства, сжала длинные пальцы Джерарда, и по её лицу покатились крупные слёзы.
Для Джерарда просьба явно стала чем-то сродни грому среди ясного неба. Такая грандиозная ответственность, такое доверие – всё это заставило его душу трепетать и биться внутри груди пойманной птицей. Заботиться о десятилетней девочке королевской крови, единственной наследнице престола в то время, как страна на пороге масштабных беспорядков?..
Он глубоко вдохнул, словно воздуха вокруг резко поубавилось. Глядя на её молящее заплаканное лицо, он в ответ так же крепко сжал её ладонь, приободряя.
– Это великая честь для меня, моя Королева, – чётко произнёс Джерард, неторопливо выдыхая. – Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сберечь вашу дочь, пока всё не успокоится. Можете доверять мне всецело, я не подведу вас.
Мариэтта, терзаемая сдавливаемыми рыданиями, не выдержала и прислонилась к его надёжному плечу. Он всегда выглядел так, словно не испытывал ни малейших сомнений, и это подкупало. Впервые она позволила себе быть настолько слабой перед ним, и впервые его уверенная рука скользила по её согнувшейся спине, пытаясь успокоить. У него это неплохо получалось – вселять уверенность и успокаивать. Не зря тогда, более десяти лет назад, она согласилась на его предложение, произнесённое на чистом энергичном итальянском…
«Только дайте мне шанс, моя Королева, – сказал он тогда, смело глядя в глаза, – и я смогу развлечь вас так, как никто другой. Я стану вашим преданным псом и буду до самого конца лежать у ваших ног, оберегая покой и выполняя любое поручение, каким бы сложным оно ни было».
Всё это было сказано уверенно и без тени флирта или романтического подтекста. Этот смазливый мальчишка предлагал ей служение, предлагал дерзко, понимая, что шанс у него всего-навсего один. И она согласилась почти без размышлений. Возможно, в тот день ей просто было скучно, и сначала это напоминало какую-то странную, любопытную игру. Но позже… Мариэтта сдержала своё слово и ни разу не пожалела о своём решении. Джерард оказался обладателем бесконечных талантов и столь же бесконечной верности.
– Почему мы никогда не спали с тобой, Джерард? – неожиданно спросила Мариэтта, всё так же припав к широкому мужскому плечу покрасневшей щекой.
– О, Ваше Величество, – спокойным голосом ответил тот, спустя несколько секунд раздумий, – наверное, потому, что у нас, слава Богу, ещё есть более важные и интересные дела, которыми мы можем заниматься в обществе друг друга.
Королева выпрямилась и с лёгкой улыбкой посмотрела на мужчину. Плакать и стенать больше совсем не хотелось. Он всегда умел сгладить неловкость так, чтобы та выглядела просто милой шуткой. Потрясающий человек, поднявшийся из ничего и выросший прямо на её глазах…
– Ступай, мой мальчик. Я буду ждать тебя через неделю, чтобы доверить свою дочь и обсудить все твои идеи.
– Благодарю вас, – поднявшись, Джерард глубоко и изящно поклонился и, уже почти развернувшись, чтобы уйти, внезапно спросил:
– Вы не собираетесь в оперу на неделе? Венский Музыкальный Театр привёз «Дон Жуана» Моцарта. Это должно быть что-то потрясающее! Выход в свет пошёл бы вам на пользу.
Мариэтта только отрицательно покачала головой.
– Нет, нет… Я не могу. И не хочу. Мой траур накрепко прирос к моим плечам, даже если я не могу носить чёрное. Пожалуйста, развлекись и за меня тоже, mon ami, и поделись потом своими впечатлениями.
Джерард коротко кивнул и направился на выход к дверям, украшенным позолоченной резьбой. Малый Трианон, которым владела Её Величество, был не так кричаще украшен, но зато казался намного уютнее и теплее атмосферой, нежели Версаль. Никто не мог ступить на эти земли без разрешения или ведома королевы, и это позволяло хотя бы ненадолго, но расслабиться.
Уже закрывая за собой дверь, он услышал тихое, сказанное ему в спину:
– Береги себя, Джерард…
___________________________________________
Если история вас заинтересовала, пожалуйста, порадуйте автора лайком или отзывом, поддержите меня, doumo arigatou gozaimasu!
Глава 9
Опера блистала сегодня. Само здание было воплощением изысканного вкуса в барочной архитектуре, оно светилось огнями и источало манящую притягательность.
Уже перед входом во Французский Королевский Оперный Театр на любого находило это невыразимое, совершенно не похожее ни на что настроение предвкушения.
Широкая, уже чуть затоптанная красная ковровая дорожка, начинающаяся от самого тротуара, куда сходили гости, покидая свои кареты, вела до дверей Театра: громоздких, величественных, с витыми ручками в виде голов тигров; своей помпезностью и богатством отделки эти двери заставляли трепетать как завсегдатаев оперы, так и новичков, пришедших сюда впервые.
Сегодняшнее действо было особенным: приезжая труппа из всемирно известного Венского Музыкального Театра привезла в столицу Франции оперу «Дон Жуан» Моцарта. Это было поистине громкое событие для Парижа, более того, ходили слухи, что это сам король пригласил известную труппу, дабы порадовать Её Величество королеву Мариэтту. Будучи бывшим австрийским подданным, он имел все связи и возможности осуществить подобное масштабное мероприятие.
Поэтому к главному входу подъезжали только богатые экипажи, из которых выходили не менее роскошно одетые представители высшего света, знать, придворные и приближённые к правящей чете люди. Сегодня внутрь не пускали никого постороннего, потому что все ожидали прибытия королевы вместе с мужем, королём Иосэфом, хотя достоверной информацией об их решении посетить мероприятие никто не владел.
Дождавшись своей очереди высадить пассажиров у красной дорожки, карета, наконец, качнулась и остановилась, и баронесса с двумя юношами поспешила выйти на воздух. Люциан галантно подал руку и помог мадам Шарлотте спуститься. Она улыбалась ему спокойной и уверенной улыбкой покровительницы, а тот – в ответ – нежно и обожающе, и Фрэнк отметил, что его наставник никогда не смотрел на него так – с нотками превосходства. Он задумался, было ли это игрой на публику, или же в этом заключалась основа отношений Люциана со своей благодетельницей?
Меж тем баронесса взяла под руку своего протеже, и они начали неспешно продвигаться в скоплении других гостей ко входу в театр. Фрэнку ничего не оставалось, как занять место подле свободной руки Шарлотты, и он был очень удивлён, когда она, никак не акцентируя на этом внимание, очень естественно взяла под руку и его. Представители высшего света крайне медленно подходили к дверям, все норовили рассмотреть получше наряды соседей, успеть посплетничать или просто перекинуться парой слов со старыми знакомыми, а баронесса фон Трир, далёкая от светских кругов, но не менее влиятельная от этого, спокойно и чуть горделиво принимала приветственные кивки и комплименты, ни с кем при этом не заговаривая. Она поистине вела себя слегка вызывающе, и Фрэнк невольно восхитился этой женщиной. Иметь смелость идти против высшего общества, не принимать его правил игры, постоянно пользуясь лишь своими – для этого требовались недюжинная сила воли и уверенность в себе. И весе своего благосостояния.
Фрэнк иногда ловил подбадривающий взгляд Люциана и улыбался ему в ответ. Он крутил головой и желал успеть насладиться каждой деталью, каждым запахом, каждой эмоцией, висевшей в воздухе. Здесь пахло роскошью, ухоженностью, влиятельностью, интригами и, почему-то, тленом. Несмотря ни на что, этот запах – запах бренности, тщетности, смерти – едва уловимо, но чувствовался в воздухе. Будто что-то нависло над Парижем и не давало ему дышать полной грудью. Какая-то тревога, давящая на головы сверху.
Фрэнк, уделявший внимание всему, что происходит вокруг, совершенно случайно заметил в одном из ближайших к театру переулков довольно многочисленную толпу, сдерживаемую представителями порядка. Люди в её рядах что-то громко скандировали, потрясая над головой кулаками, и их лица были перекошены от ненависти и злобы. Юноша прислушивался, пытаясь хоть немного разобрать, что они кричат. Напрягая слух, концентрируясь только на недовольных повышенных голосах, он наконец-то разобрал:
– Хлеба! Хлеба! Долой увеселения, мы просим еды для наших детей! Хлеба! Хлеба! – бушевала толпа, и у Фрэнка отчего-то всё похолодело внутри. Эти люди, осмелившиеся выйти на улицу, разозлённые, голодные, требовали того, что принадлежало им по праву. Он не понимал, почему человек вообще должен требовать того, что ему законно полагается за тяжкий труд?
– Мадам Шарлотта, что там происходит? – задал он вопрос женщине. Та, повернувшись в сторону толпы и чуть сильнее притянув Фрэнка к себе за локоть, слегка нахмурилась.
– Это представители революционно настроенной народной партии, – тихо, но чётко проговорила она. Шарлотта не должна была вмешиваться, Джерард будет очень зол, но она не могла больше смотреть на то, как он чрезмерно оберегает своего протеже, защищая и укрывая его от всех житейских бурь и волнений. Он словно не хотел для него повторения своей тяжёлой юности, но ведь от судьбы не уйдёшь?
Шарлотта всегда считала, что «защищать от бурь» можно разными способами. Можно было выстроить каменный дом, а вокруг него – стену и ров, и сидеть внутри, отгородившись от всего, сидеть и бояться, и дрожать, и думать: «Пускай пройдёт мимо!» Или же надеть шлем и кольчугу, наточить меч и выйти из ворот, бросившись навстречу неприятностям, борясь с ними, пытаясь сделать всё возможное, посильное для светлого будущего. Спрашивать себя: «Сделал ли я хоть что-то для того, чтобы стало лучше?» Сам Джерард был явно из последних. Но мальчика своего он опекал сверх всякой меры. «Хватит, – решила Шарлотта. – Пусть он и обидится на меня, но Фрэнк должен быть в курсе происходящих событий. Так будет правильнее».
– Почему они требуют хлеба? Что происходит? – Фрэнк пытливо смотрел на неё, и меж тем они почти подошли к дверям.
– Они требуют, потому что голодны. А Франция погрязла в долгах. Зерновые не уродились, король отправляет огромные казённые средства, поддерживая войну в Америке, чтобы прослыть самой богатой и влиятельной державой в Европе. Налоги подскочили, и это неудивительно, что народ повалил на улицы. Королева заперлась в своём горе в Малом Трианоне, растрачивая казну на новые платья и туфли, и всё это в то время, как страна катится в бездну. Посмотри на их лица, Фрэнк, – произнесла баронесса, наклоняясь к самому его уху. – Посмотри, сколько в них злобы и отчаяния. У некоторых от голода и болезней умерли дети. Другие из них сами истощены до крайности. Они приближаются к конечной стадии ненависти, и подумай теперь, мой хороший, ты ведь умный и сообразительный мальчик, что будет, если эта толпа заполонит улицы? Доберётся до Версаля? Достигнет наших спокойных пригородов?
Слегка шипящие, режущие воздух слова, произносимые баронессой, больно отдавались внутри тела Фрэнка. По спине прошёлся холодок и на мгновение стало очень жутко от смутной представившейся картины… Он давно не был в Париже, он ничего не знал! Почему? Почему?!
– Я не понимаю… – начал было он, но мадам Шарлотта его перебила:
– Не понимаешь, почему Джерард не рассказывал тебе? Он панически беспокоится за твоё благополучие и доброе здравие, мальчик. Он слишком, чрезмерно тобою дорожит, и от этого, на мой взгляд, допускает некоторые промахи. Не мне его судить, он потрясающий человек, но с тобой как будто теряется и перестаёт быть на себя похожим. Подумай над этим. Уже совсем скоро ты должен будешь позаботиться о нём, а не наоборот.
Они практически подошли к дверям, ещё немного, и их широко распахнутые створки остались позади, а холл Театра встречал своим богатым убранством. Кто-то осуждающе смотрел на баронессу, кто-то зло шептался, недвусмысленной понимающей улыбкой провожая её гордо натянутую спину. Шарлотте фон Трир было плевать на них всех: на завистников, на злословцев, на сплетников и прочих болезных от безделья. Она уже давно всем доказала, что не была беззубой и могла за себя постоять. Никто не осмелится в открытую сказать гадость о ней, состояние её покойного мужа было велико, умело приумноженное и после его кончины. А перешёптываются пусть сколь угодно – такой неприкрытый интерес даже льстил.
Опера трепетала. Сама атмосфера вокруг, кажется, являлась кровеносной системой, разносившей по всем лестницам, шикарным залам, фойе и местам для отдыха и бесед толчки эмоций, ожиданий и восторгов. Там, в глубине, за многочисленными поворотами коридоров, глядящих на людей глазами задрапированных тяжёлыми тканями дверных проёмов, билось оно – сердце этого места. Большая королевская сцена.
Фрэнк, сопровождаемый своими спутниками, уже вошёл в ложу бельэтажа на третьем этаже. Подойдя к самому краю балкона, обитого сверху мягким бархатом, он смотрел оттуда на людей, которые виделись с высоты как единая, подчинённая ритмичному пульсу, масса.
Сцена! Таинственная, ещё сокрытая расшитым золотом занавесом, защищённая полукруглой оркестровой ямой, – именно она была сердцем Театра. Музыканты внизу разыгрывались, создавая некую сумбурную какофонию из отрывков своих партий, будто норовили сбить это сердце с должного единого ровного ритма. Но, несмотря на это, он был во всём: в лёгком, медленном колыхании занавеса, в плавных, синхронных движениях рук скрипачей и виолончелистов… Фрэнку казалось, что даже дамы в партере обмахивались веерами согласно заданной пульсации.
Ощущая всё это внутри себя, откликаясь на пронизывающий ритм всем существом, Фрэнк улыбался своим мыслям. Стоять тут и с высоты оглядывать высшее общество, чувствовать ритм биения сцены, улавливать обонянием тонкий аромат духов баронессы, а плечом – тепло от соприкосновения его и Люциана, стоящего рядом и смотревшего на всё с таким же восхищением – каждая из этих деталей делала его безмерно счастливым. Он был очарован волшебством Королевского Театра и своими радостными, предвкушающими эмоциями настолько, что чувствовал эфемерные, расправляющиеся за спиной крылья. И основной, но тайной причиной тому была фраза мадам Шарлотты: «Он дорожит тобой безмерно».
«Я не просто его ученик. Нет, тут явно скрывается что-то большее. Пусть будет так, Господи, пусть ему не будет всё равно. Я всё стерплю от него: гнев, раздражение, занятость, но только не безразличие. Только оно убивает, заставляя чувствовать себя никчёмным, просто выгодным вложением его времени, денег и способностей к наставничеству. Не хочу быть просто удачно пришедшейся к месту и времени вещью… Мне страшно, страшно от нависшей над страной напряжённой неизвестности. Он обязательно окажется в самом пекле всех событий, Джерард… Он как азартный игрок, идущий на риск, очертя голову. Господи, убереги его. Сохрани для меня, а если не для меня, то… Просто, пригляди за ним, Господи…»
Размышляя и неосознанно молясь за любимого человека, Фрэнк проходил взглядом по соседним с ними ложам третьего этажа. Сплошь богато одетые и совершенно незнакомые люди, холёные, явно не испытывавшие нужды в хлебе. Они разговаривали, смеялись, флиртовали друг с другом, кто-то шуршал обёрткой от шоколада, и все как один бросали нетерпеливые взгляды на сцену.
«Когда уже можно будет перестать поддерживать надоевшую беседу и сделать вид, что увлечён действием?» – читалось в этих взглядах.
«Лицемеры, лицемеры…» – думалось Фрэнку. Было ли в этом зале ещё хоть с десяток человек, кроме его спутников, пришедших сюда с трепетом предвкушения, чтобы послушать гениальную музыку Моцарта, а не затем, чтобы исполнить свой статусный долг или просто развлечься, красуясь в новом наряде?
Их ложа смотрела на сцену из левого угла, и это была очень удобная обзорная точка. Найдя для себя новое занятие – поиск лиц, одухотворённых ожиданием музыки, Фрэнк продолжил разглядывать присутствующих в зале, сместившись глазами ниже, на второй этаж бельэтажных лож.
Люциан, видя возвышенное и предвкушающее состояние друга, не тревожил его разговорами, внутренне любуясь вдохновенным профилем. Изредка он бросал на Фрэнка изучающие, лучащиеся улыбкой взгляды и был совершенно счастлив тем, что друг решился выехать из поместья в столицу. Баронесса сидела тут же рядом, легонько обмахиваясь веером. Было душно, и монотонный шум разговоров, доносящихся отовсюду, давил на уши. С ними в этой ложе находились ещё две пары незнакомых представителей знати, с которыми Шарлотта обменялась снисходительными приветственными кивками.
