Текст книги "Научиться дышать"
Автор книги: Наталья Светлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
–Куда потом собираетесь? – поинтересовалась Ирина, с неохотой принимаясь за пирожное.
Она вообще не любила есть после шопинга. Страх не влезть в юбочку размера «XS», только что купленную, был сильнее перспективы остаться голодной.
–Пока не знаю, но знаю точно, что получу рак кожи, если мы еще раз махнем на острова. Сейчас здесь хочу увидеть всю нашу тусовку, потом, возможно, на родину Антонио, с его родителями повидаться. Куда понесет ветер. Знаешь, как я себя ощущаю?
–Как же?
–Свободной. Эта свобода развевается лентами в волосах, играет скрипками и виолончелями в душе, заявляет о себе отовсюду. Есть что-то в наших путешествиях по свету от приключений Керуака «В дороге», за исключением бензедрина и пустых карманов. Деньги порой дают такую же свободу, как и бедность.
Это точно. Какао-смуглые округлости глянцевого от загара и различных питательных масел тела подруги выглядели распаляющим аппетит, манящим, пикантным щербетом с вкраплениями той самой свободы. Ее кожа стала цвета чуть темнее карамели, но еще светлее шоколада. Медовый оттенок страсти и возбуждения. Кокосовых деревьев и гамаков, зыбкого песка под ногами и гремящего волнами прибоя.
–Не представляю, какую свободу может дать бедность, – усмехнулась Вересова, считавшая, что уж она-то хлебнула безденежья и мизерности сполна.
–Как же! – эмоционально отреагировала Карина, пытаясь побороть акцент, который стал неотъемлемым атрибутом ее речи. – Когда ты беден, тебе терять нечего. Не в этом ли суть свободы? Не быть связанным ничем по рукам и ногам? Не иметь навигатора и лететь в любую сторону, куда тебе заблагорассудится?
–Ты так говоришь, будто понимаешь, о чем идет речь.
–Конечно, Ира. Родителям же не понравился тот факт, что я решила выйти за Антонио, бедного итальянского обувника. Так они его называли. Пришлось сделать выбор. Обувник мне нравился куда больше, чем наши мажоры на золотых «Ламборджини».
–Подожди, ты уехала в Италию против воли родителей? – Ирина была потрясена. – Почему никто не знал? И сейчас, похоже, не знает.
–Это было решением родителей. Они позволили мне уйти из дома тихо и без скандалов, пустив слух о том, что я уехала туда жить. На самом деле меня посадили на самолет с небольшой сумкой вещей и пятью долларами в кармане и дали образный пинок под зад. Ты же понимаешь, какой был бы скандал, узнай вся их любимая элита о моем «обувном позоре».
Что на это ответить? Шок от откровений подруги запечатал ее рот клеем, она пыталась переварить теперь не только съеденное вопреки всем запретам пирожное, но и новую информацию. Сколько же в их мире лжи и лицемерия. И глупости.
– Ирка, – Карина подалась к ней ближе и сжала ее мертвенно-бледную (по сравнению с ее бронзовой) руку, – ты не можешь себе вообразить, какой это был кайф. Жить без денег постоянно невозможно, но время, проведенное с Антонио в его маленькой квартирке, выходящей окнами на Большой канал, было волшебным. Я жила в вихре его сумасшедших идей с обувью, его амбиций, площади деи Синьори, Пьяцца Дуома, площади Архимеда… Господи, это было нечто! Мы исходили и исколесили (когда появлялись лишние деньги на транспорт) всю Италию вдоль и поперек. Ничто не могло нас остановить. Мне некуда было возвращаться, а перед ним лежал только путь вперед – на полки самых дорогих бутиков обуви в мире.
–Антонио повезло, верно? – спросила Ирина, потягивая вишневый сок через трубочку. – А если бы нет?
–Нет, ему не повезло, – девушка покачала указательным пальчиком с огромным нефритовым перстнем на нем. – Удача выбирает смелых. А он был больше, чем смелым, больше, чем напористым и наглым. Он просто заставил этих модных воротил оценить его работы. Первая партия туфель разлетелась на «ура», мы стали обеспечены регулярной едой и приличным жилищем. Вторая партия сделала нас богатыми, и мы переехали в Канаду, хотелось мне именно туда. Ну а теперь сама видишь: летаем птицами по свету, и никто нас не удержит.
–Сколько Антонио сейчас лет?
–Тридцать один недавно исполнилось.
А ее Ване двадцать семь… У него еще есть время «выпустить свою партию обуви».
–Я поняла одну вещь, пока мы питались самой дешевой пастой и макаронными приправами, – продолжила Карина. – Удача плевать на нас хотела с… как мы говорим?... Останкинской башни, вот! Ей нет дела ни до кого в этом мире, ибо людей слишком много, чтобы возиться с нами. Либо ты решителен и настырен, зубами вырвешь свое, либо это сделает кто-то другой. Звездный час никем не был и никогда не будет назначен. Нужно действовать без лишних сантиментов. Мой Антонио смог.
Вересова слушала подругу с неподдельным интересом, словно книжку читала. Как же неожиданно было узнать такие подробности. А все думали, что Каринка просто бросила всех и укатила в другую страну, жить на вилле. Что же мать скажет друзьям про нее саму? Что она умерла? Сослана в Сибирь? Как она выпутается из этой неудобной ситуации?
–Ты так им гордишься. За это нужно выпить, – провозгласила тост Ирина и, подозвав официанта, заказала коньяк.
–Я не горжусь им, Ир. Я люблю его. Дышу им. Страдаю им. Задыхаюсь без него. Никогда не знаешь, когда оступишься, когда судьба решит подкинуть тебе яму на дороге, в которой ты завязнешь, но если следовать за сердцем, то обязательно придешь в верное место.
–Выпьем за любовь!
Девушки чокнулись и выпили. Карина пила за любовь-искусительницу, которая обжигала ее внутренности так же, как этот коньяк. Ирина ощущала лишь жжение, такое же, как и ее нынешние чувства к Ване. Как понять, зовет ли ее сердце к нему или нет?
–Карин, вот расскажи мне, как понять, что он тот самый? Как ты общаешься со своим сердцем?
–Дурашка ты, Ирка, раз такие вопросы задаешь. Никогда ты не любила, потому что в противном случае мне не пришлось бы тебе ничего объяснять. Любовь – это одержимость, помешанность, маниакальность, в конце концов, но это и тихая гавань, куда ты всегда можешь вернуться. Это огонь и лед, буйство и спокойствие, неистовость и благоразумие. Любовь – это больше, чем трехмерное пространство. Она вбирает в себя так много всего: все чувства, какие есть на свете, все жесты – все абсолютно. Это вечное путешествие в неизведанное и хорошо знакомое тебе место. Это что-то новое, но и уже тебе известное. Это инь и ян, столкновение белого и черного, шахматная доска, где можно сделать неверный шаг и получить пулю в висок, а можно ходить осторожно и получать постоянно золотые горы. Как еще описать, что такое любовь, я не знаю. Ее нельзя описать, да и не надо, нужно ее чувствовать.
Изумительно. С Ваней у нее тоже так: шахматная доска, танец на ножах, прогулка по раскаленным углям, белое и черное уже стало неотделимым друг от друга. И да, он был тихой гаванью, где ее судну всегда было тепло и уютно, но и он был безбашенной каруселью, на которой дух захватывало. Он был для нее многим. Но достаточно ли многим – вот в чем вопрос.
– С твоих слов звучит все очень просто, – усмехнулась Вересова, взбалтывая на дне бокала мутно-коричневые остатки коньяка.
– Звучит все всегда просто, – Карина склонила голову набок и внимательно посмотрела на подругу, – а на деле оказывается гораздо сложнее. Счастливые пары всегда говорят лишь о том, как они влюблены, как счастливы, но у медали две стороны. Любовь – это труд: каторжный, порой неблагодарный, да просто адский. Но кто не работает, тот не ест, правильно? Не хочешь прилагать усилия, ну и кукуй одна. Каждый делает свой выбор. Никакой Купидон не приносит любовь на блюдечке, все это россказни библейские, ну, или откуда они пошли.
– Ваня тоже вечно твердит про выбор. Не жизнь, а какая-то лотерея.
– Ваня? Кто этот Ваня? – поймала, точно ворона сыр, неосторожно брошенную Ириной фразу она.
– Черт, не уследила за языком. Ну, это мой парень вроде как. У нас все сложно.
– Звучит как статус в «ВКонтакте», подруга. Он тебе изменил, когда ты была беременна? – Вересова недоуменно мотнула головой. – Оставил тебя с тремя детьми в хрущевке? Оказался главой мафии, и теперь вас должны убить?
– Что за бред, Карин!
– Тогда ничего сложного между вами нет. Или любишь или нет. Не самый трудный выбор в жизни.
Взгляд девушки опустился на сплетенные на коленях пальцы. Вечно мы что-то усложняем, собираем пирамидку из проблем, как ребенок башню из кубиков. Насаживаем, накручиваем, нанизываем, а потом с видом мучеников страдаем от собственных путаных умозаключений и лабиринтов самообмана, которыми застроили всю свою жизнь. Иногда нам не хватает всего-то капельки смелости, грамма риска и пары крошек уверенности в себе.
– Он помог мне, когда я была обездвижена. Это было очень тяжелое время.
– Иринка! – в сердцах крикнула Карина, привлекая внимание всех посетителей заведения. – Господи, прокляни мою дырявую голову, в которой плавают зонтики от коктейлей! Я совсем забыла извиниться перед тобой.
– Это за что еще?
– За то, что даже не знала о случившейся с тобой беде! Я была отрезана от старого мира полностью: номера все изменены, профили в соцсетях удалены, ни с кем не общалась. Мне сообщили о твоей трагедии, когда я уже сюда вылетала. Прости меня, ради всего святого.
– Нет никакой трагедии, Карин. Уже все хорошо.
– И про отца твоего я знаю. Как-то все неправильно…
– Давай не будем о плохом. Когда мы еще увидимся? Не будем тратить эти минуты на грусть.
Карина кивнула, но сжала руку Ирины обеими горячими ладонями. И опять Вересова подумала о том, как искрится кожа подруги цветными сомбреро, загорелыми туристами, прозрачными сизо-голубыми волнами океана. А здесь так невесело, так панихидно, мрачно и скучно.
– Значит, с Сережей ты уже давно рассталась?
– Да, как только я потеряла возможность ходить, ну и заниматься с ним сексом. Иначе я не понимаю, почему он бросил меня.
– Все, все, моя дорогая, никаких плохих воспоминаний. Только pazza gioia! Что с итальянского переводится как «большая радость», Ирочка!
Они закончили с десертом и встали из-за столика. Карина стиснула подругу в объятиях еще раз, чувствуя некую ее отчужденность.
– Встречаемся сегодня в восемь в «Пьяцца Росса» в «Национале», – произнесла Карина с широкой улыбкой на губах. – Тянет меня в Италию, не могу сопротивляться этому соблазну.
Третий по дороговизне ресторан Москвы… Сейчас ей там даже воду будет выпить не по карману.
– Ух, уже хочу познакомиться с твоим рыцарем Ваней. Я знаю его? Какая у него фамилия? Благо, еще помню все знатные фамилии элитных домов.
– Волков, – машинально ответила Ирина, уже сооружая в голове небоскреб изо лжи, – но он не из наших элитных домов. Ты его не знаешь. Он… он недавно вернулся из Чехии, там его семья очень влиятельна.
– Тогда прихвачу с собой русско-чешский разговорник, – рассмеялась Карина.
Девушки расцеловали друг друга в щечки и расстались до вечера. Ирина вызвала такси до квартиры Волкова, и всю дорогу ее мучила одна-единственная мысль: «Что же она такое творит?»
***
Ваня должен вернуться через час, а поэтому времени рассматривать и примерять покупки не было. Нужно было попытаться стать хозяйкой и приготовить обед. Оценив содержимое холодильника и свои кулинарные умения, она пришла к выводу, что можно начать с блинов. Такая-то мелочь просто обязана у нее получиться.
Мука, сахар, яйца, масло, соль и молоко. Так просто! Смешав все ингредиенты в нужных пропорциях, следуя подсказкам на экране планшета, Ирина подключила сковороду и дала ей пару минут нагреться.
А в это время вся ее мозговая деятельность крутилась отнюдь не вокруг блинов и не вокруг предстоящего фиаско за ужин, а… вокруг имени бывшего парня. Ей казалось, что она уже забыла его давным-давно, что все, что между ними было, покрылось пылью времени. Но с ним было не так уж плохо. Даже очень неплохо: поездки в разные страны, головокружительный секс (тут Ваня его даже превосходил), дорогие подарки, сюрпризы, шумные вечеринки… Много чего было прекрасного между ними, пока он не оставил ее, ничего не сказав. Просто исчез из ее жизни, как хлопок – хлоп, и нет человека.
– Дурацкая сковорода – уже перегрелась. Ну и ладно, – пробубнила себе под нос девушка и, вылив еще масла на сковороду, плюхнула туда целую поварешку теста, получая не блин, а лепешку.
Может, у Сережи были веские причины? Они ведь не общались. Она ему не звонила из соображений гордости, а о его мотивах ничего не известно. Вдруг опять мать вмешалась? Вдруг что-то случилось, не зависящее от него? Но разве можно оправдать такое его поведение, даже если и случилось и веское, и весомое?
– Чертов блин! – воскликнула Вересова, заметив, что лепешка снизу почернела.
Что ж, первый блин комом. Он отправился в мусорное ведро. Как и все последующие черные, дырявые и прочие уродливые блины, пока не закончилось тесто. Ей всегда думалось, что готовить легко! С раздражением отбросив лопаточку, Ирина уселась на диван и потянулась к пакетам.
В двери раздался скрежет ключа, и она открылась.
– Чувствую, декабрь будет в лучших традициях русской зимы, – бодро сказал Волков, вытирая ботинки о входной коврик. – Будем лепить снеговиков с детьми наперегонки?
Он прошел в кухню и увидел легкий дымок, какой бывает, когда умелая хозяйка заболтается с подругой по телефону и передержит цыпленка в «солярии». Он посмотрел на сковородку, потом в мусорное ведро, и по-доброму улыбнулся.
– Хозяюшка ставила опыты? – ласково пожурил ее он, и Ирина, обвив его шею руками, повисла на нем. – Нужно будет купить огнетушитель. На всякий случай.
Она показала ему язык, и он воспользовался моментом. Захватил его губами и втянул ее в поцелуй. Жар и холод столкнулись в воинственной схватке. От Волкова пахло последними днями ноября, наполненными карканьем ворон, лихим ветром и щекочущим нос морозным воздухом. От Вересовой исходили флюиды домашнего тепла, характерный запах газа от конфорки, пережаренных блинов, женщины. Инь и ян. Зима и лето. Стужа и зной. Мужское и женское.
– Прости, но эти блины чуть не довели меня до психушки, – поджала губы, словно ребенок, девушка.
– Ничего страшного. Я сам себе что-нибудь приготовлю.
– А я покажу тебе свои обновки! Они такие классные!
Ирина подхватила пакеты и убежала в комнату, а Иван только покачал головой, смотря ей в след. Какие все-таки женщины задорные, забавные. Как маленькие куколки. Ему нравилось такое распределение ролей в природе: мужчина и женщина. Разве есть что-то более прекрасное, чем она, радостно скачущая по дому с кучей пакетов с каким-то юбочками и блузочками? А есть ли что-то более потрясающее, чем ее лучезарная улыбка? Пожалуй, нет. Пожалуй, без женщин мир был бы холоден и угрюм.
Волков приготовил себе яичницу и салат, поставил чайник и устроился за столом. В кухню впорхнула, точно танцующий лебедь, Вересова. Ее плавные изгибы и грациозные линии тела украшала белая полупрозрачная блузка в цветочек, а ноги были облачены в черные брюки строгого кроя и кожаные туфли на толстом каблуке.
– Красотка, я еще могу тебя кое-чем порадовать, – сказал Иван, не очень-то сосредотачиваясь на одежде; она ведь и так красива, без обилия тряпок, ой, фасов и цветов. – Я много думал над ремонтом и принес тебе несколько вариантов кухни и ванной комнаты. Давай начнем с них?
– Давай, Вань, стоит с кухни и ванной начать.
– В общем, я покажу тебе примерные эскизы. Если мы не будем транжирить деньги, сможем уложиться тысяч в семьдесят-восемьдесят. У тебя же как раз столько должно было остаться после покупок.
Лицо девушки мгновенно потеряло весь кураж. Иван отложил салат и пристально посмотрел на нее.
– Что такое, Ир?
– Ну-у… у меня осталось всего тридцать тысяч.
В горле у Волкова запершило, и он прокашлялся. Новость об оставшихся деньгах встала в буквальном смысле комом в горле.
– Ты шутишь. Как можно потратить сто двадцать тысяч на одежду?
– И на белье, и на косметику.
– Даже если еще и на это.
Ирина молчала, и через пять минут ему перестало казаться, что она его разыгрывает. Он совсем забыл, что у нее сто пятьдесят тысяч – это так, пшик, на карманные расходы.
– Ир, ты что, серьезно? Ты головой думала, когда столько денег тратила? И на что? Покажи мне, на что можно спустить столько денег. Я правда не понимаю.
Она встала перед ним и расправила блузку.
– Ну, я вижу. Блузка. Кусок ткани. Сколько она стоит?
Наверное, он думал где-то тысячи три. Это же сколько надо таких блузок купить на сто тысяч?
– Двадцать четыре тысячи.
Глаза молодого человека упали в салат. Он за такие деньги даже машину редко чинит, а она покупает блузки по тридцать тысяч, которые наверняка через два дня отправляются в урну за то, что вышли из моды!
– Что в ней на такую сумму? – спросил Иван и потрогал ткань. – Пуговицы из алмазов? Может, мы их продадим тогда?
– Это чистый шелк, ручная работа. Если ты не знаешь, то качественные вещи стоят именно столько, – надменно произнесла Вересова и пронзила его обиженным взглядом.
– Ладно, – еле сдерживал себя Волков. – Что еще ты купила?
– Белье, но я хотела показать тебе его вечером. Всего две пары обуви и косметику.
Волков быстро перебрал в голове знакомые названия баночек и скляночек, которые являются для женщин средствами колдовства, и поинтересовался наугад:
– И за сколько ты купила румяна?
– Румяна от Guerlain стоят пять тысяч.
– Ясно, – пожал плечами мужчина. – Не думаешь головой, и не надо. Будем жить в такой квартире, мне-то все равно. Деньги твои, и ты вольна ими распоряжаться как угодно. Даже так глупо.
– Сам ты глупый! – крикнула она, с трудом сдерживая слезы. – Нет, ты жадный!
Девушка убежала в комнату, громко стуча каблуками и всхлипывая. Через минуту ее голова показалась из-за стенки, и она бросила ему:
– В восемь мы идем на ужин с моей подругой. И надень, пожалуйста, не спортивные штаны.
Наверное, будь он более вспыльчивым и агрессивным, по дому бы уже летали тарелки, и стоял крик и визг. Наверное, он бы не позволил ей себя оскорблять и унижать, будь он более неуравновешенным. Но для того мужчина и создан, чтобы поддерживать баланс сил и остужать слишком горячую женскую кровь.
«Женщины могут быть не только прекрасными, благоухающими цветами, но еще и мегерами, фуриями, живущими на волне своих капризов и причуд», – к такому выводу пришел он, выдавливая моющее средство на губку, чтобы помыть тарелку от еды, которую он сам же себе и приготовил.
***
Волков под руку с Ириной поднялся на второй этаж «Националя» и сразу понял, какой это будет вечер. Гонка тщеславия, соревнование самодурства. Видимо, будет очень сложно перевоспитать Иру и силой заставить ее вырасти во взрослую женщину из маленькой девочки.
Его взгляд привлекла девушка с кожей цвета темного янтаря в платье бутылочно-зеленого цвета. Какой контраст золотистой кожи и густо-зеленого оттенка платья!
Познакомился с Кариной и ее молодым человеком Антонио, который по-русски не говорил, и ему приходилось переводить хотя бы на английский. Интересная компания. Ему такое в новинку.
– Предлагаю пока не заказывать ничего, а просто поговорить, – сказала Карина, и на Волкова дыхнуло щедростью тропического солнца. Захотелось лета! – Ваня, а скажи что-нибудь по-чешски. Так интересно послушать еще один язык. Я на трех говорю с горем пополам: русский, английский, итальянский.
– По-чешски? – не понял он.
– Давайте все же закажем меню, – спасла ситуацию Вересова. – Есть охота – сил нет.
Иван открыл меню и увидел примерно то, что и ожидал. И часто будут приезжать ее богатые подружки? Сможет ли он обеспечить все ее (пусть уж простит) придури?
Девушки выбирала блюда и вино, а он не мог примириться с мыслью о том, что сейчас прокручивается какая-то дешевая театральная сцена перед его глазами. Почему он играет другого человека? Почему Ира ведет себя так, словно он может себе позволить всю эту роскошь?
– Ир, ты с ума сошла? – прошептал ей на ухо Волков, делая вид, будто целует ее за ушком. – У нас теперь точно ремонта не будет.
– Плевать на этот ремонт, – прошипела она. – Не позорь меня, я умоляю.
Даже так. Волков с шумом захлопнул меню и положил его на столик. Он не будет играть в этом театре абсурда, увольте. И позорить Иру он тоже не будет.
– Ваня, тебя что-то не устраивает в меню? – спросила Карина, следя за ходящими на его лице желваками.
– Да.
– И что же?
– Цены.
Ирина толкнула его ногой под столом, но он не отреагировал. Это будет последнее, в чем он ее опозорит. Надо же иметь разнообразные воспоминания в этой жизни. Пусть он станет не самым приятным воспоминанием для нее.
– В Чехии дешевле или дороже? – не понимала его недовольства Карина.
– В какой, к черту, Чехии?!
– Как же… Ты ведь оттуда?
Лицо Вересовой покраснело хуже вареного рака. Карина ахнула, все поняв. И Волков все понял.
– Ира, можно тебя на минутку? – позвал ее он.
Они отошли в полумрак коридора, где бы их не было слышно, и он дал своим эмоциям выход.
– Ты просто… дура! Больше мне тебе нечего сказать.
– Я дура?! – закричала девушка. – Это ты жадный и… и даже подыграть не можешь! – Она заплакала. – Уйду от тебя к Сереже, он хороший!
Переживания затуманили ее мозг, накачали его, словно алкоголем.
Иван сжал ее плечи несильно, немного надавливая пальцами, чтобы ей не было больно. Он не хотел обижать ее. Не ее вина, что он нищий и не подходит под стандарты, закладываемые таким детям с пеленок.
– Возможно, я жадный, Ир. Но я отдал тебе все, что имел: меня избили в доме твоей матери, так что тебе пришлось сегодня замазывать синяки на моем лице тональным кремом; я лишился работы, на деньги от которой жил, не только хотел покупать тебе все, что ты захочешь, но и жил на них сам; твоя мать разослала отличное рекомендательное письмо во все крупные фирмы Москвы, пользуясь былым авторитетом твоего отца – теперь меня никуда не берут. – Он выдохнул, переводя дыхание, и продолжил: – Даже обед я сегодня сам себе приготовил. Ломал голову над дурацким ремонтом, хотя мне он не нужен. Ты не знаешь ничего об отношениях. Не знаешь о главном принципе, на котором они строятся.
– Что за принцип? – всхлипнула девушка.
– Компромисс. Ты не имеешь понятия о том, что это такое. И к Сереже этому, кем бы он ни был, можешь уходить. Я тебя не держу.
– Вот именно! Не держишь! Тебе вообще все равно, рядом я с тобой или нет.
– Нет, это не так. Мне не все равно, но я не Отелло, чтобы душить тебя. Любовь не терпит полумер, а в нашем случае ей даже нет шанса появиться. Потому что я лишь полумера в твоей жизни. Ты раскидываешься мной, как десятирублевой купюрой: уйду к Сереже, ты меня позоришь, ты жадный. Ты, Ира, вывалила сегодня на меня целое ведро помоев, но не ценю тебя я. Двери моего дома для тебя открыты, но мне кажется, что лучше тебе будет вернуться к матери. Оказывается, вы с ней похожи.
Волков развернулся и вышел, оставляя Иру и свои глупые надежды в том коридоре.
13
Некоторые люди часто жалуются на то, что розы имеют шипы. Я же благодарю шипы за то, что у них есть розы.
Альфонс Карр
Закатно-красные стены элитного отеля, пучеглазые и такие дотошные, когда смотришь в одну точку на них долгое время, стали пялиться на Вересову в ответ. Ее взгляд скользил по изысканному интерьеру: тяжелым жаккардовым шторам, расписному ковру с утонченным рисунком, элегантным красавицам-люстрам.
Так дорого и так дешево одновременно. Ее жизнь раскололась на «до» и «после». Как было «до» уже не будет никогда, даже если она вернется к матери, приоткроет эту филигранную дверь в прошлый мир. Деньги все так же составляют девяносто процентов атмосферы ее планеты. Но теперь появился Ваня, занявший оставшиеся десять, и как без него жить тоже было неясно. Никогда еще ей не приходилось ставить на чаши весов человека и деньги. Кто же подскажет, что важнее?
Последние дни фланировали перед ее глазами, умирали в праздности и бесцельности. Казалось, что время стало осязаемым феноменом: прогуливалось перед ней туда-сюда, покуривая сигаретку и выпивая по бокальчику виски, смиренно дожидаясь от нее решительных действий. Взмах руки, всего одно решение – и либо идти бесстрашно вперед, либо трусливо повернуть назад. Время все стерпит, любую нерешительность и апатию, ведь оно всегда сможет отыграться на тебе, в любой момент прижать тебя к стенке.
Ирина вскочила с дивана телесно-персикового цвета и направилась к выходу. Дошла до номера подруги и тихо постучала. Получив разрешение войти, зашла внутрь.
– Можно к тебе на часик? Не могу больше общаться со стенами и первым декабрьским днем за окном.
– Иногда погода – плохой собеседник. Отвратный. Она не понимает наших переживаний.
Номер Карины был мрачнее, даже готичнее. Этакий полуночно-синий с вставками цвета «электрик». Подходит под ее темперамент. Девушка бросила быстрый взгляд в окно: небо цвета индиго одарило ее холодным, безразличным взглядом. Ему так же, как и стенам, никакого дела до ее бытовых трагедий нет.
– Зато коньяк понимает, – улыбнулась Ирина, доставая из мини-бара бутылочку. – Антонио не будет против?
– Нет, он исследует московские увеселительные заведения, открывающиеся после десяти, – улыбнулась Карина и взяла из рук подруги бокал.
– Ты отпустила его одного шляться по клубам?!
Ее настолько это удивило, что она плеснула себе двойную дозу напитка. Каринка не перестает поражать ее своей тропической, слишком вольно трактующейся философией.
– Да. Я так понимаю, ты пришла за советом, а не только за поддержкой в выпивке?
Вересова кивнула и сделала крохотный глоток коньяка. Согревает. Наверное, это самое худшее до чего может дойти человек: когда тебя согревает лишь коньяк.
– Тогда слушай. Жизнь – это игра на выживание. Здесь только одно правило: учись. Всегда, каждую минуту, не переставая. Учись и запоминай все, что выучил. Экзамены не заставят себя ждать. Особенно любовь. Она такая сучка, ты себе даже представить не в состоянии. Она вечно требует показывать свою мудрость и опыт. Иначе махнет хвостом – и ищи ее с семью ветрами.
– И что же тебе нашептал мудрый учитель? – спросила Ирина, скрещивая под собой ноги на ковре и подкладывая под поясницу цветастую вышитую подушечку.
– Любовь – это не собачка на поводке, которую ты дергаешь из стороны в сторону и приказываешь ей не идти туда, не делать то и так далее. Не-ет, – она покачала головой и потрясла перед лицом подруги указательным пальчиком с матовым розовым маникюром и новым колечком из гавайского коа, – с этой плутовкой все гораздо сложнее. Любовь и не воздушный змей, которого ты запускаешь в небо, давая ему мнимую свободу, а потом тоже дергаешь за ниточку. Любовь, чертовка, своевластная, норовистая, анархистка! Она не потерпит подделки, ей нужна настоящая свобода.
– Ты про доверие? Поэтому отпускаешь Антонио везде одного?
– Именно так, Иринка. Нет никакого смысла бросаться громкими словами и называть любое более-менее приятное чувство любовью. Либо ты доверяешь человеку на все двести, либо это не любовь. Она не станет мириться с тоталитаризмом, она не деспот, не тиран. Любовь бывает необузданной, капризной, с выкрутасами, короче, но никогда деспотичной, авторитарной и властолюбивой. Я так считаю. Я уверена, что истинная любовь дарует так много свободы, что ты в ней тонешь. А суррогат только душит и давит, не дает дышать.
Чернильные глаза Карины в полутьме комнаты влажно поблескивали возбуждением, как коньяк в бокале. В ее голосе не было слышно и тени сомнения, словно она говорила о хорошо выученном предмете, проверенном годами.
– Про дыхание ты попала в точку, – сказала Ирина. – Ваня, точно кислородная маска, нескончаемый поток живительного кислорода. С ним легко: он принимает любые мои недостатки, помогает стать лучше, дышать глубже, в полную силу. Он решает сам проблемы, не жалуется и не обвиняет меня ни в чем, не попрекает ничем…
– Скажи уже это. Он настоящий мужчина, каких мы ищем днем с огнем, а, найдя, не ценим.
Пылающее от смущения лицо Вересовой выдало ее с головой. Подруга была права, и скрыть свое позорное поражение было невозможно.
– Ир, это на самом деле нормально. Венец творения природы бывает непроходимо глуп, – шелковое мерцание иронии в голосе Карины заставило Ирину поднять на нее взгляд. – Только человек может что-то упорно искать, чего-то неистово желать, а получив это – растоптать и разбить, как китайскую вазу какой-нибудь древней эпохи в приступе злости из-за не вынесенного мусора. Так и живем – в глупости и душевной бедности.
Каждое слово о ней. Резало и кололо. Глупость и душевная бедность – это о ней. О богатой девочке с нищей душой.
– Жизнь – это не какая-то сложная штука. Не кубик Рубика точно, – продолжила Карина, используя момент для удобрения почвы души подруги, пока та была к этому более всего восприимчива. – Это вопрос твоего мировоззрения. Кто-то видит только дождь и лужи, а солнца и радуги не замечает. Кто-то видит только бедняка-художника в метро в потертой, выношенной одежде, а его великолепных картин не запоминает даже. Выбор только твой: смотреть вниз, себе под ноги, но идти всегда ровно, обходя каждый камушек; или же идти, высоко задрав голову и смотря на бескрайнее небо, порой спотыкаясь и падая, но видя яркие, сияющие звезды.
Они были почти ровесницами, но как же она, Вересова, отстала от своей подруги в развитии…
– Зачем ты соврала о Ване? Это было лишним.
– Не знаю, я тогда не думала головой. Только этими династическими устоями и традициями. Как бы не опустить планку, не показать свою несостоятельность. – Ирина вздохнула и закрыла лицо руками. – Так обидела его. Господи, он был прав, назвав меня дурой.
– Да он у тебя ангелок, – издала смешок Карина. – Другой на его месте еще бы тебя за волосы оттаскал. Мужики бывают придурками.
– Бабы, как ты видишь, тоже, – насупившись, ответила девушка. – Теперь не знаю, вернуться к нему или нет. Не получается у нас ничего.
– Ты не даешь этому чему-то получиться. Научись слышать своего мужчину, думать о нем, а не только о себе. Научись жить в мире, где есть не только ты. Убив эгоизм, ты дашь жизнь кое-чему новому и прекрасному внутри себя.
– Думаешь, я смогу научиться жить по новой? С Ваней мне не светят поездки на Бали и дорогие рестораны.
– А они тебе так нужны? Прекращай. Ты за свою жизнь уже полмира объездила и отобедала во многих крутых местах. Надо и меру знать, а то будет передозировка роскоши и богатства. А такого Вани у тебя еще не было. И вообще, Ир, твоя мать выгнала тебя из отчего дома и безапелляционно закрыла его двери. А твой Волков даже после вашей ссоры в ресторане позволил тебе при желании вернуться.
– Он тот еще Волчара, – горделиво усмехнулась Ирина. – И ты во всем права.
– Ирка, надо рисковать. Точно тебе говорю: надо. Жизнь – тот еще риск. И в шампанском в итоге купаются кто? Смелые.
