Текст книги "Днепр"
Автор книги: Натан Рыбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
XIV
Осмелели дубовчане. Перед самыми стенами усадьбы рубили лес, не таясь возили к себе домой, ходили вокруг экономии, заглядывали на барский двор. Заводили разговоры с Киндратом. Феклущенко не показывался. Он сидел в комнате и сквозь щелку в занавеске наблюдал за бурлящей толпой плотовщиков. Беркун, увидев, что сила на стороне мужиков, решил пристать к селу и быть со всеми. Стал он ходить к Архипу, высказывать свои мысли по поводу происходящего. И вскоре выбрали дубовчане комитет: Архипа, Окуня, Бессмертного и Беркуна.
А через день после этого из Лоцманской Каменки пришел Максим Чорногуз. Шел он пешком, месил размякший чернозем. В бороде искрились капли дождевой воды. По дороге завернул на погост. Среди кладбищенского беспорядка насилу отыскал могилу Саливона. Скинув облезлую шапку, низко поклонился и перекрестился заскорузлыми пальцами. Крепко сплела свои объятия земля над дедом Саливоном. Максим постоял немного, еще раз поклонился и пошел в село, пробуя дорогу дубовым посошком.
Сиротливо жались друг к дружке серенькие хатки, в раскрытые настежь двери овинов залетал ветер. На улице ни души. Все отсиживались дома. А на берегу длинными штабелями лежали приготовленные к сплаву бревна. Отгороженная стеной барская усадьба жила, своей обособленной жизнью, и над всеми службами, над амбарами, конторой, лесопилкой и кирпичным заводом властвовал Феклущенко. Кашпура не было. Второй месяц сидел Данило Петрович в Киеве. Управитель ежеминутно с тревогой посматривал на дорогу в село. Наглухо запертые ворота зорко охранялись. В сторожке у Киндрата лежал дробовик. Но Феклущенко Киндрату не верил. Ночью он будил Домаху и прислушивался к шелесту ветра за окнами. В глазах у него трепетал ужас. Он одевался, дрожащими пальцами сжимал револьвер и ходил по большим залам барского дома, пугаясь звука собственных шагов.
Ивга просыпалась в своей каморке возле кухни, слушала эти осторожные шаги и погружалась в думы, мысленно переносясь в маленькую пустующую хатку на краю села.
Управитель не ложился до утра. Его воображению рисовались страшные картины, и волосы у него вставали дыбом.
– Мужик у нас хоть и мирный, – бормотал Феклущенко, – а того и гляди устроит что-нибудь. Вот соседу Вечоркевичу красного петуха в имение пустили. Да и наши мужики смелее стали, лес рубят, кленовый молодняк начисто посекли.
Иногда являлась мысль бросить все и бежать из этого ада. Он поделился своими намерениями с женою, но она не разделяла их.
– Куда убежишь? – говорила она. – Всюду теперь одинаково. Лучше подождать. Перемелется – снова порядок будет.
И хотя в имении никто из господ не жил, она ревностно следила, чтобы по-прежнему все было чисто и опрятно, словно знала, что вот-вот распахнутся двери и Кашпур войдет в дом…
Вечером в хате Оверка Бессмертного сошлись плотовщики. Людей набилось уйма. Курили так, что за дымом не разглядеть было лиц. Сам хозяин сидел в красном углу, рядом с Максимом Чорногузом. Тот молчал, скрестив на груди руки, кусал кончики усов желтыми от табака зубами и от волнения двигал ногами под столом. Когда все собрались и дверь заперли, Максим свернул самокрутку, затянулся, улыбнулся и сказал тихо, как всегда:
– Послали меня к вам из Лоцманской Каменки. Удивляемся мы. Чего ждете? Вокруг такое делается, а вы, как суслики, притаились и боитесь нос высунуть. Пора с господами расквитаться. Теперь наша власть и наше право. Я принес вам добрые вести. В Петрограде о нас заботятся. Теперь уж пускай поплачут господа… Русские рабочие взяли власть в свои руки. Голова всему – Ленин. – Максим поднялся, обвел увлажненными глазами всех собравшихся в тесной задымленной хате и мечтательно повторил: – Ленин. За нашу правду и волю всю жизнь страдал, бился с царем и Керенским и победил… По всей России крестьяне помещиков гонят… А что делается на Киевщине, на Полтавщине, на Харьковщине?.. Буря… Гроза… Гнев народный клокочет, как Днепр на Ненасытецком пороге… Чего ждете? Чтобы Кашпур гайдамаков привел? Немцев?
– Правду говорит Чорногуз, – отозвался Остап Гринько, высокий, сухощавый глиномес с кирпичного завода, – пора нам о себе позаботиться. Довольно попил Кашпур крови нашей и пота…
Оверко Бессмертный поднялся за столом, сжимая кулаки, крикнул:
– Выбрали мы комитет, а что он делает? Ничего! Вот и сейчас не все из комитета пришли. Беркун прячется…
– Известно, ему и с Кашпуром не худо… – отозвался кто-то.
– В шею гнать подлюгу, – поддержал Оверко.
– А может, он тоже за правду нашу… Мужик все-таки, не барин, – попробовал возразить Окунь.
– Мужик-то мужик, – твердо проговорил Гринько, – да не все мужики одинаковы: у тебя хата под соломой, а у него под железом, у тебя в овине ветер свищет, а у Беркуна от пшеницы стены расперло… Вижу я, нет у вас огня, люди… Каждый норовит в сторону отвернуться… У нас на кирпичном решили сами хозяйничать, приказчиков Кашпура прогнали, Феклущенко к нам с неделю носа не кажет.
– Оружия надо… – заметил Окунь.
– Оружие будет, – пообещал Максим, – Фронтовики в Лоцманскую Каменку вернулись с оружием, к вам тоже придут…
– Слыхали мы, что в Киеве какого-то гетмана Скоропадского выбрали. Ты скажи, Максим, что у вас говорят про это? – спросил Бессмертный.
– Немцы назначили царского генерала гетманом, – ответил Максим. – А фамилия у него такая, что сама на твой вопрос отвечает: и впрямь скоро упадет. Рабочие киевляне не дремлют… Там большевики, Андрей Иванов у них за старшего… Они, того и гляди, подтолкнут гетмана, чтоб поскорей упал…
В хате засмеялись. Максим Чорногуз видел: люди все понимают, не дадут ярмо на себя надеть. Обрадуются плотовщики и лоцманы в Каменке. Дубовчане поддержали!.
– Слушайте, люди, – снова заговорил он. – Время терять нельзя. Прибыл к нам из Екатеринослава рабочий Выриженко. Екатеринославские рабочие зовут нас на великое дело… В Петрограде и в Москве власть рабочих и крестьян, а у нас на Украине всякие проходимцы. Немцы, гайдамаки, царские генералы из шкуры вон лезут, чтобы не отдать нам землю, а рабочим – заводы и фабрики… От нас наша судьба зависит, только от нас…
– Твоя правда, – отозвался Окунь. – А мы молчим, с Беркуном советуемся. Эх, дураки мы, биты, да, видно, мало…
– Ну, ты не больно того, – заметил Бессмертный, – мало биты; Так биты, что кожа на спине лопается… Все, кому не лень, стегают нас… Вот Чорногуз дело говорит. Так и давайте за дело. Вон Кашпура из Дубовки! Ко всем чертям его, вместе со всей шайкой!
Бессмертный показал рукой на окно.
– Думаете, сам Кашпур придет, в ножки поклонится – берите, мол, мужички, все мое добро, по своей воле уступаю? Так считаете?
Максим замолчал и выжидательно смотрел в глаза мужикам. Но никто не проронил ни слова. Только Бессмертный сказал, почесывая пальцем в усах:
– Верно ты говоришь, Максим. Выжидают мужички. А чего – сами как следует не знают. Вон вчера Панас Лышко говорил: «Неясность у нас, что мы с лесом делать будем?»
– Вишь, у нас все леса да леса, – неуверенно протянул кто-то еще.
– И леса мужицкие, – ответил Максим.
Он ждал еще вопросов, но мужики молчали. И он заговорил снова:
– Велели мне наши из Лоцманской Каменки сказать вам, пора, мол, за ум браться, усадьбу к своим рукам приберите. Пускай крестьянский комитет распоряжается.
– Оно так, да мутно, не разберешь сразу.
– Зачем сразу? Ты постепенно. А раздумывать потом будешь. Теперь надо железо ковать, пока горячо.
Чорногуз взволновался: его раздражала вялость дубовчан.
За последние годы он научился иначе оценивать жизнь. Судьба Петра не могла не повлиять на Максима. И когда в Лоцманской Каменке появился екатеринославский рабочий Выриженко и сказал лоцманам, что приехал к ним от ревкома Екатеринослава и что большевики поднимают трудовой народ на борьбу, Максим, первый из лоцманов, стал его помощником. Посланцем Выриженка явился Максим в Дубовку и вернуться не солоно хлебавши не хотел. Он упорно, настаивал на своем и около полуночи все-таки одержал победу: Бессмертный ударил кулаком по столу так, что зазвенели стекла, и крикнул:.
– Будет, мужики, раздумывать! И нам надо жить, как все люди! Завтра в усадьбу! Выгнать Феклущенка, взять все, подсчитать, раздать людям землю.
Решили выбрать старшими Бессмертного, старого солдата, потерявшего в японскую войну руку, Окуня и рабочего кирпичного завода Гринька, который все время молча сидел в углу.
XV
В ту же ночь, когда шел совет в хате Бессмертного, в имение вернулся Кашпур с большим конным отрядом. Утром выборные, подойдя к воротам усадьбы, увидели во дворе около сотни оседланных коней. Вокруг них хлопотали люди в серых жупанах со сборками и черных высоких шапках. Мужики нерешительно потоптались на месте и, переглянувшись, повернули назад. На площади возле управы их встретил Беркун. Он усмехнулся и сказал злорадно:
– Что? Поверили брехуну Чорногузу? Куда он подевался? Ветром унесло? А вам будет.
– Рано радуешься, – проронил Бессмертный.
Ночью гайдамаки арестовали Окуня, Бессмертного и Гринька. Их погнали в имение, заперли в сарае возле амбаров.
– Теперь поплачете, бунтовщики! – пообещал через дверь часовой.
Окунь выругался, прошел в глубь сарая и сел на пол. Бессмертный и Гринько молча стояли у стены.
…Феклущенко бегал и суетился больше всех. Он словно проснулся от тягостного сна. Оживился, снова мерцали в глазах хитрые огоньки, подмигивал казакам, льстиво угождал есаулу, орал на кучеров, на сторожа Киндрата, который слонялся без дела и заводил из любопытства разговоры.
Поддергивая на полушубке веревочную подпояску, Кондрат приставал к казакам:
– Кого воевать собираетесь? – спросил он у здоровенного парня, чистившего скребницей худую клячу.
Тот глянул презрительно и не ответил. Но Киндрат не отставал:
– Видать, сам не знаешь?
– Чего прилип? Печенки выпущу! – пригрозил казак.
– Ишь, хитрая штука – печенки выпустить! – не испугался Киндрат. – Это всякий дурень может. Ты мне растолкуй: так, мол, и так, чтоб я понятие имел. Какая вы власть будете? – спросил он, хитровато моргая глазами.
– Мы, дед, украинская власть, атамана Петлюры казаки. Понял? А теперь убирайся!
И казак снова принялся чистить клячу. Круп ее прогибался под его тяжелой рукой.
– Коняга у тебя никудышный, – заметил сторож, чтобы продолжить беседу.
Но собеседник проявил такое нетерпение, схватившись за эфес сабли, что Киндрат мигом отскочил и уже не пытался более возобновлять разговор. Он нашёл себе уголок в старой беседке за полуразрушенным флигелем. Оттуда как на ладони видны были Дубовка, Половецкая могила, дымчатая полоса Днепра и темные массивы лесов. Старик склонил седую голову на руки и погрузился в раздумье.
Дубовка словно вымерла. По хатам уже разнеслась весть об аресте выборных. По безмолвным улицам села дважды проезжали всадники. Из окон испуганными глазами следили за ними плотовщики. Огородами, позади хат, украдкой пробирались друг к другу.
Беркун то и дело бегал в имение, вертелся на глазах у Феклущенка, наушничал. Сторож Киндрат, отворяя ему калитку, бормотал:
– Погоди, это мы еще тебе припомним!
Феклущенко повел Беркуна к Кашпуру. Тот сидел в зале за столом, окруженный петлюровцами. Все были навеселе и пьяными глазами смотрели на вошедших. Феклущенко подобострастно заглядывал в глаза хозяину. В камине весело поблескивал огонь.
Данило Петрович поманил пальцем старосту. Беркун робко шагнул к столу и потупился.
Что надумали? – грозно спросил Кашпур. – Бунтовать? А? На чужое добро рты поразевали? Гляньте, пане атаман, – повернулся он к лысому военному в расстегнутом френче с золотыми нашивками на стоячем воротнике, – видите экземпляр? Староста. Наша опора. Представитель народа, причем, имейте в виду, лучшей его части. Вот каковы те киты, на которых будет опираться наша государственность.
Атаман Степан Варивода – бывший попович и недоученный семинарист – молчал, покручивая черненькие усы.
– Ваша милость, не губите! Все скажу вам. Я из усердия в это дело затесался… – Беркун упал на колени и протянул руки к Кашпуру.
– Встань! – заорал Данило Петрович. – Не люблю. Не икона я, нечего класть поклоны! Ты лучше расскажи, что там мужики надумали?
– Умозаключаю, – осторожно вставил Феклущенко, – что староста Беркун с благим намерением замешался, а именно – с целью все подробно узнать…
Петлюровцы с удивлением посмотрели на управителя, а Кашпур сердито махнул на него рукой. Тогда Беркун, путаясь от страха и захлебываясь от желания угодить Данилу Петровичу, рассказал про сходку в хате Бессмертного, про Максима Чорногуза, который уговаривал «разграбить имение и спалить» Беркун соврал, желая еще больше угодить барину.
Окуня, Бессмертного и Гринька не выпустили. Их никуда не звали, и к ним никто не заходил.
– Видать, не до нас барину, – сказал Окунь.
– Так оно и лучше, – отозвался Бессмертный.
Вокруг сарая шагал часовой. Несколько раз Окунь пробовал заговорить с ним, но безуспешно.
Кашпуру и атаману Вариводе действительно было не до них.
Данило Петрович, едва прогремели первые раскаты Октябрьской революции, которую он встретил со страхом и проклятиями, кинулся в Киев. Прежде всего надо было вынуть деньги из банков. В те дни он ни о чем ином не думал. Одна мысль была в его голове – деньги. Как мыльный пузырь, лопнуло предприятие по шлюзованию порогов, кувырком пошли все дела. Поместив свои капиталы в румынские банки, дубовский помещик несколько успокоился. Множество его знакомых – фабриканты и помещики, да и его соакционер Марголин – поспешно выехали во Францию. Они советовали и ему сделать то же. Но он отказался. Где-то в глубине души он еще верил в возврат прошлого. Он не мог допустить мысли, что социальный строй, который существовал на протяжении нескольких столетий, сразу развалился. Кашпур просиживал целыми днями в гостинице, чего-то ожидая. На улице он испытующе заглядывал в лица прохожих, заводил разговоры с незнакомыми в ресторанах, все допытывался и разведывал, как люди думают и чувствуют себя в эти непонятные ему дни. А улицы, город, фабричные окраины, Демиевка и Шулявка, задымленный Подол и суровый Печерск жили по-новому в вихре волнения и радости. Над многими домами развевались красные флаги. Данило Петрович отворачивался, когда проходил мимо них.
Раз, на бульваре, кто-то окликнул его, Перед ним с чемоданом и зонтиком в руке стоял отец Ксенофонт.
– Куда это вы? – спросил Кашпур, садясь на лавочку и движением руки приглашая священника сесть.
Светопреставление, Данило Петрович. Ниспослал господь страшные кары…
– Я не про то, – усмехнулся Кашпур. – Куда путь держите?
Но поп молчал.
– Бежите? – со злобой выдавил Данило Петрович. – Пастырь церкви, стадо бросаете, боитесь, как бы вас на рога не подняли?
Он расхохотался и ушел от растерявшегося попа.
* * *
Пока Кашпур отсиживался в унылом номере гостиницы, события шли своим ходом. Ориентации менялись со сказочной быстротой. Публиковались речи и прославлялись имена людей, о которых Кашпур слышал впервые. Зато Микола всем существом жил в этих событиях. Он-то и свел отца с Вариводой. Послушав атамана, Кашпур согласился, что в городе нечего делать. Микола остался, устроившись в секретариате иностранных дел, а Кашпур вместе с новым знаковым поехали в Васильков. Там ждал атамана его отряд.
В Васильков ехали на автомобиле. Трижды в дороге задерживались. Шофер, угрюмый молчаливый парень, лазил под машину, ковырялся в моторе и злобно что-то бормотал.
Варивода держал Данила Петровича за рукав и говорил ему, щуря близорукие глаза:
– Они, эти министры, ни черта не смыслят. Сейчас не съезды нужны. Сейчас все должно решить оружие. Надо, чтобы был один хозяин, а он уже крепко свяжет с немцами, или с французами, или с американцами. Такой человек есть – Симон Петлюра. Я к нему поведу своих казаков. Вы поедете со мною? Да?.. Гетману скоро капут. Как и Центральной раде. Это факт. Теперь надо на англичан, французов, американцев ориентироваться.
Кашпур молчал. Он вдумывался. Мысли вертелись вокруг сообщения о союзе Центральной рады с немцами. Может, хоть немцы наведут порядок. Но атаману он ничего не сказал. Ехали дальше. Колеса шуршали по грязи. По обеим сторонам дороги уходили назад убогие нивы. На горизонте маячил однокрылый ветряк. Автомобиль на пригорках подкидывало. Атаман, крепко вцепившись руками в сиденье, ругал шофера.
Даже в Дубовке, у себя в имении, Кашпур не обрел прежнего равновесия. Вокруг все точно тряслось в лихорадке. Варивода и есаулы – рябой, невзрачный дьячок Дзюба и бывший офицер, увалень Выверт – пьянствовали, балагурили. Сотня всадников поедала хозяйские харчи; ежедневно резали на скотном дворе овец; в амбарах таяли сало и мука, кони поедали сено. Варивода послал гонца с письмом в Черкассы. В Черкассах собирались на совет атаманы. Туда должен был прибыть Симон Петлюра.
В этой суматохе Кашпур никак не мог понять, какова будет его роль в предстоящих событиях.
Ясно было одно: перед ним угроза потерять все сокровища, которые он собрал, превратиться в нищего. И Кашпур всем существом постигал, что ради сохранения богатства он готов биться до последнего вздоха, грызть зубами землю, поддерживать тех, кто будет защищать собственность от голяков, и для него неважно, кто эти защитники, он пойдет с любыми, будь то Центральная рада, Петлюра или кто другой.
Конечно, он мог выбраться вслед за своими деньгами и пересидеть где-то в спокойном, тихом уголке, переждать, пока стихнет буря, восстановится порядок. Но боязнь, что, выехав за границу, он потеряет связь со своими богатствами – с землей, лесом, имением, – цепко держала его в Дубовке. Хвастаясь своей смелостью, Данило Петрович говорил Вариводе:
– Я, видите ли, не таков, как некоторые. Они, чуть только паленым запахло, – врассыпную. А я, если надо, сам возьму в руки оружие, я уж за свое государство постою!..
Дергая на себе портупею, Варивода кричал до хрипоты, точно вокруг все оглохли:
– Правильно! Вы возьмете оружие! Я это чувствую. Вы смелый человек. Для украинской государственности такие люди – клад. Я о вас скажу самому головному атаману. Наш атаман должен знать, какие люди его поддерживают. А? Не так ли? – и сам подтверждал: – Конечно, так!
А в минуту наибольшей откровенности, хватаясь за пуговицы на пиджаке хозяина, заглянул в глаза и открыл свою заветную мечту:
– Эх, и когда же все это затихнет, угомонится… Я бы себе тоже где-нибудь облюбовал такое гнездышко, как ваша Дубовка. И тихо, и для кармана выгодно. Полагаю, меня государство за услуги наградит! А? Как вы думаете?
Кашпур утвердительно кивнул головой. Намерения атамана ему нравились.
Порывы ветра трепали занавески на окнах. Ржали у коновязи застоявшиеся кони. За столом помолчали. Атаман Варивода скатывал шарики из хлебного мякиша, играл ими. Данило Петрович тяжело вздыхал. Сердце, как мыши, грызли сомнения. Выйдя вдвоем с Вариводой на террасу, он долго вглядывался во тьму. Над обнаженными деревьями парка ветер гнал тучи. С земли поднимался запах прелого листа. Глаза Кашпура налились кровью. Он до боли сжал пальцами скользкие перила и тяжко дышал. В темноте, стараясь разобрать выражение лица собеседника, спросил тихо:
– А какая сила с большевиками? Неужели их много?
Он с надеждой ждал желанного ответа. Варивода ближе придвинулся к нему:
– Сила как будто немалая. Землей мужиков заманили. Землю всю отдают. Понимаете? И немало их, Данило Петрович, немало, – Сообразив, что ему не подобало так отвечать, атаман спохватился: – Только украинские крестьяне им не верят. Они будут биться за вольную Украину, за нас.
Кашпур помолчал, потом неожиданно глуховато спросил:
– А вы верите, что мы их прогоним? Вы верите?
– Верю! Нам помогут англичане, американцы, немцы… – почти крикнул Варивода, но в голосе его Кашпур не услышал уверенности.
Где-то за парком, в ярах, прозвучали выстрелы. Меж кустами, у подножия террасы, блуждал ветер. Кашпур облокотился на перила и, пряча голову в плечи, зажмурился.
В эту минуту шевельнулась у него мысль, что пути к прошлому навсегда потеряны и возврата к нему нет. Мысль эта так поразила его, что он, будто очнувшись от тяжкого сна, крепко вцепился пальцами в руку Вариводы и, захлебываясь от боли и гнева, прошептал:
– Биться надо с ними, атаман! Резаться!.. Только так! Только так! Только так!
Глухая волна мести подымалась в его душе.
В ту ночь за старым флигелем расстреляли Окуня, Гринька и Бессмертного. Они до утра лежали рядом, переплетя мертвые руки. Мокрый, отцветший чертополох обвил их тела. С темного неба не переставая лил дождь. Струи воды хлестали размякшую землю. Внезапно мохнатое от туч небо прорезала молния, и над Дубовкой звонко раскатился гром.
