Текст книги "Аноним (СИ)"
Автор книги: Нави Тедеска
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
Он смотрел на него так серьёзно и испытующе, что Фрэнк был уже на грани лёгкой истерики. «Неужели понял? Неужели я чем-то выдал себя? Или же всё в порядке?» Но вот взгляд напротив как-то обмяк, перестал быть таким острым и пробивающим до самой души, и Фрэнк едва заметно выдохнул, мысленно поздравив себя с первой удачной ложью. Сколько их ещё впереди?
Он согласно кивнул в ответ наставнику, про себя возблагодарив Господа и своего Ангела-хранителя. Он держался, как мог, но уже чувствовал, как предательский румянец, запоздалая плата за обман глаза-в-глаза, начинает медленно подниматься к щекам и ушам. Вскорости его ждала бессонная ночь корпения над цифрами, но не сегодня, нет, не сегодня – он слишком много работал и просто мечтал уже оказаться поскорее в своей постели…
Постаравшись избежать суетливости, Фрэнк поблагодарил за ужин и пожелал всем доброй ночи. Маргарет отказалась от его помощи в уборке стола, отправив отдыхать. Он с радостью последовал этому совету и поднялся к себе. Едва за ним закрылась дверь и он оказался в своей комнате, Фрэнк привалился к такому твёрдому и надёжному дереву, чтобы немного унять дыхание и сердцебиение.
Прав учитель, во всём прав. Пока что его так просто вывести из равновесия, а врать он совершенно не умеет. Надо быть строже к себе, надо стать холоднее и отстранённее – ведь у Джерарда это как-то получается? Может, спросить об этом? Возможно, есть какие-то тайные уловки, о которых он по неопытности не знает? Но это всё потом… Сейчас – просто отдохнуть и по возможности – ни о чём не думать.
С упоением зарывшись в перину и скомканную простынь, слегка пахнущую лавандой, он снова вытащил из-под подушки де Сада и продолжил читать, с азартом перескакивая со строчки на строчку.
Очнулся от чтения он только ближе к полуночи. Часы на камине тикали почти неслышно, практически не разбавляя тишину и ночную сонливость, опустившуюся на поместье. Маргарет и Поль вставали очень рано, чуть позже шести утра, Джерард тоже наверняка слишком устал, чтобы по привычке бодрствовать после полуночи. Отложив листы и по-кошачьи потянувшись, Фрэнк решил, что самое время приступить к исполнению своего плана. Для этого следовало спуститься на кухню и устроить всё так, как нужно ему.
Он стал неторопливо и задумчиво раздеваться, перебирая, как турецкие чётки баронессы фон Трир, каждую часть плана. Проверял ещё раз всё, что он придумал, размышлял, так ли хорошо и естественно это будет выглядеть, как ему показалось сначала. Он не понял, почему вдруг посмотрел в сторону большого, в полный рост, зеркала на стене. Тёмная рама словно открывала дверь в другой мир – мир робких движущихся бликов от свечей, мир сумрака и белой матовой кожи, мир развязно выпущенной рубахи, острых ключиц, свисающих на лоб прядей волос и обнажённых ног, запутавшихся в спущенных до пола штанах и белье…
На секунду – всего на секунду! – у него перехватило дыхание. Фрэнк подумал о том, что раньше не разглядывал себя обнажённого в зеркале. Видел мельком, но никогда – в таком антураже, ночью, и никогда от этого не сбивалось дыхание… Правой рукой он подцепил край рубахи и, скользя по коже живота, тут же покрывающейся гусиной кожей, потянул наверх, оголяя тёмные волосы паха, пупок, двигающийся в такт участившемуся дыханию, чуть выступающие под кожей рёбра… Рвано выдохнув и ощутив, как напряглись, будто стянулись в маленькие узелки нервных окончаний его соски, он схватил их пальцами обеих рук, не переставая разглядывать в зеркале реакций своего тела. Было странно наблюдать за тем, как со стороны выглядит накатывающее возбуждение, но определённо – это заводило ещё больше. Он поглаживал коричневые бусины сосков, пропуская их между пальцами, как обычно любил делать Джерард…
«Господи, Джерард…» – пронеслось в его голове, и он совершенно потерялся в лавине накативших на его возбуждённое сознание образов и воспоминаний. Все их последние встречи, полные недосказанности и неоднозначности – в ванной, в опере, на кухне… Но даже не это заставляло его плоть дёргаться, наливаясь сильнее. Сама двойственность их отношений, сам мужчина, каким он был с ним на балах и каким – в роли хозяина поместья, сама ситуация, в которой Фрэнк был властителем положения просто потому, что обладал большей информацией – именно это кружило голову сильнее вина, заставляя сердце колотиться внутри как обезумевшее, загнанное в силки животное.
Медленно отходя назад, к тумбе у кровати, он смотрел в зеркало, на то, как его собственные руки жадными змеями скользили по еле видному в сумраке телу. Рубаха уже давно лежала внизу, рядом с бриджами и панталонами, и только ощутив это обнажение кожей всего тела, Фрэнк вдруг невыразимо ярко почувствовал своё одиночество сейчас – одиночество широких плеч, живота, невинность шеи и губ, тоску бёдер и невыносимую муку паха. С его губ сорвался тихий разочарованный стон.
Конечно, он знал, что делать в подобных ситуациях, но хотелось совершенно не этого. Больше всего он мечтал ворваться сейчас в такую близкую и настолько же недоступную комнату наставника, отправляя всё к чертям, перекрикивая вопли разума. Повиснуть у него на шее, зацеловывая желанные, высохшие от постоянных задумчивых покусываний губы, упиваться его шоком и непониманием… Но нет, это было бы самое последнее, что он мог сделать. Даже страшно предположить, как Джерард отреагирует на что-то подобное. Это было именно той границей, которую было невозможно переступить. Табу…
Упершись бёдрами в прикроватную тумбу, он, вздохнув, решился. Иначе зачем вообще оставлять у себя такой нескромный подарок? Нащупав пальцами выдвижной ящичек, он вытянул его наружу и достал из самого дальнего угла чёрную картонную коробочку. Открыл крышку и нервно отбросил её чуть дальше. Под мерцающим светом свечей в канделябре матово поблёскивал будто ещё спящий в чёрном бархате внутренней обивки розовый цилиндр. Это была невероятно тонкая работа – выточенный из цельного камня очень нежного цвета, испещрённого вкраплениями и прожилками, своими формами предмет определённо напоминал фаллос. Возможно, камень был ониксом, но это было совершенно неважно сейчас – у Фрэнка пересохло горло и участилось и без того сбившееся дыхание. Так бывает, когда вдруг решаешься на что-то запретное, даже грязное, на то, чего никогда не делал раньше – под покровом ночи, пока никто не видит и не слышит, когда нет свидетелей. Решаешься на что-то такое, о чём будешь знать только ты…
«Холодный… Господи, да он просто ледяной!» – взяв каменный фаллос в руки, он посмотрел сквозь него на свет. Полупрозрачный, мягко светящийся розовато-белым оттенком, он заставлял Фрэнка вспоминать одному ему известные картины и нервно покусывать губы.
«Дьявол, нет… Нет, надо переодеться в ночную рубашку и пойти на кухню. Сделать то, что запланировал. Возьми себя в руки, Фрэнки!»
Тело слушалось с неохотой, и в тот момент, когда он всё-таки спустился вниз, на ощупь, пряча в складках рубашки холодящую пальцы вещицу, Фрэнк возблагодарил небо, потому что все спали, и вокруг висела тишина, едва разбавляемая тиканьем настенных часов. На печи стоял ещё тёплый чайник, и, на миг забыв о своей первоначальной цели и вдохновившись новой безумной идеей, Фрэнк поднял крышечку, зачем-то заглядывая внутрь.
– Фрэнки, это ты? Не спится? – голос Джерарда в мгновение вытряхнул из него всю душу, заставив сердце подпрыгнуть к горлу. Им овладела паника, и, не представляя, куда спрятать свой бесстыдный подарок, он не придумал ничего лучше, чем поскорее опустить его внутрь чайника. В конце концов, именно для этого он и спускался на кухню.
Раздался явный булькающий звук, особенно странный в этой тишине, когда каменный фаллос опустился на дно железного чайника. Сглотнув и вернув крышку на место, Фрэнк медленно развернулся. Джерард стоял в длинном ночном халате в проёме двери, и его силуэт угадывался очень смутно.
– Я спустился попить, простите, если разбудил вас… – «Как можно спокойнее, Фрэнки, не поддавайся истерике, он ничего не видел – тут так темно, хоть глаз выколи».
– Ты не помешал, я просто проверял входную дверь – навязчивые мысли последнее время…
– Я понимаю. Доброй ночи, Джерард.
– Спокойных снов, – наставник развернулся и исчез в темноте, раздались только едва слышные шаги по лестнице.
Простояв ещё некоторое время не двигаясь, Фрэнк взял себя в руки и быстро, потому что глаза уже привыкли к темноте, приготовил кухню к завтрашнему показательному выступлению: спрятал лишние бумажные салфетки, оставив только одну, и убрал подальше все кухонные полотенца, кроме единственного, висевшего на крючке у раковины. Ещё раз подумав, – не забыл ли чего? – он уверенно взял чайник и, стараясь не шуметь, поднялся к себе. Несмотря ни на что, Фрэнк был точно не из тех, кто останавливается на полпути от задуманного, не из тех, кто поддаётся слабоволию и страху. Он решил, что попробует это сегодня ночью – и он сделает это.
Закрыв дверь своей комнаты и провернув ключ в замочной скважине, Фрэнк поставил чайник на прикроватную тумбу. Настроение было слегка нарушено, но не настолько, чтобы отказываться от своей затеи. В голове снова начала стучать навязчивая мысль: как же это нехорошо, как же это развратно – удовлетворять себя не только рукой, но и…
Стянув с себя рубашку и снова почувствовав, как не до конца ушедшее возбуждение начинает возвращаться только от того, что он предвкушает, Фрэнк лёг на кровать впервые так, чтобы в зеркале на противоположной стене хотя бы немного видеть себя.
Видеть, как его руки начинают медленно скользить по груди и талии, заставляя извиваться от накатывающего волнами желания отдаваться…
Видеть, как подрагивает, неожиданно резко напрягаясь, его плоть и представлять, что мог бы делать сейчас Джерард своим горячим умелым ртом с ней…
Фрэнк тихо, закусив с силой губу, застонал. Заполняющие сознание тени прошлых ощущений были так свежи и ярки! Хотя ему и казалось порой, что с той ночи прошли уже месяцы – слишком много всего произошло за последние дни…
Понимая, что уже совершенно готов и ждать дальше нет сил – всё равно никто не придёт к нему на помощь – он приподнялся и, открыв крышку чайника, вытащил под свет свечей очень тёплый, скользкий и невозможно реалистично выглядящий сейчас каменный фаллос.
Сухо сглотнув, он как-то робко слизал несколько капель воды, стекающих по нему, и, приложив к груди, неторопливо повёл к соску.
Зеркало немо отражало для него эту невозможно развратную картину, и Фрэнк вдруг подумал – что, если бы Джерард увидел его сейчас? Если запретить ему прикасаться – и разрешить только смотреть, как бы он повёл себя? Как бы светились его глаза, как нервно языком он облизывал бы пересохшие губы, когда Фрэнк – вот так, как сейчас – медленно вёл бы тёплым каменным фаллосом по резко ходящим вверх-вниз рёбрам, по своему прилипшему к позвоночнику животу… Как реагировал бы на бесстыдно подтянутые к ягодицам ступни и разведённые в стороны колени? Он был так развратен сейчас, что залился краской, представляя, словно Джерард смотрит на него, стоя рядом с зеркалом, скрестив руки на груди так, чтобы кистью одной из них блуждать по подбородку, в результате нервно запуская один из пальцев в приоткрытый от возбуждения рот.
«Смотрите, смотрите на меня, – думал Фрэнк, мягко толкаясь краем влажного, скользкого фаллоса, привыкая и стараясь расслабиться. – Вы – причина того, какой я сейчас. Вы – причина моего сумасшествия и желания. Так смотрите же, не отворачиваясь, на то, что я делаю, думая о вас…»
– А-а-ах!.. – вскрикнул Фрэнк, когда, наконец, в него неожиданно скользнула тёплая твёрдость камня. Это было до того необычно и чуть больно, что он даже растерялся. Схватившись одной рукой за основание фаллоса и протолкнув его дальше, пальцами другой руки он, с явным выдохом блаженства, обвил свою напряжённую и ждущую ласки плоть.
Джерард из его фантазии откинул голову назад, уперев её в стену, и наблюдал за этим из-под приопущенных ресниц, не переставая посасывать кончик большого пальца. Было видно, как тяжело и глубоко он дышит, как трепетно ходят его острые, чуть вздёрнутые ноздри, вдыхая терпкий аромат возбуждения, волнами расходящийся сейчас от кровати. Фрэнк не переставал двигать рукой по всей длине, наблюдая за этой развратной картиной в зеркало, чувствуя, как что-то начинает отзываться внутри его тела на короткие неловкие толчки.
Не выдерживая накатывающих ощущений, он сдавленно, не выпуская нижнюю губу из захвата острых зубов, простонал. «Смотрите, смотрите, что вы делаете со мной, – набатом пульсирующей крови стучало у него в голове, – смотрите на меня – я совсем сошёл с ума от любви…»
Он как-то дёрнулся, особенно удачно пройдясь рукой по плоти, как вдруг внутри живота, откликаясь на трение, что-то невыносимо сладко запульсировало, приводя в состояние шока. Он замер, широко распахнув глаза и прекратив какое бы то ни было движение, просто неверяще прислушиваясь к ощущениям своего тела.
Так сладко ему ещё не было.
Снова двинув рукой, протянутой между ног, в том же направлении, он вдруг резко выгнулся от омывшей всё тело вязкой истомы.
– Господи, да что же это?.. – прошептал Фрэнк, невидящими глазами уставившись в тёмный балдахин над кроватью…
Приподняв бёдра, оторвав от простыни ягодицы, подаваясь ими вверх, он начал неторопливо, а потом всё увереннее и сильнее вгонять в себя фаллос, поражаясь незнакомым, крайне сильным ощущениям, словно тянущимся из самого позвоночника. Второй рукой он скомкал простыню, и ему совершенно не хотелось портить эти глубокие, крайне яркие, как танец на лезвии ножа, отклики тела чем-то ещё. Фрэнк прикрыл веки…
…Джерард не сдержался. Фрэнк знал, что тот не сдержится, это был просто вопрос времени. Входя в хрупкое тело грубо, сильно, крепко удерживая на весу только за ягодицы, он двигался внутри, доводя его до полуобморочного состояния от накатывающих невиданной силы и сладости ощущений – от каждого толчка, от каждого скольжения по тому странному, волшебному месту внутри него…
– Вам нравится? – хрипел Фрэнк, лишаясь хоть какой-то связи с реальностью, – нравится делать это так развратно? Слышите эти звуки? О Господи, только не останавливайтесь, ещё, Джерард, ещё! О, боги…
Сорвавшись на несдерживаемый стон, совершенно теряясь в нескончаемом приливе оргазма, Фрэнк резко, гибко выгнулся, накрепко комкая в кулаке простыню, наяву слыша, как шумно дышит Джерард, жарко, с силой ударяясь об него в последний раз, да так и замирая, закинув голову назад… Чувствуя, как собственные густые, горячие капли падают на живот, почти обжигая. Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что сейчас произошло внутри его тела и с тем, что пульсировало в голове. Фрэнк не мог даже близко предположить, что заниматься любовью именно так может быть настолько невыносимо, невозможно, до безумия приятно, настолько непередаваемо чудесно…
«Как такое возможно? Разве получать удовольствие подобного рода – не удел женщин? Кто нас… придумал такими?»
Фрэнк обессиленно завалился на бок, лицом к зеркалу. Джерард из его фантазий снова стоял там, рядом, и мягко ухмылялся розоватыми и влажными от покусываний губами.
– Ты был великолепен, мой Ангел, – прошептал он, прежде чем бесшумно покинуть комнату, а Фрэнка отчего-то затопила странная, совершенно безысходная тоска.
Джерард не знал про то, что на балах перед ним – его мальчик, его Фрэнки. Не Фрэнка он хотел и не по нему сходил с ума – а по своему невинному и прелестному Ангелу… И не для него он шептал тогда, обессилев от занятия любовью: «Ti amo… Ti amo…». Потому что между ним и «его мальчиком Фрэнки» не может быть ничего. Ничто – вот как зовутся их отношения. И Фрэнк слишком давно и хорошо знал Джерарда, чтобы даже на секунду предположить, будто тот пойдёт на поводу его глупых чувств, какими бы сильными, давними и искренними они ни были.
Почувствовав предательскую мокрую дорожку, стекающую вниз, к простыне, Фрэнк зло усмехнулся. Будто что-то ломалось внутри него сейчас, заставляя корчиться от боли. Что это за тихий хруст сзади, стоящий в ушах? Что это? Так болит…
«Какая же глупая это была затея, Фрэнки, дразнить себя, позволить ехать за ним на бал, позволить взять себя, впустить его ещё глубже, хотя куда уж больше? Ты глупец, глупец, ты только и можешь, что делать себе больно, зная, что это ничего не изменит. На что ты рассчитывал? Ты заслужил это, le sot*… Хотя… так даже легче, не правда ли? Когда внутри становится пусто и спокойно. Когда ничего не ворочается и не колет, вспарывая лёгкие. Может, ты просто поумнел и вырос, наконец?»
*Дурак (фр.)
Он закрыл глаза на некоторое время. Голова глухо звенела, и там больше не осталось мыслей, кроме одной – скоро, буквально на днях будет бал. И он поедет на него. Поедет вслед за Джерардом – в последний раз. Пора положить этому конец, пока не стало совершенно невыносимо жить с этой ношей на сердце… Кто-то должен сделать это, и ирония в том, что он и есть этот единственно возможный аноним.
– Как вам ваш Ангел сейчас? – глухо спросил у беспристрастного зеркала Фрэнк. – Сейчас, когда он лишился своих красивых белых крыльев?
Глава 13
Он безумно плохо спал этой ночью. Не то, чтобы не мог заснуть, или его что-то беспокоило. Просто всё нутро затопила какая-то грусть и безысходность, беспросветная глухая тоска, которая безучастно и надоедливо ворочалась внутри, мешая спокойно спать. Она пришла внезапно, когда вся реальность его положения в этом доме обрушилась на него, качнув своим мёрзлым дыханием язычки почти прогоревших свечей, и теперь искала удобного, тёплого места в этом хрупком и новом для неё теле. В его, Фрэнка, теле…
Он даже смог заснуть, но то зыбкое нахождение между миром бессознательного – борющихся друг с другом мыслей и чувств, – и миром снов, где он, решившийся признаться и получивший в ответ только презрение и отчуждённую, страшную холодность, сложно было назвать полноценным отдыхом. Это скорее походило на изощрённую пытку сознания, которой Фрэнк не мог сопротивляться, даже получая от этого какое-то неуместное, нездоровое удовольствие.
Ослабший, напуганный, он принимал это надоедливое ворочание внутри как что-то заслуженное, призванное проучить его, так смело и необдуманно замахнувшегося на тайну Джерарда, нарушившего запрет, отдавшегося в цепкие объятия любви и страсти, не сумевшего удержаться в рамках… Ведь до того первого злополучного бала любить наставника было так приятно и спокойно – это чувство не вызывало такого всепоглощающего желания, не травило душу надеждой на прикосновение или взгляд, приправленный острой нотой пряной похоти.
Он сам позволил себе переступить черту и сам же сейчас дрожащими пальцами, что постоянно роняли мел, старательно вычерчивал новый круг «от бесов» вокруг своего маленького тоскующего тела. Его не защищали больше крылья. Они разлетелись нежными танцующими перьями, а те – растаяли, истлели в душном воздухе его спальни.
И не было жаль. Именно это пугало и беспокоило Фрэнка больше всего – что он не сожалел ни о чём содеянном. Он корил себя только за малодушие, не дававшее ему сейчас мыслить холодно и рационально, как Джерард, но не за свои решения и поступки, принесшие ему столько счастья и непередаваемых настоящих ощущений, доказательств, пусть и спорных, реальности его любви.
Забывшись только под утро, он проснулся от первых еле слышных шагов по коридору за своей дверью.
«Маргарет, – узнал он звучание неторопливой, чуть тяжеловатой походки, – как ей удаётся вставать в такую рань?»
Из створок приоткрытого окна доносилось негромкое пение парковой малиновки, и голова чувствовалось тяжёлой жестяной бочкой без содержимого. Казалось, стоит задеть её лишь пальцем, как она невыносимо отвратительно загудит, завибрирует своими холодными боками.
Это была насмешка судьбы, но сейчас Фрэнку казалось, что так себя должна была чувствовать бедная принцесса, которую пригрели во дворце непутёвого принца и заставили спать на горошине, накидав на неё в беспорядке старые пыльные перины, до сих пор благополучно лежавшие в чулане.
«Принцесса на обломанных крыльях, – горько улыбнулся Фрэнк, стараясь медленно встать, чтобы не потревожить и без того странно ощущавшуюся голову. – Посмотрим, как выглядит этим прекрасным утром твоё неземной красоты личико?»
– О, Господи!.. – сдавленно простонал он, добравшись до трюмо с тройным зеркалом. С таким лицом весь его сегодняшний план мог пойти насмарку. – Возьми себя в руки, неотёсанный слюнтяй! – шёпотом проговорил Фрэнк своему отражению, придвинувшись как можно ближе к поверхности и разглядывая нежно-лиловые круги под нижними веками и лихорадочно блестящие глаза, бледные потрескавшиеся губы в обрамлении редкой пробивающейся щетины. – Если ты не способен даже на такую малость – то лучше собирай вещи и проваливай на все четыре стороны, такие симпатичные мальчики всегда найдут, куда пристроить своё тоскливое тело. Не стоит позорить подобным поведением гений своего учителя, Фрэнк Энтони Ньюэл младший! Разве ради этого ты, как крыса, переплыл океан в трюме с такими же отчаявшимися? Ради этого ты сражался за хлеб и яблоки на улицах Парижа – чтобы сейчас опустить руки? Бесхребетный ты тюфяк!
Он улыбнулся. Почему-то последнее ругательство так жутко контрастировало с его видом, что привело в чувство. Бледный, осунувшийся, не выспавшийся – да! Но никак не бесхребетный тюфяк. Таким он никогда не был.
Оттолкнувшись руками от столика трюмо, на который он всё это время опирался, Фрэнк первым делом выскочил на балкон. Прямо как был со сна – нагим, даже без ночной рубашки. Он жарко смутился, вспомнив, при каких обстоятельствах вчера оказался без неё, а также то, что где-то в складках его испачканной простыни мирно покоится сейчас подарок Люциана.
«Ну, Люци, ну постой… – думал он, предвкушающе улыбаясь, перепрыгивая с одной ноги на другую на довольно свежем утреннем воздухе, держась за балконные перила. – Несмотря на то, что подарок твой пришёлся мне по вкусу, я покажу тебе, как дарить мне такие развратные вещи. Надо ведь и стыд знать!»
Почувствовав, как все части тела подтянулись и покрылись крупной гусиной кожей, Фрэнк решил, что уже достаточно взбодрился и проснулся.
Внутри на табуреточке у трюмо стоял небольшой тазик и кувшин с водой. Тщательно умывшись, Фрэнк мягко растёр полотенцем лицо и с силой, более жёстко – всё тело. Теперь стоило побриться.
Фрэнк любил бриться. Было в этом что-то неповторимо мужественное, какая-то каждодневная игра со смертью – подставлять горло под лезвие опасной, острой бритвы – не самый спокойный аттракцион. А ещё он навсегда запомнил, как Джерард учил его, шестнадцатилетнего юнца с едва пробивающейся мягкой щетиной делать это правильно.
«Не жалей мыла, мой мальчик, – смеясь, говорил он, пока Фрэнк отфыркивался от пены, что лезла ему в нос, – ведь мыло – это залог хорошего скольжения и чистого бритья».
Фрэнк улыбнулся своим воспоминаниям, уверенно и привычно водя взмыленным помазком по скулам, щекам, подбородку и верхней части шеи. В тот раз Джерард стоял сзади, тесно прижавшись, и направлял его руку перед зеркалом в ванной, выглядывая из-за плеча. Он из всего пытался сотворить шутку, в то время как мальчик, сам не отдавая себе отчёта, впервые испытывал накатывающий жар, вызванный теплотой прильнувшего к спине тела.
«Бритва должна быть идеально острой и храниться в сухости. Не позволяй относиться к лезвию халатно, тогда и оно, почувствовав уважение, не причинит тебе вреда. И твёрже держи руку, сталь не любит трусов и слабаков», – учил его Джерард, в то время как ученик благоговейно взирал на подарок к первому бритью, подсунутый почти под нос, – длинное туманно-серое лезвие, искрящееся обточкой по самому краю кромки, удерживаемое рукой наставника за украшенную перламутром ручку.
Подхватив ту самую бритву со столика, привычным движением заставляя её раскрыться, Фрэнк приподнял подбородок, открывая намыленную, пенную, такую беззащитную шею, и поднёс к ней лезвие.
«Помни, достаточно одного движения поперёк, – Джерард резко двинул вбок рукой с бритвой, от чего Фрэнк на секунду зажмурился, – как всё это бритьё может закончиться весьма и весьма скверно. Ты понял меня? – увидев испуганное кивание в отражении и ободряюще улыбнувшись, наставник продолжал: – Поэтому, не торопясь и не волнуясь, мы двигаемся только так, – и он, приставив лезвие к самой нижней намыленной кромке шеи, нежно повёл его, – снизу вверх, Фрэнки. Снизу вверх».
Сейчас Фрэнк точно так же улыбался, как и тогда, только никто уже не ругал его за это и не кричал, как опасно двигать мимическими мышцами лица, когда бреешься. Но как было удержаться от смеха, когда наставник, от сосредоточенности и усердия приоткрывший рот и высунувший самый кончик языка, выглядел так забавно?! Его наморщенный лоб и сведённые к переносице густые чёткие брови только добавляли комической картине завершенности, и в итоге бритва оказалась в руках Фрэнка со словами: «Тебе смешно? Попробуй-ка тогда сам».
В тот раз он даже взять её сразу правильно не смог, слегка порезав о лезвие случайно попавший на него палец.
«Бестолочь!» – выругался Джерард, незамедлительно отправляя кровящую фалангу себе в рот, и это воспоминание долгое время было самым сладким и жарким, самой сокровенной ночной фантазией шестнадцатилетнего Фрэнка, который тогда впервые, смущаясь, под покровом ночи решился ласкать себя, вспоминая затягивающую горячую влажность рта наставника, шершавость языка, проходящего по ранке, слизывающего кровь. В ту ночь он первый раз узнал, что означает – довести себя до края, что значит – плавиться от желания.
Даже сейчас, спустя четыре года, эта картина, такая яркая и живая, заставила лёгкую тёплую волну возбуждения пронестись по телу, но он тут же осадил себя: «Остынь, бесстыдник. Тебе уже давно не шестнадцать».
Его отражение… Гладко выбритое лицо, ещё слегка блестящее от травяной благовонной мази, которая успокаивала и приятно холодила кожу. Тёмные дуги бровей и едва заметный шрамик между ними – ещё в Англии, будучи маленьким ребёнком, Фрэнк неудачно упал с качели и сильно приложился лицом о камень на земле. Эта отметина словно напоминала ему о его прошлом, о тех, кто остался за чертой навсегда и теперь если и наблюдают за ним, то находясь в ином, лучшем, как он надеялся, мире.
Скулы… Фрэнку определённо нравились его скулы. Они были необычны для чуть удлинённых костлявых лиц французов. Эти скулы достались ему от отца, в котором ещё проявляла себя далёкая разбавленная итальянская кровь.
Фрэнк сидел перед трюмо на небольшом мягком кресле, задумчиво водя большой массажной расчёской по своим волосам. Пряди ложились красиво и ровно, шевелюра поблёскивала бликами от падающего на неё света, а Фрэнк всё не отрывал взгляда от отраженной резкой линии своей гладко выбритой челюсти. Она была широкой и… дерзкой? «Да, именно дерзкой», – он улыбнулся, найдя такое удачное определение. Оно очень подходило ко всей его сегодняшней затее, и если он собирался появиться в столовой не намного позже Джерарда, ему следовало поторопиться.
Несколько штрихов макияжа на лице: чуть выбелить кожу, немного лихорадочного румянца по самому контуру скул, пара штрихов по векам вдоль ресниц специальным карандашом – тут он задержался чуть дольше, потому что требовалось сделать мазки незаметными, но всё же придать взгляду глубины, – и он был готов. С достоинством, начиная правильно дышать, чтобы не поддаться нарастающему волнению и панике, оглядев себя в зеркало, Фрэнк довольно ухмыльнулся. Потом сделал растерянно-невинное лицо. Затем выражение плавно перетекло в сонливо-уставшее, с полуприкрытыми глазами. Дальше последовало изображение испуга, удивления и сожаления – он даже задышал чуть чаще, подыгрывая себе. Разогрев таким образом свою мимику, Фрэнк направился к гардеробу.
Выбрав самые обтягивающие бриджи и шёлковую, но не слишком нарядную рубаху с глубоким вырезом горловины, начал неторопливо, прочувствованно одеваться – скользя складками ткани прямо по нагой коже, заставляя их соприкасаться, чувствуя телом чуть грубоватое сукно штанин и тяжёлую скользкую холодность шёлка. Не завязывая вырез, Фрэнк глубоко нагнулся вперёд, проверяя свои расчёты. Всё верно, ткань охотно и приятно скользнула к шее, обнажив спину.
Напоследок ещё раз окинув свой образ придирчивым взглядом, Фрэнк мысленно перекрестился и, глубоко вдохнув, чтобы затем резкими короткими толчками выдохнуть воздух, направился к столовой.
По дому уже вовсю разносились убийственно аппетитные ароматы свежей сдобы и ещё чего-то вкусно-ванильного – Фрэнк с улыбкой предположил, что это был тот самый заварной крем, о котором он просил вчера Маргарет. Перед поворотом внизу лестницы он замер, услышав негромкие голоса, переговаривающиеся в столовой. Маргарет и Джерард, просто прекрасно! Будто сам Господь помогал исполнению его плана. Чуть помедлив, несколько раз нервно дёрнув плечами, Фрэнк, наконец, чуть ссутулился и, изображая заспанность и широкий зевок, появился в проёме двери.
– Доброе утро всем, – вяло сказал он, справляясь с зевотой.
– Утро, Франсуа. Ты в кои-то веки подошёл к завтраку вовремя, а не раньше или позже, как это бывает обычно, – мягко пожурила его Маргарет, как раз поставившая на стол красивое блюдо, полное ещё тёплых круассанов, часть из которых истекала заварным кремом из неплотно скрученных дырочек по бокам.
– Доброе утро, Фрэнки. Как спалось? – участливо поинтересовался наставник, с любопытством его разглядывая. – Выглядишь не слишком бодрым.
Что-то зажглось в глазах Джерарда, словно что-то внутри него приняло охотничью стойку, азартно поводя ноздрями по ветру. На что же он обратил внимание в первую очередь? Заметил излишнюю бледность? Или лихорадочный блеск тёмных глаз? А может, чересчур выделяющиеся в вырезе рубахи ключицы и яремную впадину?..
– Я плохо спал сегодня, простите мне мой вид. Проснулся совершенно обессиленным, – Фрэнк устало привалился к высокой деревянной спинке, чуть запрокидывая голову назад, буквально выставляя напоказ свою шею и адамово яблоко, лениво качнувшееся, когда он сглотнул. – Меня мучили кошмары…
– Правда? – настороженным тоном спросил Джерард. – Мне показалось ночью, будто я что-то слышал из твоей комнаты, но потом всё стихло, и я так и не понял, возможно, мне это просто приснилось. В следующий раз лучше зайти разбудить тебя? – участливо спросил наставник.
Чувствуя, как сердце пропускает пару ударов, а внутренний голос вопит: «Развратный бесстыдник, не мог вести себя тише?!» и «Боже упаси заходить ко мне ночью в такой ситуации, месье Джерард!», Фрэнк сонно потянулся, закидывая руки за голову:
