Текст книги "Научиться дышать"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Может, тогда ты согласишься стать его крестной мамой?
Улыбка слетела с губ Ирины, как последний зеленый листик с голого дерева, оставив ее в изумлении. Вот это предложение!
– Ты правда этого хочешь? Я же, – ее глаза опустились на колени, – нестабильная немного. Проблемная.
– Дурочка, ты не пациентка психдиспансера, чтобы говорить о своей нестабильности, – встряла Татьяна. – Поверь, видела я нестабильных в нашей гинекологии. Ты не такая. А проблемные мы все. Нет людей без проблем и забот. Нет, есть. Но вот загвоздка – они обычно мертвы.
– Танька! – рассмеялась Вересова и повернулась к Карине. – Я согласна, если ты хорошо все обдумала.
– А что тут думать? Не имущество же на тебя переписываю, – пошутила Карина и погладила ее по костяшкам пальцев. – Конечно же, я шучу. Ребенок важнее любого в мире имущества. Но я в тебя верю, крестная мамочка Ира.
– Вам не кажется, что здесь слишком душно? – Ирина обмахнулась рукой. – Или это я от счастья задыхаюсь?
Она глянула на детскую площадку, чтобы убедиться, что у Димы все хорошо. Она взяла его с собой в торговый центр, а то скучает днями дома в ожидании мамы. Ее сердце уже так прикипело к этому мальчишке, как к своему. Похоже, у нее под сердцем всегда будет два крестных ребенка. И не обязательно ставить какие-то печати и подписывать бумаги: любовь довольно простая штука. Любишь, и все тут.
– Как его мама? Поправляется? – поинтересовалась Татьяна.
– Думаю, Рождество уже Дима встретит с ней.
– Говоришь с грустью в голосе.
– А как же еще? Я уже полюбила этого мальчугана. Ну, вы обе в курсе, какие у меня проблемы. Неудивительно, что я сроднилась с ним душой.
– Зачем ставить на себе крест? Находи хорошего мужчину и пробуй забеременеть! Сколько было случаев…
– Нет, – отрезала Татьяна и покачала головой. – Нет. Она не сможет иметь детей. Чудо не восстановит ее женские органы. Если только машина времени, чтобы сохранить первого ребенка и кастрировать того ублюдка.
– Да и как будто найти хорошего мужчину то же самое, что сходить в булочную – вся витрина ими пестрит, – произнесла Ирина. – У меня уже был такой, хороший, но я красиво повернулась к нему спиной.
– Забудь уже Волкова, Ира. Он навсегда остался в прошлом. Отпусти его. Пусть летит себе свободно.
– Я и не держу его за веревочку. Он летает. Эх.
Вересова допила вино и отставила бокал. Она снова употребляла алкоголь, но на этот раз все укладывалось в четкую систему. Никаких запоев и накачивания себя нервным паралитиком. Пить можно, но только так, чтобы чувства оставались живыми. Чтобы было больно, горько, тошно или радостно и весело. Отныне убивать эмоции нельзя. Можно с ними только бороться, но не стрелять на поражение.
– Кстати, ты мне не скажешь, в какой аптеке купила тралики? Я сообщу куда надо, и того фармацевта отправят утки выносить. Это будет ее потолок в медицине.
– Не скажу, Тань. Она все-таки мне помогла.
– Помогла?! – вскипела девушка. Ладно, ты более-менее делала это осознанно. – А если бы на твоем месте был дурной подросток, какая-нибудь брошенная парнем девчонка? Она бы не дожила до сегодняшнего дня.
Если бы каждый человек просто честно выполнял свою работу, будь то дворник, машинист или фармацевт, мы бы жили в гораздо более чистом и цивилизованном мире. Если бы не жульничали, не отлынивали, не проявляли халатность… Каким бы был наш мир, если бы каждый нес ответственность за свои поступки? Если бы каждый стал взрослым не только физически, но и духовно?
– Таня, не будем об этом. Я не стану стучать на эту женщину.
– Ну и зря.
Вересова усмехнулась, поражаясь Таниному стремлению к справедливости. К утопии. Идеальному миру, которому не бывать на Земле, пока здесь царит беспредел, сотворенный руками человека. Она явно перечитала Хаксли.
– Ты прости, что спрашиваю. А Ваня женился? Ты не знаешь? – задала вопрос Карина, потягивая свежевыжатый яблочный сок.
– Не знаю. Я взяла отпуск на две недели в школе, чтобы окончательно привести себя в порядок по всем фронтам. Ни о Ване, ни о ком-либо из его семьи не слышала. Но думаю, что он уже в браке. Почему нет? Если честно, я подумываю об уходе из этой школы.
– Из-за девочки?
– Да, видеть Свету и не вспоминать о прошлом трудно. Я себя ощущаю грязной предательницей рядом с этой малышкой. Надо уйти с горизонтов жизни Волкова.
– Поддерживаю тебя, – кивнула Татьяна. – Разорви все связи и начни по-настоящему с чистого листа. Смени имя. Как тебе идея?
– Я уже давно не Вересова. Мать бы отобрала у меня фамилию, если бы могла. Но я хочу быть Ирой Вересовой в память об отце.
Вся троица замолчала. Мимолетная тишина символизировала своеобразную минуту молчания по ее отцу и всему тому, чего она лишилась.
– Девчонки, я тут подумала, – снова заговорила Ирина, – что никто ни в чем не виноват. Никакой Бог не обрекал меня на вечные мучения, никакая судьба не стала бы уделять мне так много внимания. Я сама посчитала, что живу слишком хорошо, слишком много удовольствия приносит мне жизнь. Я сама посчитала себя заслуживающей проклятья – вот и ушла от него. Вся наша жизнь построена нашими руками, вот этими ладонями, пальцами. И если где-то вышло криво и косо, то очевидно, что вина лежит только на нас.
– Ирка-Ирка, издай свой сборник цитат, – вздохнула Татьяна. – Вернемся к Новому году. Кто за то, чтобы отпраздновать вместе? Втроем. Как вам идея?
– Со мной еще Дима будет в это время, – ответила Вересова и отвлеклась на звонящий телефон.
– Ничего страшного. Пристроим и его куда-нибудь с детским шампанским и мандаринами. Ну, что скажете?
– Тише, девочки. Директор школы.
Она ответила на вызов и обомлела. Директор не церемонилась. Никаких вопросов о ее отпуске, разговоров за жизнь… Сразу кирпичом по голове.
– Ир, все в порядке? – заволновалась Карина. – С тебя прям вся краска сошла.
– Еще бы она не сошла, – прошептала Ирина. Ее пальцы била мелкая дрожь. – Оксана разбилась насмерть.
***
Холод колючей проволокой опутывал руки, поднимая даже самые маленькие волоски. И этот лютый мороз шел изнутри, а не накидывался на нее снаружи. Ей было страшно. Дико страшно.
Ирина медленно шла к дому Волкова, попинывая снег под ногами. Чтобы успокоиться. Ее нервная система снова била тревогу, предупреждая, что для нее-то уже слишком. Слишком – узнать о смерти Оксаны. Вересова обхватила себя руками, даже не надеясь согреться, и смело двинулась дальше.
Кто знает, может, Ваня прогонит ее с порога. Она явно не тот человек, которого хочется видеть в час утраты. Если бы она не взяла отгул в школе, то узнала бы сразу о случившемся.
«Господи, лучше бы я вообще уехала отсюда, чтобы не знать об этом вовсе», – подумала девушка, чувствуя, как с каждым шагом, приближающим ее к дому Волчары, учащается сердцебиение.
Сбежать бы на край света, улететь, уехать, да хотя бы уползти! Что угодно, только бы не встречаться со смертью лицом к лицу. Ее лицо невыносимо страшное, особенно когда в нем появляются черты наших близких и родных. У смерти нет одной личины, каждый в ней видит что-то свое.
Звонок в домофон. Гудки, гудки, и никто не открывает. Возможно, его нет дома…
– Кто, – раздается грубый, уставший, отяжелевший голос Волкова.
– Это я… Ира. Я хотела…
Ее неловкое бормотание было прервано писком домофона. Выдохнув, Ирина потянула на себя дверь и вошла в дом. Черт, а теплее-то не стало. Ни на сотую долю градуса.
Перед дверью его квартиры она была уже готова спасовать. И она бы точно сделала шаг назад, если бы дверь сама не открылась. Он как будто читал ее мысли. Наверное, это было нетрудно.
– Привет, – поздоровалась Вересова, выглядя смущенно. – Я…
– Проходи, – снова оборвал ее Иван.
Она все никак не могла придумать, что сказать ему. Зачем она здесь, с какой целью, что забыла в его доме? Самой бы найти ответы на эти вопросы.
В квартире ничего не изменилось, но внутренности опалял запах сырости и промозглости. В коридоре ничем таким не пахло, но у каждого дома есть свой запах. Раньше она ощущала эту квартиру цветущим садом, сейчас же ее ноздри не успевали морщиться от этого зловония разлагающейся печали, от этого душка угасшей жизни. На стенах навсегда отпечатается смерть Оксаны. И переклейка обоев не поможет.
– Ты хотела что-то конкретное? – спросил Волков, и она не узнала его голос.
Что с ним стало? Взгляд Ирины перебирал нежными касаниями его волосы, обычно находившиеся в порядке, а теперь растрепавшиеся во все стороны, как после запойного сна. Щетину теперь дополняли углубившиеся морщины на лице, сетка грустных линий очерчивала потускневшие глаза. Он смотрел вроде бы на нее, но, она чувствовала, словно сквозь нее.
Из комнаты донесся частый обрывочный кашель Светы.
– Света опять болеет?
– Света опять болеет, жизнь опять пошла наперекосяк. Все когда-нибудь случается опять, – буквально выплюнул он. – Ты за этим пришла? Посочувствовать? Я растроган. Спасибо.
– Это ты мне тактично говоришь: «Пошла вон из моего дома»?
– Нет. Я не это имел… В общем, извини.
Она не обижалась на него. Да и как можно обижаться, когда он весь осунулся, словно бы гравитация стала работать вспять для него одного. Это был не Ваня Волков, а какой-то мужчина на десять лет старше и на двадцать лет мудрее. Потери прибавляют нам возраст похлеще неумолимо убегающих из жизни лет.
Ирина скинула ботинки и зимние вещи и, поддаваясь минутному порыву, истошной, душераздирающей вспышке, обняла его. Камень. Холодная глыба бесчувственности. Волков попытался отстраниться от нее, но сейчас физическое преимущество было на ее стороне. Она хотя бы все эти дни питалась, чего не скажешь о нем.
– Да успокойся ты, – сказала Вересова, начиная злиться на него. – Я не для того пришла, чтобы быстренько занять место в твоей освободившейся постели.
– Что?!
– А то! Дергаешься, как на электрическом стуле. Я не посягаю на твою свободу, не претендую на тебя как на мужчину. Или я похожа на дешевую шлюху, которая согласится заниматься сексом на костях?
– Ира, что ты несешь, я не понимаю.
Он стал таким потерянным котенком. Точно его вышвырнули на улицу из теплого дома, из любящих рук хозяйки. Глаза Ирины застилала пелена слез. Волчара не говорил и не делал ничего такого, из-за чего бы она плакала и жалела его изо всех сил, но его вид молил о помощи, о том, чтобы кто-нибудь протянул этот спасательный жилет утопающему. Ведь порой собственных сил оказывается мало, чтобы вынырнуть.
– Я пришла, чтобы оказать тебе моральную поддержку. Поэтому иди сюда, черт возьми! И забудь, что я когда-то была в твоей жизни, – прикрикнула она.
Наверное, он бы поборолся с ней, обязательно воспротивился бы. Но не сейчас. Вересова обняла его, гладя по голове. Он не был для нее в этот момент привлекательным, вызывающим романтические чувства мужчиной. Просто человек, которому плохо и которому она в состоянии оказать посильную помощь. Иван позволил себе расслабиться, отпустить сковывающее мышцы напряжение, позволил себе выдохнуть.
– Будь ты девушкой, я бы сказала: «Не сдерживайся, поплачь», но поскольку ты не поддающийся уговорам упрямый мужик, то хотя бы дай себе передышку. Подумай о чем-нибудь другом, отпусти боль буквально на минуту. Она не убежит, поверь мне, – прошептала Ирина.
Его лицо находилось в какой-то паре миллиметров от ее, его дыхание обжигало ухо. Волчара снова в ее объятиях, но это не та встреча, не те объятия, о которых она мечтала. Жизнь умеет виртуозно издеваться, у нее этого мастерства не отнять.
– Спасибо, Ира. Правда, спасибо. Ты первая, кто действительно пришел меня утешить, – ответил Волков, отходя от нее. – Пойдем в кухню.
– Неужели никто больше не приходил?
– Друзья звонили, выражали сочувствие, предлагали помощь с похоронами. Лиля приходила, но у нее разговоры короткие обычно. Бутылка водки и не закусывать.
Вересова усмехнулась. Как же от его слов веет прошлым. Добрым прошлым, милой сердцу ностальгией.
– Что со Светой? Серьезно болеет?
– Да. – Иван устроился на диване и закрыл лицо руками. Дневной свет своей ласковостью выжигал ему глаза. – Смерть Ксюши стала для нее страшным ударом. Все пошло прахом: и здоровье, и попытки вылечить слух, и вообще вся жизнь.
– Здоровье можно поправить, со временем любая боль притупляется. Не знаю, как ребенок сможет пережить такую трагедию, но ей придется это сделать. А тебе – ей помочь.
– Как, Ира? Как я могу помочь маленькой девочке пережить смерть матери? К тому же, я не родной отец. По сути, Света осталась с чужим ей дядькой в этой жизни. Она снова слегла с температурой и кашлем. Иммунитет, видимо, совсем в плохом состоянии. Стресс сказался и на слухе. Все, чего мы достигли в восстановлении слуха, смело ураганом, оставив лишь пеньки да развалины. Врач говорит, что теперь из-за сбоя в нервной системе, слух может вообще никогда не восстановиться. – Иван провел по лицу ладонями и уставился в пол. Он уже столько дней варится в этом адовом котле боли и переживаний за будущее, что скоро сойдет с ума. – Света почти не разговаривает. А если что-то и говорит, то сильно заикается и плачет. Господи.
– Как ты смеешь такое говорить? – девушка села рядом и ощутимо ударила его в плечо. – Как у тебя язык повернулся сказать, что Света осталась c незнакомым дядькой? Ты дурак, Волков?
– Так оно и есть.
– Оно не так есть, понятно тебе? Света мне лично столько раз говорила, что любит папу, то есть тебя! Ты для девочки остался самым родным и любимым человеком. – Ирина развернула его лицо к себе и продолжила, глядя ему прямо в глаза, не давая отвести взгляд. – Вань, она еще слишком маленькая, чтобы понимать все так же, как понимаешь ты. Ей невдомек, что родной отец мог оставить ее. Он же оставил ее? – Волков кивнул. – Ей еще долго не понять отношений взрослых людей, всей паршивости их поступков. Так и не навязывай ей это понимание, которое пока ребенку не по годам.
– И что ты предлагаешь? – спросил он, магнитами притянутый к шоколадным вихрям в ее глазах.
– Ничего нового. У тебя есть всего один путь и один выбор, от которого ты не вправе отказаться. Света отныне и навсегда твоя семья, она твоя дочь. Ты сам взял за нее ответственность, будь добр – неси ее до конца.
Губы мужчины тронула улыбка. Вересова заметила в его глазах пляшущую огоньками нежность и неподдельную искренность.
– Я люблю ее, Ира. Конечно же, не стоит вопрос о том, останется ли она со мной. Она моя дочь, ты права. Но являюсь ли я для нее отцом? Оксана ей навязала меня, вдруг теперь, после всего случившегося, она поймет, что я ей чужой?
– Вань, прекращай. Ты как будто напился хорошенько. С какой стати ей вдруг тебя разлюбить? Только не смей при ней опускать руки и распускать сопли, тогда она сможет выкарабкаться. Но для начала это должен суметь сделать ты. Взрослый мужчина должен показать маленькой девочке пример мужества и стойкости.
– Да, ты во всем права. Я не имею права раскисать, что бы ни случилось.
– Как умерла Оксана? Что послужило причиной ДТП?
– Точно не знаю. Говорят, у нее в крови нашли какие-то гормоны, которые вроде от стресса вырабатываются. В общем, или алкоголь, или наркотики, или у нее что-то случилось накануне. Это и не имеет значения. Оксана мертва. Расследование причин не вернет ее.
В очередной раз послышался кашель Светы.
– Давай-ка займемся лечением. Лекарства есть? – поспешно ухватилась за другую тему Вересова.
– Да, у меня в кабинете на столе должен лежать тетрадный лист, где Ксюша писала, что и в каких количествах давать Свете. Можешь принести, а я пока к ней пойду?
Он показал ей, где находится кабинет, и Ирина отправилась на поиски листка. В кабинете у Волкова царил полнейший хаос.
– Интересно, у него всегда безукоризненный порядок? Или только сейчас? – бормотала она, перекладывая какие-то бумаги и папки.
Ваня стал деловым человеком. У нее уже от этих листов с таблицами и каких-то договоров рябило в глазах. Ирина поднесла один из листов к носу и втянула аромат печатной продукции. Боже, как напоминает запах, стоявший в кабинете отца. И почему ее везде сопровождает смерть? Либо напрямую, либо косвенно, но так или иначе касается ее.
Наконец-то в общей куче однообразных листов показалось что-то, отличное от отчетов и смет. Конверт с одной лишь надписью: «От Ксюши». Она повертела конверт в руках, и когда собралась выходить, в комнату зашел Иван.
– Тебя тут черная дыра не засосала? Куда пропала?
– Черная дыра засосала порядок в твоем кабинете, – ухмыльнулась Ирина. – Держи. Это все, что отдаленно напоминает послание от Ксюши.
– Что это? Первый раз вижу этот конверт.
– Вопрос явно не ко мне. Посмотри, что там внутри.
Волков раскрывал конверт медленно, ощущая прилив нарастающей тревоги. Что это за послание такое у него на столе всплыло? Зачем, если она могла сказать ему все лично? Значит, знала, что не скажет…
– Я не знаю, как начать это письмо. Мысли путаются, я сама уже окончательно застряла в паутине собственной лжи и скрытности. Начну, пожалуй, банально и по-киношному. Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Скорее всего, меня нет, – прочитал вслух Иван и запнулся.
– Мне выйти?
– Не надо.
Он снова вернулся глазами к тексту, который не сулил ему ничего, кроме агонии после прочтения, и начал читать, но уже про себя.
«Ванюша, я виновата во многом. Перед тобой моя вина в том, что я умолчала о своем прошлом. И когда оно коснулось нашего настоящего, я оказалась не готовой дать ему отпор в одиночку. Я трусиха. Мне не хватило смелости обнажить перед тобой душу. Было стыдно. Знаю, перед любимыми не может быть стыдно, но, видимо, такова моя любовь. Такая же не заслуживающая жизни стерва, как и я сама.
Я не знаю, прочитаешь ли ты это письмо будучи в браке со мной или судьба спасет тебя от проклятой печати в паспорте. Ты заслуживаешь большего, чем такую жену. Мой первый муж был подонком и мразью, как раз по мою душу. С таким мужчиной я должна была остаться навсегда. Только судьба ведает, почему решила поглумиться над тобой.
Ты стал для нас со Светой всем. Нашим маяком в этом опасном море жизни. Мы прибились к тебе, как несчастные путники, потерявшие дорогу. Я не уверена, что знаю хоть что-то о любви. Но если я когда-то и любила, то только тебя. Ты единственный, кто относился ко мне по-человечески, видел во мне женщину, а не вещь для мужской утехи. Я благодарна тебе за помощь моей дочери и всегда буду где-то рядом с вами, наблюдать за вами сверху. Прошу тебя, не думай, что все было хитро спланированной акцией. Никогда. И ни за что. Мы со Светочкой полюбили тебя, как самого родного человека на свете. Ты все, что у нас есть. Моему последнему слову ты можешь верить.
Я выросла в хорошей семье. Хорошей с первого взгляда. Мать моя кроткая женщина, пожалуй, никогда отцу ни в чем не перечила, и он слепил из нее себе куклу под стать. Меня он всегда любил (но сейчас, почти в тридцать лет, я стала задаваться вопросом, а была ли это любовь) и всем обеспечивал. Рыбалки, дачи, огороды, различные развлечения. У меня было все, а у него была любовь к азартным играм. И однажды, когда мне было уже лет пятнадцать, любимый отец нашел способ выходить из долгов с минимальными потерями для себя. Разменной монетой стало мое тело».
В некоторых местах бумага просвечивала пятнами слез, была измята наверняка дрожащими пальцами.
«Папочка говорил, что все хорошо, все в порядке вещей. Он убеждал меня, что я уже взрослая, а девочки для того и нужны – чтобы ублажать мужчин. Я ублажала одновременно и его страсть к азарту и наживе, и похоть тех игроков, кто оказывался умнее и ловчее его. Ваня, когда я выросла духовно, я осознала всю мерзость происходящего, но сбегать было поздно. Он утопил меня в этой грязи, я захлебнулась в этих нечистотах.
Андрей, так зовут моего бывшего мужа, выиграл меня. И решил, что молодое, послушное тело сгодится ему в рабстве на официальных правах. Он душил меня психологическими веревками каждый день, образно наступал ботинком на горло и в прямом смысле таскал за волосы по дому. На этом физическое насилие заканчивалось, но моральному не было конца и края. Прости за то, что я оскорбила твой дом и твою постель собой. Я не имела права прикидываться приличной женщиной, когда на самом деле я грязная, омерзительная, гнусная… Ты знаешь это слово, мне опять не хватает духу сказать о себе правду.
Случайно наткнулась в сети на цитату из книги Кутзее «Бесчестье»: «Возможно, нам полезно время от времени падать. Пока мы не разбиваемся». Кажется, она подходит как нельзя лучше. Я разбилась.
Андрей оставил меня с ребенком на руках, обозвав бракованной несушкой, порождающей лишь уродцев. Он назвал мою девочку уродцем! Если бы не малышка на руках, я бы убила его, всадила ему нож в горло. После его ухода я осталась совершенно одна. Ни одной подруги, знакомой – он всех отогнал от меня, чтобы никто не мешал дергать за ниточки. Но мы выжили, мы выжили, чтобы встретить тебя. Он вернулся, чтобы «его сучка не забыла, кто ее хозяин». Ему не понравилось то, что он увидел: счастливую меня, Свету, тебя. Ему не понравилось, что у меня появилась настоящая семья.
Он извел меня шантажом, измучил угрозами раскрыть мое прошлое перед тобой. Последние дни стали самыми тяжелыми. У меня случаются галлюцинации от усталости, изможденность порой отключает навигатор в моей голове, я плохо воспринимаю реальность. Он снова таскал меня за волосы, вырвал целый клок! Пришлось состричь почти всю длину. Ты так расстроился, увидев на мне эту дешевую уличную прическу. Но такова я.
Рука устала писать. Мне кажется, я прямо сейчас испущу дух, за этим письмом. Пожалуйста, прости меня за ложь, за это проклятье, которым я тебя наградила. И… пожалуйста, не бросай мою дочь. Прости за то, что я испортила твою жизнь, но не бросай ее, умоляю. Она не выбирала такую жизнь и таких родителей. Я во всем виновата.
Только Богу известно, что будет дальше. Но либо он убьет меня в приступе ярости, либо я сама сойду с ума. Конец мне известен, каким бы путем я к нему не пришла.
Я люблю тебя, Ваня.
Прости и прощай».
12
Я отверг то, что ненавидел, но не нашел предмета любви и потому делал вид, что ничто в мире любви не заслуживает.
Джон Фаулз «Волхв»
Потемневшие глаза крошили черно-лиловые сумерки за окном, так пальцы растирают пенопласт. Он вглядывался в эту проклятую бездну, но она молчала в ответ. Это исчерна-синеватое небо, в некоторых местах оставшееся бледно-янтарным, отводило от него взгляд. Пальцы Волкова уже превратили листок с письмом Оксаны в рваный лоскут, ладони давили прессом ненавистную бумажку.
Это же просто лист бумаги, всего-то лист, а на нем шариковой ручкой написаны слова. Просто лист, просто слова, но они ледоколом разрубили спокойные льды его жизни, размололи все к чертям, раскидав осколки холодных кусков во все стороны. Таким он ощущал свое сердце: треснутым, расколотым, раскрошенным в прах. А всего-то лист и слова, написанные шариковой ручкой.
Спина напряжена, будто готовая лопнуть тетива лука.
Она уверена, что его нервы уже близки к тому, чтобы порваться от натяжения. Ирина сидела на диване позади него и смотрела в спину Ивана. Он был в футболке и спортивных штанах, но даже сквозь одежду мелькали эти яркие вспышки, заряды боли, которые сейчас скручивали его разум в тугой узел.
– Принести воды, Вань? – подала голос она, чувствуя, как мужчина утопает в желейном воздухе.
Воздух, будто молоко, скис и створожился. Только запашка не хватало.
– Нет.
Ей было неловко, как только может быть неловко в жизни. Видеть слабость сильного мужчины, которого она считала несгибаемым… Глаза с трудом выносили этот трагичный вид его, Волчары, на грани помешательства. Наверное, она бы хотела, чтобы он заплакал. Тогда бы ей самой стало легче. А то стоит, как неживой, даже не дышит, и варится в собственной агонии.
Вересова поняла, что в этом письме Оксана раскрыла карты, и этот ход уничтожил ни в чем не виновного игрока – Ваню. Тайны не приводят ни к чему хорошему. Если только в могилу. Для кого-то деревянный ящик, зарытый под землей, становится спасением. Ты сам умрешь, а твоя ложь продолжит отравлять жизнь живых и дальше. Так кому же лучше: ушедшему навсегда или оставшемуся жить под завалами чужой лжи?
Ирина медленно встала, еле волоча ноги и передвигая все тело, и подошла к нему. Казалось, коснись его – и ударит током. Такое мощное поле удерживаемой энергии застыло вокруг него. Положила ладони на его плечи, и Волков слегка дернулся.
– Не закрывайся, Вань, от всего мира. Если сейчас сдержишь все в себе, оно никогда не вырвется наружу и будет тихонько поедать тебя изнутри. Ты же понимаешь, в конце концов эта боль доест тебя и с довольным видом сложит вилку и нож на тарелочку.
– Теперь многое стало ясно, – тихо ответил Иван и швырнул письмо в урну под столом. – Кроме того, почему я так и не стал близок настолько, чтобы поделиться своими тайнами со мной.
– На то они и тайны, чтобы ими ни с кем не делиться. Иногда мы не можем признаться в каких-то вещах даже самым любимым. Видимо, такие вещи были и у Оксаны.
Были… Почему она промолчала?! Почему не сказала про отца, про этого бывшего мужа, про все вообще? Он бы поехал на очередную встречу вместе с ней и убил бы его там. Своими руками. С особой жестокостью.
– Говори, Вань. Я же слышу, как в твоей душе гремят цепями тысячи заточенных в темницу чувств. Давай, поделись со мной тем, чем ты можешь поделиться.
– Я не буду рассказывать тебе всего, что было написано в письме. Это то, что Оксана хотела бы унести с собой, и я не стану предавать память о ней отвратительными сплетнями.
– Хорошо. Умолчи о том, о чем нужно умолчать. Я тебя не прошу устраивать «Дом-2», где у людей ни совести, ни чести, и трубить во всеуслышание о сокровенных вещах твоей… невесты.
– Невесты, – эхом отозвался Иван. – Представляешь, она не доехала до ЗАГСа совсем чуть-чуть. Словно бы жизнь решила поставить точку в нашей с ней истории и оборвала рассказ на самом интересном месте.
– Причины ДТП прояснились после письма? Пойдем на диван; не нравится мне твой полуобморочный вид.
– А Света… надо дать ей лекарства.
– Не переживай. Пока ты читал письмо, я уложила ее спать.
– Как она отнеслась к тебе?
– Хорошо, правда ничего не сказала. Даже не поздоровалась. Смотрела огромными глазищами, точно в трансе. Решим проблему с тобой сначала, потом возьмемся за Свету. Ты нужен мне в строю, а не на больничной койке.
Волков плашмя упал на диван, не чувствуя под собой ничего. Куда-то делись его сила, стойкость, способность выживать в любых условиях. И ему не было стыдно за свою слабость. Мужчины не плачут, так твердит со всех телеэкранов нам общество. Но когда в дом приходит беда, деление на мужчин и женщин становится неактуальным – все мы оказываемся в итоге просто-напросто людьми.
– У Оксаны был сложный первый брак. Тотальный контроль, муж законченная мразь, когда родилась Света, он смылся побыстрее, да еще и оскорбив ее перед этим.
– Девочку?
– Обеих.
Руки Вересовой сжались в кулаки. Оскорблять собственного ребенка? За то, какими он родился?! Похоже, иногда родители забывают, что уродство и красоту дают своим детям они. А значит, и спрос с них.
– Я правильно понимаю, что этот недочеловек вернулся?
– Да. Унижал ее, таскал за волосы, поэтому она их обрезала.
– Почему Ксюша с тобой не поделилась? Ты бы что, не справился с каким-то придурком?
– Возможно, боялась, что я как раз и убью его. Но еще ее держало прошлое, о котором ее муженек бывший мог мне рассказать. Прочитав сейчас об это в письме, я не пришел в ярость из-за того, что она скрыла неприглядные факты о себе. Мне все равно. У каждого из нас есть грязные делишки и грешки за душой.
– Скажешь, о чем конкретно речь? – спросила Ирина, молясь в душе, чтобы он не сказал. Ей чертовски не хотелось вешать на свою и так сломленную душу еще и чужую боль.
– Нет.
Она про себя выдохнула. Слава Богу. Если Оксана зарыла эти кости прошлого, пусть они и останутся в земле. Раскапывать могилы она не станет.
– Я понимаю ее, Вань. Как женщина. Знаешь, у меня тоже целая связка этих грешков за душой. Висит и воняет, уж прости. И я бы тоже с тобой не поделилась этим, оно только мое, пусть отравляет своим смрадом только меня. Нам, женщинам, бывает невыносимо трудно признаться мужчинам в темных пятнах своей жизни. Вы ведь ждете идеальную умницу и красавицу, как с какого-нибудь пин-ап постера. Готовит, убирает, в постели не бревно, да еще и красивая. Но порой за все это жизнь просит невозможно высокую цену.
– Тебе не кажется, что все какое-то извращенное, неправильное? Мы опять остались вдвоем, и опять окружены лишь смертью и печалью.
– Это точно. Мы парочка, как на подбор. Есть только между нами разница: я сама все рушу и уничтожаю, а ты терпишь лишения по чужой вине.
– Как будто тебе проще от этого.
Волков встретился с ней глазами и не узнал ту Иру, с которой когда-то был знаком. Эта Ира умела сочувствовать, понимать, видеть не только то, что она хочет видеть, но и то, что предоставляет жизнь. Значит, не только розовых пони и мармеладные луга, еще и всадников смерти и протухшие болота. Эта Ира сильно повзрослела.
– Даже не могу представить, чтобы мы так говорили с тобой три года назад, – произнес он и улыбнулся. – Тогда мы были оба не способны на такие разговоры.
– Да, пожалуй, тогда я хотела только спать с тобой и тратить деньги отца. Говорить о серьезных вещах я еще не умела. Такие люди, какой была я, и есть отсталые в развитии, а совсем не бедные детишки, не поспевающие понять мир вовремя. Они рождены с нарушениями в психике, они имеют право не понимать окружающий мир. А я, взрослая девка с мозгами, имела такое право, Вань? Имела ли я право закрывать глаза на реалии этого мира и жить в своем, без оправдывающих причин?
– Когда живешь в своем, выдуманном мире, оправдания и не нужны. В этом вся суть.
– Слава Богу, я из него выбралась. Реальный мир ни на йоту не показался мне лучше, но зато он настоящий. Просто настоящий.
– Хочешь рассказать о чем-то? – Бездонные океаны его глаз не кидали ей спасательных жилетов и кругов, не давали возможности спастись в этих приливных волнах. – Я выслушаю.
Вересова смотрела на него с материнской нежностью. Женщина в ней больше не была только стервой, гоняющейся за плотскими удовольствиями. Отныне она не видела в нем только кусок мужской, хорошенькой плоти, которым можно насытиться. Не чувствовала она также и эгоистичных порывов заклеймить понравившегося мужчину просто потехи ради. Теперь ее глазами видело и сердце тоже. И ей так хотелось приласкать его, сказать, что все обязательно образуется. Наконец-то женщина в ней стала человеком, способным на иные чувства.
