Текст книги "Великая игра"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)

– Стой! Чего ты хочешь на моей земле? – заговорил тано.

– На твоей? – насмешливо отозвался Охотник. – Я на твоей, – еще раз подчеркнул он это слово, – земле хочу восстановить справедливость. Ты живешь не по Правде земли, – спокойно говорил он, – и ты не владыка здесь. Я заявляю свое право на эту землю, и ты знаешь, почему. Таковы мои слова. Что ответишь?

Тано чуть-чуть помедлил, всего какую-то долю мгновения, и Хонахт понял – тано боится. Смертельно боится.

– Я защищал этих людей. Я держал законы! Я берег эту землю! – почти прокричал он. – В ней течет моя власть! И я докажу свою правоту, – мучительно стараясь говорить твердо, ответил он.

– Борись за свое право, – кивнул Охотник. – И как ты это будешь делать?

– Я тут хозяин, – гордо вскинув голову, проговорил тано. – Ты пришел оспаривать мое право, мне решать.

– Тебе, – кивнул Охотник. – И как ты решишь, тано? – снова насмешливо подчеркнул он это слово.

– Поединок Силы! – почти выкрикнул тот.

– Силы? – Красивые брови Охотника поползли вверх. – Ты хочешь сказать, что в тебе есть хоть капля Силы? Что ты можешь творить магию?

– Есть законы, – почти оскалился тано, – которым и ты подчиняешься, Ортхэннэр!

Охотник на мгновение замолк, и во взгляде тано мелькнуло торжество.

– Ах, так вот на что ты поставил! Ты хочешь сказать, что знаешь мое истинное имя? И что я уже проиграл? – Он тихо рассмеялся. – Да откуда тебе знать, какое имя я, – он подчеркнул это «я» – считаю своим истинным?

– А это не тебе решать, – почти так же насмешливо ответил тано. – Ты ведь принял это имя Пути, не так ли!– Он особенно упирал на это «принял».

И тут Охотник перестал смеяться. Он теперь только усмехался – зло и неприятно.

– Хорошо же, – протянул он. – Ты решил – раз ты знаешь мое имя, то что-то можешь со мной сделать. Хорошо же. Тогда вспомни и другое – я имею право трижды угадать твое имя, – с неожиданной лаской проговорил он. – И обмануть меня ты не сумеешь. Ну, начнем же. Тано, – хохотнул он.

И Хонахт вдруг понял, что Охотник просто глумится, что все это – какая-то игра, в которую Охотник будет играть в шутку, а тано – всерьез. Охотник ни капли не верит в этот поединок, потому что знает нечто недоступное тано. А тано ставит на этот поединок все.

– Ты гость, – глухо и мрачно промолвил тано. – Твое слово первое.

Хонахт с волками стоял как будто за незримым кругом. Напротив него за такой же незримой чертой стоял с застывшим непонятным лицом Ахтанир и черные братья и сестры.

Охотник с торжественным лицом поднял вперед руки и нараспев промолвил на древнем языке ах'энн, и голос его звучал гулко и звонко, как падает округлый камешек со склона, ударяясь о бока валунов. Его слова слышали все, хотя он не делал никаких усилий, не повышал голоса:

Тот не хозяин

В своей земле,

В доме своем,

Кто не встречает

Гостя приветом.

Тано не замедлил с ответом:

Приветом встречу

Того, кто злого

В душе не таит

И имя не прячет.

Не прячет имя

Хранящий Силу.

Истинный тано

Не прячет соли

В папоротника тенях.

– Трижды соли

Я поднесу.

Вкусить не сможешь -

Прочь уходи.

Хонахт понимал второй смысл слов. Тано говорил о соли – истинной, сокрытой сути, которую трижды даст угадать. Это был традиционный обмен словами, зачин поединка, как воины начинают свой поединок перебранкой.

Охотник усмехнулся. Отвесил короткий насмешливый поклон и показал рукой – говори, мол. Тано, мрачный и пугающий – У Хонахта даже похолодело от ужаса в животе, – коротко кивнул и прижал руку к груди, где под одеждой, как знал Хонахт, прятался медальон с крылатой девятилучевой звездой, будто ища в нем поддержки и уверенности.

– Таит мое имя присыпанный пылью

Серебряный стебель сестры страданья,

Если слово твое не лживо -

Скажи, коли знаешь, мое прозванье.

– Да, Сломавшей аир ты годишься в братья -

То же предательство, то же проклятье.

Как сосною трава не станет.

Так самозванец не станет тано.

Охотник ядовито улыбался, глядя прямо в темные глаза тано. Тот стиснул зубы. Хонахт стоял, разинув рот. Речь шла о событиях столь древних, что ему даже страшно стало. Тано не жил тогда, люди не живут столько, но Охотник… Только сейчас Хонахт осознал в полной мере, насколько тот древен и могуч, и окончательно, всем существом, не одним разумом понял, кто это. И сердце ухнуло, оборвалось, упало вниз. Да, Охотник действительно помнит. Но страшно ему стало не от этого – от того, что Ортхэннэр – Гортхаур называет деву Элхэ, нарушившую приказ Мелькора и умершую за него, предательницей. В Аст Ахэ ее считали избранницей и жертвой, но Охотник ведь был в те времена в древней Аст Ахэ. Он знал лучше. И он называл ее – проклятой, а тано – самозванцем.

Так что же здесь творится?! Хонахт дрожал мелкой дрожью.

Ахтанир ощутил странный холод в груди и слабое головокружение. Охотник слишком близко попал. Он не разгадывал – он просто играл с тано, как кот с мышь, он знал, знал его имя – так же, как знал его сам Ахтанир. Все уже было сказано – мысли лихорадочно несись в голове Ахтанира. Охотник владел языком загадок лучше намного лучше тано. И он – знал. Все эти слова были лишь насмешкой, намеком, он словно бы говорил – я знаю и назову, когда захочу, но я буду терзать тебя. Черная дева – дочь Тьмы чернобыльник – полынь – Сломавшая Аир – стебель – отпрыск – брат дочери Тьмы – сын Тьмы – наследник Тьмы! Так называли себя все танир с самого первого, и Ахтанир должен взять… должен был взять это имя… Он сейчас назовет…

Тано, бледный, как меловая скала над рекой, стоял, прижав руки к груди. А Охотник, брезгливо скривившись, вдруг взмахнул рукой:

– Твое имя… Йолло.

Тано пошатнулся и упал, словно от жеста руки Охотника. Тот шагнул к упавшему и бесцеремонно сорвал у того с шеи серебряную крылатую звезду.

– И с этой игрушкой он пошел против меня, – пробормотал он.

«Это неправда»! – хотел было крикнуть Ахтанир. Когда Ортхэннэр назвал неверное имя, радость была такой огромной, что Ахтанир чуть не ослеп от мгновенного прилива крови к голове. Он понимал, с кем тано схватился. Он был уверен в победе своего учителя, он верил в магию поединка. Он знал, что истинное имя тано – не такое. Он знал. Они обменялись именами, когда тано назначил его втайне от всех своим преемником. Так было надо, чтобы, когда он поведет тано умирать в Лаан Ниэн, истинное имя открыло бы ему дорогу к Учителю.

Но это было не то имя!

Однако тано лежал без сознания. Побежденный. Этого не могло быть!

Все рушилось. Ложь победила в поединке, в котором нельзя лгать, и Ортхэннэр – жив, а тано – сражен! Игра была нечестной, правила были нарушены – и ничего. Ничего не случилось! Не дрогнула земля, не обрушился небосвод…

В груди бешено колотилось сердце, он оглох от шума крови, в глазах стояла красная дымка. Он упал на колени и закрыл глаза руками…

Он не видел, как упали на колени остальные черные братья и сестры, как Ортхэннэр подошел и взял меч Морнэллах, а потом просто повернулся и ушел, забрав с собой волков и Хонахта.

Несчастные дети Аст Ахэ беспомощно стояли и смотрели. Мир рухнул. У них больше не было поводыря, и они не знали, куда им идти и как жить. Потом по привычке кто-то из них попытался вернуться к обычным делам, но все валилось из рук, и один за другим они впадали в странное оцепенение.

Многие умерли еще до того, как в Твердыню опасливо проникли первые грабители из Семи Кланов. Черные братья не годились в рабы – их нельзя было ни к чему пристроить или принудить. Они ничего не видели, не слышали, не ощущали – они просто умирали один за другим.

И никто из них не пытался сражаться. Железные черные воины умирали или просто позволяли себя убивать. Или убивали себя, как и многие другие – кто в Лаан Ниэн, кто прямо в Аст Ахэ.

Не выжил никто.

Через неделю, не меньше, к опустевшему страшному замку стали подтягиваться княжьи дружины с подводами. За добычу начали спорить, и вскоре дружина из Аст Иллаис пошла на Аст Алхор, а в Аст Линхх ждали, чем кончится, чтобы потом забрать то, что останется после драки.

И пошла по землям Кланов великая свара. И в этот год никто уже не приехал к Подземному Народу выменивать мед и зерно на железные топоры и золотые украшения. Впрочем, как и потом…

Ахтанир нес тано на руках, не ощущая ни усталости, ни боли. Тупое оцепенение охватило его. Он держался только потому, что еще оставалось одно, последнее дело, без которого нельзя. Он выплатит последний долг, он обязан это сделать. И они уйдут вдвоем, уйдут туда, где все будет правильно, справедливо, где все будет объяснено, и Учитель, Мелькор, Тано примет их в объятия своих черных крыльев… Тано слабо дышал и то закрывал, то открывал глаза.

К ночи они добрались до Лаан Ниэн. Ахтанир нежно опустил тано на серебристую траву. Восходила полная луна – волчье солнце. Печальная, белая, спокойная. Потихоньку стал сгущаться серебристый волокнистый туман, и скоро пряха-тоска начнет ткать саван уходящему тано.

Всхлипывая, Ахтанир, некогда властный, уверенный сотник Аст Ахэ, плакал от отчаяния и любви. Тано, драгоценный учитель, наставник и поводырь, подло повергнут, как некогда подло был повергнут Мелькор…

…И распят на белой скале…

Ахтанир благоговейно подтянул ремнями тано за руки, закрепил петли на медных кольцах, и теперь тот лежал на белом камне, едва касаясь ногами травы. Голова запрокинута к луне, и в темных глазах – бездна.

Ахтанир так же благоговейно срезал с распятого тела одежду, и тоска жалости и вины сжала сердце. Но он должен был это сделать, должен проводить тано к Учителю. К Мелькору.

Он поднялся, достал из ножен кинжал. Тано все так же смотрел на луну, молча шевеля губами.

– Прости меня… сердце мое – в ладонях твоих, – прошептал Ахтанир ритуальную фразу и со стоном вонзил острие в глаз тано. И еще раз. Распятое тело слабо вздрогнуло. Оставалось немного. Надо было пронзить тело под сердцем и ждать, пока вытечет кровь и тано умрет от слабости, но на сей раз он нарушит обряд. Он не мог позволить долгих мучений. Ахтанир накрыл ладонью грудь тано, ощутил биение сердца и резко вогнал темное лезвие прямо между ребер.

Тано судорожно вздохнул и ушел к Учителю. А Ахтанир сел и заплакал, оплакивая себя, страдая и от жалости к себе, и от одиночества, и от вины. Перед рассветом, когда от рыданий притупились и боль, и тоска, он сел у ног распятого и перерезал себе горло.

И увидел несущиеся в лицо звезды, и увидел темную высокую фигуру, протянувшую к нему руки, и крылья Тьмы за спиной.

– Учитель, – как счастливый ребенок, прошептал он и улыбнулся.

Хонахт с восхищением смотрел на возвращенный меч Морнэллах. А Охотник – древний Ортхэннэр – смотрел на него, насмешливо улыбаясь. А на них смотрела зависшая над обрывом белая луна.

– Ты победил его! – прошептал юноша – Ты не побоялся!

– Дурак, – с неожиданным презрением ответил майя. – Твой тано тоже был дурак. – Он подбросил в ладони звездочку. – Он думал, что с этой штукой непобедим. Даже не знал, что это такое, – хмыкнул он, – а туда же.

– Но он мог победить тебя!

– Не мог, – просто ответил майя. – Никто не может. Ни один человек. А знаешь, почему? – Хонахт, онемев от невиданного страха, помотал головой. – Потому что нет магов среди людей. Так уж вышло, понимаешь ли – хмыкнут он. – Мелькор некогда пытался забрать вас, людей себе, да вот посильнее его нашлись. Единый сильнее, и, уж не сочти кощунством, ваш Учитель от глупой надменности своей против него полез напролом. И потому вы были лишены Единым и бессмертия, и способности творить волшебство. А я занимаюсь тем, что пытаюсь вернуть вам утраченное. Твой тано тоже пытался, но он был самонадеянный и жестокий дурак. Человек не может творить магию без вот таких штучек, – он подбросил на ладони звезду, – только ими тоже надо уметь пользоваться. И не всякому это под силу. А я не человек. Я больше. И вот я-то и владею истинной магией, Хонахт. И я, только я в этом мире могу наделять бессмертием и властью тех, у кого хватит решимости взять. И заплатить… А ты хочешь?

Хонахт ощутил, как по телу прошла горячая волна и как закачалась в глазах земля.

– Хочешь? Хочешь, чтобы я вернул тебе утраченное людьми достояние? Бессмертие и магию?

– Что… что я должен…

Охотник показал на обрыв.

– Прыгай. Ну? Не веришь в то, что я могу это дать? – Он встал. – Решайся. Или я уйду – и оставлю тебя с мечом Морнэллах.

Хонахт молча попятился к обрыву. Закрыл глаза, чтобы не видеть, – и упал.

Сейчас придет смерть.

Но вместо этого он полетел вверх, распростерши крылья, и, когда понял, что жив и летит, закричал от переполнявшего его восторга, но из его рта – нет, клюва – вырвался крик совы.

А потом, рыдая от восторга и ветра, раздражавшего глаза, он упал на колени и прошептал, задыхаясь от собачьей любви.

– Я твой. Владей мной.

Охотник улыбнулся и поднял его.

– Ты сказал – я слышал. Идем со мной. И вот тебе знак нынешней твоей власти. Это даст тебе и бессмертие, и силу. Но оно будет и твоей вечной связью со мной – ежели ты сам не захочешь его снять.

Голос его был ласков и проникал в самое сердце. А на ладони лежало блестящее тонкое кольцо, вроде бы из железа.

«Снять? Да никогда! У меня есть покровитель. Хозяин который любит меня. И я буду ему верен».

Хонахт решительно надел кольцо, вздрогнув от ледяной ниточки дрожи, пронзившей все тело.

– Помни, – улыбнулся Хозяин, – сила твоя идет от меня и ни от кого другого. Не сделай ошибки и не возомни лишнего.

Хонахт понял и кивнул.

– Я – ничто без тебя, – прошептал он сквозь внезапно набежавшие слезы. Боги, какое же это счастье – подчиняться…

Пес, никогда не покидавший его, молчаливый верный Пес вдруг заскулил, глядя ему в лицо плачущими, молящими глазами.

– Что ты? – ласково позвал его Хонахт. – Что ты? Все теперь будет хорошо…

Но Пес заскулил и, оглядываясь на каждом шагу, пошел прочь. Он словно звал за собой Хонахта, и что-то болезненно кольнуло сердце, так, что на миг он подумал – какое пустое все это – и кольцо, и власть, и бессмертие, если у тебя есть такой друг…

Друг? Я ему хозяин, в конце концов.

– Назад! – рявкнул Хонахт. – К ноге!

Пес скулил и уходил все дальше. Как он смеет!

– Стой, – негромко сказал майя. – Зачем он тебе? У тебя будут звери, которые не ослушаются тебя – как ты не ослушаешься меня. Оставь его. Есть преданность, которая кроме беды и страданий ничего не приносит. Идем. Пора лететь.

Две ночные птицы направились к югу, а внизу, на пустоши, выл и плакал одинокий осиротевший Пес, потерявший хозяина и друга.

– Сдается мне, он не просто так сюда вылез, – сказал Элладан, коротко глянув на своего спутника. Трижды свистнул лесной птицей, прислушался, ловя ответный свист.

Человек хмуро осматривал здоровенную тварь. Вытер длинный нож о клочковатую смердящую шкуру. Кровь текла широкой струей из только что перерезанной глотки. Две стрелы торчали глубоко в глазнице зверя, копье с широким наконечником перебило хребет. Зверь еще долго мог протянуть, но все же живая тварь, нельзя оставлять его на такие мучения.

– Даже не знаю, как его назвать, – тихо-тихо проговорил он. – Это не волк и в то же время волк… Не знаю Я в первый раз такое вижу.

– У него было слишком много разума в глазах. Злобного разума.

Элладан помнил это ощущение из рассказов бардов, умевших ткать зримые песни и слова. Что-то сходное с теми тварями, что рыскали по темным лесам Белерианда в дни юности его отца. Это ощущение неправильности давно уже тревожило и его, и брата, и всех прочих, кто мог чувствовать. Наверное, человек привык бы к такому ощущению, но не эльф. Неправильность и так была заложена в ткань этого мира Морготом еще при Творении, но сейчас и здесь она была слишком сильной. Какой-то очаг. Источник.

Остальные бесшумно подошли через несколько минут.

– Отвезем к отцу, пусть посмотрит, – предложил Элрохир.

– Да.

Оба брата внезапно переглянулись, охваченные одной и той же мыслью, точнее, намеком на мысль. Предчувствием.

– И такое каждый раз, когда ты выходишь с нами, – сказал старший брат, посмотрев на человека.

Молодой человек чуть улыбнулся.

– Ты хочешь сказать, что я приношу неудачу?

– Нет, – сказал Элладан. – Я хочу сказать, что за тобой идет охота. – Человек поднял взгляд и встал. – Ты сам это давно чувствуешь. За тобой идет охота, и надо в этом признаться. Зачем скрывать очевидное? Каждый раз, когда ты в отряде, случается что-то вот такое. – В голосе эльфа звучало сочувствие и затаенная печаль.

Юноша вопросительно посмотрел на него. Затем на его брата.

– Когда-нибудь тебе придется уйти по своей дороге, – тихо добавил Элрохир.

– Что вы хотите сказать? – выпрямился он. Взгляд его стал настолько требовательным, что Элладан покачал головой.

– Ты уже вошел в возраст, и пора тебе кое о чем узнать.

– О чем?

– Об этом тебе скажет отец. Это его долг и право.

– Ладно, слишком много слов, – сменил тему Элрохир. – Пора отправляться. Помоги-ка, Эстель. Надо эту зверюгу как-нибудь примостить…

В ветвях резко захлопала крыльями птица.

Элладан резко повернулся, свистнула стрела, и наземь упал огромный ворон с чересчур острым клювом и когтями. Они были темно-красного цвета. У обычных воронов таких не бывает…

Глубоко в лесу сидел на земле, скрестив ноги, человек. Он неподвижно восседал под древним деревом, закрыв глаза. Вдруг он вздрогнул, резко поднял веки. Теперь он знал врагов в лицо. Они смеют убивать его зверей. Но зато он знает их имена и выследил их жилище. Он сквитается. А пока надо возвращаться…

Огромная птица с кожистыми крыльями взмыла ночью над лесом и взяла направление к юго-востоку.

Продолжение записок Секретаря

«Он нашел гнездовье этих тварей неведомо где. Теперь они плодятся здесь, в особом ущелье. Их кормят падалью, а то и живым мясом. Воняет оттуда страшно, даже орки носы воротят.

Зверюшки его следят хорошо – за всеми путями, за всеми непролазными лесами. Думаю, если бы Сам положился на зверей господина Хонахта, то Кольцо не проворонили бы. Впрочем, это уже значения не имеет.

Оно само к нам придет. А пока -

История восьмая

И этот тоже нуменорец по происхождению. Все наши Бессмертные – нуменорцы попадали к нам через Умбар или Харад. Здесь столкновение Запада и Юга.

Кем он был до того, как сюда попал, не знает никто. Что его привело сюда – тоже неизвестно. Сдается мне, он сам позаботился о том, чтобы о нем никто ничего не знал. Сейчас же он знает обо всем и обо всех и способен распутать любую, самую запутанную интригу.

Другое дело, что он отчаянно не ладит с остальными Бессмертными. Он считает себя чистым – остальных грязными, когда ему приходится работать вместе с кем-то и з своих собратьев, он нарочно бездействует, словно показывая всем, какие они дураки и как все садятся в лужу без него. По большей части именно так и выходит.

Но когда Сам поручает ему действовать в одиночку или отдает других Бессмертных ему под команду, результат, как правило, великолепен.

Жаль, что Сам не всегда ему так доверяет… Тогда не прохлопали бы Торонгиля.

То, чего не было в записках Секретаря

Игра восьмая. ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ

Незадолго до 3261 года Второй Эпохи

Самая почтенная харчевня в Умбаре называется «Золотой парус». Находиться она в патрицианской части города, и заходят сюда только люди с очень солидным достатком и столь же солидной и непременно давней репутацией или посетители весьма высокого происхождения. Короче это заведение отнюдь не для всех. Внезапно разбогатевший плебей тут тоже не появится. Просто побоится. Есть что-то этакое, неуловимое, по чему безошибочно видно, кто патриции, а кто – плебей. Даже имени спрашивать не надо. Тут и не спрашивают. Тут на людей смотрят. Вот войдешь – и слуги так посмотрят, что сразу выйдешь. Или, наоборот, ощутишь себя чуть ли не Столпом Небесным.

Нынче здесь изысканной приправой к прекрасному вину и столь же прекрасной трапезе служит пение недавно прибывшего из метрополии менестреля. Это почти юноша, стройный, хрупкий, с бледным одухотворенным лицом, светловолосый, с большими серыми глазами. Дамы не сводят с него взоров, тихонько перешептываясь. Дамам не возбраняется посещать сие почтенное заведение, особенно о Умбар изволит почтить своим присутствием заезжая знаменитость. Но дамы предпочитают прикрывать лица прозрачными вуалями, а то и полумасками. Впрочем, они и днем прикрывают лица, чтобы кожа не загорала и оставалась белой, это харадримкам да служанкам пристало быть смуглыми. Слуги молча разносят вино и угощение, почтенная публика ведет себя так, как и подобает почтенной публике.

Играет тихая ненавязчивая музыка, под которую так приятно разговаривать ни о чем, которая не мешает оценить изысканный букет вина или тонкий вкус очередного блюда. Да, поначалу нужно насытить тело – тогда настанет время насытить душу.

А менестрель не так юн, как кажется, хотя всеми силами старается сохранить свою кажущуюся молодость. Юная хрупкость нравится дамам, это заставляет чувствительные души открываться и глубже проникаться трогательной печалью его песен. Он же, несмотря на свой одухотворенный облик, прекрасно умеет ловить тот момент, когда публика готова слушать его. И он встает, откидывает со лба легкую светлую прядь, неторопливо, рассчитано изящным жестом берет лютню, пробегает пальцами по струнам. Шепот затихает. Юноша начинает неожиданно звучным, глубоким голосом:

– Ее звали Исилхэрин, и была она в родстве с королями…

…Жила-была в Нуменоре прекрасная дама, которую любили двое. Один был высокородным человеком, сильным и властным, другой – простым дворянином. Таковы законы песни, что красавица обязательно должна была полюбить неровню. Конечно же, властный соперник услал возлюбленного дамы на войну, но разве это могло ее удержать? Дама отправилась следом за возлюбленным. Но и вдалеке от Нуменора не оставил их злодей своей ненавистью. На сей раз мстил он обоим, и влюбленные, оклеветанные злодеем, погибли в огне.

Менестрель знает, что это был бы слишком печальный конец и песня не понравилась бы слушателям, если бы он не упомянул о высшей справедливости – злодея настигла кара. В то самое мгновение, когда потух последний уголь костра влюбленных, негодяй в страшных мучениях испустил дух, успев покаяться перед смертью и раскрыв свое злодейство…

И хотя такого не бывало, да и быть не могло никогда, почему-то верилось. Очень уж чувствительно пел мальчик. Все это скорее напоминало какое-нибудь харадское повествование, только кто в Умбаре будет слушать харадские байки? Это для рабов.

А менестрель внутренне трясся. На самом деле сия баллада была отчаянной попыткой привлечь внимание. На Острове назревает гражданская война, кому в такое время нужны люди искусства? Оставалось только сочинить нечто настолько из ряда вон, чтобы непонятно было – убить сочинителя сразу или все же сделать вид, что в этом что-то этакое есть. Если второе, то тогда сочинителю светит стать основателем нового течения в искусстве.

Менестрель хорошо запомнил и успех в известном столичном доме, а потом встречу в узком переулке с этими… друзьями эльфов, Верными, как они себя называют, – это уже в Роменне, куда государь изволил их сослать. Хорошо, что не убили. Но вспоминать было больно, и пришлось обзаводиться новым инструментом. А еще было сказано, что если он еще раз посмеет взять в руки что-нибудь отдаленно напоминающее музыкальный инструмент…

Он понял, что на Острове его найдут везде и доброго от этого не будет. И зарабатывать на жизнь ему станет попросту нечем. И вот тогда певец решил отправиться за море. И от грядущей войны подальше заодно…

Тишина. Затем слышатся вздохи, шепот. Менестрель знает, как подойти к слушателям. Пусть история просто невероятна, и все знают, что такого просто быть не могло, потому что не бывает, что она даже в какой-то мере кощунственна, но запретный плод сладок. Верно говорят, чем невероятнее выдумка, тем больше ей верят. Особенно дамы. Некоторые из расчувствовавшихся красавиц украдкой вытирают глаза платочками. Менестрель стоит, опустив голову, словно все еще во власти рассказанной им самим печальной повести. На самом деле просто ждет – будут бить или славить? Удрать все равно уже не удастся. Кто-то встает и кладет на поднос, который несет молоденькая служаночка, полновесную золотую монету. Звон монет развеивает очарование, теперь слушатели могут, в свою очередь, смутить менестреля таким образом отомстив ему за ту власть которую он на мгновение возымел над ними. Люди не любят, когда кто-то овладевает их чувствами. Звенят монеты, менестрель раскланивается, принимает комплименты от слушателей, ловя пылкие взгляды дам – он и правда очень привлекателен. И так юн! Совсем мальчик. По крайней мере, с виду.

Менестрель чуть ли не в обморок от облегчения падает. Да, он верно поставил на Умбар. Верных тут нет, бить не будут. История, послужившая основой, собственно, тоже когда-то имела место в Умбаре, давно. Один приятель, тут долго живший, рассказывал всякие местные байки. Может, потому это все так легко и приняли – место это такое странное, Умбар. Не Остров это. Ну да приукрасил, подправил, приврал, в конце концов, но ведь теперь – успех!

Один из гостей, сидевших в тени, за дальним столом, встает, бросает на поднос полный кошелек. Лица его не разглядеть в тени капюшона, да и маской оно прикрыто. Новая мода такая в Умбаре в последнее время – лицо скрывать. Он подходит к менестрелю.

– Вранье. Хотя красивое и душещипательное вранье, должен заметить, – негромко и очень спокойно говорит он. – Благодарю за удовольствие.

Отчего-то менестрелю становится ощутимо холодно.

Гость резко выходит, словно не желает тут задерживаться и на секунду.

Если бы кто-то выглянул следом за ним на улицу, он не увидел бы никого. Только ночной ветер пролетел по улице – и все.