Текст книги "Днепр"

Автор книги: Натан Рыбак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

XIV

Ивга шла по давно нехоженой тропинке. По обе стороны застыли молодые сосны. Шустрые синицы сбивали прошлогоднюю хвою. Она падала вниз бесшумно, нежно, тоскливо.

Скоро тропка кончилась.

Она вывела девушку на тракт, к покосившемуся столбу, откуда расходились две дороги, уходя в степь до самого горизонта.

Ивга стояла в задумчивости на перекрестке, не зная, куда идти.

Мелькнула даже мысль вернуться назад, на берег Днепра, в покинутую хату.

Она на миг присела у столба и загляделась вдаль, ожидая, не покажется ли на равнине какой-нибудь знак, чтобы можно было решить, куда двинуться.

Но всюду было одно и то же.

Беспредельность.

Две дороги.

Простор.

Ветер над непаханой землей.

В вышине мощный размах крыльев двух коршунов.

Ивга пошла направо, быстро шагая по ссохшимся от солнца и ветра кочкам. Захотелось пить, и она пожалела, что не взяла на дорогу воды.

Только бы до ночи попасть в какое-нибудь село.

Пустынность степи угнетала, рождала беспокойство.

Солнце уже сползло по безоблачному небу до самого горизонта, где, казалось, кончается степь.

Ивга торопилась, спеша перегнать ночь. Но та налегала на степь со всех сторон и скоро накрыла ее своим синим плащом. По лицу девушки струился пот. Стемнело. Откуда-то из-за темного края неба налетел пронизывающий, свежий ветер.

В лицо ударило дыхание предгорья.

Ивга не успела опомниться, как ветер с запада рванул крепче. Он уже бил кончиками платка по щекам, рвал свитку и юбку. А на небо набегали оттуда же, из-за горизонта, горы туч.

Излом молнии разодрал небо, и над степью прокатился оглушительный гром. Задрожала земля. Кто-то в неистовстве толкал ее в бездну, а она упиралась и отступала. Струи дождя уже секли высохшую степную целину.

А вслед за ветром и грозой оттуда же, с запада, вырвались на быстрых конях всадники. Копыта месили разъезженную степную дорогу.

Комиссар Матейка возвращался из разведки во главе небольшого отряда.

Ни грозе, ни буре не дано было удержать его. Разведке удалось прорвать вражеское кольцо под Херсоном, добыть важные сведения, взять в плен греческого офицера, и теперь она спешила домой.

Комиссар скакал впереди. Конь его едва касался земли копытами. Вдруг он рванулся в сторону. Матейка увидел перед собой распростертое на дороге тело.

Разметав руки, вцепившись пальцами в размокшую землю, навзничь лежала Ивга.

* * *

Туман рассеялся. Марко увидел широкое крыльцо с резными поручнями, стол на нем и вражескую свору синежупанников. За столом сидели петлюровские офицеры, среди них – Молибога и Антон Беркун.

Они узнали друг друга сразу, и глаза Марка впились в пожелтевшее лицо Антона. А тот опустил взгляд, как бы ища что-то в маленьком клочке бумаги, и долго не поднимал головы, будто не мог найти то, что искал.

Четверо партизан стояли перед ним: Марко, Дранов – с полными страха глазами, улыбающийся Олекса Сурма и Микита Гарайчук.

На столе перед гайдамаками лежали бумаги, отобранные у пленных.

В поповский палисадник набились любопытные масловчане. Охрана не запрещала им рассматривать партизан.

Марко в первый момент до того поразился, что едва не окликнул Антона. Но промолчал и через минуту понял, что так было лучше.

Из окна, отстранив белоснежную занавеску, выглядывал поп Молибога, а над плечом у него колыхался тройной подбородок попадьи.

Кирило Кажан и еще два гайдамака сдерживали натиск толпы за оградой. Кирило смотрел себе под ноги, и скулы у него дрожали под туго натянутой кожей щек.

– Будем допрос чинить, – сказал громко Молибога, и в палисаднике сразу стало тихо.

Беркун поднял голову и, стараясь не смотреть на Марка, одобрительно махнул рукой.

Пленных подтолкнули прикладами. Они шагнули вперед.

Несколько ступенек отделяли их от стола.

– Кто комиссар? – спросил Молибога.

– Я, – ответил Марко.

– Ты? – притворно удивился Молибога. – Хорошо, что сразу признаешься. Где ваши войска и сколько их у вас?

– На такие вопросы я не отвечаю, – сказал Марко и отвернулся.

Глаза Молибоги налились кровью. Перевесившись через стол, он в ярости прохрипел:

– Коммунисты, шаг вперед!

Марко искоса посмотрел на своих товарищей. Затем шагнул вперед, и то же самое сделали остальные партизаны.

– Все! – проговорил Молибога. – Хороша будет из вас ушица.

– Костей много, не подавиться бы вашей милости, – заметил Олекса Сурма.

– Тронь-ка его кости! – крикнул Молибога конвойному, и гайдамак ударил старого партизана прикладом между лопаток.

– Будешь говорить, комиссар? Последний раз спрашиваю!

Марко молчал. Молибога наклонился к Антону. Снова наступила тишина, и ее-то Марко запомнил яснее всего.

Вдруг Беркун поднялся и, придерживая рукой шашку, стал спускаться с крыльца.

На предпоследней ступеньке он остановился.

– Так, – протяжно произнес он, глядя на расстегнутую Маркову рубаху, – вот и встретились, Марко Высокос.

Кольцо гайдамаков сомкнулось теснее.

– В старину товарищами были, – пояснил он офицерам, ткнув пальцем в пленного.

– Ты мне не товарищ, контра! – спокойно и раздельно выговорил Марко.

Антон побелел. Молибога схватился за маузер.

– Погоди! – властно удержал его Беркун. – Не мешай! Это меня касается. Дай с побратимом побеседовать. Один хлеб жевали. В одном окопе спали. Забыл?

– Я с изменниками и подлецами не разговариваю, – ответил Марко.

– Не разговариваешь? – процедил сквозь зубы Беркун. – А тогда, помню, разговорчивый был. Просвещал меня… Я, может, теперь тебя хочу…

Он запнулся и замолчал, поняв, что все это лишнее, что Марко не проронит ни одного слова, но эта мысль еще больше разъярила его.

Он приблизился к Марку, криво шагая, скользя взглядом по сторонам, поверх голов, высунувшихся над забором.

– Где оружие, забранное у англичан? Где спрятали? – спросил он, остановившись против Марка и торопливо расстегивая кобуру. – Где оружие, спрашиваю. Скажешь – помилую, – пообещал он и облегченно вздохнул, расстегнув наконец неподатливую застежку.

Марко молчал.

– Может, вы скажете? – обратился он к остальным. – Молчите? Онемели от страха?

– Нет. Речь нам бог дал – он и возьмет, – отозвался Сурма.

– Взять их! – крикнул Антон. – Жилы вытянуть, но чтобы сказали!.. А этого – тут оставить!

Партизан повели. Марко остался перед Антоном.

– Прощай, Марко! – громко проговорил Сурма.

– Прощай, начальник! – подхватили Гарайчук и Дранов.

– Прощайте, друзья! – ответил Марко и закусил губу.

– Вот и встретились, – зачем-то повторил Беркун. – Скажи хоть, задорого ли ты коммунистам продался? За сколько душу христианскую отдал?

– Вот сейчас выпустим ее на свет божий! – засмеялся Молибога. – Посмотрим, какая у комиссара душа.

– Говори, Марко Высокос. Говори все, как перед богом.

Антон озирался по сторонам. Масловчане вытянули шеи, чтобы услышать, что скажет перед смертью коммунист.

– Говори! – уже не сдерживая себя, крикнул Беркун. – Мать наша Украина кровавыми слезами умывается, брат на брата восстал! Загубил ты Родину-мать! – орал он, дергая пленного за рубаху.

– Сирота ты! – вдруг сказал Марко, и пальцы Антона разомкнулись, выпустив ворот рубахи. – Украина – не мать тебе и бандитам твоим! – проговорил Марко гневным голосом. – Нет у вас матери. Виселицы по вас плачут!

– Молчи, не смей!

Антон в ярости замахнулся, но не успел ударить и, дико заорав, упал навзничь, сбитый сильным ударом ноги Высокоса.

Дальше Марко не помнил ничего. Петлюровцы накинулись на него. Ржавый привкус крови наполнил рот.

* * *

Кремень не спал. Склонившись над столом в тяжкой задумчивости, он слушал, как дождь отбарабанивал на окнах свою грустную песню.

На топчане храпел утомленный Матейка. Прискакал из разведки, привез девушку. Оказалось – та самая Ивга, о которой столько рассказывали Марко и Чорногуз.

Чорногуза нет. Лежит на Горе-Резанке.

А Марко? Охрим вернулся с оружием, снарядами и патронами. Завтра – наступление. А Марка нету. Тяжелые предчувствия сжали сердце. И не отмахнешься от них.

Все уже было готово.

Перед начдивом лежал подписанный приказ о наступлении. Завтра утром приказ этот вступит в силу. Его прочитают по сотням, и через несколько часов Кремень поведет Дивизию на Херсон.

Склонясь над столом, начдив прислушивается к шуму дождя за окнами, к храпу усталого Матейки, к собственным мыслям.

Может, и Марка не станет, как не стало Петра?

Не видел сына никогда, потом встретил в водовороте борьбы и снова потерял. Не удивительно, если так случится. Но этого не должно быть.

Пальцы сухо хрустят. Точно январский мороз ветки ломает. Может быть, это старость?

Кремень улыбается. Пожалуй, она.

Пора ей напомнить о себе. Годы спешат, катятся, как днепровские волны.

Но пусть старость обождет! Сейчас не время уступать ей!.. Еще нужны силы. Брови сошлись на переносье.

Кремень не любил воспоминаний и все же не мог от них удержаться. Вспомнилось, как много дней назад в этой же хате Петро Чорногуз спрашивал о его фамилии. Почему Кремень? Так и не успел подробно рассказать ему. Все некогда было. Так можно многое не успеть…

Брови снова сошлись. Не к чему вспоминать. Но память неотвязна. Вспомнился дубовик Кирило Кажан (верно, потому что дочка его за стеною). Где он теперь? Говорят, в немецком плену.

На топчане завозился Матейка. Поднял голову над жесткой подушкой и пробормотал сквозь сон:

– Не спишь, начальник? Ложись!..

Голова упала – и снова громкий храп.

– Спи, спи! – говорит тихо Кремень. – Я еще посижу…

Но Матейка не слышит. Он спит и, быть может, видит во сне свою далекую родину – Венгрию.

«Марка нет, – думает Кремень. – А что, если и завтра не будет? Нет, не может быть! Марко из всякой беды вывернется».

И мысли устремляются дальше: «Хорошо, что есть снаряды, оружие! Теперь держитесь, оккупанты!..»

За стеной забылась в спокойном сне Ивга. Ей ничего не снится.

Спокойно поднимается и опускается грудь. На чуть приоткрытых губах играет улыбка.

Тихо на Лоцманском хуторе. Дождь перестал. У околиц, в плавнях, в садах – часовые.

За лиманом, на горизонте, узкой серой полоской обозначился рассвет.

* * *

Кирило Кажан видел, как на площади перед церковью замучили партизан.

Умирая, они так ничего и не сказали, только Олекса Сурма, выплевывая на траву искрошенные прикладом зубы, с презрением бросил петлюровцам:

– Вспомнится еще вам наша смерть, гадюки!

Теперь они лежали все трое спокойные, тихие, словно никогда и не жили на земле.

Кирило бродил по хутору как неприкаянный. Его все тянуло на площадь – еще раз поглядеть на замученных. И, куда бы он ни пошел, всюду перед глазами вставали три трупа.

Он слышал, как хвастались гайдамаки, что завтра порешат и Марка и что атаман обещал потешиться над комиссаром куда хлеще, чем над теми тремя.

Настал вечер. В поповском доме граммофон играл вальс «На сопках Маньчжурии».

Но на хуторе было тревожно. Масловчане спускали с цепей собак, запирали двери и ставни, ворота дворов.

После того, что произошло утром, не было у них на душе покоя… Ну, а как уйдут гайдамаки, что тогда?

А в поповском доме старший Молибога домогался у Антона ответа:

– Что же дальше?

– Все будет хорошо, – , хвастался Антон, идет головной атаман Петлюра и с ним войска пятьсот тысяч, и польские легионы, и английский король, и шах персидский, и немцев одних…

– Не ври, – вдруг крикнул Владимир Молибога, уснувший было в кресле с недопитым стаканом водки в руке. – Ничего у нас нет, папаша! Слышите?

Он вскочил и швырнул стакан об пол.

– Конец настает нам. И потому, папаша, либо мы их, либо они нас… Гайдамакам своим не верю. Никому не верю. – Он испуганно моргал, пальцы у него дрожали, комкая скатерть.

Кирило Кажан решился. Собственно, мысль эта созрела у него еще днем. Но решился он позднее. Тихо, чтобы никто не услышал, он вышел из хаты и перекинул винтовку через плечо.

Вывел из конюшни застоявшихся лошадей. Вскочил в седло и погнал. Остановился у высокого забора, накинул на ограду поводья и, высоко, как слепой, занеся ногу, перешагнул через перелаз.

– Кто идет? – спросили из тьмы.

– Свой, от атамана, – уверенно ответил Кирило.

– Пароль?

– Куренной.

Кирило подошел ближе.

– Махорка есть?

– Бери, – Кирило протянул кисет с махоркой.

Часовой полез в кисет.

– Отпирай ворота! К атаману комиссара поведу!

– И чего с ним возятся? – проворчал часовой. – Пристрели его по дороге, и все тут.

– А потом меня за это… – нехотя промолвил Кажан и крепче сжал зубы. – Отпирай, атаман ждет…

– Что же, и мне с тобою идти? – спросил часовой, шаря по карманам. – А ну подержи винтовку, ключа не найду. Пропади ты пропадом с этим комиссаром.

– Штык у тебя острый, – похвалил Кирило, ощупывая винтовку.

– А что? – встревожился часовой, всовывая ключ в замок.

– Ничего, воевать удобно.

– Навоевались уже. Гляди, чтоб не сбежал.

В тишине заскрипели ворота. Часовой шагнул в темень.

– Вставай, комиссар! – сказал он и без стона повалился лицом в ноги Марку.

– Тс, тихо… – прошептал Кирило, вытаскивая штык.

Марко ничего не понимал.

Кирило склонился над ним и перерезал веревки. Потом снял с убитого жупан и папаху.

– Одевайся, живо!..

Он помог Марку.

Казалось, расстояние от овина до забора не преодолеть и за год. Лошади заржали.

Марко ни о чем не спрашивал. Чувствовал, что не время допытываться, кто его спаситель. Вскочив, на коней, они поскакали во весь дух.

У околицы их задержали. Кажан стиснул локоть спутника.

– Пароль? Кто идет? – и мгновенно из-за кустов выросли темные фигуры.

– Куренной. По приказу атамана едем.

– Ну и валяйте, хоть к черту на рога! – крикнул тот же голос.

Марко изо всей силы дернул уздечку.

В ушах свистел ветер.

Рядом скакал Кирило Кажан.

XV

В ночь перед наступлением Матейка с тремя ротами партизанской пехоты взял с боем станцию Степную.

Объединенные англо-греческие силы вынуждены были оставить на станции бронепоезд и под сильным огнем красных поспешно отступили.

Через полчаса после боя на станцию прискакал Кремень. Не теряя времени для бронепоезда подобрали команду. Явились несколько машинистов и предложили вести паровоз.

Договорившись окончательно о времени выступления, начдив уехал. За плавнями грузились на пароход артиллерия и пехота. Кавалерийские части готовились двинуться по берегу.

Решено было с трех сторон подойти к Херсону и атаковать город, постепенно развертывая бой. Захваченный бронепоезд значительно, облегчал задачу. Создалась возможность поддержать партизан артиллерийским огнем со стороны железной дороги. Наличие бронепоезда усиливало маневренность дивизии. Такой оборот дела окрылил партизан.

В эти часы Кремень был особенно спокоен и сосредоточен. Один за другим входили в хату командиры сотен и рот и получали от него точные короткие приказы. Отдавая их, начдив отмечал что-то карандашом на трехверстке. Охрима он задержал дольше всех. Этому командиру выпало на долю провести пароходы мимо плавней и высадить десант в Алешкинских болотах, чтобы, как только стемнеет, неожиданно появиться под стенами Форштадтской крепости.

Сам Кремень решил повести кавалерию, легкую артиллерию и пулеметный батальон в лоб оккупантам.

Для бесперебойной связи он отобрал пятьдесят конников-связистов и приказал им находиться при нем.

Лоцманский хутор ожил, загудел и походил теперь на взбудораженную пасеку. За хутором, под Горой-Резанкой, строились конные отряды. Малорослые крестьянские лошадки отмахивались растрепанными хвостами от надоедливых комаров, жевали прошлогоднюю, прибитую дождем траву и тихо ржали.

Стоя на пригорке, Кремень пропустил мимо себя конников и неожиданно заметил в конце колонны, над конскими головами, блестящую медь труб.

Командир отряда Осадчук усмехнулся в усы и, расправив от удовольствия плечи, гордо отдал честь начальнику.

– Ничего конница, – сказал Кремень. – Где трубы достал?

– Раздобыл, товарищ начальник, _ – усмехнулся Осадчук.

Трубы добыли в соседнем местечке у каких-то престарелых музыкантов.

– Губы у них распухли, – оказал он, – пускай отдохнут малость, а мы поиграем… На войне музыка нужна…

Среди партизан командир нашел немало ребят, как будто рожденных для этих труб.

Бойцы хлопотали вокруг коней. Кремень окинул взглядом пеструю толпу и заметил:

– Нам бы теперь амуниции для орлов наших.

– Там достанем, – и Осадчук показал рукой в сторону Херсона.

– Ты уверен в этом?

– Крест святой, – засмеялся матрос.

Кремень пожал ему руку и вскочил в седло.

– Будь здоров! Поеду на станцию. Сегодня приказа ждем.

– Один едешь? – спросил Осадчук. – Может, взял бы кого-нибудь… На разъезд наткнуться можно.

– Доеду, ничего…

Но как только Кремень отъехал, Осадчук послал следом за ним трех всадников:

– Смотрите в оба, ребята!

Они мгновенно исчезли за горой, только глухой топот копыт прозвучал в вечерней тиши.

На станции было людно и шумно. Сердито посапывая, стоял под парами паровоз бронепоезда. В раскрытых дверях вагонов мелькали вооруженные люди.

Матейка сидел в телеграфной.

Посланные в степь партизаны налаживали связь.

У паровоза стояли Максим Чорногуз и усатый машинист. Кремень поздоровался.

– Знакомого встретил, – радостно сообщил Максим, – когда-то вместе на заработки ходили; давно это было, не думал я, что судьба сведет…

– Судьба наша такая, что на нее надейся, да сам не плошай, – вставил машинист, с любопытством поглядывая на начдива. – Вот, к примеру, и про вас, товарищ начальник, говорят, что по Сибири гоняли вас и всякое было, а теперь вот войском целым командуете. А как вы думаете, – понизив голос и подступая ближе, спросил он, – побьем мы англичан, греков и французов?

– Непременно. И очень скоро, – уверенно ответил Кремень.

– Эх! – обрадовался машинист. – Сколько их против нас приперло сюда, а гайка-то слаба, ничего у них не выходит. Со всех концов света людей нагнали; в Одессе даже в юбках солдат видел, смех один.

В темноте вспыхивали огоньки цигарок. В конце поезда гармонь выводила веселую мелодию. Сильный звонкий голос пел:

 
Ой, берут дуку
За чуб, за руку,
Третий в шею бьет…
 

– Хорошие слова, кстати, – одобрительно промолвил Чорногуз, – добрый знак.

Кремень кивнул головой и хотел уже идти, но машинист остановил его, робко взяв за рукав, и, заглядывая в глаза, спросил:

– Ты скажи, начальник, Ленин при войсках идет? Есть такой слушок, что он теперь на Украине, у нас.

– В Москве Ленин, – ответил Кремень, – в самом сердце Республики. А с ним Свердлов, Дзержинский, Калинин, штаб нашей революции…

– Повидать бы их, товарищ начальник, – мечтательно протянул машинист.

– Повидаем и поговорим, друзья. Да и сейчас они с нами, в сердцах наших…

Кремень обвел рукой вокруг и тихо продолжал:

– Вот повыгоняем врагов с нашей земли, заживем вольно, счастливо. А край у нас богатый…

– Завидно другим народам будет… – проговорил Чорногуз.

– А они пусть не сидят сложа руки, пусть восстают, – рассердился машинист.

Кремень пожал всем руки и быстро пошел по перрону, придерживая шашку.

В темноте звенели его шпоры.

Открыв дверь телеграфа, начдив попятился от неожиданности: на лавке у стены сидел Марко.

Они обнялись, поцеловались, и Кремень подвел сына поближе к лампе.

– Разукрасили тебя.

– Постарались, – согласился Марко.

– А Ивга здесь… – сказал Кремень, садясь на скамью рядом с сыном.

– Знаю… мне Ян говорил… – Марко смотрел в темный угол комнаты и потирал руки. – Сурму, Дранова, Гарайчука замучили гайдамаки… – тихо сказал он. И через силу, с трудом находя нужные слова, рассказал обо всем, что произошло в Масловке.

– Может, полежал бы ты? – предложил отец. – Нелегкие у этих бандитов руки.

– Нет! – И Марко покачал головой. – Отлежаться успею. Воевать надо, товарищ начальник. – Что-то похожее на улыбку мелькнуло на его губах.

– Вот это так! – И отец еще раз радостно обнял сына. – Знало мое сердце, что вырвешься ты из беды. Скоро и до гайдамаков доберемся, скоро! А теперь, сынок, скачи на хутор и жди там моих приказаний. Утром, думаю, начнется. А Кажан где?

– На хуторе.

– Радость у него большая: из когтей гайдамацких вырвался и дочка нашлась… А ты ему навсегда благодарен должен быть… Скачи, Марко! До рассвета позорюй с Ивгою!.

Марко вышел, не оглядываясь. Кремень прижал лицо к стеклу. Он видел, как сын отвязал от палисадника лошадь, вскочил в седло и скрылся в темени, рассеяв по перрону цокот подков.

* * *

«Вот их и двое на свете», – на миг подумалось Ивге.

Она сидит с Марком, тесно переплетя пальцы, молчит.

Все сказано, обо всем вспомнили в короткую, неповторимую ночь. Неумолимо синеет за окнами чистое утреннее небо.

Кажется, в тишине слышно, как стучит сердце. Закрыв глаза, они ищут губами друг друга.

Находят.

Тогда все исчезает. Только слышно, как льются и льются минуты…

Вместе с утренним солнцем ветер с лимана принес в Лоцманский хутор, отзвук пушечных выстрелов.

Они раздавались один за другим, и партизаны тревожно прислушивались к глухому реву пушек.

Марко стоял в саду, у плетня. Впереди, за неглубоким оврагом, расстилалась степь.

«Началось!» – подумал он, и ему стало легко и радостно. Наконец-то настало то желанное, к чему готовились на Лоцманском хуторе в течение многих дней…

Ивга искала Марка. Она еще спала, когда он оставил хату.

Боязнь снова потерять любимого охватила девушку. Ее цветастый платок замелькал в кустах.

На рассвете прошел чистый дождь, и теперь деревья, кусты, трава – все вокруг казалось прибранным по-праздничному, торжественным.

Ивга нашла Марка в саду. Взгляд его блуждал вдали, где клубились над степью сизые тучи. Одна за другой пропадали они за горизонтом, и за ними открывался неоглядный величественный простор.

Орудия громыхали все чаще и сильней.

Марко обернулся и увидел девушку. Он пошел к ней навстречу, положил руки ей на плечи и притянул к себе.

– Ну, вот и все! Сейчас я поеду. Бой сегодня. – Марко замолчал, прислушиваясь к выстрелам. – Вон как Охрим гвоздит, – восхищенно воскликнул он.

– И я с тобой, – неожиданно сказала она.

– Куда? – удивился Марко. – Нельзя тебе… Ты ведь больна еще.

Она обиженно отступила и сказала:

– Снова уедешь… И все идут в бой, отец вон тоже собирается. Вечером говорил: «Будет, навоевался, поедем, дочка, в Дубовку», а теперь говорит: «Повсюду наша Дубовка, повоюем, а там поглядим»! Сидит и винтовку чистит… Не могу я остаться одна, опять тебя потеряю.

– Нет, Ивга, не потеряешь. А в бою что тебе делать? Вот погоди, научу с винтовкой управляться, тогда и повоюешь. А воевать еще придется. Не последний это бой…

В полдень канонада затихла. Привезли первых раненых. Их разобрали по хатам жены лоцманов.

Ивга суетилась, помогая хозяйке хаты. Внесли двух раненых – молодого и старого бородатого крестьянина. Старик молчал и только скорбно смотрел на завязанную ногу.

Парень стонал и перебирал пальцами, ища что-то, не находил и жаловался.

Ивга с расширенными от страха и жалости глазами перебегала от одного к другому. Молодой был ранен в грудь.

На перевязке пятнами выступала кровь. На губах малиновыми пузырьками дрожала пена.

Марко вывел с Лоцманского хутора четыреста сабель и десять пулеметных тачанок и прошел рысью к Боляховскому лесу.

На опушке он приказал бойцам спешиться и отдохнуть, выслал разведку и лег на разостланную шинель. Лошади неспокойно топали. Разноголосый гомон стоял вокруг.

Лежа на спине, Марко видел над собой чистое синее небо. Раскидистые дубы поднимали навстречу небу и солнцу свои суровые верхушки.

Вокруг остро пахло прошлогодней прелой листвой. Над деревьями кружили вороньи стаи.

Вскоре разведка донесла, что греческая пехота залегла в шести верстах от леса.

Тогда по полям, залитым дождями, ударили сотни копыт, проложили борозды высокие колеса тачанок. Веселый ветер запел в ушах всадников свою песню.

Марко повел отряд в бой.