Текст книги "Исповедь Стража"

Автор книги: Наталья Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

И тогда пришла боль. Разорвалась двумя жгучими комками – под ключицей и слева в груди, и мир заволокла кровавая пелена, а потом из нее выплыло лицо…

Дети Звезд называли смерть – Энг. Смерть, как и любовь, в Арте – мужское начало.

Она смотрела в лицо своей Смерти, в Его огромные глаза, сухие и темные, и не было уже сил позвать Его по имени, и только взглядом она молила – подожди, еще немного – подожди, я должна, мне нужно успеть, успеть сказать, подожди…

– Ты… не… ранен?

Она закашлялась, яркая кровь потекла по подбородку, по груди.

– Зачем, – беспомощно выдохнул Вала, – я же просил…

– Больно… – простонала она.

– Зачем…

– Файэ… файэ-мэи, – с трудом выговорила – и, склонившись к самым ее губам, он не услышал – ощутил – последним дыханием:

– …дол кори…

«Прости меня, сердце мое…»

…Черные крылья обняли Гэлрэна; менестрель открыл глаза:

– Все-таки… увидел тебя… еще раз, Тано… Прощай… Прости меня… прости нас всех… за то, что… будет. Мы не сумели… прости…

– Что ты говоришь… – Вала задохнулся от боли.

– Тано, ты… береги ее… – Стынущими пальцами он стиснул руку Учителя – Она… жива, знаю – ты спас ее… благодарю… береги ее, ведь ты знаешь – она…

Голова менестреля бессильно запрокинулась, рука разжалась. Он улыбался.

Осторожно, словно боясь разбудить спящего ребенка, Вала уложил тело ученика на землю и провел ладонью по его лицу, опуская веки…

Золото мое – ковылем да сухой травой,

Серебро мое разменяли на сталь и боль;

Струны не звенят, ветер бьется в небесах…

Не тревожь меня -

Лишь ладонью мне закрой глаза…

…Он был подле каждого из них в последний миг. Никто из них не успел задуматься о том, что это невозможно: были – черные крылья, и слово прощания, и прикосновение рук, уносившее боль. Как Врата распахивалось звездное небо: они поднимались и шли в ночь – на неведомый путь, они принимали, не зная этого, последний его дар – тот, что потом, века спустя, назовут – последний даром Твердыни.

Потом…

Он плохо помнил, что было дальше. Рубился страшно; меч его был в крови по рукоять. Отступал под натиском воинов: глаза его были слепыми от боли и гнева, и взгляд этот казался многим страшнее, чем разивший без промаха черный меч. И плечом к плечу с ним сражался Гортхауэр.

Судьба подарила им еще несколько мгновений – перед яростным темным пламенем гнева Ллахайни отступили Бессмертные.

– Таирни.

Ровный, неправдоподобно ровный голос, неподвижные мертвые зрачки широко распахнутых глаз: не понять, видит ли стоящего перед ним фаэрни.

– Уходи.

Гортхауэр закусил губу и отчаянно замотал головой.

– Уходи – я – прошу – тебя.

– Нет. Им я нужен. Я, не ты. Ты останешься здесь.

– Нет. Моя кровь, моя сталь – твои, Тано… ты слышишь меня?! Станут судить – пусть судят меня! Я…

Лицо Валы болезненно дернулось, глаза ожили – страшные, сухие, темные:

– Я приказываю, я прошу тебя… ведь больше никого нет, ты – последняя надежда, и если тебя не будет… жить и помнить – ты должен, таирни, а я вернусь, верь мне… таирни, я умоляю… Поверь мне!

Жаркая жгучая волна поднялась в груди фаэрии, горло сжал спазм – он не смог вымолвить ни слова, только кивнул. Но на пороге зала остановился, не в силах решиться.

– Уходи! – хлестнул крик. – Скорее!..

Они ворвались в замок, и Тулкас бился с Мелькором. Противники схватились врукопашную. Несколько секунд они стояли не шевелясь, и хватка их могла бы показаться братскими объятиями. Но вот медленно-медленно Тулкас, багровея лицом, стал опускаться на колени. Казалось, сам взгляд Отступника гнет его к земле. Махар толкнул сестру в плечо:

– Смотри! Вот это мощь!

Та молча кивнула. Лицо ее разрумянилось.

– Если он его одолеет, нам придется уйти ни с чем – таков закон честного боя!

Честного боя – не было. Потому что майяр с прекрасными мертвыми лицами набросились все разом, словно Свора Оромэ. Только двое застыли на месте – от растерянности и негодования. Но восстать против своего хозяина они тогда не посмели.

…Эллеро, которого когда-то – тысячи лет назад – звали Гэленнаром, добрался до леса и, упав на колени у ручья, принялся ожесточенно оттирать руки – водой, песком, – выдрал пучок травы, тер и тер узкими режущими стеблями кровоточащие пальцы, – тер, сдирая кожу, уже не понимая, что делает, липкий ужас опустошал душу, и по воде плыли маслянисто-красные разводы, он все пытался смыть кровь, не понимая, что это его кровь – на языке был мерзкий железистый привкус, он сплюнул, облизнул губы, пыльные и сухие, как зернистый гранит, и снова с ожесточением принялся оттирать окровавленные руки; в ушах звенело, и звон этот становился все громче, перед глазами плыли алые и раскаленно-черные круги…

И когда нестерпимый, отдающийся во всем теле звон заполнил все его существо – он закричал, не слыша собственного крика, вцепившись жесткими пальцами в горло…

И рухнул в беспамятство.

Он не знал, сколько прошло дней, прежде чем он очнулся. Но когда снова увидел над собой голубое безмятежное небо, в душе его вдруг поднялся гнев. Гнев на Учителя. Девятеро. Те девять – им, как и прочими, пожертвовали ради этих девяти. Учитель пожертвовал им, а он так почитал его… Разве не благодаря его, Соото, изобретательности и отваге они продержались так долго? «Учитель, ты избрал не тех… Я должен был стать хранителем… Учитель, ну почему ты не избрал меня?.. Будь ты проклят… Ты погубил нас. Ты».

А ведь он прав. Именно так…

И тогда принесена была несокрушимая железная цепь, искусная работа великого Ауле. Могущественное заклятие лежало на ней, и была она так тяжела, что даже Тулкас, сильнейший среди Валар, с трудом мог поднять ее. И имя цепи было – Ангайнор, «Огненное Железо».

И Ауле-кузнец раскалил на огне железные браслеты и навечно замкнул их на запястьях Мелькора. Тот рванулся, едва сдержав крик; но Тулкас и Оромэ держали крепко. С того часа боль не угасала. Такова была сила заклятья Валар и воли Единого.

Да простит меня Единый, но я по долгу службы знаю, как заковывают в кандалы. Никоим образом их не раскаляют. Их заклепывают вхолодную. Тот, кто это писал, явно не был знаком с этим неприятным делом. И никогда не видел настоящего боя. Там не до красивых сцен, и в общей свалке последних слов умирающего не услышат. Сейчас, хвала Валар, война свелась к пограничным стычкам – бывают, правда, и значительные драки. Помню, как наш командир раз пытался нас созвать, когда трубача убили, так при всей мощи своей луженой глотки переорать шум той не самой большой в истории схватки не мог. Короче, это красивая легенда. Да, война была. Но вряд ли кому было дело до убиения одного-единственного человека. Бой – это беспорядочная, отвратительная, грязная и суматошная штука, и лишь потом хронисты разбирают все по косточкам и стараются найти в этом систему. А поэты пишут красивые истории, в которых смерть отдельных людей становится средоточием битвы, хотя на самом-то деле вряд ли кто это вообще заметит. И увидит, чтобы описать потом…

Ему завязали глаза. Он не понимал зачем; и приписал это, не без оснований, тому, что они страшились его взгляда, да и хотелось им еще более унизить мятежника. Но истинную причину понял Мелькор гораздо позже. И так заставили его идти в гавань, где уже ждали их корабли Валинора, и шел он прямо и твердо, хотя боль не утихала, а оковы, словно становясь тяжелее с каждым шагом, гнули его к земле. И в душе своей поклялся Мелькор, что ни стонов его, ни мольбы о пощаде не услышат Валар, что никакие муки не заставят его унизиться перед ними и никакие угрозы и оскорбления ни слова не вырвут у него. Кусая губы в кровь, повторял он эту клятву, валяясь, беспомощный и скованный, на досках трюма. И с великим торжеством Валар доставили пленника в Благословенную Землю Бессмертных.

…Тишина царила на туманном корабле, уносившем пленников в Валинор. Казалось, на море стоит мертвый штиль – даже плеска волн не было слышно.

– Вот и сыграли мы свадьбу, – печально проговорила Иэрне. Мастер молча обнял ее. – Может, все еще будет хорошо? Она сказала – мы не тронем пленных… Она дала слово… Они же не смогут… Ведь правда? – Иэрне умоляюще посмотрела на Мастера, и тот вымученно улыбнулся. Кто-то подошел и опустился на пол рядом с ними. Къертир-Книжник.

– Иэрне, ты не печалься. Что бы ни случилось – мы свободны. Мы же – файар…

– И все-таки я хотела бы еще пожить.

– Я тоже…

Повисло тяжелое молчание. Внезапно Книжник поднялся; глаза его сияли.

– Так ведь вы же должны были пожениться… Эй, все сюда!

Остальные окружили их, не понимая, что происходит.

И тогда Къертир, подняв руки вверх, произнес:

– Дэн Арта а гэлли-Эа – перед Артой и звездами Эа, нэпе тээйа аилэй а къонэйри – отныне и навеки вы супруги, идущие одним путем… айэрээни тэл-айа, крыла одной птицы… ай'алви тэ'алда – две ветви одного ствола…

И тогда вдруг навзрыд расплакалась Айлэмэ – почти совсем девочка: только сейчас она поняла, что все кончено, что никогда у нее не будет ничего – даже такой свадьбы. И Къертир подошел к ней и отвел ее руки от заплаканного лица. Он негромко заговорил:

– Зачем ты плачешь? Ты – стройнее тростника, ты гибка, как лоза; глаза твои – утренние звезды, улыбка твоя яснее весеннего солнца. Твое сердце тверже базальта и звонче меди. Волосы твои – светлый лен. Ты прекрасна, и я люблю тебя. Зачем же ты плачешь? Остальное – ерунда. Я люблю тебя и беру тебя в жены – перед всеми. Не плачь…

Девушка покачала головой.

– Разве я когда-нибудь лгал? И теперь я говорю правду. Верь мне, пожалуйста. Веришь, да?

Она посмотрела на него. Глаза ее – понимали все. Она кивнула.

– Ты не лжешь…

– Конечно, – солгал он впервые в жизни.

Сочиняю не хуже Сказителя… Вот она и кончилась, моя первая и последняя сказка.

…И Валар призвали Квэнди в Валинор, дабы собрать их у ног Могучих во свете благословенных Дерев и дабы пребывали они там во веки веков. И Мандос, который молчал до той поры, изрек: «Так предрешено». Однако поначалу не пожелали эльфы откликнуться на призыв, ибо до той поры они видели Валар лишь во гневе, выступивших на войну; и души их полнились страхом. Тогда снова был послан к ним Оромэ, и избрал он трех посланников среди них; и доставил он их в Валмар. То были Ингве, Финве и Элве, что стали после королями Трех Родов Элдар; и преисполнились они благоговения, узрев Валар во славе и величии их, и восторгом наполнило их великолепие Деревьев, и свет их…

– Ныне узрели вы Благословенную Землю, славу и величие ее, красоту и свет ее. Что скажете вы, Дети Единого Творца?

– О Великий, – нарушил молчание Ингве, опустив ресницы, – слова меркнут, ибо бессильны выразить то, что чувствуем мы в сердцах своих…

– Не называй меня великим; ибо я не более чем посланник Могучих Арды, лишь прах у ног Валар и тень тени их. Но вы избраны не затем лишь, чтобы видеть Аман и говорить о нем с вашими народами: тень скорби омрачила покой Высоких, и должен я, ибо такова воля их, говорить с вами о Преступившем.

– Преступивший? Кто это? – растерянно спросил Элве.

– Узнайте же, что Преступивший суть тот, кто нарушил и исказил Великий Замысел; что желает он уничтожить красу мира, обратить в пепел сады и в пустыню долины, иссушить реки и всепоглощающее пламя выпустить на волю, дабы в хаос был повержен мир и дабы вечная Тьма поглотила Свет…

Элве вздрогнул, отступив на шаг.

– Но и это не худший из замыслов его. Знайте, что возжелал он отнять дарованное вам Илуватаром, дабы узнали вы смерть.

– Что это – смерть? – Губы Элве дрожали, как у испуганного ребенка.

– Смерть уведет вас за грань мира, в ничто, в пустоту, и пустотой станете вы, а все чувства и мысли ваши, творения ваши и само существо ваше обратится в прах.

Они молчали, пытаясь осознать услышанное. Как же так? Все это будет – цветы и деревья, звезды и трава, и горы, и сам мир, – но не будет их. Все останется как есть, не будет только их, и никогда не услышать песни ручья, не увидеть ясного неба в звездной пыли, не ощутить вкуса плодов, не вдохнуть запаха трав, не подставить лицо ветру… Как это? Непостижимо и страшно: все есть, нет только тебя самого, и это – навсегда?

– Зачем… зачем ему это? – шепотом спросил Ингве.

– Зависть в его сердце – зависть ко всему светлому и чистому, ко всему, недоступному для него. И несчастьем вашим хочет он возвеличить себя и обратить вас в рабов, покорно вершащих его волю. Страшно то, что души многих отвратил он от Света Илуватара, так что стали они прислужниками его; но страх жестоких мучений, которым подвергает он отступников, сильнее, и ныне ненависть их обращена на весь мир, всего же более – на тех, что некогда были их соплеменниками, но отвергли путь Зла. Тех же, чью душу не смог поработить Преступивший, в мрачных подземельях слуги его подвергают чудовищным пыткам, затмевающим разум и калечащим тело; и так создает он злобных тварей, которые суть насмешка над прекрасными Детьми Единого, ибо сам он ничего не может творить, но лишь осквернять и извращать творения других.

– О посланник… – Элве низко опустил голову; пряди длинных пепельных волос совершенно скрыли его побледневшее лицо. – Ответь, зачем ты говоришь нам об этом здесь, в земле, недоступной Преступившему? Или и в Валинор уже проникло зло?

Майя долго молчал, из-под полуопущенных век разглядывал троих. Наконец он заговорил, медленно и торжественно:

– В тяжкой войне Могучие Арды повергли Преступившего, и прислужники его уничтожены или рассеяны, как злой туман. Но Великие призваны не карать, а вершить справедливость; потому Преступивший и те, что служили ему, предстанут ныне перед судом Валар. И так как не ради покоя своего, но ради Детей Единого вели они войну, как ради Детей Единого пришли они некогда в Арду, дабы приготовить обитель им, то достойные из Элдар должны будут сказать слово свое на этом суде: такова воля Валар. Лишь после этого сможет Совет Великих вынести приговор отступникам. И я пришел сказать вам: да будут ныне мысли ваши о благе народов ваших; укрепите сердца свои, очистите помыслы свои и следуйте за мной, ибо должно вам предстать перед Великими в Маханаксар.

…Что сделает ребенок, впервые в жизни увидев паука – многоногое уродливое чудовище? Один – убежит в ужасе и с плачем будет жаться к ногам старших. Другой застынет, не в силах от страха ни сдвинуться с места, ни понять, что он видит. Третий – с жестокой детской отвагой раздавит отвратительное насекомое, чтобы навсегда избавиться от него…

Почему же он не приказал уходить всем? Почему не потребовал с них клятвы, как с тех девяти? Почему, наконец, не заставил?

На душе у меня было страшно тяжело. Я не хотел верить тому, что здесь было написано. Но я уже не мог отрицать того, что этот народ – существовал. И вот я читаю о его гибели. Имена. Лица. Стихи. Слова. Неужели все было – так?

Нет, не могу поверить. Не хочу. Да нет, такого не могло быть!

Но как же тогда они погибли?

Хорошо. Даже если предположить, что Валар жестоки, то уж никак не могу представить себе, чтобы Элве – Элу Тингол – был таким перепуганным ребенком! Вождь народа, который вел его от самого Куивиэнен по Средиземью, где полно орков, уже обученных убивать, – и испугался? Испугался ТАК? Он повидал и не такие ужасы на пути своем – и выстоял, и сохранил свой народ. Ну ладно, на пути от Озера их сопровождали Оромэ и его… как там? Свора и Загонщики? Но ведь сколько они прожили у самого Озера, одни, и никто к ним не приходил, чтобы «указывать Путь»… И чтобы такого труса полюбила Мелиан Майя? Не поверю. Не могу…

И-МБАНД ВАЛАРЕВА – СУД ВАЛАР

В слепящей пустыне, в круге немых безликих статуй кричал человек, захлебываясь жгучим неживым воздухом. Не различал лиц в мертвом сиянии, в бриллиантовом зыбком мареве – не видел цвета одежд, не знал, кто перед ним, – и не желал знать этого.

– За что вы убили их?

Крик – кровь горлом, режущая пыль липнет к гортани.

– За что вы уничтожили мой народ?!

Не твой это народ, но Дети Единого Творца. И не мы – ты вел их к гибели. Ты отвратил их от пути, положенного Всеотцом, искалечил души их, извратил разум…

– Ложь! Они не причиняли зла никому, они просто хотели жить… они не умели убивать – а вы… За что?

Ты ошибаешься, Восставший в Мощи. Ты нарушил Замысел, ты заставил их отвергнуть наследие Эрухини, то, что даровано было им Единым; но ныне уничтожена грешная плоть, и души их очистятся, и чистыми предстанут перед Творцом; так исцелено будет зло твое, что принес ты в мир. Ибо дурную траву рвут с корнем, и с корнем должно вырвать зло и ложь из душ Эрухини.

Казалось, заклятое железо Ангайнор не выдержит – так сильно он натянул цепь.

– Они ведь – живые!.. Народ мой, ученики мои… дети мои. – Его голос сорвался.

Велика же гордыня твоя, ежели ныне ты оспариваешь у Отца творения его, Восставший в Мощи. Но нам дана сила смирить ее. Такова воля Единого.

– Он жесток! Жесток и слеп, ваш Единый!

Злоба неправедная говорит твоими устами. Ибо Он всеблаг; единым словом сотворивший мир, единым словом мог Он и уничтожить его, увидев, что искажен Замысел…

– Ложь! Не один он творил мир, и не достанет у него сил уничтожить то, что было создано всеми Айнур!

…но Он справедлив: желая покарать немногих, лишь на них обрушил Он свою кару. Мы же были орудием в руке его.

– Справедлив?.. – Больным изломом взметнулись крылья, он стремительно повернулся, обратив к безмолвным статуям на высоких тронах слепое лицо; яростное пламя полыхнуло в зрачках. – Справедлив? Так смотрите же на свою справедливость!..

…Вздох, похожий на стон: колыхнулась призрачная вуаль, скрыв не лик – лицо Той-что-в-Тени, взметнулись узкие руки к вискам – покачнулся словно от удара Ткущий Видения, заслоняя глаза от жгучего света прозрачными пальцами, склонила голову Дарующая Покой, сгорбившись, застыл на высоком троне Ваятель, немой ужас в зрачках Дарящей Жизнь.

Опустил веки, замер в каменной неподвижности Владыка Судеб.

Воистину, велика сила твоя, Восставший в Мощи: даже здесь, в Круге Великих, сумел заронить ты семя розни. Но Единый милосерден; и те, что обмануты были тобой, прощены будут, если сотворят они достойный плод покаяния.

– Что?.. – хрипло выдохнул он…

Их ввели в Круг Судей.

И тогда он рухнул на колени, протянув к Великим скованные руки беспомощным отчаянным жестом мольбы…

Я с трудом оторвал глаза от строк. Мне показалось, что письмена написаны не чернилами, а густой черной кровью. Мне даже было страшно коснуться страниц – а вдруг и вправду строки написаны древними крошечными чешуйками запекшейся древней крови?

Я закрыл глаза. Но темнота не пришла. Я видел – видел даже то, о чем еще не читал. Видел это страшное отречение от себя – ради учеников своих. Слышал холодные слова Манвэ, слышал испуганный, дрожащий голос Финве, обрекавший на смерть собратьев свои..

Видел их – распятых на белой-белой скале, ослепительно-белой, глазам больно…

…белая скала…

…черные одежды…

…кровь… кровь… кровь…

…и клекот орлов, рвущих плоть когтями…

…и кровь, забившая струей из шеи Иэрне, и крик Гэлеона…

…Он стоял и смотрел. Нет, никто не держал его – но он не отводил взгляда. Не мог закрыть глаз. И когда когти орла рванули шею Иэрнэ, Намо увидел – багряный жгучий смерч рванулся в небо, закружился вокруг Крылатого – едва различим в бешеной пляске пламени был мятежный Вала, и только видно было, как он поднимает скованные руки ладонями вверх…

Время остановилось.

Пурпурное пламя застыло – и вдруг, словно треснувшее стекло, рассыпалось режущими осколками, рубиновой пылью, каплями крови, застывавшей на одеждах Великих.

Намо тряхнул головой, отгоняя наваждение. И, словно почувствовав это, Отступник обернулся.

Волосы его были – белее снегов Таникветил. И, на миг взглянув в его невидящие, мертво расширенные глаза, Намо понял, что произошло.

Так что же ты ждал? Почему допустил их умирать так мучительно? Раз ты мог сразу, так вот безболезненно лишить их жизни – почему ты ждал? Опять пожелал остаться чистым – как с Гортхауэром, с Курумо? И после этого ты – Учитель?

Борондир, ты понимаешь, КОГО ты славишь?

Меня тошнило. Голова кружилась, глаза болели. Наваждение. Нет, это что-то иное. Что-то творится со мной в последнее время. И это не безумие. И не просто усталость.

Почему Линхир так странно в последнее время смотрит на меня?

Что со мной?

А потом шла запись на синдарине, без заглавия. Четким нуменорским почерком. Перед текстом была запись следующего содержания:

«Записано Малдоном из Умбара, переведено со свитка, милостиво предоставленного Аттахааром, хранителем рукописей королевского храма Ханатты. Оригинальный свиток написан на древнехарадском, как утверждают жрецы, самой Айори. Год 275-й от гибели Нуменора или, по-простолюдински, острова Йозайан».

Очень любопытно – стало быть, в Умбаре в начале Третьей Эпохи все же вполне себе в ходу был синдарин – по крайней мере, среди ученого народа.

Среди учеников Тулкаса они были лучшими – брат и сестра, Воители. Зловеще красивые, отважные и сильные, они в бою были равны самому Гневу Эру. Когда же они бились спина к спине, никто не мог их одолеть. Мрачным огнем боя горели их черные глаза, когда Тулкас говорил своим майяр о Великом Походе на север. И жестокий боевой клич вырвался из груди Воителя, когда главой над своими майяр поставил Тулкас – его.

И было разгромлено воинство Врага.

Гортхауэра тогда не нашли. Говорили потом, что, страшась гнева Валар, затаился в одной из пещер Твердыни Мелькора и долго, уже после отплытия Бессмертных, не решался покинуть своего укрытия, дрожа от ужаса.

Но не по чести показалось Махару и Мэассэ и наказание Мелькора, и тем более судилище над Черными эльфами. Воительница видела ту, которую она не смогла добить. Теперь она проклинала себя за жалость. «Лучше бы я убила ее тогда… Она бы умерла быстро, без мук…»

Вот. А Мелькору это как-то в голову не пришло…

Но Воителям позволялось только сражаться – мысли своей иметь им не полагалось.

И когда свершилась казнь, Воитель снова сказал Тулкасу:

– Это против чести.

И с тех пор Воители не являлись в чертоги Тулкаса – ни на бой, ни на застолье. Сады Ирмо теперь были их домом, и там впервые познала Воительница слезы.

И устрашился Оссе кары, постигшей Мелькора, и с покаянием пришел в Валинор. Был он прощен, и великий пир устроили в его честь. Но что-то терзало душу Оссе. «Отступник», – звучал в сердце чей-то глухой голос. И, обернувшись, он увидел Владыку Судеб. И тогда, после торжества, волной к ногам Намо упал Оссе и умолял о прощении.

– Прости меня, господин, но я боюсь, боюсь не боли, не смерти – неволи. Я дик, я неукротим, и неволя для меня страшнее любой пытки! Прости!

И Владыка Судеб пожалел майя и взял его под руку свою, и стал Оссе вассалом Намо.

…А над лесным озером далеко от Благой Земли таяли туманом последние клочья наваждения Айо, и четверо майяр видели все, что случилось в Валиноре. И словно камень, застыл Охотник, и закрыла лицо руками в ужасе Весенний Лист, и безудержно плакал Золотоокий. И угрюмо молчал Айо.

Изначально, как и Мелькор, творцом был Вала Ауле. Но некогда, устрашившись гнева Илуватара, отрекся он от творений своих и поднял руку на них – тогда майя Гортхауэр, чье имя в то время было Артано-Аулендил, первый из учеников Ауле и равный самому Кузнецу, ушел от него, ибо трусость Валы была ему отвратительна. И ныне страх ослушаться повеления Манвэ и Эру сделал Ауле палачом. И после того, как выковал он цепь Ангайнор и оковы для Эльфов Тьмы, лишился он дара творить и не мог создать более ничего, ибо палач не может быть творцом.

И проклял навеки Мелькор, и Единого, и Валар, и неправедный их суд, и Финве со всем родом его.

Так заканчивается повествование об Эллери Ахэ. Неведомо оно ни эльфам, ни людям Трех Племен: ни Валар, ни майяр никогда не говорили об этом. Потому молчит об Эльфах Тьмы «Кванта Сильмариллион», и мудрые не говорят ничего. Владыки же Валинора и майяр, слуги их, в большинстве своем не хотят ни знать, ни помнить.

Нет. Я лучше пока не стану ничего говорить. Так. Успокоиться. Не бушевать. Не трогать пока Борондира. Надо успокоиться. Я дочитаю все до конца, потом я буду думать… нет, не буду. Да не знаю я, что я буду делать!

Это все настолько по-людски, что я даже не пытаюсь представлять себе Валинор. Нет, это явное переосмысление событий уже в куда более поздние времена, когда короли вершили несправедливость и не слишком милостиво обходились со своими соперниками и инакомыслящими. Честное слово, живи я, к примеру, во времена Ар-Фаразона, когда по всему острову резали инакомыслящих или тащили в жертву на алтарь, я вполне бы мог написать такое. И поверил бы. Или когда жил бы я себе в Умбаре, а тут какой-нибудь гондорский владыка приходит и завоевывает меня во славу Единого.

Нет. В такое нужно верить либо безоговорочно, либо не верить вообще. И пока я не увижу чего-либо подобного своими глазами – не поверю. Поверю в события, да, могу, да, многое за это, но не поверю в побуждения, приписываемые героям повествования, и в то, как все осуществлялось.

И даже если все было так – за что же проклинать род Финве? Сам Финве сказал жестокие слова, но род его, его дети и внуки, которых еще и в помине-то не было? И это – милосердный Мелькор, Возлюбивший Мир?

Что же такое нашел в этом писании Борондир, что уверовал? Впрочем, что я о нем знаю? И расскажет ли он мне?

Я перевернул следующий лист.

Руна Тэ-Эссэ.

СОЛЛЬХ – ВЕРЕСК

Мы ждали тринадцать дней. И еще десять. Эленхел не было. И тогда Аллуа сказала – она не придет. Наурэ гневно посмотрел на нее:

– Так ты знала?

– Да, с самого начала.

– Она убита, – глухо сказал Моро. Впервые со дня ухода он заговорил. – Все кончено. Все погибли. Разве ты не понял, почему Учитель отослал нас?

– Я-то понял. Думаешь, мне хотелось уходить? Думаешь, я…

– Хватит! – оборвала их Аллуа. – Довольно.

– Но она же клялась! И теперь все погибнет из-за нее! Это же предательство! И ты, ты тоже… Аллуа, ты-то как могла? Почему молчала?

– Не надо, Наурэ. Ты сам не веришь своим словам. Впрочем, кляни нас, как хочешь. Но она вернется.

– Когда? Ну?!

– Не знаю. Но вернется. И мы это увидим. – Она сжала в руке холщовый мешочек, висевший у нее на шее, – там лежал алый камень. – Надо ждать.

– Что же теперь – сидеть в бездействии?

– Нет. Будем жить. Познавать себя и учить других, чтобы быть готовыми, когда настанет время.

– Но ведь все изменилось, – дрогнувшим голосом сказал Альд. – Что же теперь нам делать?

– Будем решать сами, – сказала я. – В нас верили. У нас есть Дар и есть Наследие. Будем думать.

Судьба не дала нам времени. На третью ночь напали орки. Утром, когда мы вновь собрались вместе, оказалось, что нас только четверо. Дэнэ и Олло подошли попозже. Айони пропала. Она уже давно жаловалась на странные головные боли, которые почти лишали ее памяти. Вот и теперь она бросилась в лес и, сколько потом мы ее ни искали, не отзывалась. Орки же, сами перепуганные неожиданной стычкой, быстро разбежались и вряд ли увели ее с собой. Я побежала за ней. Я так и не вернулась тогда. Заблудилась в лесу. Вспоминать о своих скитаниях не хочу, да и неважно все это. Потом, как мне рассказали, пропал Дэнэ – ушел куда-то ночью. Наверное, маленький воин решил все же найти Айони…

А потом уже стало бесполезно искать. И тогда оставшиеся пятеро разошлись – каждый в свою сторону, чтобы встретиться здесь же, когда старший – Наурэ позовет нас, и Наследие откликнется. Может, удастся найти прочих… Одно было утешением – мы умеем ощущать друг друга, и потому мы знали, что все живы. Жаль, что мы не умеем вести мыслью. Можно позвать – а куда? Этого мы не можем. Знаем, что живы. Не знаем – где…

Что я скажу?

Ничего.

Что же, если поверить всему, то можно объяснить дальнейшие поступки Мелькора. Возгорелся местью. Нет-нет, я не верю. Я найду всему этому объяснение. Я найду. Но пока… я не хочу ни о чем думать. Просто не хочу. Надо чтобы мозги встали на место.

Ночью мне снились ужасы. Страшно было примерно так же, как когда я впервые увидел во сне огромную волну, встающую в полнеба…