Текст книги "Аноним (СИ)"
Автор книги: Нави Тедеска
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Джерард вздрогнул от этих слов и до боли прикусил свою щеку.
– О чём вы говорите, Ваше Величество? Какая казнь, если не было даже публичного суда и слушаний? В чём вас обвиняют?
– Ох, милый мой Джерард, – тяжело вздохнула королева, стирая с щёк дорожки слёз. – Обвинение у всех – одно. Я виновна в несостоятельности французской монархии как государственном аппарате и растрате казны. Время для судебных слушаний тоже назначено, но меня предупредили заранее – это лишь дань формальностям. Независимо от их исхода меня ждёт казнь. И это ничто не изменит. Во Франции больше нет королевского престола, это лишь вопрос времени. Наверное, мы с Иосэфом оба это заслужили. Ведь ничего не происходит просто так?
– Прошу вас, – сдавленно прошептал Джерард, стараясь справиться с душащим его осознанием, – не говорите больше ничего. Прошу вас…
Они провели в молчании несколько мгновений, после чего он вдруг заговорил:
– Я любил вас, Мариэтта. Всегда любил. В начале – пылко и страстно, со всей своей юношеской глупостью. Затем, когда повзрослел и поумнел, любил тихо и чутко, не забывая ни на миг то, что вы для меня сделали. Вы сделали для меня столько, что я могу смело сказать – я обязан вам жизнью…
– Не надо, Джерард, прошу тебя, – всхлипнула Мариэтта, не переставая гладить его тёмные, перевязанные чёрной атласной ленточкой, волосы. – Мне не нужна подобная жертва. Просто живи – и это будет для меня высшая твоя благодарность…
– Спасибо вам за всё, спасибо и простите, потому что теперь моё сердце болит о другом человеке. Я думал, что буду любить вас со всей трепетностью всю свою жизнь, и, возможно, я люблю вас до сих пор, но уже совсем не так. Это звучит странно, но… Я верен вам, как и в самом начале. Я позаботился о вашей дочери, и ей ничего не угрожает в далёкой и спокойной Англии. Я буду постоянно следить за тем, как идут у неё дела, и подберу лучшую кандидатуру для её замужества, когда придёт время…
– Не надо лучшей, – печально прервала его Мариэтта. – Просто… пусть она будет с ним счастлива, Джерард.
– Хорошо, – тут же согласился Мадьяро. Он бы не посмел спорить с волей своей королевы.
В дверь настойчиво постучали – время вышло. И Джерард, и Мариэтта вздрогнули от резкого, такого чужеродного в их идиллии звука.
– Вот письмо от Луизы, – Джерард суетливо достал из внутреннего кармана свёрнутый лист бумаги, который королева, с нежностью поцеловав, тут же спрятала в лифе своего тюремного платья.
– Спасибо, мой верный пёс, – королева заставила Джерарда поднять голову и нежно запечатлела поцелуй своих сухих, потрескавшихся губ на его губах. Это был первый и последний раз, когда Мариэтта целовала его так, и Джерард прикрыл глаза, стараясь запомнить этот миг навсегда. – Я надеюсь, ты сохранил конверт, который я просила открыть, если настанут самые чёрные времена? Милый мой Джерард, они настали, поверь мне, – она грустно улыбнулась, проведя по его губам большим пальцем своей непривычно тонкой руки. – А теперь иди, прошу тебя.
Джерард встал, чувствуя себя, словно во сне. Дверь перед ним открылась, и взволнованный Фрэнк схватил его за руку, утягивая в тюремный коридор. Но Джерард, не видя ничего толком из-за тумана слёз, продолжал шептать одними губами: «Двадцать седьмое июня… Я буду с вами, моя королева. Ничего не бойтесь, я приду и буду с вами, пусть вы и не увидите меня в толпе. Я буду с вами – чтобы поддержать ваше последнее земное шествие».
Глава 33
Горести и потери
На площади Людовика Пятнадцатого, которую совсем недавно переименовали в Площадь Революции, бушевала толпа. Её не смущало ни промозглое раннее утро, ни жуткая давка, ни грозные гвардейцы, теснящие простой люд и лишь усиливающие общую нервозность. Мосты, парки, скверы, все улицы, начиная от здания Суда до площади, были единой живой рекой из людей и солдат в красивых ярких мундирах.
Белые женские чепцы казались рассыпанным рисом на фоне этой многолюдной пёстрой толпы. Здесь собрались все, кто хотел посмотреть на то, как последнего французского монарха лишают жизни и головы. Все, кто успел занять места в этом зале под открытым небом. Все, кто не боялся за себя и мечтал о том, чтобы Франция стала Республикой.
За последние недели площади Парижа испили немало человеческой крови. Словно голодное, некстати проснувшееся хищное животное, город лениво вздыхал и ворочался под ногами, перебирая, как чешую, камни мостовой, и алкал. Алкал новых жертвоприношений, шептал на своём непонятном, древнем языке: «Ещё… Ещё крови! Станьте более безумными, более злыми. Непримиримыми… Дайте мне крови!» Он науськивал, давил на встревоженные умы своим неслышным, но ощутимым, точно тяжесть камня на шее, гулом. Он отдавался в визге голосов и скрипе несмазанных колёс, в нервном перестуке подкованных копыт. Город знал, что ещё долго до конца, и он успеет вдоволь напиться, чтобы уснуть ещё на сотни лет. Но сейчас, ранним утром двадцать седьмого июня, он был раздражён и голоден. Он был в предвкушении – монаршая кровь была для него самой сладкой. Самой горькой. Идеальной.
Джерард оказался так тесно прижат к Фрэнку, что чувствовал его тремор. Юноша, крепко держащий за руку своего наставника, волновался, и хотя старался не показывать этого ничем, оказался притиснут спиной к его груди и выдавал себя с головой.
Но Джерард не обращал на это внимания. Всем своим существом он вглядывался в дальнюю улицу, из которой должен был выехать траурный кортеж. Уже отчётливо слышался звон лошадиной сбруи и жуткий звук колёс телеги, на которой везли королеву. Этот звук, словно из потустороннего мира, поднимался вверх и зависал над гомоном толпы, заставляя её смолкнуть в ожидании. Он давил на уши и стальными обручами сковывал грудную клетку, не давая Джерарду как следует вздохнуть. Сколько он ни настраивал себя на спокойствие и холодность, всё слетело с него луковой старой шелухой, едва скромный кортеж появился в видимости его глаз.
Когда в толпе возникло движение, на площади сразу же стало тихо. И в этой тишине раздались дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появился отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выехала трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоял Саркар, палач, исполненный особенной гордости и смиренно-подобострастный одновременно.
Простая деревенская телега о двух крепких каурых лошадях. Телега, в которой на грубой деревянной скамье сидела королева всей этой сошедшей с ума страны. Умышленно медленно двигалась повозка, ибо каждый должен был насладиться уникальным в своем роде зрелищем. С гордой осанкой и приподнятой головой в чепце, что скрывал её обритую голову, королева Мариэтта смотрела вперёд невидящими, но совершенно сухими глазами. Окруженная толпой, которая вдруг снова взорвалась различными грубыми воплями, она казалась невозможно, просто до ужаса одинокой и хрупкой. Словно единственный несрезанный колос посреди поля разлетающейся от ветра соломы…
Перед ней, сбоку от кареты, выгарцовывал на белом жеребце актёр театра Дю Валя Анжер Гюстон. Джерард видел один спектакль с его участием и считал того полнейшей бездарностью. Но сейчас все глупые и отвратительные его реплики толпа воспринимала, словно бесплатные горячие пирожки. И не важно, что те были с протухшей собачатиной.
– Поглядите! – кричал Анжер Гюстон так зычно, что слышно было и на другом краю площади. – Смотрите все, вот она, Мариэтта! Распутница и злодейка, не нашедшая для своего народа лишней буханки хлеба! – толпа яростно поддерживала выкриками любой его выпад в сторону королевы, которая словно и вовсе не видела и не слышала ничего перед собой. Фрэнк сильнее впился пальцами в руку Джерарда. Они, одетые как простые фабричные рабочие, уехали из поместья ещё поздним вечером, чтобы успеть вовремя и найти для себя место на этом трагическом спектакле. В трёх кварталах отсюда их ждала чёрная карета, и уплачено вознице за неё было столько, что и думать об этом не хотелось. Джерард тяжело дышал, смотря на происходящий перед глазами фарс, и сквозь зубы извергал проклятия в сторону Гюстона. Он хотел бы свернуть ему шею сию же секунду, но не по головам же до него добираться?
– Мерзкий пройдоха, – зло прошептал Джерард, сильнее сжимая свободный кулак. – Выблядок и подхалим… Если бы не субсидии Её Величества для вашего дрянного театра, ты бы уже давно побирался вместе с остальными вашими великими талантами, воюя за более хлебное место с попрошайками у Нотр-Дама… Ненавижу!
– Тише, Джерард, умоляю вас, – в пол-оборота зашептал Фрэнк, когда несколько окружавших их людей в грубой одежде оглянулись на повысившего голос недовольного мужчину.
Джерард дёрнулся, словно от пощёчины, но ничего не ответил. То состояние, что он испытывал последние перед казнью дни, слишком давило на него, заставляя медленно сходить с ума. Ещё никогда судьба не выставляла ему столь крупный и жестокий счёт. Он был раздавлен и старался не думать о том, что последние минуты жизни королевы поганит этот черноволосый выскочка Анжер. Да и имело ли это значение? Жизнь этой потрясающей женщины неслась к своему концу неистовым галопом, как бы медленно ни двигалась траурная повозка. О чём она думала, глядя вокруг удивлёнными, чуть расширенными глазами? Что заботило её, занимало ум? Чему удивлялась она, разглядывая огромную волнующуюся толпу? Никто и никогда не скажет этого, никто не узнает последних её сокровенных мыслей.
Королева Мариэтта сосредоточенно смотрела перед собой, ничем не выказывая тесно обступающим повозку зевакам ни страха, ни страданий. Словно все силы души концентрировала она, чтобы сохранить до конца спокойствие, и напрасно ее злейшие враги следили за нею, пытаясь обнаружить малейшие признаки отчаяния или протеста. Ничто не приводило ее в замешательство: ни то, что у церкви Святого Духа собравшиеся женщины встретили ее криками глумления, ни то, что актер Гюстон, чтобы создать соответствующее настроение у зрителей этой жестокой инсценировки, появился в форме национального гвардейца верхом на лошади у её смертной телеги и, размахивая саблей, кричал: «Вот она, эта гнусная Мариэтта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!»
Кровавая полоса казней началась с обезглавливания месье Жаккарда Русто. Никто не ожидал, что суд приговорит бывшего деятеля революции к смертному приговору. Именно его дрянная кровь пробудила ото сна хищное, голодное животное, коим, по сути, являлся Париж. Именно его кровь всколыхнула молву и воспалила умы, раскрепощая и развязывая руки. За его кровью пролилась кровь нескольких деятелей, работавших под его началом в аппарате руководства, затем полетели более знатные головы, пока шаткая лестница не достигла провинившегося перед народом короля. Иосэфа казнили всего три недели назад на этой же площади, и камни мостовой, окрасившиеся тогда алым, кажется, не успели просохнуть и до сегодняшнего дня, как на эшафот должна была взойти его жена, королева Мариэтта.
Повозка остановилась у помоста, на громадной площади вновь воцарилась жуткая, мёртвая тишина. И Джерард, затаив дыхание, наблюдал, как сильно похудевшая за время своего заключения королева Мариэтта, наотрез отказавшаяся от любой сторонней помощи, выбралась из телеги со связанными сзади руками. Гордо выпрямленная спина, словно высеченное из мрамора лицо и длинное платье только подчеркивали то, что она даже в эти минуты остаётся королевой.
Когда Мариэтта под чутким присмотром палача Саркара восходила по ступеням к гильотине так же легко, как когда-то по каменным лестницам Версаля, по толпе пронёсся шепот. Увидев женщину, что когда-то перекроила его невзрачную жизнь на новый лад лишь несколькими словами, у страшной механической машины, Джерард не выдержал и сморгнул скопившиеся в уголках глаз слёзы. Они медленно потекли по иссохшим щекам, словно впитываясь под кожу. Счёт жизни королевы пошёл на секунды, и Джерард остро чувствовал это всем своим существом, порываясь метнуться туда, к эшафоту, чтобы она, возможно, смогла увидеть его и понять, что не одна сейчас. Но этой страстной мечте не суждено было осуществиться – Фрэнк, его мальчик, не только крепко держал его за руку. Он был для него тем самым необходимым якорем, чтобы выдержать все хаотичные волны эмоций, сметающие Джерарда с ног. Он был гарантом и смыслом, и Джерард, повинуясь яркому порыву, приник к его голове носом, чтобы жадно, до одури глубоко вдохнуть родной запах волос. Это помогло и немного привело его в чувство. Он ощутил, что сможет досмотреть до конца. Он должен был быть с ней до конца, потому что кроме них двоих на всей площади вряд ли бы сыскался человек, испытывающий к Мариэтте добрые чувства. Все вокруг словно сошли с ума.
Королева послала еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки, окружающей её. Различила ли она там, в утреннем тумане, Тюильри, в котором жила последние дни и невыносимо страдала в одиночестве и страхе? Вспомнила ли в эту оставшуюся, в самую последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, радостно приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано было узнать последних мыслей обречённой на смерть королевы.
Каково это, шагнуть к собственной смерти, окружённой ненавистью многотысячной толпы?
Ей не дали и прийти в себя толком. Не спросили о последней воле, не дали сказать прощального слова. Саркар грубовато подтолкнул королеву к гильотине, и та, покачнувшись, неловко склонилась к деревянной выщербленной столешнице. Зрелище, жуткое зрелище перекрыло Джерарду возможность дышать.
Насколько могут растянуться моменты, занимающие считанные секунды? На минуты, часы, на вечность?
Джерарду казалось, что вся его жизнь после встречи с королевой успела пронестись перед его широко распахнутыми глазами, пока серое, блестящее лезвие гильотины неслось вниз. Не произошло чуда, не раздалось грома Господня. Механизмы чудовищного устройства сработали исправно. В повисшей тишине отчётливо раздался тихий хруст и стук, и толпа ахнула, когда Саркар высоко, на вытянутых руках, поднял кровоточащую голову.
– Да здравствует Республика! – неуверенно и вразнобой вскрикнули зеваки, потрясённые случившимся.
Джерард закрыл глаза. Ноги потеряли всякую опору, а в голове словно закружилась неистовая карусель. Желудок запросился наружу так отчаянно, что он склонился, отвернувшись, и спастически закашлялся желчью, пошедшей ртом. Если бы не Фрэнк… Если бы не этот оказавшийся таким сильным и уверенным мальчик, он бы просто остался лежать на камнях брусчатки до тех пор, пока его не затопчут до смерти.
– Давайте, давайте же, Джерард. Поднимайтесь. Нам нужно уходить отсюда, прошу вас, – шептал он, настойчиво притягивая к себе потяжелевшее тело наставника и взваливая себе на шею его руку.
Фрэнк медленно, но очень упрямо двигался с ним в толпе туда, где, как он помнил, их должна была дожидаться карета. Всё произошедшее произвело на него неизгладимое впечатление. Поправка была лишь на то, что сильнее и ярче всего его воображение рисовало сейчас других возможных героев этой трагедии. И он всеми усилиями воли отгонял от себя видение Джерарда, связанного по рукам, согнутого под лезвием гильотины. Сердце заходилось в ужасе, но голова была холодна и заставляла ноги идти в точном направлении. Даже снежная лавина не заставила бы его сойти с курса. Они должны были убраться отсюда, и как можно скорее. Всего происходящего было и так слишком много для них двоих.
****
Весь путь в экипаже, что с превеликим трудом выбрался из запруженного зеваками и гвардейцами Парижа, они провели молча, передавая из рук в руки большую пузатую флягу из серебра. Джерард ещё в поместье наполнил её старым выдержанным коньяком, считая, что это будет весьма предусмотрительно. И он оказался бескрайне прав.
Шок медленно отпускал их, бледность уходила с лиц, уступая место горячечному румянцу и непреодолимой вселенской усталости. Они не понимали, как себя вести друг с другом и что сейчас говорить. Поэтому наслаждались и упивались тишиной, словно она была лучшим подарком после неистового шума, переполнявшего Париж.
Джерард понял, что что-то неладно, ещё на подъезде к поместью. Уже смеркалось, и в светлых летних сумерках отчётливо выделялись тёмные окна поместья, в то время как на втором этаже в некоторых окнах разливались странные алые блики…
– Господи Иисусе… – прошептал он, и Фрэнк, потрясённый его тоном, напряжённо уставился в то же окно, почти прилипая к стеклу носом.
– Что это, Джерард? Господи, что это?!
– Пожар…
Они вбежали в странно распахнутую главную дверь дома вместе, не обращая внимания на скрип колес уезжающего экипажа, не понимая, куда идти и где искать Маргарет с Полем. В поместье сегодня больше не было никого – все наёмные рабочие взяли отгул, а то и вовсе уволились в связи с назревающими беспорядками. Внутри было пусто и темно, в воздухе уже достаточно уловимо пахло горящим деревом и лаком.
– Фрэнки, прошу тебя, найди Маргарет. Она должна быть где-то здесь, – чётко отдал указания Джерард. – Я должен подняться наверх и забрать некоторые бумаги. Иначе… даже думать не хочу, что будет «иначе»… – он серьёзно, как никогда, посмотрел в глаза Фрэнка. Тот был бледен, но очень собран, и уверенно кивнул.
– Я найду Марго, – тихо сказал Фрэнк, – а вы… прошу, будьте предельно осторожны. Никакие бумаги не стоят вашей жизни.
Оставив словно порванный на клочки поцелуй в уголке плотно сжатых губ, Джерард побежал к лестнице наверх.
Тут, на втором этаже, было более дымно и пахло гарью всё сильнее. Джерард достал батистовый платок и, закрыв им нос и рот, двинулся к своим покоям. Именно там в тайнике под паркетной доской лежали важные бумаги, оставшиеся векселя на неплохую сумму и, самое важное, – пухлый конверт с письмом королевы. То самое, которое она просила открыть в самом крайнем случае. Случай этот совершенно точно настал… Джерард надеялся забрать и обе шкатулки с драгоценностями. И вопрос был не в том, сколько стоили хранящиеся там безделушки. А в том, что каждая из них была наградой за определённую тёмную историю, ставкой в хитрой игре, каждая – словно кладезь памяти, с которым Джерард не был готов распрощаться.
Сильнее всего горели покои Фрэнка. Самые вычурные и богатые, возможно, они навели злоумышленников на мысль, что именно они – господская опочивальня. Огонь лизал тяжёлые портьеры и кровать, на которой ещё вчера спал Фрэнк. Кое-где горели и дымились обои, тлела обивка стульев, но до комода, где юноша хранил свою шкатулку, ещё можно было добраться. Открыв ящик, Джерард взял и крепко прижал к себе простую деревянную коробочку, в которой, как он надеялся, мальчик также хранил свою треснувшую брошь.
Вдруг за его спиной что-то оглушительно треснуло и с грохотом рухнуло на пол, заставляя буквально подскочить на месте и моментально покрыться потом. Оглянувшись, он понял, что это всего лишь прогорела и сломалась напополам гардина. Но её падение послужило толчком к тому, чтобы как можно скорее покинуть эту комнату.
Выйдя в коридор, Джерард бросил на горящее помещение последний взгляд и направился к себе.
В его покоях горели ярким пламенем гардины со шторами и кровать. Невыносимо страшное и будоражащее фантазию зрелище: чадящий костёр, разведённый прямо посередине ложа, где они, не способные насытиться друг другом, совсем недавно занимались любовью. Вздрогнув, Джерард сморгнул едкий дым, застилающий глаза, и кинулся к заветной паркетной доске под кроватью. Пол словно раскалился, и Джерард доставал папку с бумагами, обжигая кожу рук. В том же тайнике валялась ненужная раньше портупея со шпагой и небольшим кинжалом. Джерард не слишком хорошо владел оружием, но решил прихватить и его на всякий случай. Всё же лучше, чем ничего.
Так же быстро выцепив свою шкатулку из трюмо, он выскочил из покоев, лишь мимолётно бросив взгляд на завораживающе горящую кровать. Что-то происходило. Страшное, безвозвратно всё меняющее. Но Джерард, совершенно окаменев сердцем, не мог больше чувствовать. Его голова, повинуясь взбудораженному состоянию и току разгорячённой крови, думала холодно и точно. Нужно было собрать всех домочадцев и уезжать отсюда. Уезжать как можно скорее.
Только почему же так тихо вокруг?
Джерард очень любил Маргарет и безмерно уважал Поля. Но всё, о чём он мог думать, открывая дверь за дверью на словно вымершем первом этаже, было «Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк»…
– Да где же они все? Где этот невыносимый мальчишка?! – тихо ругался он, открывая дверь в столовую. И только закончив фразу, услышал тихие сдавленные всхлипы. – Фрэнки?
Джерард вошёл внутрь, оставляя всё, что нёс в руках, на обеденном столе. Плакали дальше, в кухне, и Джерард, затаив дыхание, двинулся туда.
Увиденное заставило его опереться на косяк и скомкать в руке край рабочего сюртука.
Фрэнк, сидевший спиной к нему, склонился над Маргарет, распростёртой на полу. Джерард не видел её лица, но это определённо была она, в своих многочисленных юбках, фартуке, белых льняных чулках и чуть стоптанных домашних туфлях. Она лежала на полу недвижно, и Фрэнк, обнимая её, буквально распластался на её груди. И только найдя в себе силы открыть рот, чтобы окликнуть его, Джерард наконец заметил большую алую лужу, собравшуюся по другую сторону от Маргарет, совсем рядом с печью.
– Господи Иисусе… – со стоном выдохнул Джерард, уже не берясь считать, в который раз за этот день произносит имя господне. Его сердце пропустило несколько ударов, а руки покрылись липким холодным потом, когда он понял очевидное.
Маргарет больше нет.
Фрэнк разрыдался сильнее, когда услышал голос Джерарда. Его спина вздрагивала, но он не переставал со всей силы обнимать неподвижное тело.
– Они убили её, Джерард, – сквозь рыдания выдавил он. – Убили нашу Марго! Ну что она им сделала? Разве это справедливо?
Джерард боялся, что сейчас, вот сию секунду, просто сойдёт с ума. Он почувствовал себя камнем, застывшем в ложе натянутой до предела пращи. Её раскручивала умелая рука, воздух свистел в ушах, и, казалось бы, ещё секунда – и вот он, свободный и бесконечный полёт, возвращение в глубины своего разума, полная потеря контроля. Он чувствовал это напряжение так остро, что начал дрожать. Но нет. Полёт не начинался. Рука раскручивала его без устали, но отпускать не собиралась. Он ещё мог контролировать себя.
– В смерти нет справедливости, Фрэнк, – тихо, безжизненно ответил Джерард. – Как и в жизни, собственно.
Фрэнк, наконец, замер. Его всхлипы стали тише, пока совсем не прекратились. Джерард было подумал, что смог сказать что-то нужное, как Фрэнк вдруг снова горячо и неистово разрыдался.
– Нам нужно найти Поля и уходить отсюда, Фрэнки, – тихо и ласково, словно маленькому ребёнку, сказал он.
– Они убили Марго… Наша Марго мертва! О, Господи, Джерард, ты понимаешь это?! – закричал Фрэнк, хватая себя за волосы и с силой оттягивая их. – Она мне… как мать…
– Фрэнк, – Джерард понял, что его мальчик на грани истерики. Он не представлял, что бы стал делать, если бы Фрэнк начал сопротивляться. – Фрэнк, послушай меня, – повторил он настойчивее. – Это мог быть я.
Фрэнк замер, а потом, помедлив мгновение, распрямился, открывая Джерарду мертвенно-бледное лицо женщины и обширную рану зияющую на её виске. Фрэнк оглянулся, и глаза его были красны и бешены.
– Что? – просипел он. – Что ты сказал?!
– Это мог бы быть я! – повысил голос Джерард, подходя, наконец, ближе. – Возьми себя в руки, любовь моя. Если бы мы были тут, то ничем не защитились бы от той толпы, что, вероятно, вломилась сюда в наше отсутствие! И распластанным на полу с раной от ножа лежал бы и я тоже, и ты, и никто бы не спасся!
Фрэнк неожиданно вскочил и, пошатываясь, налетел на Джерарда, хватая того за грудки, буквально повисая на нём:
– Никогда, слышишь? Никогда не говори мне ничего подобного! – он шипел так горячо и яро, что брызгал слюной. – Ты не имеешь права умирать, нет! Ты должен жить! Для меня, для себя, вопреки всему. Ты должен жить, Джерард… – Фрэнк растёкся по его плечу и расплакался, вцепляясь в него до боли в скрюченных пальцах. Он даже не понял, что впервые назвал его на «ты», нарушил своеобразную линию их неравенства. Он даже не думал об этом, с ужасом отгоняя образы распластанного на полу любимого окровавленного тела. Он всё же был слишком восприимчивым, чересчур чутким к подобным словам и эмоциям. Или же просто его выдержка на сегодня исчерпала себя. Никто не может быть стойким вечность.
– Тише, душа моя, Фрэнки, тише… – шептал Джерард, сминая его в своих утешающих объятиях. Он гладил его по спине и тёрся носом о волосы, надеясь, что скоро Фрэнк придёт в себя. Джерард боялся того, что им больше некого спасать в этом доме, кроме них самих. – А теперь мы должны исчезнуть отсюда. И чем скорее, тем лучше.
– Но Марго… – вяло выговорил Фрэнк. – Неужели мы оставим её так?
Джерард понимал. Но и оставаться дольше они не могли.
– Нет, любовь моя. Мы устроим этой воительнице лучший погребальный костёр из всех возможных, – твёрдо ответил он. – По всем правилам древних викингов. Он будет таким ярким, что ворота Вальхаллы распахнутся заранее, ожидая её душу.
Фрэнк поднял на него опухшие, заплаканные глаза. В них появились проблески понимания.
– Я схожу за цветами, – наконец, кивнул он, отирая лицо тыльной стороной ладони. Его нос мило покраснел и опух, но Джерард задавил неуместную в сложившейся ситуации нежность.
– Огромный букет, мой мальчик, – согласился он. – Самых красивых роз. Им больше некого радовать здесь, так пусть порадуют её там. Только будь осторожен и поторопись.
Вооружившись кухонным ножом, Фрэнк вышел из дома через чёрный ход в сад.
Ещё недолго посмотрев на закрывшуюся за ним дверь, Джерард, наконец, выдохнул и согнулся в спине. Медленно, словно столетний старец, он склонился над Маргарет. Долго и пристально вглядывался в такие родные, знакомые до боли черты лица. Оно было спокойно и невозмутимо, даже несмотря на зияющую алым рану на виске, и Джерард понял, что Маргарет не сказала ничего, даже когда ей стали угрожать. Если бы она выдала их месторасположение или то, где находится тайник… возможно, осталась бы в живых.
– О, моя Марго, – горько вздохнул он, проводя по уже похолодевшей коже щеки. Видимо, нападение на поместье совершили ещё днём. – Я так наивно полагал, что успею всех нас вытащить из этого болота… Я не сдержал слова, что позабочусь о тебе. Помнишь, тогда, ночью в Париже? Ты спасла меня от насилия, а потом тебя отдали на поругание всей общине… А после мы на пару прикончили этого извращенца Руазона, ты помнишь? Я пообещал тебе тогда… Хотя был просто мальчишкой. Но ты улыбнулась и кивнула мне в ответ. Сможешь ли ты простить меня, Марго? – он убрал волосы с высокого белого лба и оставил на нём долгий скорбный поцелуй: – Прости меня, Марго. Я никчёмный и жалкий, не годный ни на что… Прости меня.
Джерард вытер слёзы и разогнул спину только тогда, когда дверь за его спиной скрипнула. Фрэнк стоял на пороге с самой огромной охапкой белых и розовых роз, что Джерард только видел. Было непонятно, как тот удерживал их – ведь каждый стебель был защищён множеством острых шипов. Но Фрэнка это совсем не волновало.
– Они прекрасны, Фрэнки, – сказал Джерард, поднимаясь с пола и уступая ему место.
Пока Фрэнк усердно раскладывал цветы, Джерард прикрыл веками мёртвые глаза Маргарет, сложил ей руки крестообразно на груди и в последний раз провёл пальцами по щеке. Затем обложил тело деревянными чурбачками из поленницы. Стараниями Фрэнка Маргарет оказалась полностью укрыта цветами. Виднелось только спокойное лицо, будто она просто спала. Вытаскав всю поленницу, Джерард облил дерево маслом и поджёг. Пламя весело вскинулось, слизывая подношения, окрашивая алым нежные лепестки. Джерард соорудил факел и сделал ещё один Фрэнку.
– Нужно поджечь тут всё. Пусть горит адским пламенем, – жёстко сказал он, кивая на двери и занавески. – Ты должен помочь мне, Фрэнк. Должен, – повторил он, уверенно глядя в испуганные глаза. – Пусть думают, что дом сгорел целиком, а нас считают пропавшими без вести. У нас нет других вариантов.
Наконец, Фрэнк отмер и кивнул и, бросив прощальный, полный печали взгляд в сторону лежащей на полу Маргарет, вышел из кухни.
– Вот и всё, Марго, моя дорогая, – угрюмо шептал Джерард, поджигая занавески, скатерти и подпаливая деревянные ящики, разбивая все до единой бутылочки с маслом. – Покойся с миром, и я надеюсь, твоя чистая душа попадёт на небеса. Потому что в жизни она прошла и так достаточно ада. Я люблю тебя, Марго… И Фрэнк любит тебя всей душой. Покойся с миром.
Когда с кухней и столовой было покончено, когда там пылала каждая деревяшка и салфетка, Джерард отправился помогать Фрэнку. Они трудились с поджогом первого этажа до темноты, а после, когда внутри дома было уже нестерпимо жарко, вышли наружу, на зябкий ночной воздух.
Небо затянули тяжёлые тучи, и ни одной звезды не проглядывало сквозь них. Словно Господь укрыл ими свой взор, чтобы не видеть всех бесчинств, творимых внизу руками его непутёвых детей.
Они отошли дальше по дороге, чтобы с ужасом и горечью взирать на дело своих рук.
Поместье пылало. Пылало нестерпимо ярко, словно сжигая в себе все их счастливые дни, проведённые под одной крышей, слизывало языками пламени самые сладкие, желанные воспоминания, словно превращая всё прошедшее в едкий дым, тлен и пепел.
По щекам Фрэнка молчаливо и безостановочно текли слёзы. Он провёл в этом доме большую часть своей недолгой жизни, а теперь собственноручно уничтожил его. Джерард так же молча стоял рядом и крепко, до боли, сжимал его пальцы. Они решили идти к конюшням тогда, когда на первом этаже под давлением силы пламени треснуло и вылетело несколько окон. Поместье сгорит дотла, можно было не сомневаться. Это и правда самый прекрасный и великий костёр, который только можно было устроить Маргарет.
Они остановились, немного не дойдя до конюшен. Посередине стропил на верёвке висело, едва покачиваясь от ветра, тело. Они сразу поняли, кому оно принадлежит, и, чуть помедлив, пошли вперёд.
Джерард срезал верёвку, на которой повесили Поля, вычурным кинжалом с портупеи. Это была жуткая смерть, не было никаких сомнений. Вряд ли есть что-то хуже мучительной смерти от удушения. Ни Фрэнк, ни Джерард не проронили ни слова. Они действовали, словно один человек, разделённый на два тела, понимая друг друга по взгляду. Вот они отнесли старика на большую кучу сена. Фрэнк сложил его начавшие коченеть руки на груди и поцеловал в морщинистый лоб, что-то прошептав на прощание. И только тогда оба заметили, что конюшня была пуста. Ни Кронца, ни Гнедой Фрэнка не было видно.
