Текст книги "Дети Хедина (антология)"

Автор книги: Наталья Колесова

Соавторы: Ник Перумов,Ольга Баумгертнер,Аркадий Шушпанов,Ирина Черкашина,Юлия Рыженкова,Дарья Зарубина,Наталья Болдырева,Сергей Игнатьев,Юстина Южная,Мила Коротич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Наталья Федина
А-кушерка, или Все цвета радуги

Красный

Сегодня дождь. Хороший знак: небо выплачется за меня, значит, самой реветь не придется. В этом нет логики, но примета подводит редко. Если один человек может сделать что-то за другого, то небо – тем более, правда? На родильном столе, страшно выгибаясь, кричит женщина. Решение нужно принимать быстро – кровотечение не прекращается слишком долго – а я все медлю. Женщину держат за руки, но не нежно, успокаивая, а жестко, фиксируя, чтоб не ломанулась со стола. В семнадцатое отделение мужей не допускают: это не курорт, это 17А. Военный объект. Женщина сейчас некрасива: схватки уже начались, но скоро ей станет легче – или станет все равно. Все зависит от меня, застывшей, как перед первой в жизни операцией.

– Она тебе кто? – спрашивает Соколова, любимая медсестра, перехватив мой плавающий взгляд.

– Так, – отвечаю я. – Никто.

Она и вправду никто – просто женщина моего мужчины, который сегодня станет отцом. Или не станет – потому что не станет ребенка. И этой женщины с искаженным красным лицом – тоже.

– Ну, что ее ждет? Уже знаешь? – торопит Соколова.

Не слишком уверенно киваю и до крови закусываю губу.

Ничего я не знаю.

Оранжевый

Момент выбора – традиционное акушерство или экспериментальное – дался мне легко. Я не советовалась с родными, не сравнивала, не анализировала…

– Бросим монетку? – смеясь, спросила одногруппница Катька, тряся рыжими, мокрыми после дождя волосами.

Она и привезла меня в этот город на краю Вселенной – поступать в здешний медицинский («О-о! Там мед – такая круть – просто нереально!»).

– Девочки, смотрите, радуга!

– Плохая, к слову, примета, – блеснула эрудицией Рая, наша третья подруга. – По радуге души умерших переходят в потусторонний мир, так что если она появилась… Сами понимаете, что значит!

– Ну, ты и дура, Райчик, – удивилась я. – Значит, что в нашей жизни появится нечто прекрасное и удивительное. Бросай монету, Кать!

Я всегда была фаталисткой, а тут еще и радуга… Выпала «решка».

Катька погибла во время первой практики: сложный случай, отсутствие опыта…

Я даже не плакала – не было сил после трех суток без сна: первые роды – это жесткач, они-то и определяют – станешь ты А-кушеркой или эти двери для тебя закрыты. Лежала плашмя на полу, не в силах доползти до окна и задернуть шторы, а в глаза издевательски слепило солнце: лето выдалось засушливым. Буро-рыжим, словно засохшая апельсиновая корка, черт его дери – с тех пор я ненавижу этот оттенок. Вообще ненавижу оранжевый цвет.

Плакала я уже потом – мно-ого плакала: в юности я вообще любила порыдать. А потом перестала – просто выработался лимит. Теперь за меня это делает дождь, ведь кто-то обязательно должен оплакивать мертвых – так правильно.

В 17А я уже восьмой год. И раз в несколько месяцев по инструкции должна убивать.

В последнее время – все чаще и чаще.

Желтый

Из пухлого кокона одеяла беззащитно выглядывают плечо и лохматая макушка. Трогаю когда-то золотистые волосы (какой он стал седой!), тихонько целую в плечо, прижимаюсь теснее. Сегодня я не автомат по производству новых граждан, я женщина. А это – мой мужчина. Мон Шури, Саня-Санечка.

Тычась носом в родное плечо, я обычно мечтаю жить так всегда: по вечерам вместе с желтой униформой сдирать личину А-кушерки и становиться просто бабой. То мягкой, ласковой, податливой, то страстной и необузданной. Такой, как он захочет, как скажет, как подумает. Забавной зверушкой, вечной девочкой, куском нагретого пластилина в его руках… Руки у Сани огрубелые, в заусенцах – никакой крем их не берет, но сначала у меня получалось в них плавиться. Как же хорошо это у меня получалось в восемнадцать!

Все было чудесно, не жизнь, а дынное мороженое, но мягкие и податливые в 17А не работают, какими бы иллюзиями сами себя ни тешили.

Как-то на выходные мы поехали в деревню к Саниной тетке, и «мой господин» пожелал на обед куриной лапши. Я гордо побежала исполнять «приказание»…

Увидев, как я отсекаю голову палевой хохлатке, которую мы недавно вместе кормили – пальцы сталкивались в миске с зерном, и мы тут же начинали целоваться! – Саня спросил растерянно:

– Как ты можешь?

– Так ты хочешь лапши или нет? – не поняла я.

Он хотел.

Но думал, что «самое страшное» возьмет на себя тетка, – как будто для курицы есть какая-то разница, кто именно отделит ее глупую голову от тушки.

Как будто, переложив ответственность на другого, ты становишься как будто ни при чем… Смешной такой – Саня, милый, милый. Слишком милый для жизни со мной.

Дело было не в курице, конечно, и не в том, что от меня у него никогда не будет детей: «для себя» А-кушерки не рожают, такова специфика работы.

Просто не выдержал, что я сильнее, и тут же другая барышня рядом нарисовалась – такая, как надо: и славная, и мягкая, и податливая. Саня начал «танцевать фламенко» уже с ней. Но ко мне все равно иногда приходил, а я не гнала.

«Нас двоих» больше нет, но между нами все равно болтается ниточка, в иные дни натягивающаяся чуть-чуть, в иные – до физической боли. Набухает кровью, пульсирует от сердца к сердцу… или от паха к паху? Не важно. Но когда мне плохо, Саня приходит без предупреждения и впечатывает в объятья.

Сперва я пыталась искать рациональное объяснение, но потом приняла за аксиому растерянное: «Я почувствовал».

Один человек всегда может сделать что-то за другого – сдать экзамен, принять наказание, выпить боль. Ничего в этом такого уж особенного нет.

Но в такие ночи я обхожусь без укола.

Зеленый

«Зеленые» дети – дурацкий термин, но как-то он прижился. Кодовое название впервые прозвучало в приказе, а мы, А-кушерки, как люди военнообязанные, приказов не обсуждаем. Мы их выполняем.

Видимо, без ассоциаций с «зелеными человечками» не обошлось. Вот и в желтой прессе активно мусолят версию, что необычные дети рождаются от инопланетян, насилующих земных женщин во сне. Серьезные издания на эту тему не пишут вообще, поскольку понятно лишь одно: ничего не понятно, но очевидно опасно.

На них бы и Взрыв свалили, только вот рождаться дети стали уже после него…

И все же: птица – воробей, поэт – Пушкин, «зеленые» дети – страшная угроза. Особенно страшная оттого, что слишком много вокруг них тайн. Но пока А-кушерки стоят на посту, враг не пройдет, любимый город может спать спокойно.

Здорово, наверное, – жить без страха.

Не знаю, не пробовала.

Красный

…Я не помню, была ли Санина женщина красива раньше – до того, как ее рот начал рваться от дикого крика. Не запомнила ее лица, в память врезалось лишь, что ростом она ниже меня на полголовы: обидные слова мелкими острыми камушками летели снизу вверх, в лицо.

Однажды она пришла ко мне «бить морду». Влетела в квартиру как розовый смерч и начала кричать, что я мерзкая свинья, что… Не важно.

Голова после дежурства болела, хотелось лечь, и я заложила уши ладонями, чтобы хоть как-то ослабить шум. Девушка приняла это за знак поражения и заверещала еще сильней:

– Восемь лет, как расстались, а ты до сих пор не можешь никого другого завести! Отстань от моего мужика!

От звуковой волны меня качнуло – после дежурства я чересчур восприимчива к звукам.

Она права, во всем права. Я никогда никого не заведу – даже еще через восемь лет.

Мне некогда, я вымотана, мне попросту не хочется секса. Но А-кушерки без допинга не живут и после операции мне нужен укол. Или Саня.

Бегут, текут по полой ниточке жизненные соки, я жадно сосу их, не отказываясь ни от глотка, – вот такая я зараза. Но иначе чужим детям будет нечего тянуть из меня. А Саня черпает силы в твоем безудержном обожании, шумная девушка в розовом. Из кого-то наверняка пьешь и ты… По цепочке, жизнь бежит по цепочке.

А вот это уже забавно – я даже руки от ушей отняла.

– …Ему нужны только твои деньги!

Хорошего же ты, девочка, мнения о моем любимом. О нашемлюбимом. Но ведь не объяснить тебе, почему Саня ко мне ходит. Про ниточку не объяснить… Если сама не чувствуешь – не поймешь. Ведь красотка – особенно после дежурства – я еще та: лицо серое, мятое, волосы тусклые, руки, покрытые выступающими венами, в черных точках уколов. Разве что грудь роскошная – от гормонов, я же все время беременна.

Да-да, она во всем права. Да-да, она не права ни в чем – эта барби-домохозяйка, глупая взрослая девочка в розовом. Это не я сплю с ее мужчиной, это она живет с моим. С единственным.

…Женщина на каталке открывает глаза: похоже, боль утихла. Лучше б не открывала, ведь первое, что она видит, – мое лицо, хмурое, как день за окном. В глазах вспыхивает злое, бессильное отчаяние.

От меня, «суки чертовой», годами проклинаемой, сейчас зависит ее будущее.

Врагу такого не пожелаешь.

Извини, девочка, я не нарочно.

Зеленый

С «зелеными» все не так, как с обычными детьми: их не показывает аппаратура. На экране ультразвукового аппарата – один ребенок, а внутри женщины – два.

Их не вычислить ни по каким приметам, но позволить родиться – нельзя. Выйдя из утробы, близнецы не должны встретиться – даже на миг, на операционном столе. Лет пятьдесят назад, почти сразу после Взрыва проводились эксперименты: нескольким «зеленым» детям позволили родиться. Никто не знает, что тогда произошло, но на месте роддомов остались пепелища, усыпанные странным, зелено-серым пеплом… Руководитель проекта покончил с собой, а отказ «зеленым» в рождении был принят законодательно.

Закон принят, но будет ли он выполнен – зависит лишь от нас, А-кушерок.

Только мы их чувствуем – «зеленых».

Только мы способны вывести их в этот мир или же в мир не пустить.

Один человек всегда может что-то сделать за другого – отдать деньги, закрыть проект, родить ребенка.

Мы способны на последнее даже в случае с «зелеными», но не делаем этого.

Таков приказ.

Голубой

Пациентка с небесно-голубыми глазами выглядела совершенно обычной будущей мамашей: совсем молоденькая, пухленькая. Разве что в глазах было что-то больное… Но главное, что, не будучи А-кушеркой, она знала.

Конечно, у многих женщин после Взрыва появились задатки к А-кушерству, но если их не развивать по жесткой программе, подкрепляя садистки сложной практикой, задатки так задатками и останутся… Но эта – знала.

А-кушеркой женщина точно не была – «своих» я чувствую мгновенно. Но не успела я положить ей руку на живот, как услышала обреченное:

– Я все-таки попалась… Сегодня мы умрем.

Мне стало страшно. Женщина была права: после операции мать «зеленых» тоже в живых не остается.

…Очнувшись и увидев родившегося мальчика, небоглазая не обрадовалась, а впала в стопор:

– Как – всего один? Обычный?

– Один, – устало улыбнулась я.

Пока каталку с пациенткой увозили из операционной, женщина тупо повторяла:

– Не может быть, не может быть, так нельзя.

Второго парня я родила вечером, в своей пустой квартире.

У женщины с голубыми, как ясное небо, глазами остался только один ребенок.

И жизнь.

Синий

Маленький, красный, смешной – мальчишка был похож на резинового медвежонка Мики из моего детства. Такая же редкая светлая челочка и запах меда. Две жизни я спасла, но третья в картину спокойного будущего не вписывалась никак… «Мики» не должен встретиться с братом: один «зеленый» – бомба без детонатора, два – бомба, готовая к взрыву. Ребеночек был таким сладким и беззащитным, что проще было убить себя, чем его. Но «проще» и «должна» – это разные вещи…

Малыш закричал, и я бросилась зажимать ему рот: соседи услышат – донесут мгновенно. Быстро сделала укол, и мальчик замолчал: маленький, беззащитный.

Теперь – укол себе. Отпускает… Отпустило.

Хорошо, что я не обычная роженица: кровотечение стихло быстро, а значит, можно было выйти из квартиры. И я пошла. Запудрила следы слез, положила теплое тельце в сумку и выскользнула в дождь.

Соплячка, идиотка! Надо ж до такого додуматься – решить обмануть систему и спасти пару жизней. Доносить ребенка еще день – при моей комплекции беременность незаметна, я и без того словно слон, а с каждым годом становлюсь все больше, и тайно родить в своей квартире!

Дура, дура набитая, профнепригодная.

Больше я так не делала никогда.

Фиолетовый

Покровитель (отец? родственник? любовник?) пятнадцатилетней пациентки был так богат, что «просите все, что хотите!» в его прокуренных устах не звучало преувеличением. Все. Что. Хотите.

Вопреки легендам «зеленые» просятся на свет не так уж и часто. Но А-кушерки без дела не сидят: все тяжелые случаи, когда женщине не разродиться самостоятельно, идут к нам. Существует два способа: я переселяюсь в тело без-пяти-минут-матери, рожаю за нее, но – ее телом. Растяжки, разрывы, тяжкие последствия – все тридцать три возможных «удовольствия» достаются самой женщине. Я просто делюсь силами и принимаю чужую боль.

Второй А-кушерки практикуют редко, «фигуру блюдут». Я на свою внешность и здоровье наплевала давно, поэтому ко мне всегда очередь. Роды второго типа значительно дороже, а мне очень, очень нужны деньги. Здесь рожаю лично я – «без дураков», во всех смыслах. Вселяюсь в женщину ненадолго, а когда выхожу, она уже не пузата – беременна я.

Эх, жизнь моя полосатая… Только цветов не два, побольше – как у радуги.

Прокуренный папик хотел почти невозможного: чтобы я проносила в себе ребенка его подопечной не несколько часов, а семь месяцев. Конечно, нелегально, чтобы никто не узнал.

Я положила руку девочке на живот – да, случай тяжелейший, бедра узкие, ребенка ей не выносить. Родить я за нее рожу, нет проблем, но носить почти полный срок?..

– Вы хоть понимаете, что, заключив такую сделку, дадите мне власть над этим ребенком? Я до сих пор чувствую всех, кого когда-то рожала, а тут… Чем дольше взаимодействие – тем сильнее связь.

– Пожалуйста, я умоляю.

В критических ситуациях людям совсем отшибает мозги…

– Но вы хоть представляете, во сколько это вам обойдется?

– Просите все, что угодно.

Недолго подумав, я отогнала рукой фиолетовый дым и сказала:

– Я хочу остров. А еще вы бросите курить.

Кажется, последнюю фразу я произнесла просто из вредности.

Но мужчина выполнил все, что обещал.

Голубой

…Схватки стали сильными, регулярными, долгими, а промежутки меж ними сократились до десяти секунд. Было похоже, что схватка вообще одна, но бесконечная, непрерывная, заслонившая собой реальность. На передышку иногда не хватало даже мгновенья: достигнув пика, схватка спадала, но тут же начиналась новая, и новая, и новая…

– Думала, не выживу, – сказала я, придя в себя.

Обычная фраза – сколько раз в месяц я ее произношу?

Сегодня у меня девочка. 3 кг 600 г, 48 см.

Сегодня я герой – впрочем, как обычно. Роды как роды. Дежурство как дежурство.

Я вышла на улицу. Свежий ветер ударил в лицо: хорошо! И тут я снова увидела ее.

На противоположной от роддома стороне дороги стояла небесноглазая, земным законам вопреки знающая то, чего ей знать не положено. Но не знающая того, за что готова отдать жизнь…

Какая упорная! Она бы сгноила меня на каторге, но, сдав меня, мать потеряла бы второго ребенка, не приблизившись к первому.

Но в этот раз женщина даже не попыталась со мной заговорить, не пошла тихо вслед, не схватила за руки – несколько раз мне даже приходилось вызывать охрану…

Она лишь дождалась, пока мы встретимся глазами, – и шагнула под мчащийся по шоссе джип.

– Ты все равно заставишь их встретиться, вот увидишь, – вспомнила я ее безумный, горячечный шепот, яркие шальные глаза.

Если бы мальчик не закричал от ужаса, я бы и не заметила ее сына – крохотного, вжавшегося в стену. Розовые щечки, черная челочка. Наверное, тоже пахнет медом.

Я просто повернулась и ушла.

Сумасшедшая просчиталась. Слухи о моем добросердечии сильно преувеличены.

Красный

У него великоватые уши – не оттопыренные, просто большие, и длинные виски, почти бакенбарды. Нос у него тоже длинный – плюс ранняя седина и очки. Он выглядит немного нелепо, но это мой мужчина. Мон Шури.

… – Ну, что ее ждет? Уже знаешь? – торопит Соколова.

Киваю и до крови закусываю губу. Ответ сложился, как картинка из пазлов.

– Нет, «зелеными» здесь и не пахнет, просто сложный случай. Родим в лучшем виде, готовьте операционную.

Нужно выглянуть в окно – кажется, сейчас пойдет дождь. Проливной, но затяжной – дня так на три, возможно, даже город смоет с лица земли. А уж меня – само собой. Так ему, городу, и надо. А мне – тем более.

Пожалуйста, небо, ну где же этот чертов ливень?

– Кажется, дождь собирается, – дурашливо замечает Соколова.

Я улыбаюсь, сжав зубы: все правильно, так и надо.

Желтый, Фиолетовый, Синий

– Это аморально! – округляет глаза подруга Рая, выпытав очередные подробности Саниного визита.

На третьем курсе она выбрала традиционную медицину. Но практиковать не стала – устроилась в районную женскую консультацию. Вышла замуж, родила двоих – сама, без А-кушерок.

Аморально… Как будто я в жизни не совершала поступков похлеще.

Мне хорошо оттого, что Саня есть на свете. Его ребенок подрастет и пойдет в школу, а Мон Шури все так же будет приходить ко мне – потому что ниточка пульсирует, кровоточит, и в такие дни я обхожусь без укола, восстанавливающего силы, но что-то убивающего в душе. Но вместе нам нельзя никак – наступает передозировка; от такого количества любви можно попросту умереть.

Я больше не рожаю в одиночку в пустой квартире и не мечусь потом по улицам, пытаясь сообразить, куда спрятать ребенка, крепко спящего после укола.

Теперь после особо сложных родов я отключаю служебный пейджер и вызываю лимузин. Маленький серебристый самолет на частном аэродроме уже подготовлен к вылету: несколько часов – и я высаживаюсь на остров в Тихом океане.

Рожу я чуть позже, не к спеху: первым делом надо обнять Мики. И остальных детей, конечно, тоже – их уже пятнадцать; поздороваться с персоналом – на меня работает все коренное население острова. Самой дико и странно, что до сих пор не застукали и не линчевали, адреналин в крови зашкаливает, но, похоже, деньги и, правда, решают все. Прокуренный папик оказался благодарным человеком и нежным отцом. К тому же он не единственный богатый и влиятельный субъект, чьи проблемы может решить опытная, отчаянная, крейзануто жадная до денег А-кушерка…

Треплю малышню за светлые вихры. Среди ребят постарше есть несколько брюнетов: когда-то по неопытности я рожала первым любого ребенка – без разбора; того, что сам вперед идет. Теперь приберегаю для острова светлых – предчувствие говорит, что их контролировать будет легче. Светлые и темные, ангелы и демоны? Если бы знать…

– Я чувствую всех, кого когда-то рожала, а тут… Чем дольше взаимодействие – тем сильнее связь, – сказала я когда-то прокуренному папику. Не соврала.

«Зелеными» я могу управлять, не раскрывая рта, не делая ни одного, самого легкого движения.

Дети галдят, а я танцую фламенко без музыки – босиком, на песке. Стаями безумных бабочек вспархивают оборки юбки; где-то идет дождь. Вчера звонила розовая Санина подружка, сказала, что если не отстану от ее мужа, она меня убьет. Хорошее решение проблемы, но, увы, для меня – непозволительная роскошь. Что будет с детьми, если я умру, что будет с миром – один черт знает. И знает ли?..

Я ни в чем не уверена, но каша уже заварена и отступать нельзя – просто некуда. Поплакать за меня может небо, выпить боль – Саня, а все остальное – сама, сама. Запуталась совсем глупая баба.

Впрочем, Мики (редкая челка, небесно-голубые глаза) уже семь. Он вырастет и непременно что-нибудь придумает, я чувствую такие вещи – я же, черт меня дери, А-кушерка.

Утанцевавшись, без сил падаю на песок.

Высоко в безоблачном южном небе сияет радуга, прекрасная, яркая, как хвост сказочного дракона.

Она всегда здесь сияет – круглый год. Здесь никогда не идет дождь.

Я не знаю, что думать по этому поводу. Я вообще ничего не знаю. Дура.

Мне страшно, как же мне страшно.

Во что я вляпалась?

Но я верю, что поступаю… правильно. И это – главное.

Ирина Черкашина
Путь атлантов

Моторная лодка резала море, как портновские ножницы – парчу. Кирилл сидел на корме и смотрел, как расходятся края разреза, отороченные пеной, а затем поверхность вновь обретает целостность и колышется тяжелым, сверкающим покрывалом. Солнце поднялось уже высоко и нависло над морем, как раскаленная спираль над рефлектором, и от этого казалось, будто зной исходит сразу отовсюду. Как в сауне.

Мира вытянулась на скамье, прикрыв глаза. Она, как все атлантис, одежды не любила и сейчас подставляла солнцу идеальное, гладкое, смуглое тело. Хорошо ей, у нее ожогов не будет… Кирилл, кряхтя, перебрался на нос, едва не упав на жену, проверил автопилот, включил защитный купол и кондиционер. Солнца сразу убыло, а брызги, летевшие от носа лодки, исчезли.

– Ну, Ки-ир, – протянула Мира, не открывая глаз. – Я замерзну…

– Ты? Ты же не умеешь мерзнуть, – хмыкнул Кирилл и не выдержал, пощекотал ее разогретый бок. – Скоро прибудем. Остров вот-вот покажется.

– Правда? – Мира приподнялась. – А где?.. Куда?..

– Смотри прямо по ходу лодки…

Мира несколько минут напряженно вглядывалась в даль, но это занятие быстро ей наскучило.

– Кир, скамейка неудобная. Надо было взять катер.

– Катера в ремонте, – ответил Кирилл. – Техников мало, очередь.

– А-а-а…

Техники были исключительно людьми. Атлантис не любили техники, не любили однообразной работы. Из Миры никогда бы не вышел техник. Курьер – еще куда ни шло…

– Зачем мы плывем? Можно было остаться дома.

Мира не понимала, зачем тащиться так далеко, если в этом нет насущной необходимости. Ох как с ней иногда тяжело!.. Атлантис как дети, их заботы редко простираются дальше сегодняшнего дня.

– Я же рассказывал! Портер нашел на острове барельефы, похоже, очень древние. Я хочу их осмотреть.

– А мне покажешь?

– Покажу, – кивнул Кирилл.

– Только давай вернемся домой к семи. В Сети будет новое шоу. Лучшие места для отдыха, туризм. Я хочу поучаствовать. Мы ведь вернемся, да?

Кирилл пожал плечами. Как получится. Постараемся. Мира при всей своей неконфликтности была упряма, как осел, и с некоторыми ее пристрастиями приходилось считаться. В этом она больше походила на людей, чем на соплеменников. Пристрастия были, правда, чисто атлантисовые – интерактивные шоу, развлекательные фильмы, путешествия. Разумеется, пешие путешествия. Техника и атлантис – несовместимы. Впрочем, им она и ни к чему.

Некоторое время они молчали, слушая, как гудит мотор и как волны, приглушенные куполом, шлепаются о лодочный нос. Словно оплеухи, которые море раздает нахальным гостям.

– Вот он, смотри! Это же остров, да?!

Кирилл аж вздрогнул. Он тоже вглядывался в даль, но сквозь дымку купола не видел ничего, кроме бесконечной линии горизонта и мельтешения волн. Однако Мириным глазам можно было верить. Зоркость у нее как у орла.

– Остров, – согласился Кирилл. – Видишь, как мы быстро…

Он смотрел, пока от напряжения не потекли слезы. Наконец он смог различить среди пляски волн неподвижную точку. Остров, виденный раньше только на снимках в Сети, приближался – огромная светло-серая скала, похожая на смятое и окаменевшее одеяло. В складках одеяла темнели пряди травы. У подножия кудрявилась пена.

Когда до острова оставалось не больше полукилометра, автопилот запищал, сигнализируя о смене режима. Кир сел к пульту – наблюдать. Мира едва не провертела в скамье дырку, так ей хотелось поскорее попасть на остров. Но едва пилот развернул лодку, как прямо перед носом из воды взлетело продолговатое, гладкое, как торпеда, тело. Ввинтилось штопором в воздух, разбрасывая брызги, и снова плюхнулось в море. Двигатель завыл, лодку закрутило. Кир едва сумел угомонить автопилот. Черт бы побрал этого дельфина! Таскается за Мирой, как собака. Если бы электроника отказала, сидеть им на этой скале как Робинзону Крузо на необитаемом острове. Впрочем, просидели бы недолго: и воды, и еды с собой взяли в обрез, олухи…

Торпеда взлетела снова, на сей раз по правому борту. Мира расхохоталась, захлопала в ладоши:

– Это Шарп! Шарп!

Дельфин заверещал, как противопожарная сигнализация. Мира вскочила, накренив лодку. Кирилл торопливо отключил купол – еще не хватало, чтобы она получила удар током… хотя атлантис он вряд ли страшен. На него снова обрушился зной, брызги, ветер. Остров был уже близко, волны сильно шумели, и до него не сразу дошли слова Миры:

– Я с Шарпом, так доплыву!

– Ты что, – Кирилл ухватил ее за щиколотку, – там прибой! И потом, нам надо обогнуть остров! Бухта с той стороны!

Мира насмешливо тряхнула короткими волосами: ерунда, мол. Она скинула руку мужа, легко перепрыгнула борт, и только ее и видели. Лишь фонтан брызг взметнулся, да мелькнуло под водой смуглое, стремительное тело.

Кирилл отвернулся. Вот всегда так. Она свободна и своевольна, а он связан ограничениями, которые природа наложила на слишком слабую, слишком уязвимую человеческую плоть. Атлантис не понять, как солнце может обжигать, дождь – пронизывать, как можно сидеть за компьютерным терминалом вместо того, чтобы носиться голышом по окрестным полям, всей кожей впитывая ветер. А ему не понять ее… Да, браки между людьми и атлантис редко бывают беспроблемными. Они вообще редко бывают.

Но Мира же не виновата, напомнил он себе. Она атлантис. Их такими создали. Атлантис и должны были стать детьми природы, сильными, выносливыми, приспособленными к выживанию. Счастливыми. Человечество должно было вернуться к природе или выродиться – по крайней мере, так думали биологи и экологи лет двести назад, когда стартовал проект «Атлантис». Кто там только не участвовал! Генетики, психологи, социологи, медики… Рассчитывали генетические коды, учитывали все, что только можно. Когда родились первые дети-атлантис, весь мир был в восторге. Они действительно были сообразительны, спокойны, очень редко болели. Человечество почуяло впереди золотой век, и дети-атлантис массово стали появляться на свет вместо обычных детей. Нельзя винить в этом родителей, кто же не хочет, чтобы его ребенок был всегда весел и здоров? Что ж, не все оказалось так хорошо, как было задумано, но в одном те ученые, желавшие человечеству добра, не ошиблись – атлантис действительно прекрасно выживают.

Но только чего-то им не хватает, самой малости не хватает для того, чтобы стать венцом развития хомо сапиенс…

Кирилл повел лодку в обход острова. Он видел, что Мира уже близко к белой оторочке пены. Ее голова то появлялась на поверхности, крошечная, как бусинка на покрывале, то надолго исчезала, то вновь выныривала, и вокруг нее выписывал круги счастливый Шарп. Его резкие крики были слышны издалека даже сквозь гул мотора и шум волн.

Потом Кирилл на минуту отвлекся, всматриваясь в проплывающие мимо скалы – вдруг барельефы видны уже отсюда? Хотя вряд ли… Мира между тем выбралась из моря – когда успела, как преодолела прибой? Она влезла на мокрые округлые камни, между которыми кипели волны, воздела руки вверх и, кажется, запела, забыв обо всем на свете. Афродита, только что родившаяся из пены морской… Как же она все-таки красива! Совершенна, как солнце, как море, как сменяющиеся дни, как сухой, пропитанный временем воздух этих мест. Кирилл едва не забыл о барельефах, глядя, как темная фигурка прыгает с камня на камень. Вот она карабкается на скалу – обнаженная, босая, высохшие волосы треплет ветер… Атлантис. Иная раса, дети человеческой мечты. Может, они действительно такие, какими должны быть существа золотого века, но они точно уже не люди.

Едва лодка обогнула скальный выступ, как показалась бухточка, ради которой они приплыли сюда. Вмятина на окаменевшем одеяле, заполненная спокойной, зеленой, как бутылочное стекло, водой. По поверхности плавали клочья пены – привет от прибоя. Вот войти бы еще туда, не распороть днище… Кирилл предпочел довериться автопилоту, а сам с волнением вглядывался в проплывающие мимо скалы. Он был уже близко – к чему? К разгадке тайны Атлантиды? Или, напротив, к новой загадке? По тем фотографиям, которые Портер выложил в Сеть, трудно судить, что это: древние произведения искусства или отголосок новейшего времени, шутка художника человеческой эпохи? Портер обследовал остров небрежно, мимоходом, да и найденным барельефам значения не придал. Кирилл случайно наткнулся на фотографии на геологическом форуме: «Смотрите, какие на адгезитовой плите обнаружились рисунки!»

Рисунки, черт побери!

Портер был дилетант и в истории, и в геологии. Обычный человек, которому в нынешнем атлантисовом мире нечем заняться, вот он и ползает по камням. А Кир – историк. Настоящий. Точнее, был историком, когда эта профессия еще что-то значила.

И опять перед его внутренним взором встали образы с размытых фотографий геолога-дилетанта. Дельфины… Веселые, лобастые дельфины, искусно вырезанные в сером камне. Плывущие, танцующие, преследующие косяки рыб. Волнующиеся водоросли, морские звезды, раковины… А рядом с дельфинами – как родители рядом с малыми детьми – странные существа, изображения которых Кирилл не помнил ни в одной древней традиции. Полулюди-полурыбы, с выпуклыми глазами, короткими, не приспособленными ни для хорошего плавания, ни для ходьбы конечностями. Такими могли бы быть дельфины до того, как ушли с суши обратно в море… Какие-то мелкие божества? Духи морской стихии? Исчезнувшие атланты?

Откуда ему знать? Да и вряд ли на острове найдется что-то, что прояснило бы происхождение барельефов. Но Кирилла, вопреки здравому смыслу, все-таки тянуло на этот одинокий островок.

Черт, как же давно он не был в полевой экспедиции! Смешно называть экспедицией поездку на моторной лодке с собственной женой, и тем не менее цель этой поездки была схожа с целью самой настоящей археологической экспедиции.

Кирилл утешил себя мыслью, что сейчас никто – ну, почти никто – не ездит на профессиональные раскопки. Откуда у университетов деньги на исследования? Всех университетов осталось на планете пять штук… Так что наука переходит в полное распоряжение фанатиков-одиночек вроде него самого или дилетантов вроде геолога Портера. Хорошо, хоть Сеть еще функционирует. Да и то, не будь в ней любимых шоу атлантис – от Всемирной Паутины давно остались бы одни ошметки…

Когда автопилот аккуратно провел лодку между каменных зубцов и ткнул ее носом в мелкое каменистое дно, Мила уже сидела у воды. Она проголодалась, но ждать, пока Кирилл подвезет провизию, не стала. Болтая ногами в изумрудной воде и баламутя рябь, Мила с аппетитом поедала сырую, только выловленную рыбу. Шарп носился по бухточке, насколько позволяла глубина.

– Привет! – обрадовалась Мила. На щеках у нее весело блестела чешуя. – Ты быстро… А мне вот Шарп принес… Ты ничего, не обидишься, что я одна все съела?

– Не обижусь, – усмехнулся Кирилл. Он никак не мог привыкнуть к способности атлантис есть в буквальном смысле подножный корм – безо всяких последствий для здоровья. Смирился, да. Но так и не привык.